Текст книги "Параллельный переход"

Автор книги: Василий Кононюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

С выскакивающим из груди сердцем и шатаясь от усталости, смотрел, как мимо меня за холм пронесся Сулим с пятеркой казаков, по дороге оставив мне мою кобылу, как казацкая лава с гиканьем и свистом с двух сторон накатывается на татарский лагерь, пытающийся огрызаться редкими стрелами, как, окружив шатер с полоном, бьют стрелами кого-то невидимого мне Иван с казаками. Все было кончено меньше чем за минуту, лишь семеро татар на конях и десяток преследующих их казаков скрылись за вершиной холма, направив коней к прибрежному лесу. Скорее всего, их там будет поджидать Сулим с казаками, который минуту назад, объехав холм, перекрыл им дорогу к бегству. Глазеть на все это было приятно, но нужно было дело делать, поэтому, переведя дух, я направился к раненному в живот татарину, который лежал, согнувшись, на шее своей лошади и не хотел падать на землю. Он еще хрипло дышал, но помутневший взор уже не реагировал на происходящие вокруг события. Добив его ударом кинжала, первым делом попытался извлечь из тела арбалетный болт. Не без труда, после того как загнул мешавшие, порванные звенья кольчуги, оказавшейся под кожаным доспехом, мне удалось осуществить задуманное. Вытер его о траву и засунул в специальный карманчик на моей портупее, где хранились арбалетные болты. После этого снял с убитого все ценное, а поскольку в эту эпоху ценным было все, то пришлось раздеть его практически догола. Нагрузив доспехи, оружие, обувь и верхнюю одежду на его коня, по дороге, подобрав свое оружие и маскхалат, поехал на холм, к убитому мной дозору, где проделал аналогичную процедуру. Все это было проделано мной на автомате, внутреннее опустошение и чувство усталости не проходило: эти полтора часа скрытного перемещения и последующие схватки вымотали как физически, так и психически. Еле сидя в седле и держа за узду еще трех груженных трофеями коней, приехал в татарский лагерь, где уже вовсю кипела работа. Одни грузили на коней буквально все, что было в лагере, другие свежевали погибших коней, мясо частично тут же готовили в казанах или пекли на углях костра и раздавали всем желающим, частично, подсолив, паковали в шкуры и грузили на коней. Видно было, что задерживаться тут никто не собирается, – все спешили убраться с левого берега. Отдельной группой сидели связанные пленные татары, их было около двух десятков. Семеро молодых полонянок уже были возле казаков и помогали готовить на костре кашу с мясом. Один из татарских шатров еще стоял несобранным – там старые казаки оказывали первую помощь раненым, таких насчитывалось около десятка, рядом с шатром, на застеленной овечьими шкурами земле, лежали два не знакомых мне мертвых казака. Иллар с Непыйводою и Иваном Товстым стояли в стороне и о чем-то спорили. Не зная, что делать с трофеями, направился к ним и, не доезжая нескольких шагов, стал дожидаться, пока меня заметят.

– Казаки второй день на ногах, Иллар, прошлую ночь не спали, чего спешить? Раненым надо роздых дать, повечеряем здесь, переночуем, а утром переправляться начнем.

– Георгий, у тебя казаки или дети малые – ночь не поспали и с ног валятся? Ты пойми, нам тут больше дел нет, и спать тут бокам больно твердо. Объявится вдруг пусть даже два десятка татар – они нам переправиться спокойно не дадут, мы тут кровью на этой переправе умоемся. Пока казаки плоты пригонят, повечеряем быстро – и за дело. Ты посчитай, сколько нам всего перевезти надо: одних коней почти полторы сотни будет. Тебе чего, Иван?

– Поспрашивал я девок, кто их умыкнул и татарам продал. Троих мы умыкнули, Загуля их татарам переправлял, четверо других на черкасских казаков указывают. Держали их на хуторе возле Черкасс – где, они не знают, имена называют, но ты, Иллар, сам догадываешься: если мы поедем к ответу призывать, добром это не кончится.

– Да никто туда не поедет, Иван, зачем ты об этом толкуешь?

– Есть одна думка, Иллар. Черкасские прошлый раз своих девок за день до нас привезли. А если бы Загуля в поход пошел, мы бы завтра к вечеру тут были.

– Так ты думаешь, они сегодня к вечеру быть должны?

– То один Бог знает, но проверить надобно. Я девок расспросил, где они вставали на том берегу. Говорят, в конце пути им глаза завязывали – развязали, только когда с кручи к реке повели. Но когда уже на лодке ехали, то вроде видели возле костра на круче одинокое большое дерево. Я думаю, засаду там сделать надо – пока тут собираться будем, может, они как раз подоспеют.

– А дальше-то что, Иван? Выйдешь ты из засады, спросишь, а они тебе скажут: мы невест для казаков умыкнули. К ответу только их казачий круг призвать может, мы их судить не вправе. А туда поедем – сам знаешь, что будет. Так что готовьтесь к переправе, а они пусть себе едут своей дорогой.

– Батьку, дозволь мне сказать: беда может случиться. – Мне не хотелось встревать в этот скользкий разговор, но были обоснованные сомнения в правильности выбранного решения.

Атаман недовольно взглянул в мою сторону:

– А, герой наш приехал. Побудь, Богдан, пока в стороне, с тобой у меня отдельный разговор будет.

– Постой, Иллар, не горячись, – вступил в разговор Непыйвода. – Джура твой сегодня славную службу товариществу сослужил – неужто не заслужил, чтобы мы его выслушали?

– Нагаек он заслужил за то, что без наказу вперед полез! Если смолоду к порядку не приучится, пропадет ни за грош!

– Да как же без наказу, батьку? – Искренней обиде и недоумению в моем голосе позавидовал бы любой артист. – Ты ж сам наказ давал!

– Что ты мелешь, Богдан? Белены объелся?

– Да вот и Иван не даст соврать: когда ты нас в дозор отправлял, велел скрытно идти, а как дозор или разъезд татарский заметим, то либо сами его должны без шума порубить, либо из отряда на помощь звать. Вот заметили мы дозор, два человека, и решили: сами его порубим. Как ты велел. – Глядя на мою искреннюю физиономию, Иван и Георгий начали давиться смехом.

Иллар сначала пытался сдерживаться, но, не выдержав, рассмеялся сам:

– Уйди, Богдан, не доводи до греха, я тебе говорил и снова скажу: ты со своим языком долго не проживешь.

– Атаман, дозволь мне слово молвить, это очень важно.

– Да говори уже, тебя прибить проще, чем рот заткнуть.

– Тут такое дело, батьку. Как только мы татар отпустим за выкуп, они первым делом этих своих черкасских подельщиков найдут и дадут им наказ разузнать, кто их в полон взял и как до нас добраться. А потом проведут они татар мимо казацких дозоров прямо к нам. Тут у них прямой интерес: мы девок освободили – значит, знаем их имена и как их найти. И жалеть нас они не станут. Судить мы их не можем, но если они нападут, то любой свою жизнь защитить имеет право. Пошли меня и Ивана в дозор на тот берег, заодно и веревку для переправы протянем – может, они на нас нападут, а мы их упокоим по-тихому.

– А если не нападут? – озадаченно спросил Непыйвода, а Иллар задумчиво рассматривал меня. Это выражение было мне уже знакомо: точно так же он рассматривал меня после схватки с Оттаром. Почему-то и тогда, и теперь мне казалось, что он думает над тем, когда меня лучше придушить – сейчас или чуть позже.

– Нападут, точно нападут, сердцем чую, – ответил Георгию Непыйводе, – а мне не веришь – у Ивана спроси.

– Другого пути нету, Иллар, – мрачно заметил Иван. – А если мы язык за зубами держать будем, то о том никто не узнает.

– А теперь послушайте меня. Ты, Иван, с Богданом едете в дозор на тот берег и перетягиваете веревку для переправы. Если кто чужой приедет, сами знаете, что делать. Если все у вас получится, ты, Иван, оставайся у переправы, а Богдана со всем добром к нам в село отправляй. И чтобы там чисто было. Когда все сделаете, разложите костер, ты, Иван, горящей веткой три раза по кругу махни, мы переправляться начнем, и чтобы Богдана уже близко не было. Богдан, все добро и девок, если будут, ко мне в дом вези – потом решим, что с этим делать. И чтобы ни одна живая душа не знала об этом. Скажешь в селе: я тебя вперед послал передать, что наши все живы.

Игнат, веревки для переправы у тебя? Езжай с дозорными к реке, там лодку татарскую ищите и перетягивайте веревку на ту сторону.

Казаки, несите сюда мяса готового, дайте им с собой, чтоб в дозоре с голоду не пухли. Вроде все. Давай, Иван, езжайте с Богом, а мы с Георгием пойдем с полоном разговор вести – здесь им головы рубить или готовы они за свои головы нам золота отсыпать.

– Атаманы, просьба у меня к вам есть… – Самое время было за Керима попросить.

– Что, к обоим сразу? Георгий, ты хочешь знать, что он попросит?

– Ты чего, Иллар? Пусть хлопец просит.

– А давай с тобой закладемся, Георгий, на золотой, что ты, как его просьбу выслушаешь, сразу подумаешь: лучше бы я ему запретил рот открывать.

– Ты чего, Иллар? Не сподобится – так откажем, и всех-то дел.

– Ну-ну… Давай, Богдан, говори, чего ты еще удумал.

– Не за себя, за Керима хочу просить. Думаю, и другие казаки за него попросят, если поспрашивать. Все знают: кровника он ищет, хочет его в бою встретить. Как сговоритесь с татарами про выкуп, скажите: вызывает наш казак Керим своего кровника на поединок. Как выкуп будут везти, должен и он приехать и бой принять, иначе не примем мы за них выкупа и всех порубим. А мне моей доли за выкуп не надо: если кровник Керима побьет, пусть себе забирает, значит, зря его Керим искал, а я вас, атаманы, за него просил, а если Керим побьет, то куплю на все деньги вина и казаков поить буду. Если бы каждый у нас так за своих родичей мстил, как Керим, давно бы уже татары нас десятой дорогой обходили, а не лезли, как мухи на мед.

– Все сказал, Богдан? – Глядя на озадаченное лицо Непыйводы, Иллар покусывал свой ус, пытаясь спрятать улыбку.

– Все, батьку.

– Тогда не стой тут столбом, а собирайся в дозор – и рысью к реке.

Иван показал, куда вести коней с награбленным добром, там Остап Нагныдуб, выяснив, что я не обыскал поясов и одежды, прочитал мне короткую лекцию на тему, как правильно освобождать мертвых противников от ненужных им уже материальных ценностей. Попросил казаков найти Керима и передать ему, чтобы шел к атаману.

Когда мы ехали к реке, жуя по дороге свежее, жаренное на углях мясо с черствыми пирогами, Игнат развлекал нас описаниями своих подвигов в нынешнем бою, а Иван его подначивал. Эта идиллия беззаботной езды закончилась, когда Ивану пришла в голову совершенно здравая мысль, что возле реки может быть татарский дозор. Оставив Игната с лошадьми на опушке, мы осторожно двинулись по следам татарских лошадей, которых этой же дорогой водили к водопою. Наконец Иван, шедший впереди и внимательно изучающий следы, вынес вердикт, что свежих следов нет. Уже без прежнего напряжения, но так же внимательно оглядывая лес и следы, с наложенной на тетиву стрелой, он двинулся к виднеющимся вдали зарослям ивняка. Оттуда он крикнул мне возвращаться за лошадьми…

– Ну что скажешь, Георгий, выиграл я золотой? – с усмешкой спросил Иллар у Непыйводы, провожающего взглядом удаляющегося Богдана.

– Чудного джуру ты себе нашел, Иллар, – задумчиво ответил Георгий. – Но казак справный – большую пользу сегодня принес. Мне подумать страшно, что за сечь у нас была бы, успей эти татары на коней сесть. Вояк крепких мы побили и добычу знатную взяли. Но ты мне скажи, где он научился так скрытно ходить? И кто его научил такую халамыду изготовить, в которую он одет был?

– Он всем говорит, что святой Илья ему начал являться, после того как он голову зашиб, и учит его всему. А как оно на самом деле, кто его знает. Я с отцом Василием говорил – так он не верит: не может, говорит, святой Илья такому обучать. А как по мне, Георгий, то пока оно на пользу товариществу, пускай его хоть черт учит. Как говорил мой покойный дед, земля ему пухом: плохой тот казак, что не может заставить черта под свою дудку плясать. Но что чудной, то чудной, такого казака, как наш Богдан, я еще не встречал. Чтобы жил себе хлопчик блаженный, коров пас – и в один день, как головой о пень приложился, казаком стал, такое я только в сказках слышал, а тут своими глазами вижу. Ну да Бог с ним, ты как, Георгий, не забыл еще по-татарски говорить?

– Надо еще кого-то взять, Иллар: дело больно серьезное, а ты татар знаешь – они как начинают языком плести, то сами друг друга понять не могут.

– А вот и Керим едет, легок на помине – его и возьмем, он по-татарски лучше, чем татарин, говорит.

– Атаман, мне казаки пересказали, чтоб я к тебе ехал, джура твой Богдан меня искал.

– Не звал я тебя, Керим, а зачем тебя Богдан искал, не знаю, но догадываюсь. А раз ты уже здесь, Керим, то скажи: может, просьба какая у тебя на сердце есть? Богдан уже за тебя просил, грозился, что и другие казаки за тебя попросят, а ты молчишь. Вот мы с Георгием и не знаем, что нам делать, может, ты и не хочешь того, что другие для тебя выпрашивают.

– Не просил я Богдана о том, батьку, сам он такое удумал, я ему сразу говорил – не будет с того толку: откуп – то одно, поединок – другое.

– Так что, Керим, так выходит, не хочешь ты поединка с кровником своим? Зря за тебя Богдан просил? Ты, Керим, глазами не сверкай, тут тебя никто не боится. И помолчи пока, я не все сказал. Бог наш милостив, редко, но дает каждому случай судьбу свою повернуть. Кто знает, может, сейчас твое время пришло, Керим. Пропустишь – землю грызть потом будешь, а время не вернешь. Поэтому подумай добре и скажи свое слово, а мы послушаем.

Керим, играя желваками на скулах, смотрел в степь, словно надеялся там разглядеть слова, которых от него ждут, затем склонил голову и промолвил:

– Батьку, и ты, Георгий, если сможете помочь мне встретиться в поединке с кровником моим, просите чего хотите, на все согласен, на смерть лютую пошлете – пойду и Бога буду благодарить, что меня выбрали. Об одном Бога прошу каждый день: свести меня перед смертью лицом к лицу с тем, кто на моих глазах детей моих рубил.

– Добре сказал, Керим, поняли мы тебя, теперь нас послушай. Георгий, ты чего хочешь у Керима попросить?

– Да пока ничего в голову не приходит.

– Ничего, время терпит, придумаешь еще, а вот у меня, Керим, уже к тебе дело есть, и не простое дело.

– Все, что в моих силах, все сделаю, батьку.

– Смотри, Керим, казацкое слово тверже булата. И про силы свои ты вовремя вспомнил. В этом деле тебе никто помочь не сможет. А дело непростое будет: если сговоримся за поединок, месяц пройдет, пока с выкупом приедут и поединщика привезут. А за этот месяц, Керим, должен ты свою бабу забрюхатить, чтоб род твой не прервался. Вот такой мой наказ будет. Ты смерти ищешь, Керим, а я хочу, чтоб ты еще послужил товариществу. Какой ответ твой будет?

– …У меня слово одно, атаман, и я его уже сказал, – скрипнув зубами, твердо глядя в глаза, ответил Керим.

– Молодец, казак, через месяц доложишь, что у вас получилось, а теперь пойдем к полону беседу вести про выкуп и про поединок твой. – Иллар, довольно улыбаясь, повернул коня и поехал к пленным.

– Толкуй, Керим, по-татарски, что я говорить буду.

– Начиная с этого края, каждый пусть подходит ко мне и называет свое имя. Мы с Георгием советуемся и назначаем откуп за его голову. Если его род может заплатить, отходит и становится по правую руку, если не может – идет к тебе, Керим, и ты рубишь ему голову, так что доставай саблю. Скажи, кто обманет, за кого откуп не привезут, тот умрет через месяц в муках.

– Все сказал? Ну, тогда начнем с Богом.

Иллар указал плеткой на крайнего пленного, и началась оценка живого товара, которая проходила достаточно быстро. За воинов назначался выкуп в зависимости от качества надетого на нем доспеха и составлял от десяти до двадцати константинопольских золотых монет или любых эквивалентных ценностей на ту же сумму. За купца, единственного, кто сидел не в шлеме, а в белоснежной чалме, запросили двести, резонно полагая, что у купца, нанявшего такую охрану, деньги водятся.

– Теперь, Керим, скажи так: вызывает наш казак на честный бой кровника своего, который десять лет назад всю семью его порубил. Назовешь, Керим, его имя, род и где они кочуют. Дальше так скажи: если кто слово даст, что его род привезет кровника на поединок, того от откупа освобождаем. И еще скажи: если не приедет кровник на поединок – никого не отпустим, всех порубим, так что пусть совет держат.

Как только Керим перевел обращение атамана, вперед вышел скуластый воин лет тридцати, одетый в полный пластинчатый доспех, и начал что-то быстро говорить Кериму.

– Батьку, этот татарин говорит, что его род возьмется за переговоры и привезет кровника на поединок, но он поединок на золото менять не будет и требует, чтоб в ответ его кровник с ним на поединок вышел, после того как за него выкуп заплатят. Сегодня, говорит, кто-то из нас его брата родного убил.

– Ну, как теперь найдешь, кто его брата в сече порубил? Ладно, не говори ему ничего, пусть ведет, брата покажет, где того срубили, а там решим, кто с ним на поединок станет.

– Батьку, он говорит, брат его в дозоре на том холме стоял, на нем такой же доспех был, как на этом.

– Георгий, ты мне скажи, что ж это такое деется? Не иначе как черт тут колобродит. Опять у нас Богдан затычка в каждую дырку. Видно, хочет-таки нечистый мальца со свету свести.

– Эй, казаки, кто на коне, стрелой к реке пусть кто-то скачет – джуру моего Богдана кликните, пусть бегом сюда едет.

* * *

Пока мы с Игнатом добирались до берега, Иван нашел спрятанную в верболозе лодку, которая сохла, полностью вытащенная на берег. Лодка представляла собой долбленку, выпаленную и выдолбленную из целого ствола липы. Привязав к ней троих наших коней и помогая им с берега, нам удалось спустить ее на воду. Затем привязали веревку, которую надо было перетащить на ту сторону, погрузили оружие и сверток с едой. Не успели мы с Иваном перемотать себе руки тряпками, чтобы браться за весла, как прискакавший казак велел мне немедленно скакать к атаману.

По приезде сразу стало понятно, что награда, воплощенная в форму крупных неприятностей, нашла своего героя. Очень разные глаза встретили меня на холме и уставились на меня. У Керима они были убито-виноватыми, у Георгия Непыйводы – откровенно сочувствующими, а у атамана радостно-торжественными. Рядом с ними стоял со связанными руками татарин не ниже меня ростом, но раза в два шире. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы пронять: это страшный боец. Он смотрел на меня глазами, в которых ненависть и непонимание сменяли друг друга.

– Тут вот какое дело, Богдан, – весело начал атаман. – Согласился вот этот татарин Керимова кровника на поединок привести, просьбу твою уважить. Но за службу свою просит плату большую, и только ты, Богдан, ее заплатить можешь. Так как, Богдан, готов ли ты за исполнение просьбы твоей заплатить этому басурману его цену?

– Так пусть скажет, батьку, чего он хочет, а я подумаю.

– Неужто откажешься, Богдан, если басурман много запросит? – Иллар откровенно брал меня «на слабо», и нужно было что-то решать.

– Я, батьку, кота в мешке не покупаю – пусть говорит, чего хочет.

– Осторожный ты, Богдан, на рожон не лезешь, молодец. Ну, так слушай. Обиду кровную ты этому татарину нанес – брата его убил на том холме. Поэтому предлагает он нам мену. Поединок Керима на поединок с тобой. Так что теперь тебе решать, быть поединку или нет. Вот и решай.

«Да, Владимир Васильевич, учила тебя строгая учительница жизнь простой истине: каждое доброе дело не останется без наказания. Учила, да недоучила. Есть, говорят, на Севере такой пушистый зверек, умеет подкрадываться незаметно. Когда он только успел в наши края переселиться, не знаю, но подкрался, сволочь, незаметно – что да, то да. Выбора особого нет. Отказаться нельзя, то есть, в принципе, конечно, можно, но где тот принцип, хрен доскачешь. А здесь и сейчас отказаться нельзя. А вот на что соглашаться, в голову не приходит. Выбрать снова две сабли в круге… Ой, чувствую одним местом – никаких шансов. Этот татарин ошибок делать не будет и порубит меня, маленького, на капусту в пять секунд. Уж лучше кулачный бой предложить – и то шансов больше будет… Больше-то оно больше, но „больше“ и „много“ – это два совершенно разных слова. Попадешь этому хлопцу в руки – живым не выпустит, поломает, как куклу. Ситуация: хоть бери и стреляйся. А вот „стреляйся“ – очень хорошее слово. Возьмем, к примеру, американскую дуэль. Берут ребята по ружью с патронами – и в лес. Кто кого первым выследит, тот и прав. Вот это бы подошло. По лесу я лучше его хожу, из самострела и лежа, и сидя, и на боку выстрелить можно, в отличие от лука, а он точно с луком выйдет. Но это не прокатит. Не соответствует менталитету, причем обеих сторон. Так что не поймут ни свои, ни чужие. Тот же отказ получится завуалированный. А вот что-то типа классической дуэли, немного модифицированной, – это должно восприняться нормально. Все на виду, никаких уловок, зрители получат массу удовольствия. Осталось выяснить некоторые детали, и можно заказывать. И чего это Иллар такой довольный, как меду наелся? Надоел, видно, ему такой джура самостоятельный. Надеется от меня избавиться чужими руками. Надо рассказать ему анекдот про старого еврея, который на вопрос о его здоровье отвечал: „Не дождетесь!“»

– Раз он меня на поединок вызывает, то пусть слушает, как мы биться будем.

– Биться решил, Богдан. Молодец, казак, твердо твое слово. Ну что ж, послушаем, что ты удумал. Толкуй татарину, Керим.

– Положим на землю веревку длиной шестьдесят шагов. Посредине копье положим. То копье никто из нас переступить не должен. Станем мы на концах веревки. По знаку, который нам дадут, сходиться начнем. У каждого в руках либо лук, либо самострел, что кому милее, и одна стрела. Идти можно только вперед, назад ходу нет. Можно нагибаться, уклоняться, прыгать, но с веревки сходить нельзя. Кто мимо веревки ступит или назад шаг сделает, тому сразу смерть. За этим следить должны по двое от каждого бойца. Стреляет каждый, когда хочет, но поединок должен закончиться через сто ударов сердца.

– Ишь, как ты чудно придумал, но воля твоя – тебе на бой идти.

– Батьку, татарин говорит, что не верит: не мог Богдан его брата побить, спрашивает, были ли видаки, которые слово свое за то дадут.

– Скажи ему, Керим, там двое было на холме – обоих Богдан положил. Я свое слово даю. А если он с Богданом биться не хочет, так пусть отказывается, позора в том нет.

После того как Керим перевел, двое из пленных тоже начали что-то говорить.

– Те двое, батьку, это табунщики. Говорят, что это Богдан на них один на троих напал.

– Батьку, я вон того, здорового, ранил. Перевязать надо бы, как бы не помер.

– Керим, глянешь потом на басурманина – пусть помнит христианскую милость.

– Богдан, татарин просит, чтобы ты рассказал, как ты его брата убил.

– Скажи, перед поединком расскажу.

– Богдан, он просит тебя сойти с коня: хочет вызвать тебя на бой по татарскому обычаю.

«Ишь, как глазками сверкает, а сам улыбку из себя давит, точно гадость какую-то задумал, глаза бешеные совсем. Не знаю я никаких обычаев, словами вызывали на поединок. Если сближаться начнет, значит, точно гадость какую-то учинит. Ногой бить не будет, это несерьезно, никакого эффекта, позор один. А вот ударить головой в шлеме – совсем другое дело, вон какой у него шишак острый сверху на шлеме: куда ни ударь – в лицо, в шею, даже в грудь, – летальный исход гарантирован. Хорошо, что у меня руки тряпками перемотаны. Перед ударом он хоть немного голову и корпус назад отклонит, для разбега. Тут сразу бить справа в челюсть, а если устоит – левым коленом в пах».

Медленно слез с лошади и, придав своей роже тупое и надменное выражение, наблюдал, как татарин, имитируя легкие поклоны и непрерывно о чем-то говоря, мелкими шажками приближается на расстояние удара. Как только он оказался на расстоянии одного шага, не ожидая, когда он начнет отклоняться назад, я ударил со всей дури справа, резко довернув корпус, и отступил на шаг назад. Может, мне это все придумалось, может, это прогрессирующая паранойя, все может быть. Но жизнь меня отучила верить в чужое благородство, рискуя собственным здоровьем. В конце концов, никто его ко мне силком не тянул, все, что он пел, прекрасно было слышно и с трех шагов. Татарин после моего удара, закономерно сев на землю, достаточно быстро встал и начал что-то гневно кричать.

– Он говорит, что это позор для воина – бить связанного.

– Скажи ему так, дядька Керим. Еще больший позор для воина дать связать себе руки. А если они у него связаны, то пусть не подходит близко к тому, у кого они развязаны. И еще скажи: то, как мы будем с ним биться, я ему уже сказал. И ответа его не услышал. А если он думает, что может ко мне подойти и шишаком своего шлема меня достать, то в следующий раз он уже на ноги не встанет. Насмерть бить буду.

После того как Керим перевел это татарину, мне показалось, что у того от ярости глаза вылезают из орбит, и он быстро начал лопотать, пытаясь прожечь во мне взглядом дырку.

– Он будет с тобой биться, Богдан, луком и стрелой, так, как ты сказал. И сказал, одной стрелы ему хватит.

– Вот и ладно. Поеду я, батьку, там Иван на переправе ждет.

– Езжай с Богом, Богдан, не бей там никого.

– Так то уже, батьку, как получится. Мне с того радости нет. – Развернул свою кобылу и рысью поехал к берегу.

– Ну вот, Керим, и решилось твое дело, а ты не верил. Теперь толкуй этому татарину и всем остальным так. Просил он поединок за свою службу, принял наш казак его вызов. Теперь его часть уговора осталась. Если нарушит слово, в страшных муках смерть примет. Остальных тоже порубим, откупа не возьмем – мое слово твердое. Купцу скажи, пусть отберет троих, кого вестовыми за откупом и поединщиком пошлет. И пусть добре запомнят, сколько за кого назначено. Откуп за них, за коней, за доспехи, оружие и припас на дорогу с купца спросим, он за то в ответе. Еще всем скажи: кто свой доспех, коня, оружие или еще что у нас потом откупить захочет, пусть подходят по одному, торговаться будем.

– Георгий, ты в счете силен – запоминай, сколько с кого золота брать, и складывай вместе.

– Казаки, скажите Нагныдубу, пусть оружие сюда везут – будем его обратно татарам продавать. Даст Бог спокойную переправу, слово даю: месяц подряд каждый день буду в церкви молиться и свечки ставить.

Переправившись на правый берег, мы, спрятав лодку в ивняке, надежно привязали веревку к старой иве, растущей над самой водой. Сами направились по едва заметной тропинке вверх, на кручу, к одинокому дубу, хорошо заметному со всех сторон. Осмотрев следы, Иван рассказал, как обычно тут располагался лагерь. Посоветовавшись, мы решили разделиться. Иван ушел в лес, который располагался в ста пятидесяти шагах ниже по склону, мне пришлось обустраивать лежку в тридцати шагах от дуба. Постелив под низ овечьи шкуры и накрыв их маскхалатом, внимательно осмотрел, как это выглядит со всех сторон, и, оставшись довольным увиденным, залез под маскхалат. Как вспоминали девки, по приезде двое отправлялись в лес за сушняком, двое оставались оборудовать лагерь. Иван подтвердил, что и они так лагерь готовили. Иван должен был разобраться с двумя в лесу и под видом одного из них, нагрузив коня хворостом и прикрывшись им, подойти на дистанцию прямого выстрела. После этого мы вдвоем нападаем на оставшихся в лагере. При этом мы громко разговариваем по-татарски, чтобы у пленных девок сложилось впечатление, что напали татары. До заката еще оставалось время, и, вызвав Богдана любоваться величественным видом реки и бескрайней степи, который открывался с днепровской кручи, хотел немного отключиться и попытаться вспомнить, что мне известно об этой эпохе, но с удивлением обнаружил, что старый фокус не проходит – не удается отключиться от каналов восприятия. Все происходящее вокруг воспринималось мной как зрителем в кинотеатре. И даже больше: я не только все видел, слышал, но и ощущал. То ли день был тяжелый, то ли мы с Богданом уже не могли разделить наших восприятий, как, например, практически сразу оказались смешаны наши моторные функции. Размышлять и экспериментировать перед боем было бы верхом глупости, поэтому оставалось максимально расслабиться и отдохнуть, насколько это было возможным.

«Итак, Владимир Васильевич, что нам известно об этой эпохе из нашей истории? На улице осень одна тысяча триста девяностого года, конец четырнадцатого века. На востоке сверхновой звездой зажег развалившуюся, но вполне функционирующую в рамках своих улусов империю Чингисхана яростный Тимур. Европейцы должны ему поставить памятники во всех своих столицах. Во-первых, он уничтожил или испортил надолго жизнь всем основным европейским конкурентам, методично разоряя Персию, Месопотамию, Малую Азию и Египет. Во-вторых, он спас Европу, остановив на взлете подъем Османской империи. Если она сумела восстановиться через пятьдесят лет после того, как Тимур ее практически стер с лица земли, то страшно себе представить, что могли натворить османы, если бы он им не помешал. В Европе междоусобица, эпидемии не затронули островков стабильности, которыми выступали монастыри. И оттуда пришла первая промышленная революция. Водяное и воздушное колесо и созданные на их основе производства – мукомольное, суконное, пилорамы, доменные печи с принудительным наддувом, давшие возможность плавить чугун. А кроме того, порох, пиво, бухгалтерия. Куда ни плюнь, везде какие-то изобретения монахов, пережившие века. И все это изобреталось или будет изобретено в этот исторический период. Добраться бы до крупного города и до образованного человека – можно бы сравнить что-то с чем-то».

Незаметно пролетело время, и солнце начало склоняться к горизонту, выглянув к концу дня из-за туч. Как обычно, когда Богдана что-то встревожило и он привычно поменялся со мной местами у руля, для меня вокруг продолжала царствовать осенняя идиллия, в которой мне не удавалось уловить ни одного постороннего шороха. Быстро свернув шкуры, на которых я лежал, взведя арбалет и приготовив болты, я только секунд через десять внимательного вслушивания и вглядывания в пространство сумел ощутить скорее кожей, чем ушами, характерный гул от приближающихся рысью коней. Вскоре показались всадники – четверо казаков, ехавших гуськом. Рядом с каждым бежал заводной конь, груженный переметными сумками, за спиной троих из казаков были посажены девушки с завязанными глазами, которые были для надежности привязаны к своим спутникам. Выехав на пригорок рядом с дубом, всадники принялись споро разбивать лагерь. Ссадив девушек наземь и простелив овечьи шкуры, усадили, связав их вместе. Двое, не теряя времени, тут же направили своих коней к лесу, оставшиеся двое расседлывали коней и снимали дорожные сумки. Они находились шагах в двадцати пяти от меня. Пользуясь тем, что они стояли ко мне спиной, начал сокращать расстояние, скользя в высокой траве и держа наготове арбалет и копье. Наконец один из них, закинув на плечи переметные сумки, развернулся и направился к сидящим в стороне девушкам. Замерши на левом колене, я должен был решить, как действовать дальше.