Текст книги "Желтое облако (с илл.)"

Автор книги: Василий Ванюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

4

Ильмана надела мне на бритую голову нечто вроде тюбетейки с блестящими бусинками, которая прилипла к коже, словно пластырь.

– Не снимайте три часа – это необходимо, – сказала она.

Мне было неприятно, я чувствовал себя арестантом, но противиться не стал.

Ильмана ушла. Я скоро забыл о странном головном уборе. Я думал о Земле, о людях, которые не знают, что со мной, и о моей неожиданной встрече с альвинами. Если бы я оказался один среди лунного безмолвия, хотя бы и с запасом кислорода и пищи, но без связи с Землей, – все равно не стоило бы бороться за жизнь, это бессмысленно. Я летал высоко в небе, много раз выбрасывался с парашютом, падал в море, и никогда ничего не боялся. Там была надежда на спасение, там было с чем бороться – с водой, собственной усталостью и временной нерешительностью. Здесь, одиночке, закованному в скафандр, против чего бороться? Надежду на помощь я оборвал категорически решительной радиограммой: «Сюда лететь ни в коем случае нельзя». Сброс контейнера с беспилотной ракеты ничего не изменил бы: Луна для пешего в скафандре человека – все-таки очень большая планета, и на ней невозможно найти посылку с Земли.

Но судьба моя сложилась иначе, и пока к лучшему. Альвины – не просто разумные существа. У них высокая цивилизация. Я не мог предположить, что они появились здесь с враждебными целями и, раздумывая, постепенно проникался уважением к ним…

Ильмана пришла ко мне не через три часа, а раньше. На этот раз она была приветливее. Она сняла с меня колпак и сказала:

– Все идет хорошо. Магистр разрешил вам прогулку.

Я догадался, что они проделали со мной. На моей голове был электроэнцефалограф, или подобный ему прибор для регистрации биотоков мозга, и, видимо, они узнали, о чем я думал эти два часа. Я смутился и стал перебирать в памяти, не было ли в моих мыслях чего-либо нехорошего. Но, очевидно, ничего такого не было, если мне разрешили прогулку. Это – первое проявление доверия.

Полусферический дом стоял в пещере, сделанной в одной из сторон огромной трещины, расколовшей кольцевые горы цирка Архимеда. Издали похожий на юрту, он отчетливо виднелся в темноте. Солнечные лучи ударялись в противоположную сторону трещины, отражаясь, тускло освещали другую ее сторону, отсвет проникал и в пещеру.

Я, Ильмана и Тэл оказались в подлинно лунном мире. Тэл был тот самый альвин, которого я, очнувшись после падения на Луну, увидел вместе с Кайболом и Ильманой. Тэл узнал, что Ильмана и человек с Уллы отправляются к месту катастрофы, и вызвался сопровождать их в опасном путешествии, вернее, сопровождать Ильману.

В скафандрах, с запасными баллонами за спиной, мы поднимались по зигзагообразному дну трещины. На Земле такой подъем оказался бы невозможным. Здесь же с необыкновенной легкостью мы взбирались на кручи, прыгали с одной на другую, пролетая пространство до десяти метров; случалось, падали, но падение было легким, без ушибов. Лунный мир не казался нам безмолвным, потому что мы все время разговаривали (в шлемах скафандров были миниатюрные рации), особенно Ильмана и Тэл, не столько из обоюдного интереса и надобности, сколько для того, чтобы Кайбол мог слышать и следить за нами. В наглухо закрытом скафандре каждый слышал собственный голос, свое дыхание и дыхание спутников.

Когда мы выбрались из трещины, мир сразу же преобразился. Ослепительное, как луч мощного прожектора, направленный из темноты в упор, сияло солнце, холодное и синеватое, переливающееся ртутью. Не мигая, светились звезды, и висел огромный полудиск Земли. Странное смешение дня и ночи!

Конец трещины вывел к подножию кольцевых гор. Я обернулся и посмотрел вверх. Горная цепь, освещенная солнцем, сверкала, словно алмазная. Теневые скаты были почти невидимы, чернели, как пустота. Создавалось впечатление, что горы лишены объемности.

Внизу расстилалась темно-коричневая равнина – «море». Она кончалась недалеко, за ней чернела пустота и светились звезды. Горизонт был почти рядом, на расстоянии двух-трех километров. Низко над равниной редким еле заметным желтоватым туманом ползла пыль, поднявшаяся в электронном слое, который создается ультрафиолетовыми лучами Солнца.

– Можно считать, что мы прошли половину пути, – сказала Ильмана. – Дальше будет легче.

Мы шли по ровному «морскому» дну. Встречались кругообразные светлые пятна – следы врезавшихся метеоритов. Под ногами попадались твердые обломки породы. Впереди вспыхнул желтый фонтан – как снаряд взорвался, только без звука.

– Метеорит, – сказала Ильмана.

Пришлось обойти это место, чтобы не наступить на раскалившиеся от удара камни. Вдали сверкнула россыпь звезд.

– Горы. Кратер. И левее – тоже… – услышал я голос Ильманы. – Мы почти у цели.

Я не видел никаких следов падения своего корабля.

Полудиск Земли спустился ниже, голубая дымка, покрывавшая его, поредела, проступили едва различимые очертания материков. Хорошо можно было разглядеть Каспийское море, территории Средней Азии и Казахстана, над которыми не было облаков. Я сказал Ильмане, что отчетливо видимая часть Земли – моя Родина.

Она молча посмотрела. Тэл что-то спросил. Ильмана ответила. Он сказал два-три слова, довольно резко. Она коротко бросила «йю». Мне это не понравилось, и я заметил:

– Нехорошо разговаривать при постороннем на языке, которого он не понимает.

Это был упрек, Ильмана поняла его.

– Вы знаете английский?

– Да. У меня мать – учительница английского языка.

– В таком случае, вы можете разговаривать с Тэлом без переводчика.

– Он знает английский язык? – удивился я.

– Как я русский… Вы не очень догадливы. И очень хорошо, что мало спрашиваете… Но как нам быть – я не знаю английского, а Тэл ни слова не понимает по-русски! Как соблюсти приличие?

«Ясно, они специализировались каждый на определенном языке» – понял я и окликнул Тэла:

– Хэлло, Тэл! Как вам нравится вид моей родной планеты?

Тэл, услышав слова английского языка, страшно обрадовался и выпустил целую тираду, щедро пересыпанную восклицаниями.

– О Ник! – позволь тебя называть так – это же здорово! Оказывается, мы можем понимать друг друга! Я и не подозревал. У нас только Кайбол знает кое-что по-английски, но он наскребет в своем черепе не более двух десятков слов, чтобы составить деловую фразу. Как, по-твоему, я владею английским?

– Здорово! – подражая Тэлу, весело ответил я. – Словно голливудский герой. Мне показалось, что вы с Ильманой, разговаривая, прошлись насчет моей родной планеты. Не так ли?

– Ты прав, дружище! Я сказал, что на твоем месте мне было бы очень обидно видеть свою планету так близко и не иметь возможности слетать туда хоть на пару дней.

Мне стало весело. Я был рад, узнав Тэла поближе. Оказывается, он с хорошей душой. Мрачный лунный пейзаж, исполненный в четырех красках – черной, белой, голубой и коричневой, – сразу как-то преобразился, повеселел. Мне подумалось, что Тэл может быть хорошим другом, он много разговорчивей Ильманы, даже обмолвился о Кайболе.

– Ты тоже прав, – сказал я. – Мать-Земля рядом… Досадно – хоть плачь! Чувствую, тебе и Ильмане понятно мое настроение. Спасибо, Тэл!

В наш оживленный разговор вмешалась Ильмана.

– Я вижу, попала в общество плохо воспитанных мужчин. Они говорят на незнакомом мне языке, и я уловила свое имя. Это вдвойне неприлично. Что вы сказали обо мне, отвечайте! Иначе рассержусь!

Я понял, что она шутит.

– Я попросил Тэла передать ваш разговор о Земле, только и всего.

– Больше это не повторится. – Голос ее был строг. – Вернемся, и я сразу же начну изучать английский язык. – Она остановилась и показала рукой: – Вот здесь вы прилунились. Не совсем удачно, к сожалению. Но могло быть хуже.

От веселого настроения не осталось и следа, горько стало у меня на душе.

В том месте, где упал охваченный быстротечным холодным тлением корабль, остался лишь продолговатый холм серой золы. Еще виднелись лоскутья внутренней обшивки кабины и лежали кислородные баллоны – они уцелели, потому что были сделаны из пластмассы. Я отчетливо представил себе, как все это произошло.

…Неуправляемый корабль падал отвесно. Он падал со скоростью во много раз меньше той, с какой он падал бы на Землю. Но не по этой причине я не разбился насмерть. Металл разрушался, и рыхлый корпус корабля стал своего рода амортизатором. Я был в нем, как хрупкий прибор в мешке с песком. Я не разбился, но потерял сознание.

А кругом расстилалась пустынная безжизненная равнина, местами покрытая слоем пыли.

5

Ильмана вернула то, что хранилось у меня в сумке, – селенографическую карту, блокнот и карандаш. Я захватил его по привычке, приобретенной в военном училище.

Но сейчас самой дорогой вещью для меня была фотокарточка матери, вложенная в блокнот. Я брал ее с собой во все полеты, и никогда со мной не случалось несчастья. Единственно верный, ничем не заменимый талисман! Я вырос, не зная отца, зато хорошо знал, что такое мать! И конечно взял с собой ее фотокарточку. Когда я спрашивал у Ильманы, что сохранилось из моих вещей, то думал прежде всего о фотографии матери. И вот она здесь – значит нет безвыходного положения.

Я поставил фотокарточку к стене, на столик, сел, раскрыл блокнот, взял карандаш и задумался. Я мог бы вести дневник, но в жизни никогда этим не занимался и не любил писать писем. Блокнот был маленький. Я решил использовать его для самых важных записей.

Прежде всего надо добиться разговора с самим Кайболом. Пока удавалось видеть его лишь за обеденным столом. Магистр как будто не замечает присутствия человека с Земли. Последнее время он больше молчит, озабоченный чем-то…

Я вырвал листок и написал записку Кайболу. Если альвины знают русский язык, значит сумеют прочесть ее. В тот момент у меня и в мыслях не было, что это был первый в истории дипломатический документ, свидетельствующий о начавшихся взаимоотношениях человечества Земли с людьми другой планеты. Я даже не поставил своей подписи и называл себя в третьем лице:

«Что магистр Кайбол намерен сделать с человеком Земли – гость он здесь или пленник?

Почему людям Земли не дают нормально прилуниться?

Их цель – изучение спутника Земли, и препятствия, создаваемые теми, кто прибыл сюда из-за пределов солнечной системы, нельзя назвать миролюбивыми действиями».

Теперь надо было увидеть Ильману и передать через нее записку. Но я сначала увидел Тэла, который запросто зашел в мою комнату. Тэл становился все общительнее. Как я заметил, это был доверчивый, с открытой душой альвин. Не нравился только его грубоватый язык, который никак не вязался с поступками Тэла.

Тэл увидел на столике фотокарточку и не взял ее, а только осторожно прикоснулся пальцами. На восторженном лице его засияли широко открытые огненные глаза.

– О, какая шикарная…

Он не договорил. Я схватил его за плечо и оттолкнул.

Тэл начал бормотать извинения:

– Ник, прости! Я сказал что-нибудь обидное? Извини, я не знаю других слов. Я объясню, только не сердись!

– Где вы научились таким словам? – спросил я.

И Тэл, чувствуя себя виноватым, рассказал:

– Я учился английскому языку по телевидению, так же, как Ильмана – русскому. Мы принимаем все передачи радио и телевидения. Но по радио язык не изучишь. Только по телевидению. Там видишь человека, видишь жесты, мимику, выражение лица и догадываешься о значении слова. Уходя, человек надевает шляпу и говорит: «Гут бай!» Понятно, что это значит. И так каждый сеанс узнаешь все новые и новые слова. Ты теперь веришь мне? Только все это между нами.

Мне подумалось, что и по телевидению невозможно изучить язык, и я с сомнением покачал головой.

– Ты не веришь? – переспросил Тэл. – Тогда могу добавить, что мы заглядывали в окна школ, были учениками первых классов. Но занятия в школах закончились, и теперь нам осталось только телевидение.

Заглядывали в окна школ? Трудно было поверить, но я не стал допытываться у Тэла, каким образом это удается им. «Вы не должны задавать подобных вопросов, придет время – узнаете», – говорила Ильмана. Ясно было одно: Тэл усвоил язык телевидения, нахватался слов из пошленьких кинокартин, и глядя на фотокарточку матери, сказал не то, что думал. Он, конечно, не виноват, и я протянул ему руку.

– Все ясно, Тэл. Я просто не догадался… Будем считать, что инцидент исчерпан.

Вошла Ильмана. Каким-то образом она узнала о нашем резком разговоре.

Тэл начал что-то объяснять ей. Конечно, она, осматривая мою сумку, видела фотокарточку, и теперь сразу поняла, из-за чего у нас с Тэлом получилась маленькая стычка.

– Это – моя мать, – сказал я, поправив на столе фотокарточку.

Ильмана осторожно взяла фото и стала рассматривать.

Мать фотографировалась давно, когда была молодая.

– В жизни она такая же красивая? – спросила Ильмана.

– Она лучше. В тысячу раз!

Фотография не была цветной, нельзя было судить о цвете глаз, лица, губ, волос.

– А какие у нее глаза?

– Почти голубые.

– Голубые? – Ильмана посмотрела вокруг, выискивая, с чем бы сравнить. – Такие, вероятно, как ваша Земля?

– Да, если смотреть на нее с Луны.

– Оригинально. А волосы?

– Темные. Немного посветлее неба над Луной.

– А губы?

– Красноватые, как ваши глаза.

– Это интересно. – Ильмана вернула карточку.

– А у вас мать есть?

Она ушла, задумчивая и грустная.

– Ник, о чем ты спросил ее? – вмешался Тэл.

– О ее матери…

– Зря. Не делай этого больше. У нее было горе.

Тэл хотел что-то добавить, но вернулась Ильмана, она словно забыла что-то. Выражение лица изменилось, взгляд был привычно строгим. Я вспомнил о своей записке.

– У меня к вам большая просьба. Передайте это магистру. Тут всего два вопроса.

– Прочтите. Я запомню и сообщу магистру, – сказала Ильмана.

Я прочитал. Она сухо заметила:

– Все это напрасно. Магистр сам хорошо знает, что и когда сделать в отношении вас. Есть события, которые не следует торопить… Но я передам ваши вопросы магистру. Кстати, от него к вам просьба, и я пришла именно по этому поводу.

– Я слушаю.

Ильмана сказала что-то Тэлу, и он ушел. Затем она изложила просьбу магистра, которая касалась состояния здоровья всех альвинов.

Они преодолели громадное расстояние от своей планеты до спутника Земли, долго находились в кабинах космического корабля. Да и сейчас условия почти те же. А предстоит еще длительное путешествие обратно. Как бы ни был хорошо оборудован корабль, в нем нет и не может быть всех условий для нормальной жизни. Это сказалось на состоянии здоровья альвинов. На своей планете они не такие бледные и вялые, как здесь. Особенно слаб магистр…

– Но чем же я могу помочь? – спросил я.

– Вас это не затруднит, – сказала Ильмана. – Но нужно, чтобы вы согласились от чистого сердца.

– Готов на все.

– Как врач, я знаю, что вы совершенно здоровы, у вас прекрасно развитая мускулатура. Мы сделаем запись биотоков вашего сердца, мышц рук и ног. Эта запись будет передана другому организму, ваши биотоки воздействуют на работу его мышц и придадут ему силу.

– Понимаю. Я согласен.

– Тогда приступим. Идемте в мой кабинет.

Я искренне хотел помочь альвинам, и не потому, что это мне ничего не стоило. Ведь между друзьями должны быть бескорыстные и честные отношения, а я надеялся, что мы будем друзьями.

6

Природа Луны не рождает звука. Так же никакого отзвука не услышал я на свой запрос. Кайбол, встречаясь за столом, смотрел на меня более дружелюбно – и только. Должно быть, еще не подошло время для ответа на мои вопросы. Тэл заглядывал в мою комнату, но долго не задерживался и уходил, ссылаясь на работу.

Безделие и оторванность от своего мира угнетали. Однажды я сказал Тэлу.

– Я здесь как американский безработный, только не голодаю. Дайте мне какое-нибудь дело.

И скоро Тэл объявил:

– Есть дело, опасное. Видишь ли, нам не хватает воды.

– Воды? Но разве здесь есть вода?

– Но ты же умываешься, пьешь кофе!

– Да, но откуда она?

– А вот увидишь, – пообещал Тэл. – Мы пойдем втроем. Будет еще, – ну, как бы тебе сказать? Инженер – вот как! Его зовут Грос.

– Когда пойдем?

– После обеда.

…В скафандрах, мы покинули дом и вышли за черту жизни. Наш трудный путь лежал не к выходу из расщелины, а вглубь ее. На куполе дома загорелся маяк, свет прожекторным лучом проникал в глубину, но там ничего нельзя было разглядеть.

От дома вниз шла резиновая труба, толстая и гибкая. Спуск облегчался тем, что можно было придерживаться за резиновую трубу. Она могла изменяться в поперечнике, и, таким образом, колебание давления внутри не грозило разрывом.

Я иногда задерживался, разглядывая причудливые неровности отвесных сторон расщелины. Тут удерживались вертикально и даже с наклоном высокие и кривые столбы, словно деревья без сучьев. В одном месте я увидел почти законченную скульптуру человека – будто распятие, только одна рука, уродливо-короткая, протянута вперед, словно ловила что-то. Черные глыбы всюду грозно нависали над головой и удерживались в одной точке; на Земле они непременно обрушились бы. И случись залететь сюда метеору, он натворил бы много бед.

Луч прожектора постепенно исчезал. Последний тонкий лучик уперся в выступ и здесь остановился. Дальше и всюду вокруг стояла непроглядная темень.

Грос включил лампочку над своим головным колпаком. Тэл и я сделали то же. Мы остановились отдохнуть, хотя я совсем не устал.

Три лампочки давали достаточно света, чтобы видеть вперед на десятки метров. Я недоумевал, почему мы не включали их до сих пор.

– Энергию экономим, – ответил Тэл, когда я спросил об этом. – Кто знает, сколько времени придется работать!..

Я осмотрелся вокруг. Трещина вверху расширилась метров, примерно, до ста, хотя дно ее, сплошь заваленное обломками, было по-прежнему узким. Правая сторона нависала, левая поднималась террасами. На одной из площадок я заметил силуэт чего-то длинного, похожего на дирижабль, дальше – еще неясный силуэт, как расплывчатое темное облако.

– Что там? – спросил я у Тэла, но он не ответил.

Пошли дальше. Ничего похожего на воду я не видел. Легкие сухие камни перекатывались под ногами. В жутком безмолвии метались по каменным глыбам огромными призраками тени и приплясывали, как черное пламя.

Инженер, шедший впереди, что-то сказал.

– Скоро должен быть лед, – перевел Тэл.

Лед? Значит, здесь действительно есть ископаемый лед!

Труба закончилась. Конец ее был прикреплен к низкому вагончику на гусеницах, перед ним блестели два широких кривых ножа, соединенных углом, как плуг снегопаха. Тэл остановился. Грос пошел дальше, но скоро вернулся.

– Лед здесь, – сказал Тэл.

– Где? – Я не видел никакого льда, под ногами были те же серые валуны.

– А вот под этими камнями, – указал впереди себя Тэл.

Стало понятно, как добывается вода. Вагончик металлическим угольником раздвигает на обе стороны обломки лунной породы, плавит под собой лед и всасывает грязную воду. Там она фильтруется и идет вверх по трубе. Вагончик движется на гусеницах автоматически, по мере таяния льда. Но вот случилась неполадка, он остановился. Агрегаты продолжали работать, лунные камни нагревались – лед таял и отступал вглубь.

Предстояло сбить каменный выступ, в который уперся вагончик. Я увидел в руках Гроса какой-то прибор, наподобие простого фонарика. Светлый пунктир ударил в выступ и сбил его. Легкие лунные камни разлетелись, раскаленные.

Вагончик дрогнул, пополз без стука, словно черепаха, волоча за собой резиновую трубу – где-то наверху она выползала из дома, как бесконечно длинная скользкая змея. Грос, Тэл и я шли рядом. Металлический угольник раздвигал обломки, потом он постепенно остановился. Вагончик добрался до ископаемого льда и начал сосать воду. Инженер осмотрел приборы на вагончике и подал знак возвращаться.

Инженер и Тэл часто останавливались, чтобы отдохнуть. Я чувствовал себя бодрым.

Высоко впереди засветился глаз маяка. Вдруг какая-то сила сшибла с ног Тэла и Гроса, шедших рядом. Завеса пыли скрыла их. О мой скафандр что-то ударилось сухим горохом.

«Метеорит! – подумал я. – Вот что самое опасное здесь, в глубокой расщелине, – отвесные стены ее могут обрушиться». Когда пыль осела, я увидел Тэла лежавшим на ровной площадке, рядом с ним стоял Грос. Одной рукой инженер ощупывал свой скафандр за спиной, другой делал мне какие-то знаки. Тэл то скрючивался в судорогах, то вытягивался. Я приподнял его и услышал в своем шлемофоне хрип:

– А, черт!.. Нечем дышать…

На скафандре Тэла был разбит кислородный баллон. Минута промедления, и он может погибнуть. Я показал инженеру на свой баллон, тот быстро отвинтил шланг от разбитого баллона и присоединил к моему скафандру. Тэл вдохнул кислород раз, другой и скоро встал.

– Слушай, Ник, ты спас мне жизнь, – сказал Тэл, медленно шагая рядом: теперь мы были связаны, дышали из одного баллона.

– Твой друг сделал бы то же…

– Он не мог помочь. Один из камней попал в него, ударил как раз в то место, где надо присоединить шланг. От удара металл сильно разогрелся, расширился, и Грос не смог бы привинтить мой шланг.

– Это был метеорит?

– Да. Но он ударился где-то выше, и на нас посыпались камни. Слушай, Ник, мы можем отдохнуть здесь, подождать, пока нам принесут запасной баллон.

– Зачем? Дойдем так. Хватит кислорода на двоих?

– Может быть, – ответил неопределенно Тэл, – но я, признаться, устал.

– Пойдем. Я тебя поддержу. Ты отличный парень.

– А ты спас меня. Я тоже задыхался… – напомнил я.

– Тебе больше помогла Ильмана.

– Слушай, Тэл, спрошу тебя прямо: тебе нравится Ильмана?

– Она шикарная…

– Оставь эти слова.

– А как я должен сказать?

– Она славная, хорошая, замечательная, может быть, красивая… Назови как хочешь.

Тэл не согласился:

– Что значит – славная? Чем она прославилась?

– Не понимай буквально, Тэл.

– Хорошая – сухо, замечательная – бессмысленно. Ты, Ник, сказал: может быть, красивая…

– Да. Я сказал так, потому что не знаю точно: я из другого мира.

Тэл помолчал. Впереди тускло вырисовывался купол дома. Луч прожектора исчез, маяк светился слабо, как глаз альбиноса.

– Я люблю ее, – тихо сказал Тэл, – признаюсь тебе, как другу, Ник.

– Это самое хорошее слово. Она для тебя – любимая…

– Но от него мало радости. Она меня не любит, и я обречен в старости на одиночество, – вздохнул Тэл.

– Она еще полюбит тебя.

– А если нет?

– Тогда вернешься на свою Альву и полюбишь другую девушку.

– Ты шутишь! – усмехнулся Тэл. – Второй раз полюбить невозможно. Не надо было мне… – он умолк.

– Ильмана сама сказала?

– Зачем об этом говорить? Я знаю.

Дом был недалеко. Грос ушел вперед. Тэл устал, и мы присели отдохнуть. Разговор этот для меня был интересен. Мы не боялись, что нас услышат. Ильмана только начинала изучать английский язык, Кайбол, по словам Тэла, понимал его плохо.

– Ты не можешь знать, Тэл, – сказал я. – Это только предположение…

– Ошибаешься, Ник. Я тебе объясню.

То, что рассказал Тэл, было для меня еще одной неожиданностью. Альвины узнают мысли друг друга на расстоянии. Удивительные ресницы их есть не что иное, как рецепторы неведомого нам шестого чувства. Эти рецепторы достигают полного развития к тому времени, когда альвин становится взрослым… Теперь мне стало понятно, почему они обычно неразговорчивы.

Все-таки я пытался утешить Тэла:

– Почему же Ильмана покинула родину на такой большой срок? Чтобы быть с отцом? Нет, Тэл, вас судьба свела, и навсегда.

– Судьба! Пустяки говоришь. У нее погибла мать. Тогда Ильмана была подростком. Она решила никогда не разлучаться с отцом.

Тэл уже второй раз заговаривал о матери Ильманы, но уклонялся от объяснений, и сейчас он не добавил к сказанному ни слова.