Текст книги "Старое русло"

Автор книги: Василий Ванюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Высказав эти вопросы – далеко не все, – Алибек с интересом ждал, какие доказательства представит в своих ответах Григорий Петрович, которого обилие вопросов ничуть не смутило.

– Начнем с первого и последнего вопроса – о самоубийстве красавицы Мальги, – Григорий Петрович полез в угол палатки, достал череп и положил его на видном месте. – Смотрите. С точки зрения остеолога; череп этот идеальной красоты. Вам, я думаю, понятно, что, поскольку он найден вместе с бусами, то эти предметы имеют прямое отношение друг к другу. Несомненно, что череп этот женский. Женщине было около двадцати лет – это я вижу по зубам, и поверьте слову специалиста. У Мальги было красивое овальное лицо, без выдающихся скул, высокий лоб. Еще вы видите четыре позвонка, я скрепил их проволочкой. Прошу иметь в виду, что череп и кости найдены не на кладбище, а в доме. Я сам раскапывал их, был очень осторожен и заметил, что эти позвонки были отъединены от нижних. – между четвертым и пятым позвонком имелся разрыв в два-три сантиметра. Такой разрыв бывает у повешенных и скорее всего у людей тяжелых, то есть тогда, когда тело сильнее тянет вниз. Дом – не лобное место, поэтому я говорю о самоубийстве. Еще одно важное обстоятельство – у Мальги была нежная длинная шея, а шнурок был тонкий – это также обусловило разрыв позвонков. Да, шнурок был тонкий, есть еще одно доказательство – две бусинки, вероятно, те, что находились с боков шеи и попали под петлю, разломлены; они не разбиты – следов удара нет, а именно лопнули, переломились под давлением чего-то тонкого, но не жесткого. Посмотрите, пожалуйста, – и Григорий Петрович показал разломленные и составленные им продолговатые бусинки, – Концы сходятся точно, отдельные несовпадения сути не меняют – они за счет крошек стекла… Ну-с, что еще. Что Мальга умерла с бусами на шее, доказывает то, что она уходила из жизни с мыслью о своем возлюбленном. Звали его Атей, и вот почему я так думаю – это ответ на следующий вопрос. На подвеске буква «А» видна ясно. Мы мало знаем скифских имен, но Атей довольно известное имя. Вы, молодой человек, – обратился Григорий Петрович к Алибеку, – историк, но, вероятно, забыли, что одним из самых сильных царей у скифов был Атей: в середине четвертого века до нашей эры он объединил все скифские племена, стал во главе их, вел борьбу с греками и погиб в 339 году в сражении с Филиппом Македонским. Но наш рассказ – о событиях более позднего времени, когда того Атея уже не было в живых и скифское объединение начало распадаться. Юноша, о котором я говорил, вероятно, был из племени так называемых царских скифов, являлся потомком Атея – объединителя скифов. Родители юноши нарекли его Атеем, возлагая на него большие надежды в будущем, мечтая об усилении скифского единства, каковое было раньше, при Атее-объединителе. Если это не убедительно, то я пасую, иных доказательств нет, – Григорий Петрович развел руками.

– Убедительно, – согласился Алибек.

– Теперь дальше… О чем бишь… Ах, да, о братьях Мальги. Братья у нее были, но не родные по матери. Старик оттого так и любил дочь, что она была ему памятью о первой жене. Он и отпустить-то ее мог только под охраной своего первого сына. Старший брат Мальги погиб на обратном пути, это вероятнее всего; будь он жив, разве дал бы он Мальге покончить с собой? Нет, конечно. Что бусы были привезены из Скифии? Николай Викентьевич, вы ведь не будете возражать против этого? А вы лучше меня знаете…

– Бусы привезены, – сказал Стольников. – В этом сомнений нет. В Хорезме мне такой формы не встречались, а у скифов и самратов многогранники очень распространены.

– Вот, кажется, мы и покончили с недоуменными вопросами, – улыбнулся Григорий Петрович.

– Все это очень интересно, – сказал Алибек и покачал головой, – но маловероятно.

Григорий Петрович пристально посмотрел на него сначала в лицо, потом на забинтованные пальцы, снова в лицо и проговорил, не отводя изучающего взгляда:

– Это более вероятно, чем то, что вы рассказывали о заброшенном степном колодце, из которого вы якобы выбирались, раня руки. Они, я знаю, раньше не выкладывались кирпичом. Вы долго не мыли правую руку по той причине, что она забинтована. Я вижу ваши ногти, под ними до сих пор – кирпичная пыль. Откуда она? На основании своих умозаключений я утверждаю, что вы карабкались на кирпичную стену – это показывают факты, именуемые упрямой вещью. Слова должны быть подтверждены вещественными доказательствами. Я их всегда готов подтвердить и подтвердил. А чем вы можете объяснить появление кирпичной пыли под ногтями?

Алибек почувствовал, что краснеет. «Как пойманный неопытный вор на месте преступления», подумал он со стыдом.

Песчаная буря

В пустыне – во всем контрасты: если мороз, так до костей прохватывающий; если жара, то до изнеможения; безлунная ночь темна, как сажа, при луне серебристо светла; день ослепителен. Ветер – постоянно: днем он свистит и беснуется, ночью стихает, но не прекращается – под ним легонько позванивают, упруго раскачиваясь, жесткие ветки кустарников.

Этот вечер был необычен для пустыни. Все стихло – замер ветер, улегся рябью волн песок. Долго не чувствовалось прохлады, нагревшийся за день воздух неподвижен, небо мглистое. Барханы мягко желтели. Где-то в кустах тонко позванивал кузнечик – проскрипит с краткими перерывами три раза, замолчит, послушает сам себя и снова – ту же песню, не меняя тона и размера.

Долго не мог уснуть Алибек. В тесной палатке было душно, он приоткрыл край ее, стал смотреть в темноту, слушать шорохи и неясные звуки пустынной ночи. Со стороны городища донесся тяжелый вздох – обвалился с высокого берега песок. Еще раз проскрипел кузнечик и затих совсем.

Алибек думал о Лине, думал с огорчением:

«Кто я для нее? Экзотика, наподобие тех редких, необычных по виду листочков и веток, которые собирает она в пустыне, чтобы потом показать в Москве.

Но сильнее звучал голос разума:

«Ты не имеешь оснований оскорблять ее такой мыслью, она честна, правдива, посмотри ей в глаза – они чисты, как хрусталь, такова и душа ее».

Этот голос затихал, как только он начинал думать:

«Черная тень, что неотступно следует за мной, отпугнет ее… Я во что бы то ни стало должен найти сокровища, – вернулся он через минуту к прежней своей цели. – Скорее бы зажила рука! Ведь это они лежат, прикрытые старым пестрым халатом – такие халаты носили басмачи. Второпях, спрятав золото, один из них бросил халат и прикрыл сокровища. Так, вероятно, и было…».

Давно пережитый смертельный страх в закрывшемся подземельи не очень тревожил его. Алибек стал обдумывать, как вернее, без риска, овладеть сокровищами:

«Я буду осмотрительнее, хорошо раскопаю вход, отброшу в сторону все кирпичи. Возьму карманный электрический фонарик – я видел такой у одного землекопа, попрошу на время или куплю. Что еще там? Змеи? II это не особенно страшно. Возьму волосяной аркан Жакупа, окружу себя, буду передвигать веревку палкой и пойду – не подступятся. Нужно только, чтобы скорее зажила рука, нужно немного свободного времени и повод отлучиться из лагеря. Стольников после того случая строго предупредил – без его ведома из лагеря никуда не ходить. Буду выжидать удобный случай».

Приняв решение, Алибек уснул.

Проснулся он поздно. Землекопы ушли на раскопки.

Палатка гудела под сильными ударами ветра, звенел и шуршал песок, ударяясь в брезент и скатываясь по нему. В лагере кто-то кричал, пересиливая шум ветра:

– Жаку-упэй Жаку-у!.. К начальнику-у…

Алибек поспешно вышел из палатки.

Ветер гонял тучи песка, горизонта не было видно, мглистое небо как будто опустилось над землей, сжало воздух, он сгустился, метался из стороны в сторону тугими порывистыми волнами. Землекопы, оставив работу, возвращались в лагерь, натянув на глаза козырьки кепок, прикрывая лицо руками.

Но это не была еще буря, дул просто сильный ветер, какой нередко разгуливается в пустыне, – такой же, какой был и в тот день, когда Алибек ходил в подземелье. Но сегодня погода ухудшилась с утра, и это предвещало недоброе.

Рабочие не выходили из палаток, в них же и обедали, еда была запорошена песком, он противно скрипел на зубах. Дмитрич ругался и плевался.

– А Жакуп ушел за верблюдами, – сказал Антиох. – Пропадет ни за грош! Заплутает и пропадет.

– Не каркай, – Дмитрич выгребал из бороды кашу. – Это тебе не Алибек.

Все рассмеялись и посмотрели на Алибека. Он огрызнулся:

– Вас бы в такое место, куда я попал…

– Страх – место! Колодец в сажень глубиной.

– Не колодец, а преисподняя, – сказал Алибек.

– То-то ни жив ни мертв явился, – хохотнул Антиох. – Дьявола видел?

– Видел.

– И что ты с ним исделал?

– По рукам видишь – подрался. Уж я ему дал.

– Ох-хо, парень, берегись! – погрозил длинным сухим пальцем Антиох. – Он тебе отомстит…

Делать было нечего, и рабочие болтали обо всем, что взбредет в голову.

Буря разразилась во второй половине дня. В палатке стало темно. Сначала показалось, что ветер поутих, и в этот момент все услышали надвигающийся с востока гул. Алибек выглянул из палатки.

Огромной бурой стеной наваливалась с востока туча. Она как будто задержалась на краю правого берега русла, замерла, а потом изрыгнула грохот артиллерийского залпа. Воздух метнулся от нее шквалом, сшибая все на своем пути. Редкие капли дождя были распылены и не упали на землю. Тучи песка поднялись вверх, земля и небо смешались. За первым залпом последовал второй, потом третий – без конца, – они слились в непрекращаюшийся грохот.

– Крепить палатки! – голос Стольникова пересилил грохочущую бурю. – Жакуп, закрой наглухо колодец, чтоб не засыпало. Всем крепить палатки!

Алибека удивил этот голос – неожиданно властный, совсем не свойственный профессору, занимавшемуся изучением омертвевших следов древности. На миг показалось, что все это происходит не в пустыне, а в бушующем море, о котором немало написано книг, и капитан корабля, захваченного штормом, командует растерявшимся матросам: «Крепить паруса! Закрыть люки. Всем наверх!» Над головой гудел и хлопал брезент палатки, кипящими волнами шумел песчаный прибой.

Рабочие выскакивали, хватая топоры. Палки саксаула ломались под ударами. Дмитрич ругался.

Прикрывая забинтованными руками глаза, Алибек побежал к профессорской палатке. В буром взбесившемся мраке дождем сыпал сверху песок. Крупные песчинки больно секли лицо.

– Закрыть продукты! Где завхоз? – громкий голос профессора раздался рядом. Алибек увидел Стольникова, он стоял возле своей палатки, ветер трепал его длинные седые волосы, распахнул на широкой груди полы куртки.

Сильным порывом ветра задрало край палатки, Алибек услышал тонкий вскрик. Мелькнуло что-то белое. Алибек ухватился за край грубого брезента, силился притянуть к земле, чувствовал, как лопается под бинтами на пальцах молодая кожа и влажнеет от крови.

– Дмитрич, сюда! Где люди? – Стольников продолжал командовать, не обратив внимания на испуганный крик дочери.

Тяжелый брезент трепало, как лоскут, и Алибек не в силах был его удержать. Следующим порывом палатку надуло, как парус, вырвало из рук, и она исчезла в бешеной тьме. Лина пронзительно закричала. Алибек увидел ее, сидящей на постели; девушка вцепилась в одеяло, которое распласталось в воздухе, как ковер-самолет, а простыня уже выскользнула и улетела невесомой бумажкой.

Подбежал Дмитрич, еще несколько человек. Стольников командовал:

– Археологический материал перенести под берег, в затишь. Григорий Петрович, вы отвечаете!.. Алибек, отведите Лину в кабину автомашины.

Дмитрич выхватил у Лины одеяло и стал сваливать в него все, что попадалось под руку.

– Идите за мной, – сказал Алибек девушке. – Дайте руку.

– Где машины? Ничего не видно…

Ее пушистые волосы бились и трепетали рядом, мягко касались щеки. Он, крепко сжимая руку девушки, шел, стараясь загородить собой ее лицо. По руслу, легко, как перекати-поле, неслись какие-то ящики, коробки, катились ведра, мчались наперегонки консервные банки, кружки – все, что смог поднять и подхватить ветер. Не удержалась ни одна палатка, на месте их вырастали барханы.

Лина не знала, куда ведет ее Алибек, не представляла, где находятся автомашины. Она ощущала крепкую руку, обхватившую ее талию, шла, прикрыв ладонью глаза, целиком доверившись ему. Но Алибек и сам ничего не видел, кроме желтых вихрей. Голоса людей пропали в грохоте бури. Казалось, вокруг нет ни одной живой души – только Лина, он да песок и ветер. Ничто не пугало Алибека. Не такое он пережил, и сейчас твердо верил, что найдет автомашины.

Ноги увязали в песке. Лина и Алибек несколько раз падали, поднимались и шли дальше. Ветер метался из стороны в сторону: легко потерять направление пути. Но вот в желтой мгле показался расплывчатый черный силуэт автомашины. Алибек усадил девушку в кабину, захлопнул дверцу. В плотно застекленной кабине она была в безопасности.

Алибек поспешил к Стольникову. От машин он легко нашел правильное направление и все же идти было трудно. Не было видно привычных глазу палаток, от лагеря не осталось и следа, чистый песок засыпал житейский сор.

Он увидел Стольникова под берегом русла, тут было сравнительно тихо. Лежали завернутые в одеяла, кошмы, просто в фуфайки археологические находки. На одном из таких узлов сидел, сгорбившись, профессор, без очков, глаза его слезились, он то и дело притрагивался к ним платком. Стольников выглядел растерянным, беспомощным и потому казался неузнаваемым.

Рядом стоял Григорий Петрович, что-то говорил, но, профессор, казалось, не слушал. Заметив Алибека, он спросил:

– Где Лина?

– Я отвел ее в машину, Николай Викентьевич.

– Все ли здесь, Григорий Петрович? Проверьте, пожалуйста.

– Все, за исключением жернова.

– Ну эту тяжесть ветер не унесет…

– Стойте! – испуганно закричал Григорий Петрович. – А где железный ящик? Где ваш сейф, Николай Викентьевич, с документами экспедиции, с золотом? Его нет здесь и не было видно там…

Стольников тер слезящиеся глаза.

– Нет? Разве? Не может быть, – бормотал он. – Надо искать, найти. Надо было в первую очередь… Я, когда потеряю очки, становлюсь как младенец, плохо соображаю… Надо искать, Григорий Петрович. Где Дмитрич? Алибек! Надо искать! – повторил он строго, как приказ. – Беда с глазами. Я слышал, как раздавил очки собственной ногой. Что я буду делать без очков? Без них я как стопроцентный инвалид… Завтра надо ехать в город.

Григорий Петрович, Алибек и Дмитрич пошли искать железный ящик. Трудно было сейчас найти что-либо в лагере. Тьма еще больше сгустилась, в воздухе носилось столько песка, что, протянув руку, можно набрать его полную горсть. Под ногами – сплошное рыхлое, сыпучее море. Невозможно было даже определить место, где стояла профессорская палатка. Решили ждать, когда стихнет буря, чтобы начать поиски при свете.

Буря утихла к концу дня. Ветер постепенно ослаб, небо прояснилось. Показалось солнце, скользящее к закату.

Неузнаваемым стало место, где был лагерь. Там, где высились пирамидальные палатки, теперь желтели конусы барханов. В русле была первозданная чистота, не валялись обрывки бумаги, банки из-под консервов, картофельная шелуха – все это было похоронено, засыпано песком. Темнели только кузова автомашин, глубоко колесами сидевшие в песке.

Люди стали разыскивать пропавшие вещи. Большей частью они нашлись. Буря не могла их выбросить из русла, их прибило к крутому западному берегу.

Палатки устанавливали не на прежнем месте, а немного выше по руслу, где не намело песчаных барханов.

До наступления темноты палатки были натянуты, археологический материал перенесен в профессорскую палатку, которую теперь предусмотрительно поставили под самым обрывом. Отрыли колодец. Задымилась кухня. Жизнь входила в нормальную колею.

И только одна вещь не отыскивалась – железный ящик с золотом и деловыми бумагами. Бригадир и Григорий Петрович, еще несколько рабочих, кажется, перекопали всю землю там, где стояла профессорская палатка, но сейф не находился. Алибек с больными руками не мог работать лопатой, он бродил, взрыхляя песок и прощупывая его сапогами, в надежде, что случайно наткнется на ящик.

Уже стемнело. Алибек, бродя в разных направлениях, все дальше отходил от Дмитрича и Григория Петровича – они, нагнувшись, работали лопатами. Ноги утопали в песке, наплывая, он сдавливал икры ног. Алибек разбрасывал песок сапогами, медленно шел дальше. Кажется, Дмитрич и Григорий Петрович ищут не там; профессорская палатка стояла ближе к берегу, вот здесь… Алибек шаг за шагом прощупывал ногами песок, он был рыхлый, податливый. Но вот носок сапога ударился обо что-то твердое, стало больно пальцам.

«Нашел! – Алибек посмотрел в сторону, где копались Григорий Петрович с бригадиром, – их фигуры скрывались в темноте. – А может быть, это не ящик, а жернов?»

Он стал раскидывать ногами песок и скоро нащупал железный угол.

«Ящик, конечно… В нем пуд золота. Тяжелый…»

В эту минуту он совсем забыл о сокровищах, которые таились в подземелье и ждали его.

Стольников сидел у себя в палатке не в силах уснуть и ждал вестей о сейфе. Лина после пережитых волнений тоже не думала об отдыхе, она, как могла, успокаивала отца, говоря, что ящик найдется. Николай Викентьевич тоже знал, что ящик все-таки не иголка, в нем веса около двух пудов, и все же иногда возникала мысль: «Неужели нашелся такой, что оттащил в суматохе ящик, припрятал, чтобы потом выкрасть золото?» И, злясь на себя, гнал эту мысль.

Прошел еще час – ящика все не было. Выйдя из палатки, Стольников, подслеповато моргая глазами, смотрел в темноту. Он не выпускал из руки края палатки, боясь отойти от нее и заблудиться. Потом вернулся, сел и принялся ждать. Наконец, в палатку влез согнувшийся под тяжестью Дмитрич и, кряхтя, свалил ящик с плеча на землю.

– Вот он, язви его, в целости. Тяжелый, дьявол… Второй раз, Миколай Викентьевич, откапываю его, это золото. Алибек сапогом его нащупал, ну, а поднять – где уж ему! И крикнул мне. Я подошел и откопал.

– Спасибо, Дмитрич, – улыбнулся Стольников. – Благодарность и премия обоим. – А вот жернов-то до сих пор не нашли, – снова забеспокоился Стольников.

– Найдем, Миколай Викентьевич, не сумлевайтесь. Один найду. Утром притащу этот жернов, язви его, – сказал, уходя, Дмитрич.

Стольников стал наконец укладываться отдыхать.

А Лине, несмотря на тяжелый день, полный тревог и оглушительного рева бури, вдруг расхотелось спать. Она встала и вышла из палатки.

Небо было чистым. Искрились звезды, медным откованным диском взошла луна. Лагерь затих. Египетскими пирамидами стояли палатки в русле; освещенные грани их белели, теневые – густо чернели.

«Почему не пришел Алибек? – думала Лина. – Пришел бы просто так, с Дмитричем… Нет, не захотел. Что это – скромность, гордость, самолюбие?»

И невольно вспомнилась первая встреча. Потом путешествие сюда. Затем – разговор, когда Алибек лежал с забинтованными руками.

В эту ночь зрело в ней неясное чувство, тревожа сердце и рождая мысли, еще не вполне осознанные, – такие, что еще никогда не посещали ее голову.

Жакуп не верит Алибеку

Жернов Дмитрич принес утром, как и обещал. Но еще одна пропажа не находилась. Ушел куда-то во время бури старый нар – вожак небольшого каравана экспедиции – и не возвращался.

Жакуп, предугадав бурю, с утра отправился разыскивать верблюдов, долго бродил по пустыне и всех, кроме вожака, нашел и пригнал в русло. Вечером старик снова ходил на розыски вожака и вернулся ни с чем.

На другой день с утра была ясная погода, землекопы ушли на раскопки. Профессор собирался ехать в город: ему позарез нужны были очки – без них он ничего не мог делать. Старик подошел и сказал, что головной верблюд пропал, но что он, Жакуп, будет его искать.

– Может быть, он попал где-нибудь в колодец? – высказал предположение Стольников.

Жакуп отрицательно покачал головой.

– Ты, старина, думаешь, что этого не могло быть?

Жакуп снова, еще резче, покачал головой, увенчанной высокой шапкой.

– Но ведь Алибек провалился в колодец! Почему бы это не могло случиться с верблюдом во время бури?

– Тут нет колодца, совсем нет, – наконец произнес несколько слов Жакуп.

– Но Алибек говорил…

– Неправда. Нет колодцев, совсем нет, – упрямо повторил старик. – Я знаю эту пустыню. Здесь не перегоняли скот – зачем колодцы?

– Да, эти места тебе знакомы, да и я их немного знаю. Выходит, Алибек говорил неправду?

Жакуп утвердительно кивнул головой.

– Почему, дружище?

– Старый Жакуп мал-мала понимает, но пока не будет шалтай-балтай языком.

– Хорошо. Где же, по-твоему, верблюд?

– Была буря. Ослепила глаза. Верблюд шел, устал, лег. Найду.

– Желаю удачи! – и, помедлив, Стольников тихо сказал. – Я уезжаю в город. Мне нужны очки. – он показал пальцами на глаза. – Буду там ночь, может быть две. За меня остается Григорий Петрович. А к тебе просьба, старый дружище. Дочь остается одна – ночуй в моей палатке. Я скажу ей.

Старик приложил правую руку к груди, склонил голову.

– Ну, ну, это лишнее. Мы же с тобой друзья по гроб.

Жакуп выпрямился.

– Бикентиш, старый Жакуп все понимает… Пусть Бикентиш едет и надеется на Жакупа. Все будет хорошо.

Стольников уехал. Жакуп стал собираться на розыски пропавшего верблюда. А что собираться старому казаху в дорогу? Достал из-за пазухи бутылочку, посмотрел, есть ли в ней нас, хватит ли на день, и пошел. Но его остановил Алибек.

– Жаке, я помогу вам искать вожака, – сказал он, почтительно остановившись перед стариком. – Вы пойдете правой стороной русла, я левой. Уверен, что сегодня найдем. Я ничем не занят. Копать землю нельзя, – он показал забинтованные пальцы руки, – начальник уехал… Делать нечего. Я помогу вам. Только дайте мне аркан.

– Аркан? – переспросил Жакуп, прищурившись так, что узкие глаза его совсем скрылись под складками кожи, нависавшими от бровей на веки. – Зачем он? Верблюд обрадуется человеку и пойдет за ним. Он старый, и все понимает, как я.

– Что вы, Жаке? – рассмеялся Алибек. – Сравниваете себя с верблюдом… Может быть, старый вожак и пойдет за вами, но меня он не знает и не пойдет. Я накину ему аркан на шею и приведу.

– Ты хочешь мне добра, я дам тебе, что просишь, – сухо сказал Жакуп, пошел куда-то под берег, и принес смотанную в кольцо волосяную веревку.

– Вы будете искать по правой стороне, а я по левой, – предложил Алибек. – Так лучше. Разделение труда…

– Ты ученый человек, – чуть заметно улыбнулся Жакуп. – Но как различить левую сторону и правую? Если я посмотрю на солнце – восток будет слева, а запад справа; если я повернусь к солнцу спиной – слева будет уже запад, а справа восток.

– Жаке, я говорю о правой и левой стороне русла. Если мы отсюда пойдем на север, куда ведет русло, то вам направо, мне налево.

– Ты ученый человек. Пусть будет по-твоему, – согласился старик.

И они разошлись в разные стороны: Алибек, повесив смотанный аркан на плечо, пошел через русло к левому берегу Куван-Дарьи, а Жакуп, отправив добрую порцию наса под язык, отправился на поиски правым берегом.

Некоторое время они шли параллельно, в сторону севера. Жакуп заметил, что Алибек часто поворачивается, посматривая в его сторону. Старик пошел медленнее. Алибек стал отклоняться от берега на запад, и скрылся за кустарниками. Жакуп спустился в русло, пересек его и, сняв высокий тымак, выглянул из-за берега.

Алибек шел к старым развалинам, белеющим вдали; порой он останавливался, посматривал назад и шел дальше. Приблизившись к полуразрушенной стене, он снял аркан с плеча, долго смотрел в сторону правого берега Куван-Дарьи, вероятно, отыскивая глазами Жакупа, потом обошел развалины и скрылся за стеной.

«Что ему там надо? – подумал Жакуп. – Алибек странный, нехороший. Почему он после приезда отца и смерти его – да не будет ему места в раю! – поехал с экспедицией, ведь он студент! Все студенты в это время учатся. Зачем он сейчас пошел к этой стене. Надо узнать…».

Старик перебрался в более укромное место, сел за куст джиды и молча стал наблюдать.

Алибек долго не показывался. Выражение любопытства на старом липе Жакупа сменилось выражением злобы – он стиснул зубы, сжал губы, отчего редкие черные усы его ощетинились; зрачки узких глаз чернели злыми точками. Потом взор его затуманился, из глаз вдруг покатились слезы и на лицо легла глубокая печаль.

Горькие воспоминания терзали стариковское сердце..

Жакуп вспоминал своего сына – не того, что живет в Кзыл-Орде; там живет Исхак, он занимает хорошую должность, имеет троих детей, почитает отца, и при воспоминании о нем и своих внуках старик скорее улыбнулся бы.

Вспоминал сейчас Жакуп своего первого сына Сарсека.

Двадцать пять лет назад он и Сарсек гнали скот бая Кошегула в глубь пустыни. Приближались красные, и Кошегул опасался, как бы красные не взяли баранов, а их у него были тысячи. Он велел своим чабанам, Жакупу и его сыну, две отары угнать за Куван-Дарью, остальной скот направил в другую сторону. По рассуждению Жакупа, гнать скот за Куван-Дарью было в тысячу раз опаснее – это все равно что отдать их в руки басмачей… Но скот был не его, а Кошегула. Кто знает, что на уме у этого Кошегула, может быть, он хотел преподнести подарок Джунаид-хану?

Своих мыслей Жакуп не высказал даже сыну, потому что знал: Сарсек очень вспыльчив, смел, он не захотел бы гнать баранов в ту сторону, где были басмачи, и не побоялся бы сказать об этом баю. Кошегул, зная характер Сарсека, не очень-то позволял себе размахивать руками перед лицом джигита, но бай знал и то, что Сарсек такой же опытный чабан, как и Жакуп, и только поэтому держал его. Отец и сын жили впроголодь, но овцы всегда были сыты и не пропадали – это ценил Кошегул.

И вот, когда они гнали овец мимо этих развалин…

– Эге! Алибек возвращается, – пробормотал Жакуп, пристально всматриваясь в сторону старых развалин. – Что-то он очень лениво идет – как кумыса нахлестался.

Алибек, выйдя из-за остатков стоящей стены, медленно побрел в сторону лагеря. Он нехотя взмахивал правой рукой – наматывал аркан на локоть левой. От глубокой задумчивости или по другой причине, он споткнулся и чуть не упал. Аркан распутался. Алибек снова начал сматывать его.

«Что он там делал с этим арканом? – думал Жакуп, – Ясно одно, что не для старого верблюда он брал его»…

Алибек скрылся, спустившись под берег. Жакуп выждал еще немного и, встав, пошел к развалинам. Не дойдя до стены шагов десять, Жакуп остановился возле серого плоского камня и снял шапку. Бывая здесь и раньше, он простаивал долго, склонив над камнем обнаженную голову. Но сейчас он задержался всего с минуту и подошел к стене. И возле нее он бывал несколько раз и потому сразу отыскал глазами три выщербины на кирпичах – три воронкообразные ямки – следы, оставленные тремя пулями на высоте груди человека…

До недавнего времени вся стена была в сохранности. Во время бури – нет, это было немного раньше, именно в тот день, когда пропал Алибек, – сильным порывом ветра большую часть ее повалило. Она устояла только в правом углу, что к северу, остаток ее издали стал похож на памятник. Это и в самом деле был памятник, потому что три выщербины – следы пуль – были как раз на той части стены, которая уцелела.

Чем-либо другим и не привлекали Жакупа эти развалины – здесь похоронен его сын. И еще эти три выбоины пулями… До другого ему не было дела, он никогда не осматривал этих развалин – зачем ему они? Исхак предлагал поставить на могиле каменное надгробие с надписью, но Жакуп не согласился, он был против того, чтобы снять с могилы вот этот плоский бесформенный камень, который был положен двадцать пять лет назад.

– Не подошло еще время снимать этот камень и ставить другой, хоть он и будет красивей, – говорил он. – Здесь не кладбище, а пустыня, здесь никто не бывает и некому читать надписей. А мы с тобой и так знаем, кто похоронен…

Но сейчас Жакуп думал не только об этом сером плоском камне, он решил осмотреть развалины. «Зачем ходил сюда Алибек?»

Надев шапку, старик обогнул стену и подошел к развалинам с западной стороны. Ну, что ж тут такого? Когда-то давно здесь было что-то вроде кирпичного дома. На месте пола барханом лежал песок, восточный скат его уходил под уцелевшую часть стены.

Справа внизу возле обломков кирпича Жакуп заметил темнеющие прогалинки – тут был, вероятно, вход, наскоро заложенный кирпичами.

«Он спускался на аркане в подвал», – подумал старик про Алибека и стал отбрасывать кирпичи. Но скоро убедился, что для спуска в подземелье совсем не нужна была веревка – песчаный скат продолжался и в подземелье, он был довольно пологий, сорваться и упасть – нечего опасаться.

«А-а, понятно, зачем ему понадобился волосяной аркан, – догадался Жакуп. – Там, конечно, змеи. Они уже чувствуют зиму и ищут укромные места. Но я-то их не испугаюсь и без аркана. У меня на ногах высокие сапоги из крепкой кожи, ее не прокусить. Я раздавлю гадов сапогами. Есть ли только при мне спички? Есть и, на счастье, целый коробок. Все же я наломаю хвороста, захвачу с собой и разожгу там костер».

Набрав хвороста, Жакуп просунулся в отверстие и стал спускаться в темное подземелье.