Текст книги "Война со смертью (СИ)"
Автор книги: Василий Варга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Annotation
Варга Василий Васильевич
Варга Василий Васильевич
Война со смертью
Война со смертью
Повесть
1
Александр Васильевич вышел на пенсию раньше на два года. В 1991 году, после развала СССР, когда впервые наступила полная демократия, и люди не знали что делать с этой демократией, но быстро сообразили, что это волшебное слово означает: «что хочу, то ворочу». И заварилась такая каша: ни в сказке сказать, ни пером написать. Рядовые сотрудники всех учреждений, рабочие заводов тали проверять эту полную свободу, выпихивая своих директоров и прочих начальников с насиженных кресел путем собраний, на которых принимали коллективное решение: Выразить НЕДОВЕРИЕ. Под эту общую косилку попал и он: его сотрудники собрались, и высказали ему недоверие, как своем директору. И было за что. Он заставлял их работать весь рабочий день, а зарплату платил им точно такую же, как на других предприятиях такого же типа, где работники трудились: не бей лежачего. Тогда, при коммунистах существовало штатное расписание и в этом штатном расписании предусматривалось все, кроме обязанности трудиться на благо родины. В штатном расписании были предусмотрены оклады, премии, директор имел право наградить добросовестного работника грамотой. Это был плотный лист бумаги с изображением Ильича, почти что заготовленный текст, оставалось только вписать фамилию.
Тяжело было директору перенести эту несправедливость, если не сказать жестокость тех, для кого он в свое время так много сделал: обеспечивал их квартирами, почти всех работников, выдавал путевки в санатории и дома отдыха, и самое главное, приучал их к порядочности, совести и чести.
Правда и время было необычное: запертый до того народ, каждый в свою железную клетку, вдруг был выпущен на волю и предоставлен самому себе. Директоров всех предприятий постигла та же участь: околпаченные массы, которым была предоставлена свобода, доказывали, что они действительно свободны и своих начальников они теперь выбирают, не то что было раньше: всех раньше назначал райком партии.
***
Как всякий человек Александр Васильевич находился в растерянности, как виноватый нашкодивший ребенок, не знал, что делать, куда обращаться, его опора, его стена, куда он раньше мог обратиться, спрятаться, теперь опустел, коммунисты разбежались, кто куда и казалось, никто в Москве не знал, куда деваться, к кому и зачем обращаться.
Но мир не без добрых людей. Ему посоветовали записаться в безработные, а безработным полагалось пособие на кусок хлеба. Как это не казалось унизительным, но деваться было некуда, пришлось протягивать руку.
Пособие по безработице выплачивалось в течение трех месяцев, за это время надо было где-то приткнуться. И тут Александр Васильевич обнаружил, что решительно ничего не умеет делать: сверлильные и токарные станки он видел, и наковальню, и зубило, и молотки, а вот стать за этот станок, управлять им никогда не пробовал. Он был отличным чиновником, не более того.
Как всякий человек, Веревкин побаивался пенсионного возраста, хотя, что это за возраст не имел ни малейшего понятия.
Но оказалось, что пенсионный возраст – это великое благо для человека: он свободен как птица и государство худо-бедно его содержит. Все годы он трудился как пчелка, зарабатывал на жизнь, на рубашку, на дешевые ботинки, на шапку ушанку. А тут – свобода: гуляй весь день и размышляй, вспоминай свою прошлую жизнь иногда похожую на бесконечную красивую киноленту.
Одно плохо. Пенсионный возраст это неумолимое приближение к высокой каменной стене, наверх которой ты взбираешься независимо от своего желания, а вернуться обратно уже не сможешь, остается только спускаться вниз на ту, другую сторону, куда тебя всемогущее время незаметно тянет.
Там, за этой стеной бесполезная война с болячками, которые увеличиваются, расширяются в организме и подобно червям, подтачивают его, пока не сведут в могилу.
Есть правда врачи, долг которых облегчить страдания человека, но вся беда в том, что врачи зависят от больных: чем больше больных, тем больше уверенности в том, что он, врач будет востребован. Эта зависимость врача от больного, а больного от врача – это противоречивый пласт человеческой жизни, куда мы попытаемся проникнуть по возможности и осветить эти проблемы.
Следует заметить, что люди жившие при коммунистическом режиме, так привыкли к порядку, к дисциплине, к колючей проволоке, к тому что ни о чем не надо думать, ни о чем не надо заботиться, потому что за каждого думает вождь и родная коммунистическая партия. А свободой не умели пользоваться и стали деградировать.
Мне как художнику кажется, что люди стали деградировать. Приведет ли это к катастрофе, или произойдет что−то важное, значительное, и к нам вернется мораль, совесть, честь, любовь к ближнему. Сумеем мы вернуться к Богу, или нас будет стегать сатана своими кровавыми крылами с острыми наконечниками, дабы выпускать дурную кровь из грешного тела.
***
Первые месяцы Александр Васильевич получал пособие по безработице, но потом, вместе с семьей уехал в деревню в имение жены, а московскую квартиру стал сдавать приезжим, тем кто искал и находил приют в столице. Обязательная прописка в Москве, без которой тебя никуда не могли взять, была отменена, и периферия хлынула в Москву как наводнение. К чему это приведет, можно будет узнать через 50−100 лет.
Жаль, что деревня в России практически приказала долго жить. Большевики ввели жесточайший запрет покидать деревню, но жители правдами и неправдами покидали свои дома, чтобы пробраться в город, а когда наступила демократия, толпами ринулись в города. А деревня – это свежий воздух, это родниковая вода, это скотина, которую давно можно назвать человеком, а человека скотиной, потому что человек давно стал скотиной в худшем смысле этого слова.
Человек, который содержит скотину, становится лучше, добрее и благороднее. Эти качества, как это ни удивительно, переходят к нему от коров, быков, лошадей, овец и хитрых, но благородных коз и собак, охраняющих его дом. Животные необыкновенно преданные человеку.
Александр Васильевич неоднократно убеждался в этом. В свободно время, во время прогулки он уходил далеко от дома, а возвращаясь обратно, слышал, как периодически мычит корова на привязи на пастбище. А как собака в загородке у будки, пританцовывала, когда он возвращался обратно, и лизала ему руки.
Жестокость человека по отношению к животным, не повлияла на их нрав, исключая, скажем, волков, и некоторых других зверей, живущих своей уединенной жизнью.
Деревня – это еще и труд, он так нужен человеку, как вода и воздух, если он не рабский, не коммунистический. Жить бы и жить им в деревне в большом деревянном доме из круглых сосновых бревен, хранящих тепло всю зиму и все еще издающих чудесных аромат, несмотря, что дом был построен сорок лет назад.
Но в шестьдесят лет у Александра Васильевича случился микроинфаркт. Пришлось пять месяцев пролежать в постели. Он не думал о смерти, а вспоминал свою прошлую жизнь. Оказалось, что прошлые годы, начиная с юношеского возраста, у него так или иначе были связаны с болезнями и помощью врачей. Его, хилого мальчишку тащила на телеге к врачу пара колхозных 20 километров туда и столько обратно.
Врач оказался беспомощным, возможно он был вовсе не врач, а что−то вроде медицинской сестры, окончивший, когда-то медицинское училище. Он все стучал согнутым пальцем по ребрам ребенка и спрашивал одно и то же: где болит. А у него текли сопелки, сильно колотилось сердечко, и была невысокая температура тела в пределах 37, 5 градуса. Он и отвечал врачу одно и то же: везде болит.
− Увозите его домой, держите в тепле. А вот еще. Окуните его в горячую воду, накройте полотенцем и пусть он с полчаса посидит, пропарится. А я сделать ничего не могу. У меня только один термометр остался, а лекарства от температуры и слабого, но учащенного дыхания ни одного не осталось.
Никто не знал, в чем была причина, возможно легкое воспаление легких, но горячие примочки подействовали и он выжил.
Тем не менее, врач Гайворонский считался знаменитым врачом, он обслуживал около восьми сел с населением в 20 тысяч человек. К нему всегда была очередь, и он решительно ни в чем никому не помог.
Когда Саша стал юношей, у него пошли болеть зубы, они просто стали гнить. Сначала кариес, а потом черные точки в центе жевательных зубов, а зубного врача... жители даже не знали, что может быть такой врач. Когда коренной зуб полностью лишил его сна, отец сказал: надо вырвать этот проклятый зуб и выбросить его к чертовой матери.
− Ты, сынок, сходи к Степану Ивановичу, ты его знаешь, у него три дочери, пожениться можно, когда подрастешь, он вырывает зубы бесплатно и хорошо, одним разом кусачками весом с полкило.
Саша ушел, периодически прикладывая ладошку к опухшей щеке.
− Ну, зятек, держись. Это быстро, но чертовски больно, − сказал будущий "тесть".
Он достал крепкие старинные кусачки, острые по краям, с трудом просунул в открытый рот, сдавил больной зуб так, что одна половина его отвалилась.
− Потерпи, это первый этап, − сказал он. Как проходил второй этап, Саша не запомнил, потому что он потерял ориентацию, и его пришлось поддерживать, чтоб он не свалился на пол, но зуб с корнем был удален.
− Это самогон-крепак, сполосни рот и выплюнь в ведро, чтоб не было заражения крови, а то помрешь, − кто мою дочку замуж возьмет?
Саша возвращался домой, все время сплевывая кровь, но кровь уменьшалась, зубная боль уходила, а он, радостный и гордый, что с достоинством перенес такую тяжелую операцию, возвращался домой.
Будучи солдатом Советской армии в столице Белоруссии Минске, Саше снова пришлось обращаться к врачам, теперь уже к зубным. Теперь не просто рвали, но и лечили больные зубы. Трудно было поверить, что зубы можно вылечить. Основным новшеством у зубных врачей была бормашина, приводимая в движение при помощи ноги. Ею сверлили зуб до тех пор, пока врач, глядя в миниатюрное зеркальце, не убеждался, что в корень зуба можно засадить иглу и выковырять нерв. Это называлось убить нерв.
Это была невероятная пытка: глаза лезли на лоб, но человек терпел. Не было обезболивающего, нельзя было достичь скорости вращения сверла, чтоб ускорить процедуру и уменьшить жуткую зубную боль.
Врачи обнаружили у молодого Веревкина кариес зубов на последней стадии и стали сдирать налет крохотным долотом, раня десна.
Потом Александр Васильевич вспомнил студенческие годы. Катар желудка, дискинезия кишечника и московские больницы, где выдающиеся врачи, светила советской медицины, проникали в желудочно-кишечный трак сверху донизу, что-то как будто изучали, а потом сообщали: − Ничего не обнаружено, возвращайтесь домой, и соблюдайте диету.
Они были беспомощны, как те врачи, которые пытаются заставить сердце заработать после того, как оно давно перестало качать кровь во все точки тела.
2
Многие современники льют крокодильи слезы о прошлом, козыряют тем, что образование и медицина были бесплатны и мало кто задумывается над тем, что лучше бы эта медицина была платная, как в других странах, а люди зарабатывали бы столько, что им не стоило бы труда оплачивать медицинские услуги. Народ приучили к бесплатному медицинскому обслуживанию, и это приводило к тому, что врачи относились к больным, как к назойливым мухам. Им было все равно, как будет себя чувствовать человек после выписки из больницы, придет ли он снова к врачу, или уже никогда.
Александр Васильевич пришел к такому выводу, пролежав в институте гастроэнтерологии СССР два месяца в Москве. Его болячка осталась с ним до тех пор, пока, как это ни странно, не занялся самолечением.
Надо, однако, признать: лекарства в советском союзе были недорогие, но нельзя не признать, что это во многих случаях был просто мел, ты его мог глотать, сколько угодно, но оно не приносило никакой пользы, равно как и вреда. Советский народ вкладывал все свои сбережения в ракеты. Ученые были сосредоточены на доставках этих ракет к месту назначения, на всем, чем угодно, но не на лекарствах. И народ был убежден, что так и надо, что это правильно, народ одобрял установку партии освободить страны запада от загнивающего капитализма силой оружия.
Лежа в институте гастроэнтерологии, Александр Васильевич, подружился с Анатолием Козловым, зубным врачом, который тоже лечил свой кишечник.
− Толя, скажи, пожалуйста, кариес зубов это вечная, неизлечимая болезнь, или придет такое время, что вы, врачи, станете ее успешно лечить и искоренять, ведь от этой терпимой болезни страдают миллионы людей.
− Гм, − ответил Козлов с улыбкой превосходства, − а ты не подумал о том, что сотни тысяч зубных врачей могут лишиться работы? Вот, подумай хорошенько и сам сможешь ответить на свой вопрос.
Саша вздрогнул от такого ответа, он даже переменил свое положение − из лежачего на сидячее.
− Ах, вы подлюки! Так, значит, своя шкура вам дороже? А народ страдает, это вам безразлично. Это только наши врачи так делают?
− Я думаю, что врачи все одинаковы, что у нас, что за бугром.
− И здесь врачи такие же? Э, нет, надо отсюда бежать.
***
На майские праздники, это были последние праздники при родной советской власти, в семье Веревкина праздничного стола никто не готовил. Так просто смотрели телевизор, демонстрацию счастливых советских граждан, а вечером Саша почувствовал что-то недоброе, что-то такое, что сковывало его, мешало дышать, будто не хватало воздуха. В ногах, в руках появилась слабость, а потом в груди в районе сердца начало распирать, но, собрав все силы, он поднялся с кресла, прилег на диван, и сколько было сил, стал звать на помощь. Прибежала супруга, стала вызывать «Скорую».
"Скорая" вызов приняла, но явилась...через два часа. Что творилось с сердцем, какие там произошли изменения, никто определить не мог. Полуживого его увезли в больницу. Там он пролежал три месяца и выкарабкался. Помог не слишком поздний возраст и сравнительно неплохое здоровье.
Но человек похож на дерево: подрубишь его однажды выше корней и если эта рана в стволе глубже десяти сантиметров, оно будет лечиться под дождями, росами, снегами, ветрами, но никогда не выздоровеет полностью. Начнут ветки в самой кроне подсыхать, ствол мхом покрываться, перестает красоваться зеленая листва. Дерево погибает. А человек...человек ‒ букашка, у него сотни болячек, стоит появиться одной, как она тянет за собой вторую, третью, а те в свою очередь тоже не отстают.
Так Веревкин, после многих месяцев выписался из больницы и понял, что ему в деревне нечего делать. В деревне надо трудиться, содержать скотину, что−то выращивать на огороде, ибо без этого невозможно жить в деревне полноценной жизнью.
Семья вернулась в город. С квартирантами обошлось все благополучно, за исключением того, что они все что могли украли, вынесли, но деньги за квартиру платили аккуратно, ежемесячно и по требованию хозяев, ушли. Многие другие хозяева квартир выселяли временных жильцов с великим трудом, прибегая к решениям суда, при помощи милиции, потому что квартиросъемщики считали снятую на время квартиру своей собственностью. Было много и других историй со сдачей квартир.
За два с лишним года скопилась значительная сумма, которую Александр Васильевич с супругой распределили так: 50 процентов на похороны, остальные − на черный день. Иметь деньги на черный день все равно, что быть наследником несметных богатств, когда ты защищен от всяких жизненных бурь.
А возвращение в город это бесплатная медицинская помощь по месту жительства, это аптеки на каждом шагу, это "Скорая", что примчится через три минуты после тревожного звонка.
Александр Васильевич был приписан к поликлинике по мету жительства, где главный врач его хорошая знакомая Андреева. Это была лучшая поликлиника Севастопольского района Москвы.
У него была маленькая надежда: Андреева не забыла его. Она часто к нему обращалась за помощью, когда случался засор, когда не работал кран, или случайно оказалось выбитым окно, а он никогда не отказывал. Посылал рабочих.
Сейчас Александр Васильевич поднялся на лифте на четвертый этаж, нашел кабинет главврача, но молодая тетка средних лет, воевавшая с мухой, заметила его и тут же стала у входной двери.
‒ Кто вы и что вам нужно?
‒ Мне к Надежде Андреевне, ‒ скромно произнес Веревкин бодрым голосом.
‒ Надежда Андреевна уже не работает, а Лилия Геннадиевна Аршинина занята, она читает свежую газету "Спид Инфо". А то, возможно, готовится к докладу. Хотя, какое наше дело, чем она там у себя занимается. Факт тот, что они никого не принимают.
‒ Но...
‒ Никаких но. Они приказали никого не пущать. Никого. Понимаете вы это?
‒ А у нее дни приема есть?
‒ Пока нет, но будут. Вы по какому вопросу?
‒ Мне нужна помощь, мне бы посоветоваться с кем. Мы с Надеждой Андреевной были друзья. А как теперь быть, право не знаю.
‒ Идите в регистратуру, предъявите пачпорт и согласно прописке, вас направят к врачу-терапевту. Терапевт вас оголит, вернее, заставит раздеться, выслушает при помощи прибора, как он называется, уже забыла. А такая трубочка с кружочком и двумя проводками ‒ трубочками, что втыкаются в уши.
‒ Стетоскоп.
‒ Ах, да, светоскот, вспомнила. Так вот, спускайтесь на первый этаж. А что касается Лилии Геннадиевны, то они пока к приему не готовы. Да и незачем. У нас больных тышши. Вы представляете, что это невозможно...принять такое количество людей, а они все нервные, жалкие, но каждый себе на уме.
‒ Что ж! так и запишем.
‒ Зачем писать? Просто спуститесь на первый этаж. На лифте, бесплатно.
Веревкину пришлось спускаться пешком на первый этаж, поскольку лифт застрял. Ступеньки из мрамора, стоптанные, гладкие, скользкие, благо поручень был исправным, можно уцепиться и крепко держаться, чтоб не упасть, да еще с четвертого этажа.
На первом этаже длинная очередь в регистратуру. Картотека на высоких стеллажах по ту сторону ажурной решетки, изготовленной на заводе Металло-хозяйственных изделий, лет пять тому, его Веревкина, рабочими и несколько окошек, у которых больные образовали длинную очередь. Все ждут талонов к врачу. А он, Саша, новичок, ему надо зарегистрироваться, а значит иметь паспорт, поскольку ты без паспорта, что овца без бирки. К счастью, паспорт оказался в кармане, это его обрадовало, и он встал в конце длинной очереди. Минут двадцать спустя, очутился у окошка, отдал паспорт. Девушка перелистала и тут же сказала:
− Становитесь вон в ту очередь. Я обслуживаю другой квартал. Следующий!
Мужик крепкого телосложения толкнул его плечом, поскольку Васильевич не двигался с места, и назвал свой адрес. Видно было, что он здесь не первый раз. Пришлось стать в другую очередь. Девушек много в регистратуре, но они бегают туда-сюда, и кажется: мешают друг другу заниматься делом. Очередь движется медленно, а уже двенадцать дня. Не успею, решил Веревкин, но принципиально не двигался с места. Видя, что такие же новички, те, кто первый раз достают паспорта, и он стал нащупывать свой паспорт. А, паспорт есть.
‒ Вы записаны на прием к врачу? ‒ спросил девушка, когда пришла его очередь.
‒ А разве? Я...не знал. А где производится запись?
‒ Я заведу на вас карточку, а потом будете записываться у автоматов. Вон у колонны.
Получив паспорт, Веревкин, вытолкнутый из очереди, очутился у колоны. За колонной стояли три аппарата, там тоже очередь. Больные долго возились, нажимая на разные кнопки, и у каждого выходило не то, что требовалось.
Александр Васильевич ... впервые в жизни столкнулся с тем, что он ничего не понимает в этих аппаратах. Наконец подошла девушка в белом халате и, не глядя, стала надавливать на волшебные кнопки, и аппарат выдавал талон к урологу.
Старички просто ахали от восторга. У них, бесполезных, никому теперь не нужных, своя жизнь. Любое общество понимает, что старость приходит к каждому, и добровольно взвалив их на свои плечи, поддерживает, продлевает старость, кого длинным, кого коротким путем до кладбища и эта миссия никогда не кончается. Люди работают не только на себя, но еще...на оборону, на содержание чиновников, содержат детей, инвалидов, немощных и, конечно же, стариков пенсионеров. А куда от них денешься? Этот круговорот повторяется из поколения в поколение.
Веревкин только сейчас об этом задумался. Совесть в нем проснулась и начала грызть его, как крыса цементный пол. "Зря я обижаюсь на кого-то, ведь теперь меня кормят те, на кого я обижаюсь. Экая у нас славная молодежь: не выставляют своих стариков на улицу кусать локти".
Он получил талон к терапевту Орловой. Дата приема значилась в конце ноября, через три недели. Но ведь это слишком долго.
‒ Доживу ли? мне бы на завтра, в крайнем случае, на субботу, − сказал Саша.
‒ Все хотят! скажите спасибо, что получили талон. У нас врачей не хватает, а ему сегодня надо, ишь, чего захотел, ‒ произнесла девушка в халате, как−то пренебрежительно, не глядя на посетителя. ‒ Вы, должно быть, новичок, первый раз, так? Доживешь, не переживай, дедуля, а не доживешь, туда тебе и дорога. Много вас тут шлындает.
‒ Освободите аппарат, ‒ сказала дама в очках, что стояла сзади. ‒ А вы, девушка, не отходите. Я тоже не знаю, как вести себя с этим аппаратом. Ты, сучка, рассказывай и показывай! тебе платят? платят, так отрабатывай, а то к Лидии жаловаться пойду. Наставили тут всякую ерунду. С загнивающего запада навезли. Небось, на свалке там подобрали. Мы им газ, а они нам металлические ящики. Гм, только этого нам не хватало.
Веревкин вернулся с одним талоном. Он разозлился и дал себе слово не ходить больше в поликлинику. И дома сказал о своем решении во всеуслышание.
‒ А что делать? ‒ сказала супруга. − Теперь без поликлиники никак. И мне уже пора. Ты еще, ежели бы не сердце, мог бы трудиться. Это эти оглоеды виноваты, выставили человека за два года до пенсии. Какой-то Музякин−Какин занял место... сколько раз я его кормила, поила и денег взаймы давала, которых он никогда не возвращал.
‒ Да, это его работа. Но, ничего не поделаешь. Везде так: чем больше добра делаешь человеку, тем он алчнее становится и старается тебе же ножку подставить. Словом, русский мужик не очень.
Александр Васильевич после трех месяцев пребывания в больнице, выглядел похудевшим, немного ссутулился, лицо стало желтоватым и украсилось несколькими глубокими морщинами, покрылось прыщами. Но он все равно не сдавался: совершал прогулки по пешеходным дорожкам, даже один раз на рынок прошелся, преодолев расстояние в два километра, старался не лежать на диване.
Отсюда
И ждал конца ноября. И дождался. В этот раз он получил медицинскую карту и отправили на третий этаж к врачу Орловой. В талоне было указано время, поэтому ему не пришлось долго стоять у кабинета врача.
− Рассказывайте, − произнесла Орлова, не глядя на больного.
− Что рассказывать? сердце. Будь оно неладное.
− Раздевайтесь и ложитесь. А чего, собственно, ко мне? Есть же кардиолог. К нему и надо было взять талон. Сколько лет?
− Пятьдесят восемь.
− Где работаете?
− Нигде.
− Жаль, − сказала Орлова, как бы теряя к нему интерес. − Скоро все начнется.
− Что начнется?
− Болячки начнутся. Вон мешки под глазами, а это значит: почки. Да только рубашку снимайте, брюки оставьте в покое. Я все же дама, как-никак.
− Извините. Никогда к врачам не обращался раньше...
− Молчите, меня это не интересует. Сердце у вас...того, бьется, но с перерывами, и пусть так и бьется, ему отдых нужен. Один раз удар, второй отдых: тук...тук, тук−тук−тук и отдых. Но кардиолог вам скажет более точно. А сейчас вставайте. Да живо! Язык покажите. Мне некогда долго возиться. Гм, белый он у вас, как снег, а это значит воспаление внутри. Водку глушите? А, вот, термометр. Молчите, я сказала. Еще давление надо измерить. Видите, сколько с вами возни. А перхоти, весь пинжак белый, итаминов не хватает. Так значит, температура немного выше нормы. Ну да ладно. Я напишу вам направление на биохимический анализ. Через неделю придете, он уже будет у меня, вот тут на столе, видите какая горка, это все анализы. Больные приходят просто так, хоть бы кто стакан газированной воды принес, у меня и воды−то нет. А, откройте еще раз рот. Так. Зубы...а я чувствую: изо рта несет. Жена есть? как же она это переносит, бедная? анализ мочи, кала и всякой там гадости тоже придется сдавать. А теперь можете уходить, у вас все хорошо.
‒ А какое у меня давление?
− Нормальное, я уже сказала.
‒ Может, того...подбросить, врачи ведь так мало получают, я это знаю. Мэр Собянин заботится, или это так, разговоры одни.
‒ Вы правы. Одни разговоры. Зарплата маленькая, врачи бегут. И я собираюсь...в платную. Сейчас медицинская помощь ‒ платная. И правильно, давно пора. А я тут маюсь. Хорошо бы..., но наш народ не привык платить за помощь. А ведь мы работаем, оказываем помощь. Почему−то в платных поликлиниках больные рассчитываются, а тут только требуют.
Александр Васильевич вытащил пятьсот рублей и бросил в приоткрытый ящик. Орлова потеплела, выписала еще несколько направлений к другим специалистам. Она сделала то, что ей положено было сделать и без взятки.
‒ Если будете очень стараться, то недельки через две вернетесь ко мне, у меня уже будут результаты ваших анализов, и тогда мы с вами составим программу, чтоб вы могли поправиться. Но это займет месяцев ...шесть, а то и больше. Я, знаете, тоже мучаюсь, как и вы. Вас мучают проблемы со здоровьем, а меня денежные средства, зарплата, знаете, скромненькая, а я одна‒ одинешенька, как сирота казанская, муж у меня умер, да будет ему земля пухом, но ничего после себя не оставил. Теперь мне содержать нужно себя, а каждая дама в зрелом возрасте становится прожорливой, а тут еще собака и кошка. Они, знаете, дружат между собой, только кормить их нужно каждый день, представляете? И каждую по отдельности.
‒ Я все понимаю, только не понимаю, зачем вы мне это говорите?
‒ Как зачем? Недогадливый какой. Еще хоть столько же принесите и положите в этот ящик.
‒ Знаете, мне пришлось уйти на пенсию раньше обычного, на два года раньше, так что с деньгами у меня проблемы, куда более серьезные, чем у вас. Если вы мне одолжите на пару месяцев, я готов положить в этот ящик такую же сумму.
‒ Хорошо, разберемся. Идите. Не забудьте завтра в восемь утра быть на первом этаже в левом крыле. Надо сдать кровь на анализ. Прощайте, то есть бывайте.
Александр Васильевич вышел от Орловой растерянным, расстроенным, разбитым. Если в обычной поликлинике врачи требуют на лапу, то, как быть, откуда взять деньги пенсионеру, у которого никаких запасов нет? А деньги в городе это все. Деньги это паспорт, дающий право на жизнь. Можно снова объявить себя безработным и получать жалкие гроши в качестве пособия, но они не спасут.
Он медленно шагал переулками, закоулками все носившими имя Ильича и невольно представил кровать, которая его так к себе манила. И дома кровать не обманула его.
Пока добрался до кровати, а теперь уже все клетки его организма тянулись к кровати, голова к мягкой подушке, а сердце и мозг к покою. Какое блаженство почувствовал он, когда принял горизонтальное положение. Этого раньше никогда с ним не было. Он вообще всю жизнь недосыпал, по выходным не любил валяться в кровати с открытыми глазами, с удовольствием ходил на работу пешком, а сейчас наступили иные времена, они подкрались тихо, незаметно и зажали его в тиски, из которых освобождает только смерть.
3
Александр Васильевич сдал кровь на анализ в восемь утра, а попасть к врачу не удалось. Ни к одному. Без талона никого не принимали. А добыть талон проблема, особенно для тех, кто слабо видит, у кого никудышнее зрение. И потом, надо усвоить этот проклятый аппарат, который выплевывает талоны, но дата приема в талоне через две недели. И следующая причина...какая же следующая причина, черт возьми? А, надо прислушаться к самому себе, что болит и где болит. А, мочевой пузырь, будь он неладен. Пять раз на ночь в туалет бегаю, ‒ подумал Веревкин и почесал затылок.
‒ Кто лечит мочевой пузырь, вы не знаете? ‒ спросил он так громко, что пожилая дама, что стояла впереди, вздрогнула. Но тут же пришла в себя, улыбнулась и ответила ‒ просто и доступно:
‒ Уролог Драчевский, кандидат медицинских наук.
‒ И вы к нему?
Дама насупилась и нехотя буркнула:
‒ У меня все в порядке. А вообще такие вопросы даме не следует задавать. Уразумел?
‒ Простите. Это я так, по недоразумению. Мы с супругой всегда спрашиваем, кто куда ходил и зачем и сколько раз. Привычка сказывается. Знаете, у меня много всяких привычек, в том числе и нехороших...
‒ Заруби себе на носу, старикашка, мне нет дела до твоих привычек.
− Привычка имеет большое значение...
− У вас-то дурная привычка: вы пристаете к незнакомым людям.
− Да я не к людям, а к дамам, − сказал Веревкин и понял, что это даму задело.
− Если бы был одет с иголочки и показывал белые, как снег зубы, я бы положительно отреагировала на ваше...приклеивание.
− Да, но любую бумажку можно приклеить только к гладкому, но не к морщинистому листу.
Дама, в знак проста, умолкла, но сделала такой вид, что Александр Васильевич прочитал: если скажешь хоть слово, получишь в рыло.
***
Драчевский маленький, щупленький, морщинистый старикашка всеми и всем недовольный, схватил талон, что−то пометил у себя и сказал:
− Все, вы свободны.
− Я очень рад, но мне бы...лекарство какое, осмотр там, ощупывание.
− Ладно, снимай штаны.
− Так сразу?
− Запором страдаешь?
− К сожалению, да.
− Тогда иди к проктологу.
− Но у меня мужская болезнь.
− Ты, что, подцепил? Тогда к венерологу.
− Аденома у меня: мужская болезнь.
− Не позавидуешь. Хошь, выпишу простамол?
−Нет, спасибо. Друзья говорят: дрянь. Только деньги из кармана вытаскивать. Все телеканалы рекомендуют: только простамол, значит, лекарство – дрянь.
− Ну, тогда не знаю. Походи так, может, пройдет.
− А подлечить нельзя?
− А шут его знает. Впрочем, давай так: приходи через недельку, будем посмотреть.
Александр Васильевич вышел, не солоно хлебавши. На банкетке сидел мужчина средних лет напротив кабинета Драчевского.
− Ну, что? – спросил он.
− А, ничего. Сказал прийти через неделю.
− А я хожу уже второй месяц. Драчевский фрукт еще тот. Ему нужны деньги. Без взятки он тебе ничего не сделает, а между тем, эту дрянь, надо лечить и не тянуть.
− Чем она опасна? – задал вопрос Александр Васильевич.
− Она может превратиться в рак. Тогда операция, а после операции...
− Что после операции? скажите, не тяните резину.
− После операции надо заказывать гроб. Никто после операции долго не живет.
− Ну, тогда...тогда...впрочем, желаю успехов.
Саша направился к лифту, но вместо первого этажа он нажал не ту кнопку и очутился на четвертом, на этаже, который занимала главный врач и ее замы, помы и бухгалтерия.
