Текст книги "Война со смертью (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

‒ Как это? Я вот перед вами, вы, что не видите меня?

‒ Эй, вы не понимаете. Нужно подтверждение, что вы это вы, а не кто-то другой. В коммутаторе, то есть в компьютере вы должны значится, как москвич, как гражданин России. Я-то вас вижу, но я не знаю: а может вы хранцуз или мусульманин. Словом, идите на третий этаж. Это недолгая операция.

‒ Операция? О, боже мой! Я уже перенес одну операцию. А как же зубной? Они ить все, уйдут. Я остаюсь с больным зубом, а зубная боль отражается на сердце, а я перенес операцию на сердце, недавно вернулся из больницы, − пробовал сочинять Веревкин.

Обе девушки в регистратуре пожали плечами, Александр Васильевич махнул рукой и побежал к лифту, который, просто молодчина, тут же доставил его на третий этаж.

На третьем этаже кабинет подтверждения оказался свободным и процедура подтверждения, что он есть он, что он это он, а не мусульманин из подворотни, заняло несколько минут, и Александр Васильевич без лифта поднялся на следующий четвертый этаж. Князькова уже не было, но его поманила пальчиком довольно рослая, статная дама и усадила в шикарное кресло.

‒ У меня...

‒ Я все вижу, можете не говорить. Приходите ко мне завтра, в восемь утра. Я вам тут напишу на талоне, уже использованном, а то забудете. Не волнуйтесь, все будет хорошо. А сейчас можете встать и быть свободным. Всего хорошего. А на Князькова не обращайте внимания, он у нас...того... не того.

‒ Я вам...того, запла...

‒ Тс, молчите, это взятка, а коль мы официально открываем платное отделение, то нельзя вслух, а втихую положить на тумбочку, сказать спасибо и уходить, так чтоб никто не видел, что вы уходите. Вы поняли? То-то же.

Александр Васильевич спустился на первый этаж на лифте, получил пальто в раздевалке и счастливый, направился домой. И боль начала утихать. Чудо какое−то да и только. Воздух был прохладный с небольшим запашком неизвестно, какого происхождения, должно быть от выхлопных труб огромного количества машин, но на душе было хорошо. Он без талонов ухитрился пробраться к зубному врачу. А ведь это немалое достижение. Теперь осталось атаковать кандидата наук Драчевского.

5

По своей натуре Веревкин был деятельным человеком. Практически всю свою жизнь проработал на заводе метало-хозяйственных изделий, вытащил его, можно сказать, из ямы. Небольшой заводишка выпускал не пушки и ракеты, а бытовую технику, такую нужную для населения своего и других районов столицы. На чем жарили картошку, в чьих кастрюлях варили перловую кашу хозяйки московских квартир. Страна жила в замкнутом пространстве с портретом вождя стене, а люди в капиталистических странах загнивали в роскоши, но никак не могли загнить. Все это производилось на его Веревкина заводе и, видимо, не одном.

Когда же развалился коммунистический рай, как карточный домик, тогда сразу в страну хлынуло всякое барахло, в том числе и кастрюли, горшки, сковородки. Москву наводнили китайцы. Они скупали металлолом, никому не нужный, валяющийся во дворах, а когда дворы стали чистые, китайцы купили завод с потрохами и стали его разбирать, паковать и увозить в Китай. Это было сразу же после его отставки, каких−то года три спустя.

И когда наступила, так называемая свобода, люди просто одурели, иначе не скажешь. Как это так? продать завод китайцам на металлолом? Эта душевная обида постепенно начала угасать, а вот то, чтобы после ночного сна встать утром, позавтракать и потом ничего не делать, не укладывалось в его голове. Человек должен трудиться как пчела. Для чего пчела? чтобы показывать пример людям. Не для себя пчела трудится, она из своих запасов потребляет зимой очень мало, столько чтобы выжить и снова трудиться в поле с рассвета до заката. А человек? Он создан для постоянного труда, рабского если хотите. Он раб. Не зря коммунисты создали общество рабов. Это было очень просто. И вот теперь у него что-то появилось. Занятие. Это было хождение по этажам поликлиники, которую он некогда опекал.

Не достать было талона, скажем, на завтра или на послезавтра, а он все ходил, выяснял, как принимают врачи, почему не видно главного врача, почему у нее нет приемных дней, и эти почему не кончались.

А вот, почти под потолком на одной единственной бумажке, выставленной в коридоре на четвертом этаже, утвержден план пожарной безопасности под непонятной аббревиатурой и только там указана ее фамилия и инициалы.

Он прошел в правое крыло, где за массивной дверью пряталась администрация, но, как и в прошлый раз, его не пропустили к главному врачу, руководителю поликлиники. Статус больного пенсионера не давал ему право пройти в кабинет амбициозной дамы, назначенной на эту должность очевидно, за десять тысяч долларов.

‒ Гм, жаль, ‒ сказал он секретарю, что сидела за столиком, преграждая путь к входной двери главного врача. ‒ Тогда хоть расшифруйте мне эту аббревиатуру. Я никак не пойму, что значит ГБУЗ ГПБПЗДРА.

‒ Это полуклиника.

‒ А дальше?

‒ Зачем вам это? Кому нужно, тот знает.

‒ Ну, тогда хоть скажите, как увидеть королеву?

‒ Номер нашего лечебного учреждения я вам сказала. В Москве сотни поликлиник, а наша двадцать вторая, самая лучшая. Все, не мешайте работать. Ходят тут всякие...

‒ А я на вашу поликлинику напишу жалобу мэру столицы.

‒ Хоть президенту.

"Ладно, решил Александр Васильевич, не все коту масленица. Сегодня неудачный день, а завтра, завтра я все компенсирую.

В восемь утра к зубному Калининой, а после обеда к Драчевскому, в 15‒45. Профессор все же, то есть кандидат медицинских наук, величина".

Завтра в восемь утра это уже пятница. Главное, чтоб Драчевский не сбежал, у него, небось, шикарная дача под Москвой.

На следующий день, он прошел незаметно, в половине восьмого утра, он уже торчал у зубного. И врач Калинина была на месте. Такая же высокая, приятно одетая, озабоченная, в массивных очках, она ковырялась в зубах какой-то дамы неопределенного возраста. Стрелки на часах перевалили за цифру восемь давно и приближались к девяти, а дама все не вставала с кресла. А вот в десятом часу встала, как курица с гнезда, и ушла довольная. Калинина вышла к двери и позвала больного с талоном в руках.

‒ А как же я? ‒ спросил Александр Васильевич, который и без того уже был на взводе по причине длительного ожидания.

‒ Я вас не помню. У вас что − талон на восемь утра? ‒ спросила Калинина.

‒ Ну, вот вы же мне написали на бумажке, это же ваша рука. В восемь ноль-ноль быть у вас.

‒ Ах, да, точно, это мой почерк, заходите. Скажите, что вам надо сделать.

‒ Убить нерв и запломбировать...один зуб, ‒ обрадовался Александр Васильевич.

‒ Видите ли, у вас металлическая коронка, я не могу портить дорогостоящий инструмент. Поезжайте сначала на Ленинский проспект, там вам снимут коронку, а потом с талоном ко мне. Талон можно взять в автомате на первом этаже.

‒ А вы не можете снять коронку? Это же так просто. Я заплачу, компенсирую, так сказать...

‒ Видите ли, я инструмент стоит очень дорого, у вас нет таких денег, я по вас это вижу. Потом мы уже переходим на платный режим, а платный режим...знаете, сколько это стоит? Вы не потянете, я по вас это вижу. Все, вы свободны.

− Спасибо. Вы вежливо наплевали мне в душу. Пока, платная зубоковерялка.

Этот приговор был произнесен таким властным тоном, что Александр Васильевич, даже не успел возразить, как уже очутился за дверью.

‒ Не получилось, не повезло, эх, каналья, а зуб-то ноет, чтоб ему плохо было. Куда теперь? Но ничего, может, податься к профессору Драчевскому?

Злой на себя и на работников поликлиники, он вместо Драчевского, открыл дверь терапевта Орловой за результатом анализа мочи.

‒ Так вы уже были не то сегодня, не то вчера и сама уж не помню. Что это вы так врываетесь, без стука, без талона, без согласования, а может я тут губы крашу... Ах, да, вы за анализом. Но если уж если так вам нужен результат этого анализа, ищите его сами. Я уверенна, что его в этой кипе бумажек нет. Я без очков, видите? значит, я вижу хорошо. Посмотрим, что у вас получится. Гм, отвернитесь, у меня тут дама сидит, я ей грудь начну осматривать.

‒ Если бы другое место..., ‒ произнес Веревкин, отворачиваясь, ‒ то...

‒ Фулиган. К тому же стар уж...

Веревкин стал перекладывать бумажки с результатами анализов так похожими одна на другую и сразу увидел свою фамилию.

‒ А это что?

‒ Результат анализов. Видимо, его только что принесли, а я не заметила. Я в это время между лопатками...порядок наводила. А вы можете взять с собой эту бамашку, коль она так дорога вам. И на этом наше сотрудничество будет закончено.

‒ И возьму, куда деваться, хотя мне кажется, что вы, как опытный врач, должны его внимательно прочитать и согласно данным, согласно результатам этого анализа назначить мне лечение.

‒ Лечитесь сами, как хотите, так и лечитесь. Записывайтесь к врачам, у нас почти сто человек здесь работает. Даже если у вас пятка чешется ‒ вылечат.

‒ Ну, Сталина Феликсовна, я того, подброшу еще немного, поймите, я пенсионер, не так богат, как другие.

‒ Тогда нечего шлындать по коридорам да по кабинетам, отвлекать врачей. Ваше время ушло. Надо готовиться...к погребению.

‒ Сталина..., вы сволочь. За что взяла пятьсот рублей, я жаловаться буду.

‒ Сейчас все жалуются. Свобода. К тому же, кто видел? у вас свидетели есть? тогда неча поклеп возводить.

Не сказав "до свиданья", Веревкин вышел из кабинета и направился к Драчевскому в правое крыло.

Кабинет оказался закрыт. Больные, что толпились у двери, сказали, что его срочно вызвали, и он на вызове. Обещал быть...до семи часов.

Расстроенный донельзя, он извлек лист бумаги и стал показывать свои анализы рядом сидящим больным, но никто ничего в них не понимал.

‒ А вы зайдите в платную поликлинику, она здесь за углом. Двести рублей, и вам все расскажут. И результат биохимического анализа растолкуют, а то наши врачи неспособны. Там такие вежливые, такие внимательные врачи, голова от них кружится. А тут дерьмо одно.

‒ Спасибо, но я уже был. Там лечат зубы, а что касается мочи, то это дело Орловой.

Прошло около часу, на Драчевский так и не появился. На другой скамейке сидела пожилая женщина в черном платке и все время вытирала глаза. Александр Васильевич побоялся к ней подойти предложить хоть какую−то помощь, но плачущая дама сама стала рассказывать рядом сидящий даме, что ее зять умер в реанимации в одной из городских больниц из−за того, что врач не захотел подойти к нему в ответственный момент. Медицинская сестра, что дежурила у больного, умоляла врача Попердно подойти к больному, но получила категорический ответ:

− Пусть подыхает. Мы ему сделали сложную операцию на желчный пузырь, а он, скупердяй, не дал нам ни копейки.

Так и умер Женя, оставив двух маленьких детей сиротами.

Саша сидел и наливался злостью.

− Надо накатать жалобу мэру города, − сказал он мужикам, сидевшим слева и справа. – Это же безобразие.

− Оно бы не мешало, и еще подписи можно собрать, коллефтивную, так сказать жалобу. Мэр у нас новый, сибиряк, непривычен к взяткам и грабежам как этот Лужман, или Кац.

В это время дверь кабинета Драчевского открылась, но в кабинете сидел не Драчевский, а другой, молодой, худощавы парень с какой−то радостной улыбкой на лице. Вышла бывшая помощница Драчевского и объявила:

− Сегодня прием в общей очереди у господина Шаламова, а все последующие дни только по талонам, прошу не забывать об этом.

Александр Васильевич был пятым в очереди, но не прошло и пяти минут, как он уже зашел в кабинет. Шаламов, не глядя на больного посетителя, тут же дал ему рецепт с надписью "Простамол" и добавил:

− Приходите в следующий раз.

Посетитель не успел раскрыть рта, чтобы сказать, что этот "Простамол" продается в аптеках без рецепта и что это не лекарство, а говно, как раздалась команда:

− Следующий.

Больной быстро спустился на первый этаж, оделся, вышел на улицу, завернул за угол и в платную поликлинику. Но она оказалась закрытой ‒ выходной день. Ни с сего, ни с того, выходной день.

‒ Гм, псы! обязательно напишу мэру Собянину. По всей видимости, Драчевский удрал в платную поликлинику. Надо их, малость, пощипать. Даром деньги получают и еще больных, нищих пенсионеров обирают. Откуда я по пятьсот рублей каждый день буду приносить, если у меня на квашеную капусту не хватает, если на шее жены пребываю.

6

Веревкин подошел к кабинету Шаламова за десять минут до начала приема, что значился в его талоне, но там уже на длинной лавочке, покрытой дерматином, сидели больные старики и старухи. У них тоже были талоны и согласно этим талонам, они уже давно должны были пройти прием у Шаламова. Но Шаламов не появлялся. Дежурная медсестра выходила с виноватым видом и объясняла отсутствие Шаламова тем, что они якобы на вызове, у кого−то седалище полностью вышло из строя и это грозит непредсказуемыми последствиями.

Больные озабоченные своими болячками, нервничали, а чужое седалище им было до лампочки. Нервозные старушки стали поговаривать, что лучше было бы возродить старую традицию − создавать живую очередь, а то с этими талонами одна путаница: нужен прохфессор, чтоб разобраться. И Веревкин так стал думать. Он начал им поддакивать и тут же стал своим. Но чтоб эту новую традицию, она никак пока не приживается, поменять, чтоб отменить талоны и возродить живую очередь, как это было раньше, надо пробраться к главной врачихе, к мадам, к которой нет доступа как к ядерной кнопке. А у нее нет приема, она не желает разговаривать с пенсионерами, потому как у всех так много болячек, что в них можно запутаться, как мухе в паутине. Да и лечить их бесполезно, болезни только усугубляются.

Один старый посетитель, с впалыми глазами, налитыми кровью, сидел на жесткой скамейке, опираясь то на одну, то на другую руку. Должно быть, позвоночник не выдерживал тяжести его массивной фигуры, жаловался на то, что он давно сидит, и что если была бы живая очередь, он мог пройти еще до того, как Шаломов куда−то убежал.

− Что хотят, то и делают, чтоб он простатитом заболел, чтоб потом у него аденома появилась, и была у него бельмом на глазу, − высказалась одна старушка, у которой горб был так высок, почти выше головы, и смотрела она только в ноги, даже не пытаясь задрать свою седую голову. − А я...я уже неделю не посетила общественное место, а када посещала, то без пользы.

− Утром, не вставая с кровати, сделайте пять-шесть глотков холодной воды, − сказал Александр Васильевич. − Может это то, что вам нужно.

Ему было жаль старуху, которую возможно бросили дети, внуки на произвол судьбы. По ее фигуре, по тому, как она сидела, как морщилась от боли, было видно, что у нее не все хорошо дома. Известно: дети это цветы жизни на могиле родителей.

− Скорее бы все кончилось. Я не живу − мучаюсь, мешаю своим близким и потому они ждут, не дождутся, когда я перестану дышать. Единственное место, где я могу найти понимание, это полуклиника, это добрые, обходительные врачи, особенно, когда я что−то сэкономлю и принесу им сотню другую. Они могли бы мне помочь, ежели бы у меня что-то было в карманах, но...в моих карманах ветер гуляет уже третий месяц. Внучок Слава пролез в тумбочку и все, шо было выгреб, каналья, шоб у его запор появился, када вырастет. Пензия маленькая, не заслужила. О, кажись, идут..., прохфессор идут. Я первая, я ненадолго.

Однако это был не профессор, а Шаламов, молодой, задорный, он высоко нес голову, а на тех, что сидели на лавочке в ожидании смерти, даже не посмотрел.

Он прошел дальше, в свой кабинет и закрыл дверь изнутри. Ждите, приговоренные.

Александр Васильевич выяснил, что больные с талоном на 15 часов все еще ждут очереди, в то время как часы показывают половину пятого. Он махнул рукой на всю эту нестыковку и присел позади всех посетителей.

Когда подошла его очередь, уже было половина седьмого вечера. Четыре часа в очереди это только начало, и если бы не эта единственная скамейка, куда можно присесть и отдохнуть, пришлось бы туго. За ним заняли еще три человека, но теперь он уже был первым. Дождался. Поскольку никто не приглашал, Веревкин стал рваться в кабинет сам, но медицинская сестра всякий раз выпроваживала его обратно, повторяя одни и те же слова: − Он занят, он занят, у него тяжело больная дама. И он там ей сует, только не подумайте что-то такое поганое; он сует ей палец, сами понимаете, куда, во, слышите, она стонет, − говорила медсестра почти шепотом.

Этот стон вызывал улыбку у медицинской сестры и какую-то злую гримасу. Казалось, она сама рвалась туда, но почему-то воздерживалась от опасного для врача и для себя шага.

После третий попытки Веревкин застал Шаламова за рабочим столом. Он все вытирал испарину на лбу, глубоко дышал, казалось, ему не хватает воздуха. Тем не менее, он протянул руку и сказал:

‒ Бунажки на стол!

‒ Вот талон.

‒ А медицинская карта?

‒ В регистратуре сказали, что медицинской карты нет, она должна быть у вас.

‒ Идите, скажите, пущай ищут, пока не найдут. У меня вашей карты в жись не было. Я все сказал.

Веревкин выскочил из кабинета и спустился в регистратуру. Девушка тут же подошла к окошку с улыбкой на молодом лице.

‒ Сейчас, подождите немного.

Девушка ушла вглубь, затерялась между стеллажами, недолго рылась на полках, но вернулась ни с чем.

− Куда девалась ваша карта, не могу знать. В ячейке, где она должна быть, ее нет. Скажите врачу, пусть у себя поищет.

− Он уже искал и не нашел.

− Пусть ищет, как следует.

− Ну, хорошо.

Веревкин поднялся на третий этаж. У Шаламова уже сидел мужчина.

− Ну что? иде карта?

− Сказали: у вас.

− Спуститесь и скажите, что у меня вашей карты нет.

− Я уже говорил.

− Еще раз скажите.

В регистратуре на первом этаже к окошку подошла та же девушка.

− Карту!

− Как фамилия?

− Я уже вам говорил.

− Вас тут много. С утра до вечера человек пятьсот проходит, всех не упомнишь.

− Веревкин.

− Подождите.

Она вернулась так же быстро и точно так же развела руками.

‒ Скажите этому молокососу, что в регистратуре сказали, чтоб он вас принял, а медицинскую карту я ему передам.

‒ Хорошо, я так и сделаю, спасибо, ‒ сказал Веревкин.

‒ За что спасибо?

‒ За то, что не нашли.

‒ Все будет в норме. Пойдите, скажите, что мы сказали, а если он сделает квадратные глаза, пусть он скажет вам, а вы скажете нам, что он сказал вам, чтоб вы сказали нам. А мы скажем вам, что сказать ему. Договорились?

‒ Чертовщина какая-то, ‒ произнес Веревкин, поднимаясь на третий этаж. Он рванул дверь на себя и вошел без очереди. Шаламов широко раскрыл глаза.

‒ Карты нет, то есть, она сейчас уже есть, когда меня нет на первом этаже, карта появляется, а когда я появляюсь у окошка, медицинская карта исчезает. Но они сказали, чтоб я сказал вам, а вы скажете мне, я спущусь и скажу им.

− Скажите, что у меня вашей карты нет.

У Анатолия Петровича стал высовываться язык, который просился на плечо, когда он очутился у двери Шаламова с пустыми руками. Теперь у него сидела дама, пришлось ждать.

− Бунажку нашел?

− Не нашли.

− Пущай заведут новую медицинскую карту. Идите вниз.

− Послушайте, профессор! мне надо будет вызывать скорую помощь: мое сердце не выдержит.

− Ничего. Укол от простуды дам, и все пройдет. Не такое здесь бывало. Лифт работает?

–−Кажись.

− Ну, тогда у чем дело?

Александр Васильевич медленным шагом дополз до лифта и когда он открылся, быстро юркнул внутрь, потому что лифт быстро закрывался без нажатия кнопки. Девушка, что только что отправила его в третий раз на третий этаж, подошла к окошку и, сохраняя очаровательную улыбку на лице, сказала:

− Вы знаете, как только вы ушли, ваша карта нашлась. Это...это какое-то волшебство. Такое случилось в первый раз. Уж не обессудьте. Но я знала, что вы придете, потому что деваться некуда. Вот забирайте свою медицинскую карту, хоть и не положено выдавать на руки больному, но в порядке исключения.

Шаламов сидел у себя, и все время посматривал на часы. Когда Александр Васильевич положил карту на стол, он, держа мобилку у левого уха, изрекал: чичас буду.

− Но вы уж меня не покидайте. Я оголюсь, вы гляньте на мой зад и коленкой под зад, и готово.

‒ Я скажу вот что: приходи через неделю, а лучше через две, но с талоном и я осмотрю...всю твою урологию, но не вздумай, кому сказать, что я тебе сказал.

‒ Профессор! Да чтоб я? никада такого случиться не может. Чтоб я единственного профессора на всю округу, на весь район, на всю Москву продал, такого никада не случится.

− Я не профессор, я обыкновенный врач.

− Так мы вам присвоим...за добросовестное отношение к работе и уважение к больным. Вон не прошло и двадцать минут, как вы двадцать человек осмотрели, а одной даме даже совали...

− Это вас не касается.

− Понял, так точно, есть.

‒ Гм, черт, подлизываешься, ‒ миролюбиво сказал Шаламов. ‒ Обнажайся и ложись на кушетку.

‒ На спину или на живот?

‒ На левый бок.

Веревкин с радостью улегся и приспустил штаны.

‒ Колени поджать к животу! ‒ приказал он, засовывая указательный палец, куда положено. ‒ Ну, знаешь, что-то есть, а когда что-то есть ‒ это сигнал. Необходим глубокий анализ. Мне тут надо гайки подвернуть на новом аппарате, а этот аппарат почти тоже, что и я. Приходи через неделю, а лучше через две...с картой и талоном. Все, можешь быть свободным.

‒ Благодарю вас!

‒ О, какое взаимопонимание лечащего врача и больного. Как в Англии. Я там проходил практику. Там врач мужчина даже целуется с больным мужского полу. Если больной понравился, то есть пришелся по душе. Я тогда сказал себе: и я, Шаламов, буду так поступать. Но здесь, в этой занюханной поликлинике меня не поняли. Главврач стала на дыбы. Целоваться с больными − ни в какую. Короче, пока. Через неделю, лучше через две. Можно и без талона.

‒ А без медицинской карты?

‒ Это уж я не могу знать. Придешь через две недели, и я скажу, нужна эта карта или не нужна. Тут еще и лаборантка скажет свое слово, понимаешь. Поэтому если ты, если у тебя в кармане заваляется конфетка для будущего кандидата медицинских наук Шаламова, то надо, чтоб там были две конфетки, а не одна, ты понял?

‒ Да, но пенсия у меня с гулькин нос. Недавно назначили по возрасту. Меня выпихнули с работы досрочно. Как в Турции: коленкой под зад. Двух лет не хватало до пенсии.

− Меня это не интересует, хотя...я думал: мы подружимся. На каждый прием хотя бы десятку...зеленую, разумеется, а ты... ну жди, как все.

− Чего ждать?

− Смерти, чего еще? Пройдет, каких−то лет двадцать и я ее буду ждать, родненькую. Не обижайся, хорошо. Ну, вот молодчина-старикашка, а то все такие капризные, голова от вас болит.

При этих словах у Шаламова отвисла молодая нижняя челюсть, он еще раз, теперь уже презрительно, оглядел клиента, повернулся и ушел к своему столу, заваленному многочисленными бумажками, в коих до сих пор не разобрался.

Веревкин почувствовал, как холодок прошел по его спине и застрял где-то внутри и там, внутри образовался комочек. Он этот комочек долго не проходил, сверлил мозг и посылал недобрые сигналы в сердце.

Сердце среагировало тут же: оно забилось чаще, а потом устало и начало стучать едва-едва, плохо снабжая питанием головной мозг, руки, ноги и даже пальцы на руках и особенно на ногах. Не успев дойти до лифта, он присел на ступеньки и снова налился тяжестью. Голова стала клониться к полу, ноги выпрямляться в коленях, кулак лег под голову, и ...показалось так хорошо.

Но этот покой нарушили медицинские сестры, они обступили его со всех сторон. Кто-то давал укол, кто-то измерял давление, кто-то совал ему под нос флакончик и от всего этого он ожил, встал на ноги и попросил всех, чтоб его отпустили домой.

‒ А вы точно доберетесь самостоятельно до своего дома, на каком этаже вы живете? лифт у вас работает?

‒ Спасибо, мои дорогие. Если ваш лифт довезет меня на первый этаж, я точно добреду до своего дома...по свежему воздуху. Я был у будущего вашего профессора Шаламова, который вместо профессора Драчевского и после его приема мне стало дурно. Вот и результат, вы понимаете.

‒ Хи‒хи, Драчевский такой же профессор, как вы балерон.

‒ Неужели? А я-то думал... впрочем, я пошел. Еще раз благодарю за помощь. Это Шаломов, а все думаю, что он профессор.

Воздух в Москве хоть и желает лучшего, но все же на улице дышалось лучше, чем в поликлинике, и Веревкин медленными шагами побрел в сторону своего дома.

По закоулкам, да переулкам редко шастали машины, дневной бум, прошел, и Александр Васильевич думал грустную думу о том, что этих врачей он одолеть не сможет: ему придется бродить по этажам три месяца и ни один врач ничего для него не сделает. По одной простой причине: у него худые карманы. Ни долларов, ни рублей в этих карманах нет. Пособие по безработице, которое он получал и отдавал супруге, а супруга ездит на рынок покупает кости и варит на них супы, едва хватало, чтоб не отбросить концы. Изо дня в день. Кому пожаловаться? мэру города? Мэр даст им пенделя. Для этого у него служба, а эта служба старой закалки. Получив письмо, он тут же направит комиссию.

7

В эту ночь Александр Васильевич не мог заснуть ни на мгновение, ни на минуту, ни на секунду. Пробовал зажмурить глаза и тихо лежать, не шевелясь, поворачивался с правого на левый бок, ‒ ничего не помогало. Вставал отлить, ходил туда-сюда по площади темной комнатенки, прислушивался, как посапывает жена и что-то скребет в углу под кроватью, а потом прошел на кухню, включил свет. Что делать, куда деваться, помоги мне господи Боже! Может того, самому приняться за лечение, кто мне поможет, если я сам себе не буду помогать. Эта поликлиника это ворота в небытие, а я еще хочу жить, я имею на это право.

И он сел за компьютер, а в компьютере о лечение все, о всех болезнях и название лекарств, и как их принимать. К тому же компьютер не хамит больному, взятку не требует, очередь не устраивает, он говорит всем: милости просим!

Тем более, что главный орган его тела, его мотор – сердце защищено кардиостимулятором, а врач, который ему внедрял этот стимулятор, выписал минимум необходимых лекарств. Все остальное – дело времени.

Зубы? надо с ними расправиться! их всех надо удалить и выбросить в урну и поставить обычные пластмассовые. А желудок? перейти на овсяную кашу, заменить свинину на мясо птицы, по возможности индюшку. Не обжираться, особенно жирным. Пить по чайной ложке шотландского виски натощак. Надо не забывать, что жизнь – это движение.

Оказалось, что соблюдение этих простых правил выше, полезнее любых научно−исследовательских медицинских институтов, бездарных профессоров от медицины, не говоря уже о поликлиниках, в которых бесплатно лечатся пенсионеры. Да их никто не лечат, их калечат, им сокращают жизнь. Московская поликлиника это бесполезная война со смертью.

Уже три месяца спустя Александр Васильевич почувствовал себя лучше. И зубы поставил пластмассовые, а чтоб они не становились желтыми, снимал их на ночь, аккуратно чистил зубной щеткой и опускал в холодную воду.

Да и вообще, вода оказалась лечебной, особенно родниковая. Утром натощак один стакан – 200 грамм. И так каждое утро.

Осталась неодолимая аденома. Результаты анализов и снимки показали, что подозрительной опухоли нет, а боли не утихали, особенно по ночам. Саша готовился к тому, что ночной сон от него уйдет, а это страшно.

И он снова стал атаковать кабинет уролога Шаламова. Это продолжалось шесть месяцев. Трудно было понять врача. Когда ему намекали на маржу, то бишь, на взятку, он отрицательно крутил головой и в то же время злился, что эту взятку больной не приносит, а, следовательно, никто за просто так ему ничего не будет делать. И он, Шаламов, тоже.

− Иди в платную, − твердо заявила жена, – давай, я продам шубу. 10 тысяч выйдет.

− Да, спасибо, лапочка, мне очень трудно. Потом я продам что-нибудь свое, и купим тебе новую шубу. Мне сейчас очень трудно и...и даже я боюсь идти один, а вдруг там запросят одиннадцать тысяч, что я буду делать?

Он уже ходил немного в раскоряку, чуть согнувшись, словно ему там, внизу живота, кто−то напихал ржавых гвоздей.

В красивом доме, на первом этаже, недалеко от метро "Новые Черемушки" располагается "Мед Центр сервис", только открыл дверь, тебя обдувает струя теплого воздуха, и кругом зеркала на всех стенах, что делят посетителя на несколько персон, а внизу сидит дама. Она, едва заметив посетителя, здоровается, спрашивает, что болит, где болит и тут же вызывает врача.

Тут же выходит кандидат медицинских наук Кармен Аренович, человек небольшого роста, армянин и вежливо спрашивает:

− Что будем делать, только общий осмотр, или сразу беремся за дело. Надо взять анализ простаты, тут же сдать в нашу лаборатория и через три дня будет результат.

− Все будем делать. У меня десять тысяч, если уложимся в эту сумму, то...

− Это будет даже дешевле, ну, где−то в пределах 9800 рублей. Давайте приступим к делу.

Он взял мазок, выписал рецепт, сразу определил, что простата воспалена и нужно лекарство, которое убивает микробы, потом нужно сделать несколько сеансов массажа и дело в шляпе.

И правда, после принятия первых же таблеток, вернулся сон, маленький орган в промежности, что бывает только у мужчин, притих. Однако таблетки, как всегда, лечили одно, а калечили другое, в данном случае печень и почки, поэтому Саша смог выпить только двенадцать таблеток и побежал к врачу Огаханяну.

− Вы счастливчик, − сказал врач, − у вас только воспаление, считайте оно уже прошло. Я вам выпишу таблетки..., их придется принимать... всю жизнь. Вот рецепт. Таблетки импортные, дорогие, но здоровье дороже. А пока несколько сеансов массажа. Один сеанс − тысяча рублей.

Сеанс массажа заключался в том, что врач надевал напальчник на указательный палец, внедрял его в анальное отверстие и делал несколько движений.

"Гм, черт, я бы тоже мог это делать, − подумал больной, выгребая последние деньги из кошелька супруги. – Не потяну я этот массаж. В семье придется...голодать".

К счастью жена тоже думала об этом. На улице она сказала:

− Пойду работать – нянькой в богатый дом. Буду подтирать попку ребенку, выгуливать его, развлекать. Сегодня же пойду наниматься. Только там разные варианты. Вариант почасовой, на сутки и даже на выезд за границу. И сын пусть устраивается на работу, а тебе, голубчик, придется ходить по магазинам, по врачам, готовить себе баланду, − все это будет называться войной с собственной смертью. А что поделаешь, придется воевать. Как ты?

− Буду воевать. Шубу только не продавай.

− А я и не думаю, я ее сдала под залог.

***

Супруга Юлия устроилась без проблем и как будто довольно прилично: она могла там пообедать и поужинать, и с малышом нашла контакт, и получала приличную зарплату – 600 долларов в месяц. Она была не то гувернанткой, не то служанкой, не то нянькой, а, в общем, во всех трех ипостасях в одном лице.