Текст книги "Параллельный переход"

Автор книги: Василий Кононюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава 5
В ГОСТИ К СОСЕДЯМ

На другой день, встав затемно, быстро позавтракав остатками вчерашнего ужина, все начали собирать нас в дорогу. Женщины готовили сухой паек, мы седлали лошадей, проверяли оружие и доспехи. Хотя Иллар вчера заявлял, что едем, мол, к соседям, а не на войну, отличий в снаряжении мне заметить не удалось. Видимо, из-за моей малоопытности. Иллар облачился в полный пластинчатый татарский доспех, Давид на кольчугу надел доспех кожаный, обитый сверху металлическими пластинами. Головы прикрывали круглые островерхие татарские шлемы со спадающими на плечи кольчужными сетками. Вооружились все тоже практически до зубов. Вдобавок к копью, сабле, щиту и луку со стрелами у Иллара висела притороченная к седлу боевая булава, а у Давида – чекан. Ножей и кинжалов на поясах и в сапогах было тоже натыкано немало. Что еще можно было взять на войну, чего они не взяли к соседям, догадаться было трудно. Правда, война в эту эпоху в этих краях практически не прекращалась…

С такими мыслями, оседлав коня, выезжал вслед за Давидом за ворота. Вооружен я был аналогично. Мою рогатину забраковали как неподходящую для конного боя и заменили другим копьем, к седлу на специальный крюк повесили круглый татарский щит, с другой стороны – лук со стрелами. Не забыл Иллар и про кожаный наруч на левую руку, защищающий от удара тетивы, и про деревянное кольцо с прорезью, надевающееся на большой палец правой руки, которым тетиву натягивают. О том, что стрелять из лука мне давать нельзя ввиду непредсказуемости дальнейшего полета стрелы, решил не говорить: раз дают лук не спрашивая, значит, знают, что делают.

Возле церкви нас уже поджидал десяток всадников, навстречу подъезжал Степан.

– Степан с нами едет: Ахмет его невесту умыкнуть хотел. Ну, с Богом, казаки. – Атаман направил своего коня вдоль улицы, и наш десяток вслед за ним рысью выехал за село.

– Утро холодное, казаки, дорога дальняя, чтобы в сон не тянуло, давайте копьями позвеним. Богдан, тебе пары нет – возьмешь лук, что я тебе дал, сто раз тетиву до уха натянешь. Кольцо надеть не забудь, а то без пальца останешься. И тетиву упаси Бог тебя пустую отпускать: натянул – и обратно рукой ведешь, и так сто раз. До ста считать обучен?

Получив утвердительный ответ, Иллар с Давидом рванули вперед, а казаки с веселым уханьем растянулись вдоль дороги, разбившись по парам. Первый, едущий шагом или неспешной рысью, наклонял копье в сторону, через голову своего коня, второй, пришпорив коня, пытался на скаку ударить своим копьем по наконечнику или древку копья, преграждавшего дорогу. Попав копьем ли, тугим ли своим телом по чужому копью и вырвавшись вперед, второй номер становился первым, и наоборот. Наблюдая с завистью за их забавами, я отчаянно боролся с луком, который Иллар назвал детским и который якобы уже Георгий натянуть может. Начнем с того, что плавно он просто отказывался сгибаться. С трудом мне удавалось его натянуть на разрыв, резко выбрасывая левую руку с древком вперед, а правую с тетивой – назад. Растянув так лук на сравнимое с размером стрелы расстояние, пытался хоть на долю секунды зафиксировать руки в таком положении, но с неодолимой силой их сводило обратно, в исходную позицию. Нормально натянуть этот эспандер мне удалось раз пятнадцать. Еще пятнадцать раз мне удалось хоть немного согнуть лук, а затем, поскольку руки сгибаться отказывались, просто рассматривал его.

Лук был сработан по технологии, которую в литературе иногда называют «тунгусский лук». А состоял он из двух склеенных между собой полосок дерева разных сортов. Из чего тунгусы клеили, не знаю, а на Руси на внешнюю сторону, работающую на растяжение, брали яблоню или ясень, а на внутреннюю, работающую на сжатие, любое дерево твердой породы – дуб, березу, орешник. Как объяснял Аркадий, клеить дерево к дереву намного проще, чем сухожилие или костяную пластинку, требования к клею, условиям выдержки да и само время выдержки не идут ни в какое сравнение с изготовлением сложносоставного лука из дерева, рога и сухожилий. Зато и время службы отличается на порядок. При активном использовании простая деревяшка служит два-три месяца, двухслойный деревянный лук – два-три года, трехслойный композит из сухожилий, дерева и роговых пластин – двадцать-тридцать, а то и до ста лет не теряет своих боевых качеств. С ценой – естественно, не рыночной, а в смысле усилий, необходимых для изготовления, – дело обстоит иначе. Аркадий утверждал, что цена двухслойного лука практически не отличается от цены деревяшки, дополнительные усилия по склеиванию компенсируются тем, что более тонкие заготовки для двухслойного лука проще найти, выровнять и высушить. О цене сложносоставного лука лучше не вспоминать: только богатые воины могли позволить себе иметь такой лук. Поэтому, с точки зрения Аркадия, большинство простых воинов были вооружены именно первым видом лука. Изготовить его мог практически каждый, кто владел элементарными навыками работы с древесиной и умел сварить столярный клей среднего качества.

Размышляя о древнем оружии человека, давшем ему власть над дикой природой, и не прекращая попытки согнуть непокорную древесину, я удвоил свои усилия, заметив Иллара, который, придержав коня, стоял у обочины, осматривая свое войско и его боевые навыки. Все остальные казаки также усилили свое рвение, и копья весело звенели в осеннем поле. Дожидаясь меня, замыкавшего наш небольшой отряд, Иллар с улыбкой наблюдал за моей неравной борьбой с тугим деревом.

– А что, Богдан, тяжела казацкая наука – ишь, аж жилы из тебя лезут, как лук тянешь? Но не боись, казак, год один потянешь лук каждый день раз по сто, затем стрелы в руки возьмешь, а там, глядишь, до свадьбы и стрелять научишься. А пока передохни да побереги силы – кто знает, может так статься, что понадобятся они тебе сегодня, Богдан. – Атаман замолчал, оценивающе глядя на меня.

– Я готов к бою, батьку, моя была затея – мне и отвечать.

Иллар неопределенно хмыкнул, выслушав это пионерское «всегда готов!» в моем исполнении.

– Когда станешь атаманом, Богдан, тогда будут у тебя твои затеи, а пока ты под моей рукой ходишь, то и затеи все мои будут, и спрос за них не с тебя, а с меня.

– Да я хотел сказать, батьку…

– Я еще не все сказал, Богдан, а сказал ты и так чего хотел, никто тебя не силовал. А если у тебя язык вперед головы вырывается, так следующий раз нагаек десяток получишь – научишься за языком следить. Но не о том у нас разговор будет. Приедем мы сейчас к Непыйводе, казаков на круг кликнем – скажем, что знаем. Но никто, Богдан, своего казака за найденную в лесу стрелу к ответу не призовет. И будет твое слово, Богдан, против его слова. И надо мне, Богдан, чтобы ты Ахметку раззадорил, как вчера Оттара, чтобы он за саблю схватился или на словах тебя на бой вызвал. Но запомни крепко, Богдан: так должен разговор сложиться, что он тебя на бой вызовет, и не иначе. Я вчера смотрел – двумя руками на земле ты добре машешь; не знаю – сам научился, когда коровам хвосты на пастбище крутил, или дух святой твоими руками крутит. На земле, если Бог поможет, побьешь ты Ахмета, должен побить, на нашей стороне правда. Ты мой джура, я могу вместо тебя стать, Ахмета к ответу призвать. Но у меня сегодня другой бой будет. Верховодит у них казак Загуля: если мы его на голову не укоротим – считай, зазря ездили. Завтра в спину стрелой ударит – не увидишь, откуда прилетела. Он из потомственных казаков, всем рассказывает, что восемь поколений его предков казаковали, инородцев за людей не считает. Поганый казак: один раздор из-за него между мной и Непыйводой. Всегда мы вместе на татар ходили, и еще казаков брали, собирали ватагу тридцать – сорок сабель – вот тогда любо нехристей гонять. Прошлым летом не пошел со мной Непыйвода: заморочил его Загуля, решил, сам, один больше возьмет. Мы малую добычу взяли, зазря все лето пропало, он же совсем пустой вернулся, казака потерял, двух пораненными привез – еле выходили. Все к тому идет, что крикнут казаки на Новый год Загулю атаманом – тогда совсем дела не будет. Вместо добрых соседей волчью стаю под боком иметь будем… – Атаман замолк, задумавшись.

– Я все понял, батьку, Ахмет вызовет меня на бой: некуда ему будет деться.

– Ну-ну, хвалилась синица море спалить. Ахмет – казак осторожный, так просто, как Оттара, ты его не прошибешь. Добре все обмозгуй, Богдан, что говорить будешь, языком ты вертишь лучше, чем руками, все с первого раза у тебя получиться должно, второго раза может и не быть. И еще не забывай, Богдан, что ты, может, и зубастый, но щенок. Жаль, не было с утра времени с тобой палками помахать, но ты мне на слово поверь – выйди Оттар в круг с думкой про бой, а не с думкой, как надоедливую муху прихлопнуть, он бы с тобой левой рукой и с завязанными глазами справился. Так что носа не дери, а то будешь без носа и без головы. На Загулю не смотри, а на Товстого – даже не дыши, что бы они ни говорили. Ты говорить будешь только с Ахметом, со всеми другими я говорить стану.

Атаман, пришпорив коня, ускакал вперед, оставив меня размышлять над услышанным. «А ведь прав атаман, Владимир Васильевич, что-то вы ведете себя как молодой петух – щеки надули, аж свисают. Если вспомнить прошедшие события, то четко видна граница, после которой поведение, эмоции и поступки резко изменились. После того как Богдан вырвался на свободу и улетел от счастья, что казаком стал, и вас, Владимир Васильевич, за собой уволок. После этого он не совсем ушел из сознания, а вы не совсем вернулись. То, что Богдан не ушел из сознания, это понятно: не мог мальчишка после такой радости сразу раствориться, это была его мечта, он вырос в мире, где, по большому счету, существуют только два пути – путь воина и путь раба. Будь он косой, кривой, горбатый, может, и не было бы в нем таких напрягов. Но у юноши великолепные физические данные, он чувствует, что может быть воином, причем одним из лучших, да нестабильная психика множит все на ноль. В другое время он стал бы художником, поэтом, музыкантом, но не здесь и не сейчас. Здесь и сейчас нет таких путей. А если и есть, то только как путь раба. И вот вдруг все получилось. Даже то, о чем и мечтать боялся. Ну и в результате, как пелось в одной веселой песне из вашей юности:

 
Та радость шальная взошла, как заря.
 

И что характерно, обратно не зашла, а так и осталась светить всем. Ну и вы, Владимир Васильевич, в ней благополучно растворились, как в первом кошмаре, только разница в том, что в кошмар вы свалились не по своей воле, а в радость чужую окунулись добровольно. Своей-то не было долго, да и не предвидится в ближайшем будущем. Не может же радовать пятидесятилетнего, не побоимся этого слова, неглупого мужика то, что он другого проткнул палкой, или то, что его в казаки взяли. А так хочется немного радости, верно, Владимир Васильевич? Только вот беда – ничего в этой жизни не дается просто так, вместе с чужой радостью вы получили в нагрузку частично сознание и эмоции четырнадцатилетнего подростка, что в результате привело к смешению личностных характеристик. И вот, сидя на коне, надув щеки и дрыгая ногами, наша смесь дяди и пацана выдает перлы типа: „Я готов к бою, батьку! Моя была затея – мне и отвечать!“ Как, Владимир Васильевич, какие ощущения? Плеваться охота? Полностью с вами согласен. А ведь пригласили нас не на пикничок на природе. И сколько у Иллара на карту поставлено в этом культпоходе к соседям, только сейчас начинает проясняться. На кону стоит его будущее как атамана. Привычная иерархия разрушается, видимо, из-за несогласия соседей со своим подчиненным положением. И вот на главного смутьяна и его подельщиков появился компромат. Хилый, откровенно говоря, компромат: ведь за душой ничего, кроме стрелы в лесу и свидетеля-пацана, недотепы. Но! Как сказал поэт: „Есть Божий суд, наперсники разврата! Он ждет, он недоступен звону злата…“ И вот тут все ставится на один бой. И этот бой пацан должен выиграть. Иначе грядет сценарий под названием „Акела промахнулся“, позор и в лучшем случае отставка, а в худшем – стрела в спину. Вот оно, наглядное отличие человека, родившегося на пятьсот лет раньше. Чтоб все, действительно все поставить на один бой подростка со взрослым воином, нужно искренне ВЕРИТЬ, что есть Божий суд. Ахмет на самом деле стрелял в Богдана, его вина очевидна, поэтому отпирайся не отпирайся – поединок накажет виновного, другого результата быть не может. Иллар говорит: „На земле, если Бог поможет, побьешь ты Ахмета, должен побить, на нашей стороне правда“. Почему на земле? Потому что ты, Владимир Васильевич, он же Богдан, пока что гречкосей, пока ты не казак. Твоя стихия – земля, ты должен ее ногами касаться, тогда ты непобедим. Точно как Антей. Ахмету, чтобы победить, нужно тебя от земли оторвать, перевести поединок в схватку на конях. Поэтому настаивал Иллар: „Так должен разговор сложиться, что он тебя на бой вызовет, и не иначе“.

Кстати, какая степень маразма должна быть, чтобы самолету давать имя „Антей“! Ведь Антея Геракл уничтожил, оторвав от земли. Но это из прошлой жизни. В этой нет самолетов, что не делает ее проще. А сейчас нужно настроиться на бой. Оградиться от эмоций, уйти в сторону, чуть-чуть разорвать связь, этот мир теряет реальность – вроде компьютерной анимации, не способной нарушить внутренний покой. Предстоящий бой – это просто танец с саблями, танец на подмерзшей земле в лучах холодного осеннего солнца. Делай, что должно, и будь что будет.»

Глава 6
АХМЕТ

Как легко в этой жизни удается то, что в прошлой давалось лишь путем многочасового сосредоточения, и то такой оторванности от происходящего, такой покадровости событий, такой внутренней пустоты достичь не удавалось. Мы стоим в круге, Иллар держит речь, он указывает на меня, демонстрирует найденную стрелу, а в моих глазах пустота, и она выплескивается на Ахмета, она обволакивает его, отделяя от окружающих. Он пытается то давить меня взглядом, но его взгляд проваливается через пустоту, то не замечать меня, но его медленно поглощает пустота, разлитая вокруг него, и единственное желание, владеющее им, – покончить со всем этим, покончить поскорее, покончить как-нибудь.

Мне дают слово – надо говорить, надо рассказывать, рассказывать, как было, но говорить не хочется: слова могут разрушить пустоту. Слова могут освободить Ахмета из душной пустоты, выстроенной вокруг него. Приходится искать компромисс – встраивать слова в ткань пустоты. Слова сливаются с нею, становятся пустыми и гулкими, черными и тягучими, как битумная смола.

– Он. Стрелял. В меня.

Ахмет оправдывается, его ответ многословен, многословен и неубедителен. Его слова вязнут в пустоте, не способные разорвать ее пелену. Когда он умолкает, подымаю вверх руку. Все глаза устремлены на нее, тут не принято подымать рук.

– Хватит, казаки. Хватит слов.

Делаю несколько шагов к Ахмету, проникаясь ощущением, как долго тянется время, готовясь взорваться водоворотом событий, как ощутимы направленные на тебя взоры. Остановившись в двух шагах от Ахмета, плюю ему в лицо и весело улыбаюсь. Он бросается в эту брешь, в эту разрушенную пустоту. Может, он уже понял, что это провокация, может, он уже хочет остановиться, но все поздно, он сделал шаг ко мне – и моя левая нога со всего маху бьет его в пах, а правая рука впечатывается в нос. Ахмет оседает на землю.

Говорят, что правильный удар в нос крюком снизу может быть смертелен – дескать, носовая кость, разрывая хрящи и связки, удерживающие ее, проникает в мозг, вызывая необратимые последствия. Не буду возражать, хотя специалисты по нанесению серьезных повреждений голыми руками на мой прямой вопрос отвечали отрицательно. А именно: такой ерунде специально никто учить не будет, поскольку есть более простые и действенные приемы нанесения ущерба здоровью при помощи рук и ног. Обычный же удар в нос вызывает резкую отрезвляющую боль, выступают слезы, течет кровь, и потерпевшего, как правило, охватывает приступ ярости.

Вскочив на ноги со слезящимися глазами и окровавленным носом, с перекошенным от ярости лицом, Ахмет первым делом схватился за саблю. Его можно было понять: все, что произошло, было сделано подло и принесло массу неприятных ощущений. Даже в наш цивилизованный век мало найдется взрослых мужчин, которые смогут сохранить холодный рассудок, если к ним подойдет пацан и с отмороженным лицом плюнет в рожу, пнет между ног и даст кулаком по носу.

– Я принимаю твой вызов, Ахмет. Мы будем биться в круге двумя саблями в двух руках. Атаман, объяви поединок. – Мои глаза требовательно уперлись в Георгия Непыйводу, похожего на Иллара, как на брата, только с виду он был более круглым, добродушным и простоватым.

Мое поведение сильно не понравилось Георгию. Да и какому лидеру понравится, если над человеком, за которого он отвечает, начинает с невозмутимой рожей измываться приезжий молокосос. Тут уже не играет большой роли, что, мол, кто-то в кого-то стрелял третьего дня в лесу из лука. Бог его знает, что там было, и было ли вообще… А то, что происходит здесь, на глазах, требует немедленной кары негодяя, бросающего вызов всему казацкому товариществу и лично ему, атаману. С каким удовольствием он бы лично рассчитался с мерзавцем, но оскорбили Ахмета, Ахмет взялся за саблю, так пусть разделается с молокососом, на земле ли, в воздухе, одной саблей, двумя ли, какая разница.

– В круг на честный бой выйдут казак Ахмет Лысыця и казак Богдан Шульга. Пусть Бог поможет правому и накажет виновного.

Все, сакральная фраза произнесена, ничто не может отменить поединка или изменить его условий. Благополучно прошли два тонких места, где события могли пойти по нежелательному пути. В той далекой от этих мест и от этих времен науке, которую еще очень нескоро назовут физикой, их бы обозначили как точки бифуркации. Первая точка была, когда Ахмет вскочил после удара в нос. Я отступил на два шага назад, чтобы между нами было расстояние в три шага: очень сознательно выбранное расстояние, но оно не гарантировало успеха. Расчет был такой. Когда вы получаете ногой в пах, какое-то время ваша походка будет очень специфической и со стороны довольно смешной. Обычно, пока не отпустит, люди предпочитают вообще не двигаться, но один шаг можно сделать почти нормально. Будь между нами меньше трех шагов, Ахмет, скорее всего, попытался бы продолжить кулачный бой. Будь больше трех – просто бы остался на месте. Три шага – это выдерни саблю, сделай шаг, и ты достал соперника. Когда ты нормально можешь сделать только один шаг, рука рефлекторно дернется к сабле, обязана дернуться. Тем более у человека, выросшего с саблей на боку. Но что хорошо в теории, на практике, бывает, не срабатывает. Тут, слава Богу, пронесло.

Второй момент – атаман. Сохрани он холодную голову и осторожность, вполне мог запретить поединок. Это полностью в его власти. Мог приказать нам обоим плетей всыпать: мне, чтоб не плевался в обществе, Ахмету – за ручки шаловливые, что к сабле тянутся. Мог разрешить нам дальше друг другу морды бить: и нам занятие, и товариществу развлечение. Много чего может атаман у себя дома, он здесь хозяин. Тут два фактора в плюс играли, все уже во время разбирательства поняли, что без поединка дело не решится, и ждали, когда же его объявят. Ну и возмутительное поведение мальца требовало сурового немедленного наказания. И смерть от руки оскорбленного была самым естественным решением. Мысли лениво бродили в голове, пока руки снимали и складывали на седло моего коня верхнюю одежду, рубаху и сапоги.

Точно так же, как вчера, остался в домотканых штанах, которые удерживала продетая в штрипки и затянутая на животе веревка, и в плотно замотанных портянках. Было свежо. Помахав для согрева руками и взяв клинки, вышел в круг.

Ахмета готовил к бою, как заправский тренер, казак Загуля, непрерывно вполголоса внушающий какую-то идею своему подопечному. Трудно представить себе пару более непохожих друг на друга людей. В очередной раз убеждаешься в великом законе природы, который притягивает противоположности. Он простирает свое действие от простых электрических частиц до психики высокоорганизованной материи. Если Ахмет был невысоким, коротконогим, квадратным крепышом с широким некрасивым лицом, которому явно не хватало пластики в движениях, то внешности Иллария Загули позавидовал бы любой аристократ. Высокий, стройный, широкоплечий, с тонким мужественным лицом, он мог бы претендовать на роль эталона мужской красоты, если бы не гримаса брезгливости и превосходства, прилипшая к его лицу и указывающая на хроническую болезнь нарциссизмом в тяжелой форме.

Они явно не спешили, пытаясь подержать меня в бездействии: старый прием, переживший века, в боксе его называют «выпустить пар сопернику».

– А что, Ахмет, страшно саблями махать, так ты решил меня насмерть заморозить? Выходи, не бойся, один раз мать родила, один раз помирать казаку. – Поскольку противник был далеко, решил начать дуэль словесную.

– Он тебе, недоноску, пару лишних вздохов дарит – дыши, пока дают. – Тон Загули был под стать его болезни: так в его представлении должны разговаривать небожители с тварями земными.

– А что, Ахмет, ты уже свой язык в чужой рот засунул, чтоб сил не тратить и рот на морозе не открывать? Молодец, казак! Научил бы меня, где такой рот купить можно.

– Ты, недоносок инородный, живым от нас не уедешь. Готовься к смерти, – спокойно пообещал мне Загуля, и они направились в круг.

Круг у казаков не рисуется, никак не обозначается – его образуют сами казаки, когда сходятся. Много ли их, мало ли – они всегда становятся в круг на площади перед церковью, оставляя в центре незанятое пространство восемь-девять шагов в диаметре, куда выходит тот, кто хочет речь держать. Так и тут: наши казаки образовывали одно полукольцо, казаки Непыйводы – другое. На краях группы перемешивались – соседи как-никак, наверняка и родственники есть, и поговорить есть о чем, – но, поскольку ситуация была проблемной, казаки интуитивно держались своих. Загуля затесался в средину своих и сразу начал о чем-то с ними толковать вполголоса, Ахмет вышел в круг с саблей в правой руке и длинным кинжалом – в левой. Поскольку позиция в центре была уже мной занята, Ахмет двинулся по дуге, выискивая выгодную позицию и заставляя меня разворачиваться вслед за ним. Он почему-то миновал позицию, в которой солнце светило мне в лицо, и хотя оно было достаточно высоко и регулярно пряталось за проплывающими высоко в небе белыми облаками, могло создать определенные неудобства. Остановился он спиной к нашей группе казаков, развернув меня спиной к Загуле с товарищами, и начал осторожное сближение на расстояние контакта с моей саблей. Он наносил рубящие удары сверху, переводя их то в укол в незащищенную подмышку, то с рубящего верхнего в боковой удар, используя тот набор приемов, которые обычно используют при верховой рубке. Все это проводилось с дистанции, не представляющей реальной угрозы, никакой надобности в блокировке и отводе его сабли в сторону не было, пропущенный удар не доставал, все это напоминало разминку, и создавалось впечатление, что основной задачей было выжимать меня с центра в сторону своих товарищей. Я добросовестно выполнял то, чего от меня ожидали, шарахаясь назад от каждого укола Ахметовой сабли, но когда до Загули с товарищами оставалось шага три, резко сдвигался по кругу, вынуждая Ахмета маневрированием обратно занимать первоначальную позицию. Во время всей этой разминочной части я осыпал Ахмета вопросами, пытаясь по выражению его физиономии определить ответ:

– А что, Ахмет, страшно в круге саблей махать? Это тебе не девок воровать и стрелы в спины пускать. Чем же я тебе так не сподобился? Сестру мою умыкнуть хотел?.. Вот не пойму я, Ахмет, зачем ты мою сестру умыкнуть хотел? Вы ж уже девок татарам продали. Неужто не хватило? Что, сказали вам татары – еще нужно добыть? То-то я смотрю, ты нарядился, точно как в поход собрался.

Еще в бытность студентом запомнилась мне фраза одного нашего преподавателя, и многие разы приходилось наблюдать подтверждение этой мудрости: «Правильно поставленный вопрос – это уже решение задачи». В голове щелкнуло, и все стало на свои места. А ведь ответ еще Оттарова жена дала, когда мужем своим хвасталась: «Только мой добытчик вернулся – и снова в поход. Велел ему на завтра недельный припас готовить». А ведь пропустили мы это мимо ушей. По известной мужской привычке пропускать мимо сознания все, о чем говорят женщины. Упорядоченный мужской ум просто не в состоянии логически обработать всю ту массу хаотической информации, которой делятся с нами женщины, и просто отключается.

– А что, Ахмет, большой отряд вас встречает? Поди, не меньше двадцати сабель. Что, неужто больше? Может, полсотни? А встречать где будут? На старом месте? А что, удобно, совсем близко от нашей деревни.

В это время Ахмет вновь теснил меня по направлению к Загуле, вынуждая отступать. В чем была задумка, осталось загадкой. Мне смутно вспоминалось, что казаки тех, кто во время боя приближался к границе круга, пинками отправляли обратно. Пинков получать не хотелось, да и пнуть при желании сзади сапогом можно так, что добивать не придется: помрешь от внутренних кровотечений. Приучив Ахмета, что на его уколы реагирую отступлением с попыткой отбить кончик его сабли в сторону, мне удалось уловить момент, когда Ахмет, показав очередной рубящий удар сверху, на блокирующее движение моего левого клинка начал оттягивать саблю назад, стремясь перевести свое нападение в укол, под мою поднятую вверх левую руку. Моя правая нога шагнула вперед, кисть поднятой левой руки крутанула клинок вниз, отбивая в сторону выпад Ахмета, в то время как тело разворачивалось вправо, уходя от укола, а моя правая сабля понеслась навстречу его вытянутой в выпаде правой руке. Дистанция подвела – все-таки Ахмет был слишком далеко, да и продемонстрировал неожиданно хорошую реакцию. Он умудрился остановить выпад, и ему почти удалось убрать правую руку обратно, в то время как левая с кинжалом рванулась в сторону моего открытого правого бока. Кончик правого клинка чиркнул сбоку по рукояти Ахметовой сабли, задевая его большой палец, продолжил движение, встретился с кинжалом, уводя его вправо. Ноги уносили тело влево, в открывшееся пространство, не контролируемое Ахметовой саблей, которую он продолжал уводить назад. С рассеченного до кости пальца достаточно обильно лилась кровь, но, к сожалению, рана была некритичной: он достаточно уверенно удерживал саблю правой рукой. Но даже такая пустяшная рана существенно ограничивает свободу движений, рукоять, намокшая от крови, начинает скользить в руке, да и не помашешь особо рукой, из которой во все стороны брызжет кровь. Продолжая движение в правосторонней стойке влево по полукругу, разворачивая Ахмета спиной к его товарищам, я стремительно бросился в атаку, пытаясь правым клинком заблокировать или отбить его саблю вправо от себя и получить возможность левым клинком поразить его незащищенную правую сторону. Ахмет стремительно отступал, опасно приближаясь к границе круга, где казаки невольно подались в стороны от приближающейся спины. Лишь Загуля, зло глядя на меня, сдвинулся в направлении приближающейся спины Ахмета и вдруг, сделав шаг вперед, резко толкнул его руками в спину навстречу мне. С трудом отбив неожиданный для нас обоих выпад Ахмета правым клинком вправо, чувствуя, как кончик Ахметовой сабли чиркнул по моей руке, я развернулся на правой ноге, рубанул левым клинком по выставленной вперед правой ноге Ахмета и стремительно отступил к центру, разрывая дистанцию. Можно было попытаться нанести укол в правую сторону, поражая печень, но, успей Ахмет уйти от моего глубокого выпада, уже он имел бы возможность, блокировав мою правую руку саблей, угрожать моей незащищенной правой стороне своей левой рукой. С таким ранением ноги он все равно не боец, да и кровотечение серьезное: если не остановить кровь, нескольких минут достаточно для необратимых последствий.

– Бросай саблю, Ахмет, кровью истечешь, – расскажи правду всем, облегчи душу перед смертью.

Ахмет с опущенной саблей, неловко припадая на раненую ногу, пытался приблизиться ко мне на расстояние удара, – кровь густо отмечала его след.

– Добей, Богом прошу, добей, – остановившись и глядя мне в глаза, прошептал он.

В его глазах расплескались тоска и отчаяние. «А ведь он понял, кто толкнул его в спину. Воистину говорят: защити меня, Боже, от друзей, а с врагами я справлюсь сам. Предательство близкого человека убивает без клинка».

– Когда и где вас будут ждать, Ахмет?

– В эту среду. Как ехать от вас к Днепру дальше вниз по кручам, увидишь одинокий старый дуб. Пеший там спуск к реке идет. Внизу татары. Двое на этом берегу. На тот берег один Загуля с ними на лодке плыл. Говорил, их там полсотни сабель. Девок…

Моя сабля, развернутая плоскостью параллельно земле, скользнув между ребер, уколола его в сердце. Мы сблизились на расстояние в три шага, и причин доверять Ахмету не было. Начав говорить, он продолжил сближаться со мной и тараторил очень быстро. Человек, который готовится к смерти, спешить не будет. С другой стороны, весь мой жизненный опыт учил: жадные люди редко готовы платить за свои ошибки. А Ахмет был жадным. Возможно, он не сумел бы с раненой ногой сделать столь быстрый шаг и укол, как удалось это мне, но метнуть кинжал левой рукой он мог. На таком расстоянии отбить или уйти от удара реально, только если ты его предвидел, предугадал, иначе ты его и не заметишь. Выронив саблю и схватившись правой рукой за грудь, он непонимающе смотрел на меня, его побелевшие губы шептали: «Сейчас, сейчас…» Его повело в сторону, он упал сначала на колено, потом повалился на спину, неестественно подвернув под себя левую ногу. Жизнь неохотно уходила из его тела, еще раз поднялась грудь, губы прошептали что-то, судорога выгнула дугой, потом все успокоилось – то ли улыбка, то ли гримаса застыла на лице, и он затих. Все, затаив дыхание, смотрели на Ахмета. Умирающий, уходя от нас, приоткрывает дверцу, и мы силимся заглянуть туда, пытаясь понять, что там, за той гранью, которую все мы рано или поздно переступим. Постепенно взоры переместились на угрюмо молчащего Непыйводу, ожидая его заключительного слова. Наконец он, видя, что шум среди казаков нарастает, прервал затянувшуюся паузу:

– Сегодня Бог был на твоей стороне, Богдан Шульга, но не думай, что так будет всегда.

Это было не совсем то, что хотелось услышать, но формально претензий ко мне не было, и можно было уходить одеваться. Все поставленные задания мною были выполнены, и на сцену должны были выйти бойцы из другой весовой категории. Обувшись и позвав Степана на помощь, достал из дорожной сумки, притороченной к седлу, приготовленный матерью мешочек с сушеными травами, останавливающими кровь. Рядом в отдельном свертке хранились игла, которую вчера, разогрев на огне, согнул дугой, паренные в кипятке нитки и белые тряпки вместо бинтов. Наложив левой рукой при помощи Степана восемь швов на неглубокую рану, оставленную на боковой внутренней стороне правой руки Ахметовой саблей, присыпав все это смесью сушеного мха, паутины, тысячелистника и замотав тряпкой, продолжил одеваться. В круге тем временем обстановка накалялась, Иллар призвал к ответу Загулю, требуя полного отчета о его занятиях в последние дни, мотивируя свое любопытство обоснованными сомнениями в законности проводимой им деятельности. Загуля умело отмораживался – мол, я не я, и хата не моя, чего там Ахмет чудил и зачем он в чужих казаков стрелы метал, знать не знаю, да и ответил Ахмет уже по полной. Отвечал он со снисходительной вежливостью, не давая формальных предлогов призвать его к ответу за плохое поведение, сам при этом полностью игнорировал острые выпады Иллара. В круг он не вышел, подчеркивая тем самым, что разговаривает с Илларом по своей доброй воле, к ответу его могут призвать только атаман или товарищество. Ситуация становилась все более неприятной: вызови Иллар Загулю на бой, атаман, скорее всего, запретит проводить поединок, мотивируя тем, что вина Загули не доказана, а то, что мне Ахмет в круге шептал, мало кто понял, да и в расчет никто брать не будет. Тут в круг, сняв шапку, вышел еще один казак и попросил слова. Высокий ростом, широкий в плечах, он двигался с легкостью и грацией большой хищной кошки, для которой не существует ограничений земного притяжения. Такая легкость движений вырабатывается многолетними тренировками передвижений по земле, а не в седле, что было нехарактерно для казаков, с которыми я уже успел познакомиться. Вооружение, боевые приемы и тренировки были заимствованы у монголов, да это и неудивительно, учитывая почти двухсотлетнее пребывание в составе Золотой Орды и отсутствие альтернативной военной силы, способной на равных противостоять воинскому мастерству монголов.