Текст книги "Эскадрильи летят за горизонт"

Автор книги: Василий Ефремов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Ранним утром 11 июля мы с техником тщательно осматривали мой СБ, проверяя обшивку, шасси, моторы. Накануне я вел разведку в районе Казатин, Житомир, Коростышев и внезапно был атакован истребителем И-16 над территорией, занятой противником. Увидев, как пулеметные трассы проносятся над кабиной, я крикнул Трифонову:

– Куда смотришь? Бей фашистскую гадюку!

– Да это же наш истребитель, – ответил стрелок-радист. – Я ему подаю сигналы «Мы – свои», а он нахально подходит почти вплотную и стреляет.

– Подпусти поближе и бей наверняка! Истребитель, видимо, был захвачен фрицами. Сбить его надо любой ценой!

Через одну-две минуты снова застрочил пулемет Трифонова.

– Командир, есть! – крикнул он. – Угодил прямо в мотор...

На подходе к Житомиру я вынужден был выключить левый мотор – в нем резко, скачками, стала расти температура воды и масла. С трудом дотянули до аэродрома. Техники принялись за ремонт.

Поздно вечером теперь уже комиссар полка Фадеев собрал открытое партийное собрание полка.

– Товарищи, – начал он взволнованно. – Над столицей Советской Украины – Киевом нависла опасность. Враг [18] прорвался через боевые порядки советских войск в районе Житомира, его механизированные части движутся по шоссе к Коростышеву. Красная Армия сдерживает этот натиск, но силы неравны, и мы вынуждены отходить в направлении Фастова и Киева... Нашим наземным войскам нужна помощь с воздуха. Нужна безотлагательно. Им необходимо закрепиться на местности, иначе враг может выйти к окраинам Киева. Опасность огромная. Завтра с рассветом вылетаем в бой. Командиров прошу разъяснить всем летчикам и техникам сложность и серьезность задачи. Мы должны, понимаете, должны разгромить и остановить передовые отряды фашистов... Уверен, что примером для остальных будут действия коммунистов и комсомольцев.

С короткими, но выразительными речами выступили коммунисты – командиры звеньев Матвеев, Корочкин, Барышников, командир эскадрильи Шабашев, техник звена Шаповалов. Они заверили командование, что не пощадят своей жизни, чтобы образцово выполнить любое сложное и опасное задание.

С восходом солнца шесть наших звеньев взлетели друг за другом и взяли курс на Житомир и Коростышев. Звенья вели командир полка Пушкарев, его заместитель Головин, командиры эскадрилий Шабашев, Рассказов и комиссар эскадрильи Козявин.

Мы выполнили свою задачу: разгромили вражескую автоколонну, оставив на дороге груды разбитой техники и сотни трупов...

Вернувшись домой, я решил немного поразмяться в ожидании заправки и подвески бомб. На душе было грустно: я знал, что после выполнения очередного задания приземлюсь уже на другом аэродроме, за Днепром. Забравшись в кабину, сказал об этом технику Шаповалову.

– Я уже слышал. Нам приказано приготовиться к перебазированию, – ответил он.

– Советую всю дорогу держать ухо востро, – заметил я. – Раздай патроны младшим специалистам. Пусть зарядят винтовки и карабины и держат их наготове. Помни: небольшие отряды фашистских мотоциклистов просачиваются и сюда, в наш тыл.

Пожав руки товарищам, члены моего экипажа стали готовиться к вылету.

Наш полк в тот день израсходовал все боеприпасы и горючее, разгромил несколько колонн врага, взорвал мост через реку Тетерев и произвел посадку восточнее Киева. [19]

К заходу солнца мы прочно обосновались на новом месте. Рассредоточили и замаскировали самолеты, отрыли глубокие зигзагообразные щели.

Летчики, штурманы и стрелки-радисты разместились в пустующей школе. В полку теперь едва насчитывалась половина состава летчиков, поэтому звенья были сведены в две эскадрильи, одной командовал Рассказов, другой – Шабашев.

Выбрав свободное время, комэск и комиссар осмотрели наше общежитие.

– По-моему, здесь неплохо, – подытожил свои впечатления Козявин. – Помещение светлое, просторное. Только нужно наверти чистоту. Пусть этим займутся командиры звеньев. Коек еще нет, а потому придется набить матрасы соломой.

– Да отоспитесь как следует, пока не подвезли горючее и бомбы, – посоветовал Рассказов.

– Поспать – дело полезное, – засмеялся Корочкин. – Не вредно бы и поужинать. Чтобы сон был крепче.

– А врачи говорят, что ужин перед сном вреден – всю ночь будут мучить кошмары, – лукаво заметил Козявин.

– Ха, кошмары, – хмыкнул краснощекий Барышников. – Мы сегодня такого насмотрелись – на всю жизнь хватит.

– Верно, ребята, поработали мы здорово, – поддержал Барышникова комиссар. – И что самое главное: полк не имеет ни одной потери. А ведь враг стрелял, как и в любом другом бою. Видимо, мы в чем-то превосходили его и на этот раз.

– Безусловно, – продолжил мысль Козявина комэск. – Удары наносились по нескольким целям одновременно, внезапно и смело, большим количеством групп, с разных аэродромов. Группы умело маневрировали, сочетали малые высоты с бреющими полетами. Противник просто растерялся. Но иногда мы все же действуем плохо, – с горечью заметил он. – Взять хотя бы полет Ермакова под Броды, где он потерял половину эскадрильи. Или налет эскадрильи Белова на танковую колонну. Наши пятнадцать минут утюжили воздух на виду у врага: никак не могли найти колонну длиной в пятнадцать километров! И к чему это привело? Немцы заранее изготовились и первым же залпом сбили два самолета, в том числе и командира эскадрильи Белова.

– Ефремов, так было дело? – прищурившись, спросил Козявин. [20]

– Да, все верно, – подтвердил я. – Самолет командира взорвался. Я пытался к кому-нибудь пристроиться, да где там! Так и пришел домой один.

– Поэтому и говорим все время: извлекайте уроки из каждого полета, не повторяйте ошибок, учитесь... Ну а теперь перейдем от теории к практике и первым делом накормим наших орлов, – подытожил Козявин.

– Председатель колхоза «Жовтень» обещал помочь нам, пока прибудет батальон аэродромного обслуживания, – сообщил Рассказов. – Пойдемте посмотрим, что успели подвезти в столовую колхозники.

В небольшом школьном саду под старым деревянным навесом стояли уже накрытые столы, уставленные едой. Мягкий летний вечер, окутанный тишиной, предвещал нам первую с начала боевых действий спокойную ночь...

Утром следующего дня Бочин, Панченко, Сидоркин и я пошли знакомиться с селом. Вдоль центральной улицы во дворе каждого дома пышно цвели цветы, зрели яблоки, груши, сливы. Остановились у большого пруда. Берега его густо заросли осокой. До самой воды опускались ветви огромных верб.

«Отличное место для рыбалки», – подумал я. Но любоваться природой не было времени. Мы зашагали обратно.

В просторном общежитии шла предварительная подготовка к полетам. В одном углу под руководством Трифонова занимались стрелки-радисты. Штурманы особой группы уселись на койках, развернув на коленях карты района боевых действий. Их консультировал штурман полка капитан Мауричев. Летчики углубились в таблицы иностранных самолетов...

Ранним утром следующего дня в деревню втянулась большая колонна автомашин, запрудившая улицу у школы. Громкие голоса людей, гудки сирен, рокот моторов разбудили летчиков. Мы выскочили на улицу. А с машин прыгали уставшие от долгой тревожной дороги техники, механики, мотористы, летный запасной состав, работники штаба.

Я отыскал машину Сумского. Володя, как всегда подтянутый и свежий (кажется, к нему одному не пристала пыль), помогал Кравчуку выбраться из машины.

– Да ты уже ходишь? – обрадовался я, увидев Кравчука, опиравшегося на палочку.

– Надеюсь, еще и полетаю, – как-то смущенно отозвался он.

Машины опустели. Только на одной, заполненной доверху [21] различными вещами, сидели две закутанные в платки женщины.

– Эй, девчата, вы чьи? – спросил Бочин.

– Нам нужна столовая. Мы официантки, – звонко проговорила одна из них, снимая платок и стряхивая с него пыль.

– Так это здесь! Спускайтесь. Мы поможем.

Одна из девушек оказалась рослой и сильной, вторая – маленькой, с симпатичным личиком и выразительными голубыми глазами. Рослую девушку звали Тоней, ее подружку – Галей...

После настоящего обеда, приготовленного нашим поваром, командир собрал летчиков и объявил приказ: небольшими группами бомбардировщиков содействовать войскам 5-й армии, наносящей из районов Малина, Бородянки контрудар по противнику.

И снова началась непрерывная боевая работа: аэродром, маршруты за Днепр, бомбежка врага, воздушные бои. И опять мы теряли товарищей.

Но это было без меня. С группой пехотинцев я шагал в это время по лесной дороге за тремя подводами на северо-восток, в направлении железнодорожной станции Ирпень.

Сегодня во второй половине дня наше звено с высоты пятисот метров атаковало скопление немецких машин и войск южнее Малина. Эта колонна двигалась к полю боя на помощь своим частям, отступавшим под натиском воинов 5-й армии. Мы застигли врага врасплох, машины не успели рассредоточиться, а пехота еще оставалась в кузовах, когда на них обрушились бомбы. Барышников, качнув крыльями, начал разворот для новой атаки. Впереди в клубах дыма и огня летчики увидели брошенную колонну горящих машин и бегущих по полю солдат. Самолеты открыли огонь из пулеметов. Затем, проскочив над колонной, Барышников развернулся на восток и стал набирать высоту. «Промчаться бы сейчас на бреющем, да еще разок рубануть по фашистам», – подумал я и сейчас же увидел внизу, на фоне зеленого поля, несколько истребителей с тонкими фюзеляжами, мчавшихся навстречу.

– Смотри, сзади «мессеры», – крикнул я стрелку. – Передай другим экипажам.

Вскоре загремели пулеметы трех бомбардировщиков. В течение пяти минут мы успешно отражали атаки врага. Послав длинную пулеметную очередь, от которой завибрировал СБ, я услышал ликующий крик: «Мессер» горит!» Но стрелок тут же подавленно сообщил, что кончились патроны. [22] .. А вскоре пушечная очередь «мессершмитта» прошила крыло нашего самолета. Левый мотор сразу заглох, и мы начали отставать от своих. Фашисты обнаглели и с коротких дистанций стали расстреливать нашу безоружную машину. Вспыхнуло левое крыло. Я бросил СБ вниз и заскользил вправо, пытаясь сбить пламя. Но все было напрасно, огонь разгорался и внутри фюзеляжа. Пламя уже обжигало мне спину.

– Прыгай! – крикнул я штурману, и он тут же выполнил приказ, за штурманом последовал и стрелок-радист. Я в последний раз осмотрел свой самолет: винт левого мотора не вращался, крыло было охвачено пламенем. И еще на мгновение я увидел совсем рядом лица двух гитлеровских летчиков: они равнодушно расстреливали машину, ожидая конца.

«Ну нет, гады! Я умирать не собираюсь! Мы еще встретимся!» – закричал я и погрозил фашистам кулаком.

Парашют раскрылся на высоте около ста метров, сильно встряхнув меня. Опустился в каком-то селе, прямо на огород вблизи небольшой хаты. Ко мне подбежал мальчик лет двенадцати.

– Немцы есть? – спросил я.

– Есть красноармейцы, – ответил парнишка, помогая мне собрать парашют.

Потом, шагая вместе через грядки, мы вышли на площадь. Там я увидел группу красноармейцев и три запряженные повозки. Бойцы молча кивнули в ответ на мое приветствие.

– Это ты опустился на парашюте? – спросил молодой, обвешенный оружием лейтенант-пехотинец.

– Да. А моих товарищей, штурмана и радиста, не видели?

Лейтенант отрицательно покачал головой и предложил:

– Пойдем с нами. Мне удалось собрать двадцать восемь человек. Имеем пятнадцать винтовок, немного патронов и три подводы с ранеными.

Лейтенант, в выгоревшей, просоленной потом гимнастерке, сбитых кирзовых сапогах и лихо сдвинутой на ухо пилотке, производил впечатление бывалого вояки. Я не раздумывая принял его предложение.

В вечерних сумерках группа покинула деревню. Впереди на худых лошадях ехали два разведчика, за ними шагали два бойца с винтовками, а в двухстах метрах позади двигались подводы с ранеными и обессиленными бойцами. Остальные шли следом, с винтовками через плечо. [23]

За околицей к нам подошел крестьянин и спросил, не можем ли взять с собой раненого летчика, при этом он махнул рукой в сторону брички, стоявшей у обочины дороги. Я направился к ней и увидел Николаева.

– Что с тобой?

– Да, кажется, ничего страшного, – закряхтел он, пытаясь приподняться. – Понимаешь, парашют раскрылся не полностью. Ну и ударился о землю на увеличенной скорости. Спасибо, деревья смягчили удар. А сейчас все болит, особенно правое бедро.

Подбежали красноармейцы. Узнав, что пострадавший – штурман моего экипажа, бережно перенесли его на свою подводу.

– Ох и тяжелый ты, старший лейтенант! – смеялись бойцы, укладывая Николаева на сено.

– Какое там тяжелый, – отмахнулся штурман. – Это, ребята, вы отощали...

В середине ночи я вызвался сменить передового дозорного. Обогнав пеших, вскоре поравнялся с двумя конниками. Один из них уступил свою лошадь, а сам остался у дороги, поджидая обоз.

Под утро мы с напарником заметили далеко впереди светящуюся багровую точку. А вскоре оба убедились, что в лесу у дороги горит костер. Оставив товарища продолжать наблюдение, я побежал к основной группе.

В нескольких словах объяснил лейтенанту обстановку. Посоветовавшись между собой и с Николаевым, мы решили выслать разведку, чтобы затем атаковать, если это окажутся фашисты. На месте оставили раненых и человек пять охраны. Остальные двинулись вперед, маскируясь в лесу.

Увидев зарево костра, лейтенант остановил людей и подозвал двух бойцов, которых, очевидно, хорошо знал. Выслушав командира, они бесшумно растворились в темноте ночи. А через несколько минут один из разведчиков внезапно вынырнул из кустов и доложил:

– Товарищ командир, фрицы! Совсем недалеко, метрах в двухстах... На поляне у опушки стоит танк. Костер угасает, видно, спят. Их не больше десяти. Невдалеке – три мотоцикла с колясками и пулеметами.

– Ну, командир, действуй, – шепнул я.

– Не беспокойся, – ответил лейтенант. – Мы расколошматим их в два счета, если, конечно, к ним не подойдет подкрепление. А ты иди к повозкам. Услышишь выстрелы, гони галопом вперед по дороге. [24]

Пока лейтенант шепотом объяснял задачу бойцам, я напряженно вслушивался в тишину, но не мог уловить ни треска сучьев, ни малейшего звука. Тишина стояла такая, будто на много километров вокруг не было ни единой живой души. Постояв немного, я направился к повозкам. Потом вернулся на прежнее место и, томясь ожиданием, ругал себя за то, что не пошел вместе со всеми. Наконец вдали блеснул огонь разорвавшейся гранаты. Гулкое эхо прокатилось по лесу. Вслед за ним грохнул слитный залп винтовочных выстрелов, прострочил автомат, раздалось еще несколько выстрелов, и все смолкло.

Через несколько минут повозки на рысях промчались мимо небольшой полянки, освещенной ярким пламенем: там только что закончилась короткая, решительная схватка.

– Танки и мотоциклы удалось сжечь, – возбужденно говорил лейтенант. – У них, оказывается, не было горючего. Мы слили все, что осталось, и подожгли машины. Все десять гитлеровцев уничтожены. Кое-какие документы и пять автоматов мы прихватили с собой...

Остальную часть ночи и половину дня группа находилась в пути и наконец прибыла на станцию Ирпень. Оставив бойцов в тени кирпичного здания, мы с командиром группы и со штурманом Николаевым отправились искать коменданта.

На станции было оживленно. На путях разгружались эшелоны. К вагонам подвозили на повозках раненых. Близость фронта ощущалась во всем.

Комендант в звании майора отдавал десятки приказаний, отвечал на вопросы, бегал куда-то сам. Но все же с интересом выслушал нас.

– Так, так, – перебил он доклад лейтенанта. – Вам удалось добить тех, кто пытался вчера вечером захватить станцию. У них было три танка и несколько мотоциклов. После короткого боя мы подбили один танк и уничтожили нескольких мотоциклистов. Остальные ушли в лес, но все-таки умудрились каким-то образом вывести из строя паровоз... Немедленно грузите своих раненых вон в тот эшелон, – уже иным тоном посоветовал майор, указывая на санитарный поезд. – Немецкие автоматы и документы сдать. Группу накормить, я напишу записку. И ждать указаний. Вас и вашего штурмана, лейтенант, – комендант повернулся ко мне, – не задерживаю. Можете ехать до Киева любым поездом. Все. Желаю успехов.

Мы с Николаевым тепло распрощались с бойцами. [25]

Переночевали на Киевском вокзале, а утром, проехав немного трамваем, пошли пешком к Днепру. Николаеву о трудом давался каждый шаг. Передвигался он с помощью большой суковатой палки. Приходилось часто устраивать передышки. Остановились на мосту через Днепр, вдыхая свежий запах воды и подставляя разгоряченные лица под струи влажного ветра.

Насмотревшись на широкое приволье зеленых островов, на утопающее в дымке левобережье, двинулись дальше. Вдруг возле нас остановилась грузовая машина.

– Эй, Ефремов, Николаев! Давайте сюда! – кричали знакомые голоса.

– Ба! Да это же Корочкин со своим экипажем! – обрадованно воскликнул мой штурман.

Удобно устроились в кузове на душистом сене. Долго длились взаимные расспросы. А когда улеглось возбуждение, вызванное столь необычной встречей, принялись анализировать последние события.

– Вас атаковали те же истребители, что сожгли и наш самолет, – высказал предположение Корочкин. – Немцы следят за пролетом бомбардировщиков через линию фронта и обратно. И нападают преимущественно, когда бомбардировщики возвращаются с задания. До тех пор пока мы летаем без прикрытия истребителей, стрелкам-радистам нужно вообще запретить расходовать боеприпасы по наземным целям! – безапелляционно заявил он. – А еще – нам необходимы собранность, дисциплина, внимание экипажей на всем маршруте. Вот когда посадишь самолет, зарулишь на стоянку, ступишь на родную землю – только тогда ты уже не в бою... Послушайте, а где ваш радист? С кем вы летали?

– С нами летел Сирота, – ответил Николаев. – Мы покинули самолет над лесом, стрелок тоже приземлился благополучно, я в этом уверен. Его, видимо, подвела ориентировка...

– Ну это вы, товарищ командир, напрасно так думаете, – басом заговорил стрелок-радист из экипажа Корочкина, широкоплечий сержант Егоров. – Многие радисты ориентируются не хуже летчиков. Даже ночью по звездам.

– Особенно когда возвращаются с гулянки, – подмигнул Корочкин.

– Я не хотел вас обидеть, товарищ сержант, или в чем-либо усомниться, – улыбнулся Николаев.

После этих слов Егоров приободрился и стал внимательно [26] всматриваться в домики и сады показавшегося впереди селения.

– А ведь это наша деревня! Узнаю на расстоянии! – весело крикнул он.

– Молодец, сержант! Вот это ориентировка! – похвалил Егорова мой штурман, тоже обрадовавшийся приближавшимся хатам.

Да, мы подъезжали к своему аэродрому. А в это время стрелок-радист сержант Сирота, о котором шла речь выше, спал на опушке леса близ станции Ирпень.

...Израсходовав в бою патроны, задыхаясь от дыма, сержант успел покинуть самолет, который через несколько минут упал на кроны деревьев.

Изодранный парашют запутался стропами в ветвях. Сирота по стволу спустился на землю. И тут увидел, что кобура расстегнута, а пистолет исчез. Повернувшись спиной к солнцу, он двинулся через заросли. Пройдя сотню шагов, заметил на земле тускло поблескивавший предмет. «Неужели?!» – мелькнула радостная догадка. Бросился к предмету и увидел свой слегка припорошенный песком ТТ. Еще раз оглядевшись, сержант зашагал дальше, стараясь, чтобы солнце все время светило в спину. И это была ошибка. Он надеялся выйти на восток, к своим, а вместо этого оказался у позиций, занятых врагом.

Дождавшись ночи, стрелок-радист выбрался из укрытия и понял, что находится в расположении немецкой танковой части. Крепко зажав в руке пистолет, он хотел повернуть назад, чтобы скорее удалиться от опасного места. Но позади неожиданно раздалось: «Вер ист да?» Обернулся на голос и оказался нос к носу с фашистом. Раздумывать было некогда. Сирота изо всех сил ударил его пистолетом по голове. Немец рухнул ничком, а сержант повесил на грудь немецкий автомат, прикрепил к поясу длинный тесак в ножнах, забрал полевую сумку с документами и, уже не испытывая страха, отправился в путь.

Дорога к своим оказалась для Сироты нелегкой: все-таки подвела ориентировка. Только к концу третьего дня измученный сержант добрался до опушки леса в районе станции Ирпень. Убедившись, что вышел к своим, он бросил на землю полевую сумку, растянулся рядом и мгновенно заснул. Здесь его обнаружили проходившие мимо ополченцы и доставили в комендатуру.

Возвратившись в часть, Алексей Сирота до конца войны много раз летал и в моем экипаже, и в экипажах других летчиков. [27]

Будем летать и ночью!

Мы с Корочкиным рассказали командиру и комиссару о своих неудачах и злоключениях в последнем полете.

– По-моему, самое время переходить уже сейчас на ночную работу, – сделал вывод комиссар. – Это позволит сохранить кадры полка и машины. Кроме того, будем систематически изматывать врага. А коли потребуется, станем действовать и днем. Чего бы это ни стоило.

– Наземные войска, – начал, хмурясь, Рассказов, – днем нуждаются в авиационной поддержке гораздо больше, чем ночью. Поэтому летать днем придется обязательно, и без истребителей, и в их сопровождении... А вот какую тактику избрать во время дневных полетов, надо еще подумать. Давайте, молодежь, высказывайте свои соображения, – посмотрел комэск на Корочкина, Барышникова и на меня.

– Я думаю, – поднялся Корочкин, – что при отсутствии истребителей прикрытия самое правильное действовать только по ближним целям в тактической зоне противника. Тогда нас будет поддерживать зенитная артиллерия, а в случае воздушного боя легко отойти на свою территорию. Зато ночью можно ходить на любые расстояния. Даже на полный радиус нашего самолета.

– Хорошо, это мы учтем при докладе командованию. Кто еще хочет что-либо предложить или добавить? – спросил Рассказов.

Взяв слово, я напомнил некоторые рекомендации и указания из боевого устава авиации. Эти прописные истины известны каждому командиру, но в спешке подготовки к боевому вылету о них порой забывают. Забывают, скажем, о внезапности удара по цели, о возможностях маневра наших самолетов не только в районе цели, но и на маршруте, о рациональном использовании стрелкового оружия и методов бомбометания... А как мы используем облачность, малые высоты, раннее утреннее время или вечерние сумерки? Я обратился к примеру нашего последнего вылета. День был ясный, видимость на пятьдесят километров. Звено шло на высоте пятьсот метров. По нас стреляли все фашисты, кому было не лень. Не дойдя до цели, самолеты звена уже получили пробоины, а немецкие посты наблюдения тем временем сообщили своим истребителям о нашем пролете. Те, конечно, ждали нас, наверняка зная, что возвращаться мы будем по старому маршруту, на той же высоте. [28] Они хорошо изучили нашу тактику – уж больно она проста.

– Ну а что бы ты сделал, когда все видно как на ладони? – спросил Барышников.

– Если подумать, многое можно сделать. Например, отбомбившись, перейти на бреющий полет, чтобы избежать встречи с истребителями. Выполнив задание, можно возвращаться домой по другому маршруту.

Вскочил энергичный, подтянутый капитан Хардин.

– У нас много шаблона, и в этом виноваты командиры! – запальчиво произнес он. – Сами так действуем и подчиненных не учим логичным, целеустремленным действиям. Не учим тому, чтобы не только поразить цель, но и остаться невредимыми.

– Постой! Откуда ты взял, что мы не учим летчиков? – уставился на Хардина Козявин. – Разве они плохо выполняют задания?

– Смелости и отваги у наших летчиков хоть отбавляй. Но этого мало, – не успокаивался Хардин. – Нужно совершенствовать мастерство, серьезно готовиться к вылетам...

– Верно, – подытожил Рассказов. – Двух мнений тут быть не может. А теперь, стратеги, давайте решать конкретную задачу. Получен приказ нанести удар по аэродрому вблизи Житомира. Враг сосредоточил там большое количество тяжелой бомбардировочной авиации. Будем действовать группами в составе эскадрильи. Вылетим на рассвете. До линии фронта идем с набором высоты – за это время успеем достичь шести-семи тысяч метров. От линии фронта – с пологим снижением, на увеличенной скорости следуем прямо на цель. После бомбометания разворот вправо на Малин, со снижением – и на свой аэродром. Вопросы есть?

Вопросов не было.

* * *

Я получил очередную весточку из дому. На сей раз адрес был написан не отцом, а Надей. Отошел в сторонку, чтобы собраться с мыслями: это было первое письмо жены со времени разлуки.

Письмо было короткое, но каждая его строчка о многом говорила мне. Захотелось уединиться, мысленно встретиться с прошлым, совсем недавним и таким дорогим...

Как-то глубокой осенью тридцать девятого года меня откомандировали в Киев, чтобы подменить Колю Хозина, который участвовал в экспериментах по выброске парашютного десанта с боевых самолетов. [29]

В Фастове была пересадка. За билетами образовалась довольно большая очередь. В самом ее конце стояла тоненькая девушка.

Подойдя к очереди, я остановился в нерешительности.

– Товарищ летчик, подходите, берите билет. Пожалуйста, – послышались голоса.

Купив два билета, я подошел к девушке.

– Вам ведь до Киева? Я взял билет и для вас.

Лил холодный дождь. Мы зашли в зал ожидания. Здесь было тепло, шумно и тесновато. Я предложил заглянуть в буфет выпить горячего чая.

До Киева мы ехали вместе. Время за разговорами пролетело незаметно. Прощаясь, девушка, которую звали Надей, дала мне телефон городской больницы, где работала медицинской сестрой.

Как-то вечером, шлепая по мокрому тротуару, я снова увидел в толпе знакомое лицо. Надя Панчук шла с подругой. Я окликнул их и предложил зайти в кино, посмотреть комедию «Волга-Волга». Предложение было принято. После кино проводил Надю до дома.

– Здесь я живу у дальнего родственника, – сказала она и добавила: – А родители в деревне, недалеко от Володарки. Заходите, Василий. Мне будет приятно...

Так завязалось наше знакомство.

Вскоре мы поженились и стали жить вместе.

Затем наш полк перебазировался в лагеря – осваивалась материальная часть новых самолетов. Мы упорно учились летать в сложных метеорологических условиях не только днем, но и ночью... Все реже появлялись летчики в городке.

Потом – война. Надя уехала к моим родителям в Сталинград. И вот у меня в руках ее долгожданное письмецо...

В три часа дежурный поднял летный состав, участвовавший в боевом вылете.

На аэродроме мы получили задание командира эскадрильи и разошлись по самолетам. Когда над горизонтом появился красный диск солнца, эскадрилья на большой высоте уже пересекала линию фронта.

Утро было ясное, видимость на десятки километров. Немецкие зенитчики не замедлили сделать несколько залпов из крупнокалиберных орудий, располагавшихся в районе Фастова. Но черные шапки разрывов легли слева и сзади. Эскадрилья с пологим снижением шла к Житомиру, скорость ее полета, постепенно нарастая, приближалась к пятистам километрам в час. «На такой скорости можно уходить [30] даже от преследования истребителей», – подумал я, оглядываясь по сторонам.

Передо мной открывалась неоглядная даль полей, лесов, деревень и сел, озер и речушек. Все это было знакомо и дорого сердцу. Но сейчас здесь хозяйничал враг. Вот далеко слева, в излучине реки Рось, наш старый аэродром. Там тоже фашисты. И везде, куда ни глянь, на лежавшей под нами обширной территории бесчинствовали оккупанты.

Оглянувшись назад, я увидел одиноко летящий самолет. «Вот еще наказание, – подумал с раздражением. – Это Ермаков опять отошел в сторону, когда мы попали под огонь артиллерии над Фастовом, и теперь не может пристроиться».

В утренней дымке прямо по курсу показался город. Он быстро приближался, вырастая на глазах. Ведущий начал отклоняться на несколько градусов к югу, чтобы обойти город, и все самолеты четко повторили маневр, следуя в плотном строю. Ведомый Ермаков уже догнал эскадрилью и теперь устойчиво держался справа от моего самолета.

«Гостей» не ждали на земле так рано. Немецкая зенитная артиллерия молчала. Через одну-две минуты на всех самолетах одновременно открылись створки бомболюков. На аэродроме к небу поднялись столбы черного дыма и пыли. Один за другим вспыхивали на стоянках самолеты. Их тут же окутывал дым, сквозь который пробивались широкие языки багрового пламени. На границе аэродрома взметнулся огненный смерч, круша и сметая все вокруг. Так обычно взрывались склады боеприпасов. Только после этого немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Они так нервничали и спешили, что снаряды рвались далеко в стороне, не задевая наших самолетов.

«Удар нанесли точно. Теперь бы избежать встречи с истребителями» – так думал, наверное, каждый из нас. И вдруг в наушниках моего шлема послышался голос радиста Трифонова:

– Командир, вижу сзади четырех истребителей. Похожи на «мессеров».

– Укажи другим экипажам, где эти самолеты, и проверь пулемет, – быстро ответил я, продолжая внимательно наблюдать за ведущим, который вел девятку все ниже и ниже к земле, чтобы на малой высоте лишить гитлеровцев свободы маневра.

Когда мы пересекли линию фронта, наша зенитная артиллерия разогнала массированным огнем фашистские истребители, а несколько из них запылали и врезались в землю. [31]

– Как дела, штурман? Что ты там натворил в стане врага? – спросил я, когда группа шла уже над своей территорией.

– На первый взгляд, сожгли с десяток самолетов... густо они там стояли... А еще подорвали склад боеприпасов.

На аэродроме после нашего приземления засновали машины, подвозя бомбы, патроны, горючее. Техники суетились у самолетов, приводя их в боевую готовность. Летчики, разбившись на небольшие группы, отдыхали, покуривали, вели оживленный разговор. Чувствовалось, что настроены люди весьма бодро. Мы действительно были довольны результатами полета.

– Ты что это плелся в хвосте от Фастова до цели? – спросил я у Ермакова.

– Да, понимаешь, сильно подболтнуло... самолет заскользил вправо. Пока очухался, вы уже, черти, вон где. Насилу догнал. Я знаю, ты хочешь сказать, что отставший самолет становится легкой добычей истребителей...

– Вот именно! И следи, чтобы такое не повторилось...

За завтраком наши официантки Галя и Тоня с особым усердием и радушием обслуживали прилетевших с задания летчиков.

* * *

11 июля передовые части 1-й танковой группы противника достигли реки Ирпень и предприняли попытку захватить Киев с ходу. Эта попытка была сорвана. Однако войска Юго-Западного фронта оказались расчлененными на отдельные группировки. Наша 5-я армия, находившаяся на правом крыле фронта северо-западнее Киева, около полутора месяцев вела бои на позициях Коростенского УРа. Своими действиями она сковала до десяти немецко-фашистских дивизий, что существенно облегчило положение советских войск, оборонявших город. А сама армия в третьей декаде августа по указанию Ставки ВГК отошла на новый рубеж обороны – севернее Киева...