Текст книги "Эскадрильи летят за горизонт"

Автор книги: Василий Ефремов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Дня через два последовал приказ: снова произвести визуальную разведку с бреющего полета, обратив особое внимание на важные узлы в обороне врага. И этот полет Борис Сиволдаев провел отлично, за что получил благодарность командующего армией.

Аэродромы были все еще непригодны для интенсивной работы. Изредка вылетали на разведку отдельные экипажи. [132]

Я побывал над Керчью, Севастополем, Симферополем, Джанкоем. На всем Крымском полуострове царила тишина. Противовоздушная оборона немцев молчала, не желая себя выдавать. Только над Симферопольским аэродромом два прожектора пытались поймать наш самолет.

Готовя материальную часть к предстоящим боям, мы испытывали машины на различных режимах, вели бомбежку на полигоне по ограниченным целям боевыми бомбами. Облетывая самолет, командир полка Горшунов попробовал, как он пикирует. Мы наблюдали с земли. «Бостон» устойчиво шел к земле под углом шестьдесят – семьдесят градусов. Зрелище было очень впечатляющее. Если бы приспособить «Бостон» к таким действиям, из него получился бы неплохой пикировщик.

На следующий день, облетывая «пирата» – самолет с шестью огневыми точками в носовой части, – я выбрал у берега озера Молочное небольшое болотце, метров пять на пять, и начал пикировать. Когда до болотца оставалось двести метров, я нажал спуск. Все шесть крупнокалиберных пулеметов окутались пламенем – стремительные трассы пуль перекрыли цель. Там словно вскипела вода. Отдача была так сильна, что показалось, будто машина на мгновение остановилась в воздухе.

Сделав три захода, я произвел посадку, и мы пошли посмотреть результаты стрельбы. Берег был изрыт канавками, уже залитыми водой.

Через два дня, утром, четыре экипажа из моей эскадрильи перелетели к соседям. Каждую ночь мы патрулировали одиночными самолетами. Временами в воздух поступали донесения с земли о приближении к зоне противника. К нашему разочарованию, ни одной встречи с немецкими самолетами не произошло. Они обходили нас стороной.

Наземные войска готовились к наступлению. Бомбардировщики понесли свой груз к узлам сопротивления фашистов за Сивашем, к железнодорожным станциям в передовым аэродромам истребителей. Противовоздушная оборона врага обрушила на нас зенитный огонь и удары ночных истребителей.

Однажды нам приказали наносить удары по станции одиночными самолетами с интервалами в полминуты. При этом предусматривалось, что зенитные средства противника будет отвлекать на себя первый вылетевший экипаж, который сделает несколько заходов на цель на небольшой высоте, сбрасывая по одной-две бомбы и обстреливая вражеские зенитные точки из пулеметов. Летный состав принял [133] эту идею, но отвлекать на себя таким образом немецкие зенитки охотников сразу не нашлось.

Первым вызвался полететь на это задание ветеран полка Игорь Сидоркин...

Возвращаясь с разведки южных берегов Крыма, я проходил недалеко от станции Джанкой. Там вдруг началась такая иллюминация, какую редко можно было увидеть. Один за другим зажглись шесть прожекторов, нащупывая самолет. На всех высотах начали рваться зенитные снаряды. К небу потянулись трассы пулеметов и скорострельных пушек, гирляндами повисли светящие авиабомбы. На станции возникли огромные столбы пламени – там рвались наши бомбы. Земля и небо кипели в огне.

Посадив самолет, я зарулил на стоянку. Пока разговаривал с техником, рядом поставил свою машину Сидоркин, вернувшийся с задания. Он вылез из кабины мокрый от пота, бледный, но бодрый.

– Здорово получилось! – сказал он, закуривая. – Прожекторы бьют прямо в глаза, вокруг лопаются снаряды, самолет дрожит, по обшивке, как град, стучат осколки, мимо кабины проносятся трассы. Если говорить откровенно, живы мы остались по чистой случайности.

В машине Сидоркина насчитали около пятидесяти пробоин, и от такого метода полк впоследствии отказался.

В течение трех дней мы большими группами и эскадрильями бомбили узлы сопротивления врага на джанкойском направлении и под Перекопом. 11 апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта освободили город Джанкой, 13 апреля – Симферополь. А 20 апреля мы перелетели в Крым, и все наши маршруты отныне сходились на севастопольском направлении. Днем в воздух поднимались эскадрильи, ночью – одиночные самолеты.

Советские войска уже охватили Севастополь плотной полудугой. По всей линии фронта дымилась земля, а в небе то и дело возникали короткие воздушные бои. Вражеские истребители подстерегали отставших бомбардировщиков, но наши «яки» сразу навязывали им бой, и фашистским летчикам не оставалось ничего иного, как немедленно удаляться...

Противник встретил нашу группу плотным заградительным огнем зенитной артиллерии. Я увидел, как снаряды первого залпа легли перед самолетами ведущей эскадрильи. Их люки одновременно открылись, и вниз пошли тяжелые бомбы. В это время второй залп немецкой зенитной артиллерии точно пришелся по ведущей группе, один самолет взорвался и стал падать, превратившись в огненный клубок. [134]

«Следующий залп придется по моей эскадрилье, – пронеслось в мозгу. – Надо легким отворотом сместиться вправо». Мое движение повторяют все машины эскадрильи. Следующий шквал зенитного огня обрушивается на то место, где мы только что были. Разрывы нас не достают. Мысленно хвалю себя за своевременный маневр, а ведомых, которые соскользнули вместе со мной с дороги смерти, – за сообразительность.

На аэродроме мы все погоревали о гибели экипажа лейтенанта Гребенщикова. Кто-то из группы видел, как среди обломков падающего самолета далеко внизу раскрылся купол парашюта. Но больше мы ничего не знали.

Во время подготовки самолетов к повторному вылету прибыл командир дивизии Чучев. От имени командования он поблагодарил нас за успешные боевые действия и сообщил, что Сапун-гора очищена от гитлеровцев советскими войсками.

Летный состав, воодушевленный благодарностью комдива и известием об успешных боевых действиях наших войск, рвался в бой, полный решимости оказать самую действенную помощь сражающимся.

На фронте нас ждут, и мы, не медля, по готовности, ложимся курсом на Севастополь. На маршруте к нам пристраивается восьмерка истребителей сопровождения на «кобрах». Они занимают соответствующий боевой порядок. Один из летчиков-истребителей показывает мне рукой вправо, в сторону Качи. Там клубятся на большой площади стремительные смерчи огня, дыма и пыли. Это «катюши» обрабатывали северные подступы к Севастополю.

Чем ближе наша группа продвигается к югу, тем плотнее становится под нами облачность, закрывающая землю.

Вдруг я заметил, как ведущий Горшунов резко перевел свою девятку на снижение и ушел в открывшееся перед ним «окно». Естественно, я не мог с группой нырнуть за ведущим, и моя эскадрилья оказалась над сплошной облачностью. Решаю немедленно пробиться вниз. Покачав крыльями и подав знак «Разомкнись», увеличиваю скорость, начинаю снижаться. Самолет выскакивает из облаков над морем. Высота двести метров, море затянуто дымкой, видимость плохая. А из облаков одна за другой вываливаются машины и пристраиваются к нам. Девять бомбардировщиков и четыре «кобры» занимают места в строю.

Разворачиваю на Севастополь. Ведущей девятки нигде не видно. Мы, очевидно, опоздаем с бомбометанием. [135]

Над Севастополем ясно. Набираю высоту и, чтобы сократить время, иду прямо на цель. Уже две тысячи метров. Враг открывает сильный огонь. Но мы на это не обращаем внимания.

– Вижу линию фронта. Дым от бомб первой эскадрильи, – докладывает штурман.

Сбросив бомбы, выходим из-под огня зенитной артиллерии, ложимся на обратный курс. Под нами опять сплошная облачность.

Истребители крутятся возле нас, подлетают вплотную, пилоты показывают большой палец. Все, мол, отлично.

Мы тоже довольны и ударом, и близостью истребителей. Под нами их аэродром. Показываю ведущему группы сопровождения: «Пробивайтесь вниз! До свидания». Он, покачивая крыльями, выскакивает вперед, делает бочку и, пикируя, исчезает в облаках. За ним ныряют ведомые. Спасибо, друзья!..

5 мая 1944 года полк дважды летал на боевые задания. В первом полете участвовали 18 экипажей, летевших в колонне из двух девяток. Ведущим общей группы был экипаж командира полка З. П. Горшунова, вторую девятку вел автор этих строк. Мы нанесли общий бомбовый удар по плавсредствам противника в бухте южнее Севастополя и подожгли нефтеналивное судно с горючим. Пожар разгорелся такой, что был виден на десятки километров.

В тот же день, но уже после полудня, наш полк совершил еще один вылет опять в составе 18 экипажей, которые снова возглавлял экипаж подполковника З. П. Горшунова. На этот раз мою эскадрилью вел замполит полка А. А. Козявин. Предстояло нанести бомбовый удар по гитлеровцам юго-восточнее населенного пункта Мекензиевы Горы. Однако метеорологические условия сложились так неудачно, что группа была вынуждена возвратиться с маршрута на свой аэродром, не нанеся бомбового удара по заданной цели.

По приказу штаба дивизии все 18 самолетов произвели посадку с полной бомбовой нагрузкой. Посадка прошла спокойно, без каких-либо происшествий, что свидетельствовало о высокой боевой выучке экипажей...

* * *

В общежитии у нас приятно запахло одеколоном, душистым мылом, чистым бельем. Все курили теперь только папиросы, и душистый дымок тоже создавал домашний уют – это рабочие Симферопольской папиросной фабрики прислали [136] в подарок огромную, красиво оформленную коробку папирос с надписью: «Освободителям Крыма».

Гитлеровцы, прижатые к морю у Севастополя и на Херсонесском мысу, продолжали сопротивляться с отчаянием обреченных. Они бросали на Крым авиацию дальнего действия, подвергая бомбовым ударам Геническ, Джанкой, Симферополь. Но дни и часы блокированных под Севастополем немецко-фашистских войск были сочтены. Понимая это, их командование пыталось вывозить самолетами и кораблями высших военачальников, а также штабы. А наши истребители сбивали фашистские самолеты, бомбардировщики топили корабли и подводные лодки. Тяжелые транспортные машины Ю-52 и большинство вражеских кораблей бесславно заканчивали свое существование на дне Черного моря...

9 мая 1944 года Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта, а также кораблям Черноморского флота, освободившим Севастополь. С врагом на юге покончено, и нашей радости не было границ. Мы обнимались, пели, вспоминали тех, кому не суждено было увидеть весну 1944 года, ставшую предвестником нашей близкой победы.

В тот же день, после полудня, от нас вызвали два самолета для действий по немецким кораблям.

Вылетели Бочин и Китаев. Не найдя кораблей, они отбомбились по Херсонесскому аэродрому. Штурм последнего укрепления фашистов на Херсонесе затягивался. Бомбовый удар по обороне их войск было приказано нанести еще двумя девятками. Вести группу поручили мне. Задача была сложной: впервые за время войны ночной удар наносился в плотном строю.

Летчиков для этого полета отобрали с особой тщательностью. Это были экипажи Склярова, Панченко, Китаева, Сидоркина, Бочина, Хомченко... Вторую эскадрилью возглавил заместитель командира полка майор Иванов, с ним был штурман капитан Ильяшенко и начальник связи полка, уже лейтенант, Лазуренко. В моем экипаже кроме штурмана а радиста находился полковник – преподаватель тактики Военно-воздушной академии, стажировавшийся в нашей части. Стажеры из академии охотно летали на задания днем и ночью и проявляли себя храбрыми воинами.

Вылет и сбор группы в вечерних сумерках прошли хорошо. Машины быстро занимали свои места, ориентируясь по строевым огням, которые светились на каждом самолете сверху, образуя букву «Т». Через десять минут мы легли курсом на юг, к побережью Черного моря. Наступила полная [137] темнота. Впереди, далеко в просторах скрытого от глаз моря, вспыхивали молнии.

На приборной доске мигнул огонек – разворот вправо когда неожиданно послышался голос Трифонова.

– Командир, получил радиограмму: «Возвращайтесь. Боевые действия окончились».

– Запроси, кто передал, и потребуй пароль.

«Очевидно, наши прорвались к морю и разгромили фашистов и в Херсонесе», – подумал я.

И опять голос радиста:

– Непрерывно повторяют: «Возвращайтесь!» Ни пароля, ни места не дают.

Переговорив со штурманом Усачевым, решаем идти на цель. На подходе к Херсонесскому мысу мы увидели, что там идет бой. Трассы пулеметного огня метались, рассекая ночь, вспыхивали разрывы снарядов и мин. К небу взлетали разноцветные ракеты, дым застилал поле боя. Сбросили восемнадцать тонн бомб на позиции гитлеровцев и на аэродром. Там возникли огромные очаги пожаров.

Включаю бортовые огни и доворачиваю на Севастополь. Все 18 самолетов освещаются сигнальными огнями, и наша колонна проходит почти торжественным парадным строем над городом морской славы России.

На своем аэродроме узнаю: ни одна из наших радиостанций не передавала приказа о возвращении группы.

Наши войска разгромили херсонесскую группировку врага и вышли к побережью Черного моря по всей линии фронта. Во всех городах, поселках и селах Крыма состоялись митинги, торжественные собрания, встречи трудящихся с воинами Красной Армии. Рабочие и крестьяне заверяли нас, что без промедления приступят к восстановлению разрушенного хозяйства и в кратчайшие сроки добьются довоенного уровня производства, что всеми силами и средствами будут помогать фронту до полной победы над ненавистным врагом...

За время Крымской операции наш 10-й гвардейский Киевский бомбардировочный полк получил четыре благодарности Верховного Главнокомандующего, а за освобождение Севастополя был награжден орденом Красного Знамени. По этому случаю командование устроило полковой праздник, на который были приглашены местные партийные и советские руководители, рабочие, колхозники, учителя, пионеры. Прибыли и наши верные друзья – истребители.

Под открытым небом на просторной зеленой поляне собрались однополчане и гости. На высоких шестах трепетали [138] флаги родов войск. На большом столе, покрытом красной бархатной скатертью, сверкали в коробочках ордена и медали. Было солнечно, торжественно, радостно.

Вдруг со стороны Керчи появился странный самолет, похожий на стрекозу. Мы с любопытством глядели на этого нежданного гостя. А он, сделав небольшой круг, приземлился на нашей площадке. На самолете прибыли прославленные летчики-истребители – дважды Герой Советского Союза майор Алелюхин и Герой Советского Союза майор Лавриненков. Полк встретил их бурными аплодисментами.

Началось вручение наград. Ветераны полка Сидоркин, Скляров, Панченко, Чудненко, Бочин, Трифонов, Усачев, Ильяшенко, Лазуренко, Вишневский, а также многие молодые авиаторы, отличившиеся в боях, были награждены орденами и медалями...

После короткого отдыха наш полк занялся подготовкой к дальнему перелету.

Однажды, выбрав свободное время, мы небольшой группой поехали посмотреть легендарный Севастополь. Проезжая по улицам разрушенного города, увидели госпиталь и решили навестить раненых, хотя и незнакомых бойцов.

К нашей огромной радости, узнали, что летчик Алексей Алексеевич Гребенщиков, сбитый над Сапун-горой, находится здесь на излечении. Мы навестили Алексея Алексеевича. Сильно обгоревший, он почти не мог говорить, но врачи заверили нас, что дело пошло на поправку. Из скупых слов раненого мы поняли, что пережил наш товарищ. После падения с парашютом Гребенщикова в бессознательном состоянии подобрали немецкие солдаты и доставили в свой госпиталь. Раненым и обожженным летчиком заинтересовалась гитлеровская разведка. Однако через несколько дней он бесследно исчез из палаты: Гребенщикова, как и многих других, вызволили из беды мужественные партизаны и подпольщики.

Побывали мы и на Херсонесском мысу. Здесь было пустынно и тихо. Все изрыто воронками, траншеями, земляными укреплениями. Почти у самой оконечности мыса находилась площадка аэродрома, заваленная выведенными из строя самолетами. В бухте дымил разбитый пассажирский пароход, на котором пытались спастись бегством фашистские офицеры.

Впереди слева и справа открывались просторы Черного моря. Здесь шел смертный бой, и мы внесли в него свой вклад. На обратном пути, уже к вечеру, остановились на окраине Симферополя, чтобы подкрепиться. Невдалеке находился [139] лагерь немецких военнопленных. Их было много, и каждый занимался своим делом. Не требовалось никаких пояснений, чтобы понять – пленные довольны, что остались живы.

Мимо нас прошла цепочка человек в двадцать. Их сопровождали два советских солдата. В руках пленных были ведра, чайники, фляги. Наверное, шли к источнику за водой. Поравнявшись с нами, маленький немецкий солдат в очках, шедший последним, обратился к конвоиру. Тот махнул рукой. Солдат подбежал к нам и, показывая на небольшой блестящий чайник, сказал: «Клеб». У нас оставалось немного хлеба, и кто-то протянул его пленному. Он положил чайник около нас и бросился бежать, догоняя своих.

– Возьми чайник! – закричали ребята. Но немец не остановился.

Перебрасываясь репликами, мы стали рассматривать чайник.

– Василий Сергеевич, посмотри, что на внутренней стороне дужки написано!

– «Ефр. Серг. Иван.», – удивленно прочитал Бочин.

– Не может быть! – вырвалось у меня. – Это же мой отец.

Все обступили нас, разглядывая слова, нацарапанные острым предметом.

Я, конечно, не мог с достоверностью сказать, что надпись сделал отец, но совпадали точно фамилия, имя, отчество.

Историю с чайником мы рассказали коменданту, и немец в очках вскоре стоял передо мной и испуганно оглядывался по сторонам.

На ломаном русском языке он пояснил, что есть на Украине речка Рось, а возле нее село Володарка. Там, у дороги, и повстречал старичка с чайником. Немец дал ему хлеба и соли, а тот в благодарность протянул чайник.

Нам было интересно послушать пленного. Его часть, как сказалось, нередко располагалась в тех населенных пунктах, которые бомбили летчики нашего полка.

Крепко пострадала дивизия, в которой служил пленный, в результате бомбежек под Бродами, западнее Житомира и в районе Фастова. Несколько раз она пополнялась людьми и техникой. А из боев под Киевом вышла такой ослабленной, что ее отвели в тыл на переформирование. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, наш случайный знакомый пристроился в комендатуре Володарки, где и пробыл до августа сорок третьего года. [140]

– А потом меня отправили в Крым, – грустно произнес он.

На Херсонесе в штаб, при котором служил пленный, попала авиационная бомба и разрушила его дотла. Уцелевшее начальство вывезли на самолете, а ему эвакуироваться не удалось. Пассажирское судно, стоявшее в бухте, сгорело в результате бомбежки. Спасаясь от бомб, солдат забился в какую-то щель на берегу, из которой его вытащили наши бойцы.

История пленного немца показалась мне довольно правдивой. Я раздобыл еще полбуханки хлеба и отдал ему. А чайник оставил себе и не расставался о ним до конца войны...

Покачиваясь в полудреме в кузове машины, я думал о невероятном стечении обстоятельств. И надо же быть такому! Вражеский пленный принес мне весть об отце. Он находится в районе Володарки. Там живут родители жены. Выходит, в Володарке живет и жена с дочерью.

На земле Белоруссии

Утром 27 мая наш 10-й гвардейский Киевский Краснознаменный полк прощался с полевым аэродромом «Молодая гвардия». В первой шеренге стояли летчики – ветераны полка Панченко, Бочин, Сидоркин, Китаев, Цегельный, Каратеев, Горелов, Сиволдаев, Лебедев, Калашников, Хомченко, Фефелов, Козляев, Бовтручук, Усачев, Немцов... За ними – штурманы, затем стрелки-радисты, техники самолетов, механики, мотористы и работники спецслужб, на правом фланге – группа управления. Подремонтированные, залатанные, подкрашенные машины, выстроенные в линейку, выглядели внушительно, по-боевому, под стать людям. Все были готовы снова идти в бой и нести свою трудную службу до полной победы.

Шла торжественная перекличка. Минутой молчания почтили память погибших товарищей, а затем разошлись по самолетам.

Во второй половине мая некоторые части из состава 8-й воздушной армии, в том числе и наш полк, передислоцировались на север. Красная Армия готовилась к решительным боям за полное изгнание с советской земли немецко-фашистских захватчиков.

На маршруте мы встретились с облачностью и весенним дождем, но, несмотря на это, местность легко просматривалась [141] с высоты, видимость была отличная. Широко расстилались зеленеющие посевы, проплывали городки, поселки, озера, во все стороны разбегались дороги, белели дымки паровозов. Вдалеке блеснули воды Сиваша. Под нами были окопы, траншеи, земля, изрытая бомбами и снарядами, перепоясанная колючей проволокой, изрезанная рвами и надолбами.

Промежуточную остановку сделали на окраине большого города. Здесь оказался просторный аэродром, уже приведенный в порядок. О войне напоминали только изредка раздававшиеся тяжелые взрывы. Это в глухих оврагах подрывали свезенные туда немецкие бомбы, снаряды и мины...

Первым нашим аэродромом в Белоруссии стало в начале июня поле близ Шаталово. За годы оккупации противник создал на территории Белоруссии мощную оборонительную систему, насыщенную огневыми средствами, приспособленными к местности. Здесь оборонялось около миллиона гитлеровцев, оснащенных самой различной боевой техникой огромной сложности. Святая задача освобождения Белоруссии требовала от советских воинов большого напряжения духовных и физических сил.

3-й Белорусский фронт, которым командовал генерал-полковник И. Д. Черняховский, поддерживала наша, теперь уже 1-я воздушная армия, возглавляемая генерал-лейтенантом авиации Т. Т. Хрюкиным.

В период подготовки к наступлению на совещании командиров корпусов, дивизий и начальников политотделов соединений 1-й воздушной армии выступил представитель Ставки – Маршал Советского Союза А. М. Василевский. «Задача авиации, – сказал он, – сделать все, чтобы успешно помочь нашей пехоте прорвать оборонительный рубеж противника, изолировать поле боя от вражеских истребителей и бомбардировщиков, надежно прикрыть наземные войска, особенно подвижные... Удары с воздуха должны быть эффективными, действия... – дерзкими, направленными на то, чтобы искать и уничтожать врага»{2}.

Еще до начала операций наземных войск мы действовали по железным дорогам, аэродромам, укрепленным узлам обороны и по артиллерии, а также вели разведку на большую глубину. Особенно сильному бомбовому удару подвергся 21 и 22 июня укрепленный район и железнодорожная станция Богушевск. Когда в ночь на 22-е я со своим экипажем подходил к Богушевску, окрестности его были охвачены огнем. [142] На железнодорожную станцию и укрепленный район сыпались бомбы, круша подвижные составы, склады, подъездные пути. В лучах прожекторов то и дело появлялись бомбардировщики, и вокруг них мгновенно возникали багровые вспышки разрывов.

Мы тоже прошли по этой огненной тропе, точно сбросив бомбы на важные объекты. Полк работал с полным напряжением. К утру противник был так основательно засыпан бомбами и исхлестан смертельным ливнем пулеметного огня, что при нашем появлении почти не стрелял. И все же за ночь боевых действий мы недосчитались двух экипажей. Об одном уже знали – он сел на вынужденную с подбитым мотором, о другом никаких сведений пока не имели. Многие самолеты в ту ночь получили значительные повреждения. Но летчики были настроены по-боевому, все буквально рвались в бой, зная, что час расплаты с врагом был близок.

В ночь на 23 июня, а также днем мы работали в интересах наземных войск, перешедших в наступление. Командование и представитель Ставки высоко оценивали действия авиации 1-й воздушной армии, которая участвовала в прорыве вражеской обороны.

26 июня Москва салютовала освободителям Витебска, а через три дня – Бобруйска. Настроение у летчиков было приподнятым, бодрым. В те дни я и написал письмо в райвоенкомат Володарского района Киевской области с просьбой сообщить, проживает ли в настоящее время там моя семья. Тревога за близких ни на минуту не покидала меня.

Советские наземные войска начали штурм укрепленных позиций противника на подступах к Орше. Авиация громила передний край обороны фашистов, подвергала бомбардировке аэродромы Минска, Болбасово, Борисова. В конце июня немецко-фашистские захватчики были выбиты из Орши, а мы вскоре перелетели на один из аэродромов, которые бомбили всего три дня назад. И наконец 3 июля алые стяги взвились над столицей Белоруссии – Минском. Нам же снова пришлось догонять ушедшие вперед советские части и соединения. На сей раз мы приземлились юго-восточнее Минска.

На всех аэродромах, которые мы осваивали вслед за наземными войсками, на стоянках и в поле осталось много обгоревших и исправных самолетов. Нужные нам площадки и взлетные полосы занимали тракторы, прицепы, цистерны, груды бомб, мин, снарядов и различные пиротехнические средства. В коридорах нижних этажей служебных и жилых [143] зданий тоже лежали бомбы, предназначавшиеся гитлеровцами для разрушения помещений.

А над Белоруссией плыли короткие летние ночи. В этот период суток ночные истребители обеих сторон проявляли особую активность. В районе Минска советские истребители сбили около 30 немецких самолетов. Но и наши ночные бомбардировщики подвергались нападению «мессершмиттов». Мы вели глубокую воздушную разведку вплоть до Кенигсберга. Однажды, когда мой экипаж под утро возвращался на аэродром, мы были атакованы в воздухе в районе Вильнюса. Петр Трифонов и стрелок люкового пулемета точными очередями отгоняли преследователя. Так продолжалось минут пять. Но вот вражеский истребитель пошел в решительную атаку. Его пули пронеслись над кабиной и моторами нашей машины. Трифонов воспользовался этим моментом и с короткой дистанции выпустил несколько очередей. Истребитель задымил и потянул со снижением на запад...

Спустя два дня из разведки не вернулся экипаж Бориса Сиволдаева. А над нашим аэродромом в воздушном бою был подожжен учебно-тренировочный самолет, пилотируемый Иваном Скляровым, который тренировал летчика-новичка. Несмотря на серьезное ранение, Скляров сумел посадить горящую машину.

Сиволдаев повстречался с фашистскими истребителями за Минском. Три-четыре минуты длился бой, но «Бостон» получил серьезные повреждения. Летчик вынужден был посадить его на неровной лесной поляне. Штурман Волжин и стрелок-радист были ранены. Не успел летчик оказать помощь товарищам, как их окружили вооруженные люди. Это были бесстрашные белорусские партизаны. Они сообщили, что невдалеке упал подбитый фашистский истребитель.

Через несколько дней Сиволдаев в сопровождении партизанских разведчиков перешел линию фронта. Ему даже выдали документы, подтверждавшие результаты воздушного боя. А раненые штурман и стрелок-радист остались на попечении партизан...

До 13 июля мы летали в составе дивизии, полком и поодиночке в район боев под Вильнюсом. В дальнейшем помогали наземным войскам, которые форсировали Неман. Помимо этого, наш полк не прекращал наносить ощутимые удары по крупным железнодорожным станциям и аэродромам в глубоком тылу противника. Теперь мы летали на территорию Восточной Пруссии. Работа была напряженная, трудная, люди уставали. Но мы держались бодро и за короткую ночь по три-четыре раза поднимались в воздух. [144]

К концу июля войска 3-го Белорусского фронта уже громили врага на подступах к Каунасу. Соседи слева и справа тоже стремительно продвигались вперед, освобождая Западную Украину, польские земли, Прибалтийские советские республики.

На фронте в две тысячи километров Красная Армия накатывалась на врага неотразимым валом, сметая его «долговременную, особо прочную, непреодолимую» оборону, окружая и захватывая в плен десятки и сотни тысяч немецких солдат и офицеров. Гитлеровская военная машина трещала по всем швам и превращалась в прах под ударами советских войск.

В ходе наступательной операции советская авиация совершила 153 тысячи самолето-вылетов. Только в боях с 1 июня по 31 августа 1944 года гитлеровская Германия потеряла на советско-германском фронте 11 074 самолета...

Советские войска вступили в Восточную Пруссию – логово германского милитаризма.

За доблесть, мужество и героизм, проявленные в боях в период освобождения Белоруссии, и за активное участие в освобождении города Лида наш полк был награжден орденом Суворова II степени.

В один из теплых июльских дней погода вдруг резко ухудшилась, заморосил дождь. Полеты были отменены, и мы в свободное время решили навести порядок в общежитии. Только принялись за дела, в комнату ввалился Трифонов с толстой пачкой писем, долго догонявших нас. Добрая половина из них была адресована мне. Такой почты я еще никогда не получал.

– Тридцать пять посланий, – воскликнул Петр. – Из Сталинграда, от твоих земляков.

Да, сталинградцы отвечали на мое письмо, в котором я сообщил, что мы дошли до логова фашистского зверя и что конец его близок. В своих ответах мои земляки благодарила воинов за ратные подвиги, желали нам боевых успехов и заверяли, что не пожалеют сил, чтобы обеспечить фронт всем необходимым.

Перебирая письма, я вдруг увидел знакомый почерк жены. Обратный адрес подтвердил мои предположения, что семья находится на Украине. Жена рассказывала, что она с дочкой и свекром живут в ее родном селе. Из письма я понял, что живется им трудно, хотя об этом не говорилось ни слова. На следующий день отправил семье деньги по аттестату. Жена и отец получили все то, что им причиталось. [145]

Упоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть четкость работы финансовой службы в то сложное, полное неожиданностей военное время...

* * *

В августе в этих краях уже напомнила о себе осень. Однажды в середине ночи мы с Усачевым и Трифоновым готовились ко второму вылету на Инстербург. Надевая парашют и поглядывая на горизонт, я обратил внимание, что луч приводного прожектора преломляется как-то странно, образуя над землей прямой угол.

– Это облачность, командир, – заметил Усачев.

– Это не облачность. Надвигается туман, – уточнил я и снял парашют. – Подождите, пойду доложу командиру полка.

Горшунов выслушал и сухо сказал:

– Вылетайте, капитан. Погода хорошая, мне об этом докладывают экипажи, возвращающиеся с задания.

– Задание я выполню. Но советую никого больше не выпускать в воздух. Через двадцать минут аэродром закроет туман...

По опыту я хорошо знал, сколь коварны ночные туманы, и не мог ошибиться. Но командир не изменил своего решения. Взлетая, я уже где-то в середине полосы потерял направляющие огни и горизонт. Туман густой волной захлестнул самолет. В который раз за войну приходилось на ощупь действовать рулями. Вот в последний раз чиркнули по земле колеса, и стрелка вариометра показала подъем. Все пилотажные приборы – авиагоризонт, высотомер, гирокомпас, указатель скорости «Пионер» работали отлично, и на высоте триста метров мы вышли из облачности.