355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Щепетнёв » Зимний Мальчик (СИ) » Текст книги (страница 6)
Зимний Мальчик (СИ)
  • Текст добавлен: 21 декабря 2021, 07:02

Текст книги "Зимний Мальчик (СИ)"


Автор книги: Василий Щепетнёв



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Разве это работа для мужчины? – спросила, а, точнее, приговорила Надя. – Мужчина должен преодолевать трудности, бороться, расти.

– Не хочу пугать, Надя, но трудностей и борьбы нам хватит с избытком. И мужчинам, и, увы, женщинам. Но помечтать-то я могу?

– Мечтай, Чижик, мечтай.

– Кто куда, какие планы? – спросил я, подходя к машине.

– По домам, вот наши планы, – ответила Ольга. – Ты нас до троллейбусной остановки довези, а дальше мы уж как-нибудь.

Я довез.

– А сам-то чем займешься, Чижик?

– У меня в шесть вечера шахматы, к полуночи буду дома, так что…

– Ага, ага, размечтался. Хорошего понемножку.

Подъехал троллейбус, и мы расстались.

Хорошего помногу! Но не сразу. Думать нужно!

Я и задумался. Пойти пообедать? Перед игрой вредно, да и не хочется.

Кошмары или что, но ем я теперь мало. Летом опасался певческого брюшка. Какое… Худею, ремни не дадут соврать. Но чувствую себя бодро.

Подъехал к молочному магазину. Два творожных сырка с изюмом и молочный коктейль. Это мой обед. Вера Борисовна хотела лапшу варить, на курином бульоне. Я согласился, только сказал, что занятия плюс турнир – тут не до лапши. Я же студент. Студенту просто положено есть мало. «Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, – сказал Иван Яковлевич, – а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком».

Пока я ел – очень аккуратно, чтобы не испачкать куртку, – время шло особенно незаметно, и приехал я как аккурат к началу игры. В турнир записались тридцать шесть человек, половина разрядников с баллами, остальные – кандидаты в мастера. Сами мастера не играли. Пусть молодежь силы пробует.

Вот я и пробую. Швейцарка, одиннадцать туров, по графику закончим к декабрю. А в декабре уже первенство области, вот там и будут биться лучшие игроки Черноземска и окрестностей.

Играл я по-прежнему быстро, и на сорок ходов тратил не два с половиной часа (контроль был классический) а минут тридцать. Это не позволяло сопернику откладывать партию, да и нужды в откладывании не было: моя позиция была очевидно победной. И потому я приехал домой не к полуночи, а к десяти вечера.

И съел-таки тарелочку лапши.

Дом явно стал чище и убранней: как я не старался, с Верой Борисовной мне не сравниться. Да и хорош бы я был, займись хозяйством в рабочий полночь. Нет, каждому студенту нужна мама. Или домохозяйка. Без этого студент хиреет и принимает неприглядный вид.

Бывают, конечно, исключения.

По дороге домой у меня возник план. Почему только сейчас, почему не раньше, не знаю. Видно, время пришло.

Последний месяц я заметил, что кошмар с крысами снится мне около трех часов пополуночи. А что, если поставить будильник на половину третьего? Проснуться, а в половину четвертого опять лечь и спать уже до семи в будни и до упора в выходные?

Хорошая идея?

Бредовая. Но я и сам недалёк от бреда. Попробовать-то можно?

Я поставил будильник. Принял контрастный душ. Почистил зубы. Лег. Не спится. Встал, походил по гостиной. Подсел к роялю и тут же отошёл: музицирование ночью не самое полезное времяпрепровождение. Хотя у Стельбовых на даче только обслуга, да и окна по случаю осени у всех закрыты. И вторые рамы давно вставлены. Но хочется тишины.

Нервы, нервы, нервы. Когда хочешь уснуть по часам, отчего-то непременно не спится.

Я выпил полстакана теплой воды с ложечкой гречишного мёда.

Ещё раз лёг.

И уснул.

А в половине третьего проснулся по будильнику. Что видел во сне, не помнил. Видно, ничего особенного.

Предстоял час бодрствования. Час Крысы.

Я сел в давешнее кресло, но форточки не открывал. Застучало в стекло, но штору я не одернул. Знал, что это ветка разросшейся рябины. Нужно будет либо самому спилить, либо сказать Вере Борисовне, пусть садовника пригласит сад к зиме подготовить.

Через пять минут стало клонить в сон. Через десять – клонить неудержно. Через пятнадцать – неотвратимо.

Пошел и принял душ. Надел махровый банный халат. Вернулся в кресло.

Смутное чувство поднималось со дна души – если, конечно, у души есть дно. Но чувство точно было. Чувство, что я валяю дурака. Нет, чтобы спокойно спать, а уж крысы будут сниться, бука или девушки – чему быть, того не миновать.

И я вернулся в кровать.

Тут-то меня и накрыло. На минуту, на две, но этого было довольно.

За эти две минуты я вспомнил всё.

А потом всё забыл.

Ну, почти всё.

Глава 10
В СТОЛИЦЕ

6 декабря 1972 года, среда

Поезд «Чернозёмск – Москва» отправляется всегда с первого пути, всегда в двадцать тридцать, и всегда под звуки «Амурских волн». Традиция такая. Почему «Амурские волны», непонятно, но музыка приятная. Играет духовой оркестр. В записи. А в доисторические времена, то есть при Николае Втором, пишут, играли натурально, пожарные Городской пожарной части. Ну, если не было пожара. И вот недавно организовали фирменный поезд «Черноземье» и возродили прежнюю традицию. С музыкой.

Из окна поезда мы смотрели, как плавно и медленно отъезжает перрон. Мы – это я, Бочарова и Стельбова.

В Москву мы ехали по делам. Мне со Стельбовой нужно было обговорить детали постановки «Малой Земли», Стельбовой – быть принятой в Союз Писателей, Стельбовой и Бочаровой – проконсультироваться в ЦИТО по поводу перенесенной Ольгой перелома. Бочарова здесь была и сопровождающей, и в некотором роде медработником. Она хоть и первокурсница, но из семьи врачей в четвертом поколении.

Ольга ехала с отцом, Андрея Николаевича вызвали в Москву по партийным делам, и он со свитой занимали половину восьмого, «обкомовского» вагона. Но Ольге среди партийцев было скучно, и она из отцовского двойного купе перебралась в наше, обыкновенное, четырехместное. В декабре поезд полупустой, но я не хотел других попутчиков и выкупил всё купе. Сорок восемь рубликов в один конец. Впрочем, я притворился, что расходы взял на себя Большой Театр, чем и успокаивал Бочарову. Та непременно хотела заплатить за свое место, но я сказал, что нам, Ольге и мне, командировку оплачивает БТ, а поскольку Ольга едет в отцовском купе, то место как бы и пропадает, чего допускать нельзя. Не по-хозяйски будет.

Мы не шалили. Попили чаю с пирожными, попели тихонько народные песни на три голоса, потом Ольга ушла под присмотр отца, Надежда принялась за учебник физики (пропуск занятий, хоть и согласованный, придется отрабатывать), а я и вовсе улегся спать, с тем, чтобы встать без пятнадцати три – уже выработалась привычка, просыпаюсь без будильника. Неудобно ночь разрывать, зато без крыс. И порой узнаю что-то интересное.

Прибыли по расписанию, в семь утра, на Курский. Ольгу с отцом и его ближайшим помощником увезла черная «Волга» в особую партийную гостиницу, остальные помощники добирались своим ходом в партийную гостиницу попроще, а мы с Надей поехали на метро, в «Россию». Конечно, можно было и на такси, но московское метро само по себе замечательное место, стоит посмотреть. Бочарова вообще была в Москве лишь однажды, в шестом классе. Пусть любуется.

«Россия», конечно, гостиница немаленькая. Большая гостиница, чего уж там. И много надписей на английском. Ресепшн, к примеру.

– Два номера? По броне? На кого броня?

Я протянул свой паспорт. Ресепшионистка раскрыла, скривилась, вернула назад.

– Нет на вас брони.

Ну, понятно. Про эту гостиницу уже много чего рассказывают даже в Черноземске.

Я спорить не стал, просто сказал:

– Сейчас разберусь.

Усадил Надю в кресло, а сам пошел к телефонам-автоматам. Нашел закрытую будочку и набрал заранее известный номер. Номер главного в гостиничном деле человека. Заранее узнал, по ноль девять.

– Кто спрашивает? – сказала секретарша гостиничного человека.

Я – женским голосом – ответил.

– Сию секунду соединяю, – ответила секретарша.

– Я слушаю вас, Иван Павлович – голосом гостиничный человек выразил полное внимание.

– Что там у тебя, мать-мать-мать, творится? Мои гости, понимаешь, мои гости не могут поселиться в твоей, мать-мать-мать, «России». По броне!

– В «России»? Сейчас все улажу, Иван Павлович, фамилию только скажите, на кого броня.

– На Чижика.

– На кого, простите?

– Чижик, это фамилия, ты что, мать-мать-мать, плохо слышишь, мать-мать-мать? – и я оборвал разговор, вернулся к Надежде и сел рядом.

– Сейчас разберутся. Минут через десять, – сказал ей.

Рисковал я самую малость.

В детстве и ранней юности я, подражая маменьке и папеньке в вокализах, развил голос на шесть октав. А еще я научился имитировать чужие голоса. Перед гостями разыгрывал сценки, где был одновременно Тарапунькой и Штепселем, Мировым и Новицким, Шуровым и Рыкуниным, Мироновой и Минакером. У нас были патефонные пластинки с их выступлениями, вот я и научился: «Тарапунька, к нам почта прибыла! Телеграмма, письмо и газета!»

Сейчас я и вспомнил прежние навыки. Нет, не сейчас, загодя. Было предчувствие, что пригодится. Пластинки с голосом Ивана Павловича у меня не было, но я несколько раз слышал его выступления по радио. Большой, даже очень большой начальник, он не чурался давать пространные интервью, и его своеобразный голос я запомнил. А сейчас воспроизвел. Не идеально, но для телефонной трубки сойдет. Ну, а текст, что текст. Рассерженный начальник выговаривает подчиненному, вот какой текст, мать-мать-мать.

Расчет был такой: сейчас большой гостиничный начальник позвонит в «Россию» и накрутит хвост местному начальнику. А местный начальник начнет крутить хвосты администраторам. Ресепшенов в «России» несколько, когда придет черед нашему, я не знал.

Черед пришел через семь минут.

Ресепшионистка чуть не бегом приблизилась к нам. Да никаких чуть, бегом и приблизилась. Извинилась, сказала, что броня нашлась, взяла паспорта, сбегала к стойке, зарегистрировала, вернула паспорта, извинилась, вручила ключи бою, и еще раз извинилась. Служащий, бой лет сорока, подхватил наши чемоданы, донес до номеров, открыл их, показал, что и как и, не дожидаясь чаевых, тихонько удалился.

– Что это было, Чижик? – спросила Надежда.

– Было недоразумение, недоразумение уладили, вот и всё. Теперь к нам со всем почтением.

Номера нам достались хорошие. Во-первых, с видом на Зарядье, во-вторых, две комнаты в каждом номере, и, в-третьих, рядышком.

Думаю, «Большой» заказывал нам номера попроще. Одноместные, но попроще. А это – инициатива дирекции.

– И… И сколько же стоит такой номер?

– Не тревожься, за всё платит Большой Театр, – сказал я, и слукавил. Театр только бронировал, оплачивали сами приезжие. Это же Москва. Хотя… Хотя расплачивался я оперными деньгами, значит, по сути, деньгами Большого Театра.

Надя тут же позвонила (в номере были телефоны) в партийную гостиницу, на коммутатор. Попросила соединить с Ольгой Стельбовой, той, что сейчас приехала из Чернозёмска.

Соединили. Охи, ахи, и минут пятнадцать щебетания. Договорились встретиться в одиннадцать ровно, в вестибюле главного входа в «Россию» – отец дал Ольге закрепленный автомобиль, сам он весь день в партийных делах, и потому в ЦИТО поехать не сможет, но там, в ЦИТО (Центральном Институте Травматологии и Ортопедии), всё договорено на двенадцать часов.

Ну и славно. Есть время привести себя в достойный Москвы вид.

Надя ойкнула и убежала – некогда-некогда. А зачем тогда пятнадцать минут загружала московскую телефонную сеть, если некогда?

Но мы успели и освежиться, и переодеться, и закусить в буфете. На полноценный завтрак времени не хватило, но яйцо под майонезом, телячий язык с зеленым горошком и стакан чая спасает провинциалов.

И ровно в одиннадцать часов восемь минут мы воссоединились с Ольгой.

Я решил поехать с девушками: всё равно делать мне нечего. Декабрьская Москва – не лучшее место для прогулок, особенно когда снег, ветер и морозец в шестнадцать градусов.

Доехали. Девушки пошли в здание, я остался с водителем.

Тот вышел на мороз покурить. В салоне не стал – видно, нельзя. Может, после смены салоны обнюхивают. И нарушителей переводят в мойщики машин.

Долго, впрочем, водитель не выдержал, сделал три затяжки и вернулся.

– Когда у вас кончается рабочий день? – спросил я его.

– По желанию пассажира. Хоть до полуночи, хоть до утра. Я не против. У нас хорошие сверхурочные.

Он достал из бардачка покетбук и стал читать. Я через плечо водителя глянул: «The Hound of the Baskervilles». Однако!

– К зачету готовлюсь. Не век же мне девчонок по Москве катать! – сказал водитель.

– Будут те же девчонки, пусть и африканки, англичанки, египтянки – включил я американский английский.

– На слух мне пока трудно, – ответил он по-русски, – но суть я улавливаю.

– А для остального есть магнитофон, – понимающе сказал я.

Водитель посмотрел на меня с уважением – так мне показалось, – но ничего не ответил, а стал читать дальше. Читал он медленно, страницу минут за десять, и успел трижды перелистнуть страницы, прежде чем девочки вернулись.

– Говорят, всё в порядке, – сказала Ольга.

– Даже не сильно ругали нашего профессора, – добавила Надежда.

– Рекомендовали заняться ОФП, а потом каким-нибудь нетравмоопасным спортом, – продолжила Ольга. – Чижик, ты знаешь нетравмоопасный вид спорта?

– Шахматы, – предложил я.

– Ну да, ты же теперь чемпион. Чемпион шахматного клуба. Получается, ты лучший шахматист Черноземска?

– А вот во вторник начнется первенство области, там и посмотрим, чего стоит мое чемпионство.

– В любом случае шахматы – не совсем то, что прописали врачи, – сказала Ольга.

– Но мы что-нибудь придумаем, – добавила Надежда.

Спелись, однако. «Мы придумаем».

Тем временем мы подъехали к Большому театру.

Встретили нас мило. Настоящим растворимым кофе и песочным печеньем – чтобы согрелись. Нет, репетиции сегодня не будет. На будущей неделе они, репетиции, переносятся на сцену, а уж в феврале непременно будет премьера. Дали на подпись документы: перечислили вторую часть аванса. Нет, не наличными, а на сберкнижки. А уж остальное после премьеры. Документы я изучил с невесть откуда взявшейся скрупулезностью, и только потом подписал свой экземпляр и передал Ольге её.

– И ещё вот что… Вам предлагает сотрудничество… – тут нам назвали фамилию знаменитого поэта. – Что-то подправить, изменить – чуть-чуть, подшлифовать.

– Благодарим, но нет, – опередил я Ольгу. – По договору мы – именно авторы – должны произвести доработку в случае необходимости, это так. Укажите, чем вы недовольны, и мы доработаем. Сами.

– Нет-нет, просто мы думали, что вдруг автор Стельбова – наклон головы в сторону Ольги – заинтересуется совместной работой с мэтром.

– Я… – начала было Ольга, но я перебил.

– Может быть, в другой раз.

– Что ж, мы не настаиваем… Да, Мария Александровна передала вам контрамарки в ложу, на «Свадьбу Фигаро». Там и увидитесь. А сейчас она занята, в театре её нет.

В автомобиле Ольга на меня дулась.

– Что плохого – поработать с самим Евтушенко?

– Ты «Королеву Марго» читала?

– Не увиливай, Чижик.

– Так читала, или нет?

– Конечно, читала.

– А «Трех Мушкетеров», «Графиню Монсоро», «Графа Монте-Кристо»?

– Ну причём здесь мушкетеры?

– Автора знаешь?

– Его все знают. Александр Дюма.

– Вот именно. И никто не знает Огюста Маке.

– Кто такой Огюст Маке?

– Автор и «Королевы Марго», и «Графа Монте-Кристо», и мушкетеров с виконтом де Бражелоном. Маке писал романы, потом мэтр Дюма кое-что подправлял, кое-что добавлял, кое-что менял, романы, вероятно, становились лучше, но только все знаю Дюма, и никто – Маке.

– Ты-то знаешь.

– Случайно.

Мы ехали к Центральному Дому Литератора.

– Знаешь, Чижик, ты просто на глазах взрослеешь. С трудом и узнаю, – попробовала сменить тему Надежда. – Откуда это всё? Я не о талантах, талантлив ты с детства, но вот эти уверенность, апломб, стойкость?

– Работаю над собой. Самосовершенствуюсь. Медитирую, раскрывая потаенное внутреннее «Я». По пятнадцать минут в ноль три часа еженощно – ответил я честно, но мне, как водится, не поверили. Приняли за шутку.

Ольга продолжала дуться.

Соавторство с Евтушенко для неё – как мне с Гагариным на Луну слетать. Будь Гагарин жив, конечно. Я в детстве так и мечтал – с Гагариным на Луну! И не я один.

Ольга думает, что Евтушенко интересует она, а мэтра интересует опера. Если на афишах будет «Стельбова О. и Евтушенко Е», а, вернее, «Евгений Евтушенко и Стельбова О.» – кого запомнят? Опять же деньги. Оперу – если пойдет по плану – поставят все музыкальные театры страны, числом сорок восемь. Вот уже деньжищи. Далее. Идти она будет с аншлагом – всегда, тут вопрос идеологии и воспитания, школы, вузы, трудовые коллективы просто обяжут её посещать, – это не считая, что и сама по себе опера недурна. Потому отчисления в пользу Ольги со всех театров составят тысячу рублей ежемесячно, это по минимуму. И продолжаться это будет, пока страной руководит наш дорогой Леонид Ильич, дай Бог ему здоровья. Лет десять, или около того. А еще экранизация, радиопостановки, две ударные арии непременно будут включать в концерты… Вот мэтры и предлагают совместную работу, то есть соавторство. И только обстоятельства не позволяют это соавторство навязать явочным порядком. То, что отец у Ольги – первый секретарь обкома. То, что подруга маменьки – Галина Брежнева. То, что новый муж маменьки – замминистра культуры. Да и сроки поджимают. Повезло.

Не повезло, а расчёт. Пусть подсознательный, но оттого не менее точный, чем я бы его произвел целенаправленно. Мой ночной Хайд – Хайд ли? – тому порука.

Остановились у Дома литераторов.

В ЦДЛ принимали в Союз Писателей пятнадцать человек разом. Декабрь, год закрывается, а план есть план. Ольга была самой юной, самой симпатичной, и вообще – нашей, черноземской звездой. Мы радовались искренне. Представляли её и Евтушенко, и Вознесенский, чье присутствие, да еще обоих, само по себе было большой редкостью. Ахмадуллина, правда, не пришла.

После церемонии – ресторан. Новые писатели проставлялись. Москва – город ордынский, со всякого требует дань. Деньги, еда, выпивка, а будет верёвочка – и верёвочка сгодится.

Время было не вполне ресторанное, но к шести пополудни большинство были тёпленькими. Были и тосты за юное дарование, числом три, и за великую русскую литературу, и, почему-то, за мужественных исследователей Арктики, видно, кто-то из новопринятых писателей был полярником.

Когда к Ольге полезли совсем уже с гнусными предложениями (имею в виду соавторство в опере), пришлось вмешаться.

– Дорогие мэтры и светила отечественной словесности! Довожу до вашего сведения, что не только поезд ушёл, но и рельсы разобраны. Но мы с Ольгой планируем написать новую оперу, условно – «Братская ГЭС», и вот тут ваше сотрудничество будет неоценимым.

– Ты, что ли, хочешь писать оперу по моей поэме?

– Видишь ли, Женя, – раз уж он перешел на «ты», это нужно принять, – и да, и нет. Поэма хороша, но чтобы она зазвучала на сцене, в ней нужно кое-что подправить, что-то изменить, что-то подшлифовать. Этим Ольга и займется.

– А ты наглец, – вдруг рассмеялся Евтушенко. – Уважаю. Ладно, – сказал он Вознесенскому, – идём, Андрюша, выпьем с горя. Молодые провинциалы нынче и сами с клыками.

Они направились к другим новопринятым.

– Ну что, девушки, уйдем сейчас, или подождем, пока люди упьются в зюзю?

– Зачем ты так… грубо? – спросила Ольга. – Евгений Александрович замечательный поэт.

– Превосходный, – согласился я. – Хочешь делать жизнь с него? Делай. В молодости он был дерзким до отчаяния, и никаких авторитетов не признавал. Он и сейчас такой же. Д’Артаньян, покоривший Москву. Другой бы на его месте пять раз в Бастилию загремел, а он как кошка, всегда приземляется на четыре лапы и с мышкой в зубах. Но мы за тебя будем бороться и запросто московскому мэтру иркутского розлива не отдадим.

– Я тебе, Чижик, не вещь, отдавать, не отдавать.

– Не вещь. Вещь, если сломалась, можно починить, или новую купить. А где купить новую Ольгу Стельбову?

И, когда мы покинули «Волгу» и шли к во входу в театр, я добавил:

– Андрея Николаевича двигают в ЦеКа. А за Евтушенко скандалы ходят по пятам. То он против ввода войск в Чехословакию выступает, то за Солженицына готов на баррикады идти. Случись новый скандал сейчас, а с Евгением Александровичем это запросто, и если в скандале будешь замешана ты, это будет не гирька, а пудовая гирища на чаше весов. Той чаши, что против назначения твоего отца. Потому потерпи. Вот в марте любые предложения о сотрудничестве, соавторстве, да хоть и другие, принимай, слова не скажу. А пока – годи.

– Ты откуда знаешь про папу? – спросила Ольга, помолчав.

– Was wissen Zwei, wisst Schwein, как говорит папаша Мюллер.

Потом был театр, опера, маменька блистала в роли Сюзан, после занавеса я зашел в гримерную, представил девушек, мы мило поболтали минут десять, и на том расстались. Видеться со мною завтра маменька желания не выказала, очень, говорит, занята, день расписан по минутам. Так оно у примадонн заведено.

Ну и ладно.

В два сорок пять я вспоминал Моцарта и стыдился написанного мной. Нет, не стыдился, стыдиться тут нечего, я старался. И вышло, в общем-то, неплохо. По нынешнему времени так и вовсе хорошо. Только великий Моцарт жил бедно, похоронен по третьему разряду в общей могиле, а я…

А я поджарюсь в огне фотонной бомбы, а потом, жареного, меня будут грызть крысы. Они-то, крысы, выживут.

Такое вот откровение.

Ничего, не запугаешь! Мы еще переломим судьбу о колено!

С таким настроением я проснулся и пошёл в душ.

Девушки решили всю пятницу посвятить магазинам, а я… Я пойду в Третьяковку, в палеонтологический музей, в кино, наконец. А вечером все мы отправимся восвояси, теперь уже не фирменным поездом, а простым. Андрей Николаевич останется, у него дела государственные, а мы уедем. Нас ждёт учёба.

Купе я опять выкупил целиком.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю