Текст книги "Меньшой потешный (Историческая повесть из молодости Петра Великого)"

Автор книги: Василий Авенариус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

IX

Одному существу только пришлась куда не по душе новая затея царя Петра Алексеевича – «мадаме» Фадемрехт. В Алексашке, произведенном в денщики царские, она лишилась не только образцового сбытчика ее образцовых печений, но и как бы родного детища, потому что всегда веселый, услужливый, шустрый мальчуган оживлял весь ее дом и был люб всем ее домашним.

– Ах ты, золото мое! – говорила почтенная булочница, когда он, спустя несколько недель, навестил опять ее в Немецкой Слободе и принес для ее деток полный карман «заедков»: леденцов паточных, пряников медовых, орехов волошских, сбереженных им за это время с царского стола. – Где это ты все пропадал? Ведь вот государь твой бывает же у нас тут в Слободе, а ты хоть бы нос показал?

– Что делать, дорогая мадам! Служба – не дружба! – отвечал Меншиков. – Денщик дома гляди за господином своим в оба; а вышел господин за дверь – денщик шагу за ним сделать не смей.

– Вот то-то ж и есть! Ты, стало быть, скучаешь?

– Где нам скучать, мадам! До скуки ль, коли с утра до вечера барабанный бой да флейты.

– Пора бы, кажись, уняться от этого баловства!

– Нет, мадам, – убежденно возразил Меншиков: – это у нас уж не баловство. Что день – к нам в потешную дружину записываются новые охотники, да не один лишь черный народ, а комнатные его величества люди из «изящных фамилий». Да как Нестерову и Зоммеру вдвоем со всеми новобранцами зараз не управиться, то государь наш завербовал уж в Москве и тут, в Немецкой Слободе, шотландцев и немцев, что прошли у себя дома воинские артикулы.

– Слышала, милый, слышала и дивлюсь им! – сказала мадам Фадемрехт.

– Да ведь они назначены с места либо штаб, либо обер, либо унтер-офицерами. Сам государь-то назвался рядовым барабанщиком, дабы все воинские чины прямыми заслугами пройти. Поглядели бы вы только, мадам, наших молодцов-потешных!

– Слава Богу, видела; шляются тоже по Слободе нашей: в темно-зеленых кафтанах, чуть не до колен, в чулках, штиблетах, тупоносых башмаках, кожаных или лосиных перчатках да в черных шляпах с круглыми полями – этак набекрень, точно важные господа какие!

– А что же, разве нехорошо? Государь наш сулил еще заместо этих круглых шляп завести треуголки, как нонче у немцев. А посмотрели бы вы их во фронте при оружии: офицеры – с пиками, сержанты да каптенармусы – с «лебардами», постарше рядовые – с «фузеями» одноствольными и двуствольными, а рекруты – с самопалами, и все-то, известно, при саблях. Как выстроятся в ряды, под барабан да флейты, да литавры, пойдут маршировать в ногу: «раз-два! раз-два!», как сомкнутся в колонны, либо разбегутся врассыпную и заведут мнимый бой, зачнут тебе палить – трах-тарарах! – глядеть да слушать любо-дорого!

– Ну, да! А генерал-то Гордон отчего отказался играть с вами в солдатики?

Маленький царский денщик покраснел и замялся.

– Не то, чтобы отказался… Но он тут, сами знаете, наездом только из Киева. Зато не кто иной, как он же указал государю на своих земляков – шотландцев в Немецкой Слободе, и помяните мое слово: Гордон станет еще царю нашему правою рукою!

– Давай Бог!

Не одна Фадемрехтова с этих пор, а можно сказать – все подмосковное население с неослабевающим интересом следило за воинскими упражнениями молодого царя. Стольник Головкин, как было известно, то и дело должен был поставлять в Преображенское из Оружейной Палаты всякие воинские снаряды: и пороху-то, и дроби свинцовой, и «лебард», и палашей, и «кончер» (род мечей), и «пищалей» всяческих – золоченых винтованных, духовых и скорострельных о десяти зарядах, и «посольских» булатных топоров, и «бунчуков» крымских с хвостами…

Не довольствуясь уже своим Преображенским, Петр целыми днями делал со своими потешными объезды и «походы» в ближайшие окрестности Белокаменной. Но во все эти отлучки маленький денщик обязательно должен был брать с собою шахматную доску, расписанную по золоту разными красками, и коробочку с шахматными фигурами, искусно вырезанными из слоновой кости, потому что вечером, после утомительной воинской игры, Петр Алексеевич отдыхал за умственной игрою – шахматами.

Царевна Софья Алексеевна, со времени встречи с младшим братом, 30 мая 1683 г., на Воробьевых горах, заключилась снова в своем кремлевском тереме, и хотя до нее также долетали туда слухи о воинских забавах брата, но она относилась к ним, по-видимому, как ко всякой другой ребяческой затее: чем бы, дескать, дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

Между тем забавы эти принимали все более обширные размеры. В вечерние часы, перед сном, неугомонный Петр поверял своему неразлучному денщику «Данилычу» (как начал звать он теперь Меншикова) роившиеся у него в горячей голове новые планы и предприятия; а тот, имея природную способность мигом усваивать себе чужую мысль, подбивал еще своею царственного господина на всякие новшества, придавал им окончательно практическую форму.

Раз, в самом начале 1685 года, среди ночи Меншиков, спавший в сенях, рядом с опочивальней молодого государя, был разбужен окликом Петра:

– Ступай-ка сюда, Данилыч, да накройся чем-нибудь потеплее, чтобы не остудиться. Садись ко мне: мне надо кой о чем важном потолковать с тобою… Изволишь видеть, – начал Петр, когда денщик примостился у ног его на краю кровати: – доселе мы с нашими потешными обучалися одному только пешему строю в открытом поле; о крепостной же науке, фортификации, мы и понятия не знаем. Так вот, дабы изведать на деле осадный куншт и хождение на штурм, не соорудить ли нам потешную фортецию, – а?

– Крепостцу, государь? да отчего бы и не соорудить! – воспламенился тотчас счастливою мыслью Меншиков. – Благо, зимнее время: по санному пути живой рукой навезли бы бревен…

– Вот-вот! – подхватил Петр, ободренный таким сочувствием маленького советника. – Только где бы ее лучше построить: тут ли в Преображенском, или подалей где? Коли тут под рукой, так недалече по крайней мере каждый день в поход идти.

– А вот что, государь, – сообразил мигом смышленый денщик: – ведь крепостца-то этакая должна быть точно крепка, неприступна. На Воробьевых горах ей было б, пожалуй, самое подходящее место. Но туда отселе далеконько – это раз; а потом, как проведает еще царевна Софья Алексеевна…

– Верно! Там не годится, – быстро перебил Петр. – Так где же лучше-то, по-твоему?

– Да здесь же, на Яузе, только насупротив отсюдова, на том берегу: все же не так просто и скоро через реку под крепостцу подобраться. Там же по бокам две рощицы – Лосиная да Лебяжья: есть где осаждающим укрыться.

– Ай, да Данилыч! – воскликнул Петр. – Так тому, стало, и быть.

Глубоко в ночь, до первого просвета утренних сумерек, совещались еще царь-отрок с своим денщиком о подробностях задуманного предприятия, и перед живым воображением обоих как бы воочию восстала на том берегу Яузы в совершенно-законченном виде небольшая крепость с срединной башенкой, с подъемным через реку мостом, с земляным валом и прочее. Даже имя новой фортеции было тут же придумано Петром:

– Назовем ее Пресбургом. Такой город, знаешь, в Венграх столицею есть, – пояснил он недоумевавшему денщику.

Стремительно-быстрый в своих решениях, Петр не любил откладывать их исполнение в долгий ящик. С февраля месяца того же 1685 года, по зимнему еще пути, на противоположный берег Яузы, между рощами Лосиной и Лебяжьей, стали свозиться всякие строительные материалы: бревна, брусья и доски, железо и камень; а с первым весенним теплом усердно закопошились там, как пробудившиеся от зимней спячки муравьи, сотни землекопов, каменщиков и плотников. Само собою разумеется, что дело не обошлось без руководства знатоков-иноземцев из Немецкой Слободы.

К осени на той стороне Яузы возвышалась уже вчерне целая «фортеция»: два жилых домика с высокою деревянною башней; при них необходимые служительские избы, оружейные амбары и навесы. Широким полукругом вокруг строений, начиная от реки и опять до реки, был возведен бревенчатый забор, окруженный снаружи высоким «барбетом» – земляною насыпью, покрытою в крепостце дерном, а снаружи обшитою бревнами, с «бруствером» для стрельбы из пушек. Через Яузу полагалось перекинуть два небольших подъемных моста: один – к селу, другой – к царским конюшням. Для переправы же более грузных повозок – карет и рыдванов – должны были служить пловучие плоты у укреплявшихся сваями берегов – «террас».

Нетерпеливый Петр ежечасно, ежеминутно, можно сказать, торопил работами, чтобы еще осенью иметь возможность испытать свои силы в «осадном кунште». Меншикову не раз приходилось успокаивать, урезонивать его, что нельзя же наперед не покрыть зданий тесом, не настлать полов, не поставить печей, не навесить дверей, не вставить и оконных стекол, не говоря о надлежащей окраске домов внутри и снаружи, чтобы они мало-мальски-то хоть были на царское жилье похожи.

– Да в походе-то разве разбирать положено? – запальчиво возражал Петр. – Иной раз ведь и на голую землю, под дождем и снегом ляжешь.

Однако вплоть до Пасхи следующего 1686 г. главнейшие работы еще затянулись. Тут, на Фоминой, едва только тронулся лед на Москве-реке и Яузе, новая фортеция, Пресбург, была освящена «огнем и мечом».

X

Над селом Преображенским словно грозовая буря разразилась. Воздух сотрясался неумолчным грохотом пушек и ружейным треском, так что оконные стекла во всех домах села дребезжали. Население, как местное, так и окружных слобод и сел, высыпало, как на пожар, и столпилось на берегу Яузы, заглядываясь на ту сторону реки, где происходил штурм новой царской крепостцы, Пресбурга.

Подоспела туда почти к началу действия и знакомая нам вторая кормилица царская, Олена Спиридоновна.

– А где же сам-то он, голубчик мой, Петр Алексеевич? – тревожно спрашивала она у стоявшего около нее царского старика-прислужника. – Ишь, дымище-то какой! Ничего насквозь не разглядишь.

– А вот он – впереди других, со знаменем в руке, – отвечал прислужник.

– Вижу, родимый, вижу! Так чего ж он не упрятался в крепости?

– Экая ты несуразная, Спиридоновна! Ведь государь же берет ее теперича приступом.

– Да кто же там-то, в самой крепости?

– А учителя государевы – Нестеров да Зоммер. «Держитесь, – говорит им, – да защищайтесь, как знаете: вам, мол, и книги в руки; а мы, говорит, изловчимся и вырвем у вас книжку из рук».

– Ведь вот бесстрашный! И палатки вон там у Лебяжьей рощи, поди, его же, царевы?

– Вестимо. Оттелева и зачали бой. Глянь-ка, глянь! Завязали рукопашную.

В самом деле, нападающие среди облаков дыма бросились вперед врассыпную и полезли на приступ. Но маститый комендант крепости, Нестеров, не хотел, очевидно, без упорного сопротивления сложить оружие перед своим прытким учеником. Сам стоя на высоком валу, он одушевленно подбодрял защитников крепости к энергическому отпору, и те обнаженными саблями, прикладами фузей, а то и просто кулаками, отбивались и сбрасывали атакующих в ров. Несмотря на то, что отдельными отрядами последних руководили немецкие офицеры, все искусство, весь натиск их ни к чему им не послужили.

– Вона! Никак отбой бьют? Так и есть! На попятный пошли, – говорил, соболезнуя о неудаче молодого царя, старик-прислужник, стоявший по-прежнему на том берегу Яузы, среди глазеющего народа, рядом с царской кормилицей.

Спиридоновна, постоянно замирая от страха за своего питомца, как бы ему «дурна не учинилося», в то же время не могла не желать ему всякого успеха, и потому готова была теперь заплакать.

– Ах, сердечный ты мой! Каково-то ему на душе? Мечется, небось, как угорелый… А нет, постой, братцы, глядите: у Петруши моего что-то, знать, уже надумано. Не с реки ли подобраться хочет?

Пока большинство Петрова войска стягивалось обратно к Лебяжьей роще, сам Петр с небольшим отрядом свернул уже к укрепленному «террасой» берегу, где был привязан большой плавучий плот, служивший, как упомянуто, для перевозки через Яузу грузных повозок. Не прошло пяти минут, как плот был отвязан, занят всем отрядом с молодым царем во главе, и пробивался сквозь тонкую ледяную слюду, затянувшую за ночь поверхность воды, к невысокому «барбету», которым фортеция была ограждена со стороны реки.

– Ура! – гулко донеслось в это самое время от царских палаток у Лебяжьей рощи, и вся нападающая рать беглым шагом двинулась оттуда снова на крепость.

На крепостном валу поднялся страшный переполох. Приходилось одновременно отбиваться и с суши, и с «моря». Против Петра с его «морским» отрядом комендант крепости мог выставить только небольшую кучку отборных потешных, под начальством молодого лифляндца Менгдена (впоследствии полковника Преображенского полка), который одним богатырским ростом своим внушал уже к себе доверие.

Плот между тем причаливал к «барбету». Менгден решился на крайнюю меру.

– В атаку! – скомандовал он, и весь отрядец его вслед за ним прямо с барбета навалился на стоявших на плоту.

Произошла отчаянная рукопашная схватка. Неустойчивый плот, под напором и отпором дерущихся, погружался в воду то с одного края, то с другого, и бывшие на нем один за другим срывались с плота и с плеском падали в реку.

– Вперед, братцы! За мной! – раздался вдруг сквозь общий бранный гомон отрочески-звонкий голос Петра. Без шапки, с развевающимися кудрями, со знаменем в приподнятой руке, он стоял уже на «барбете».

Но Менгден также не зевал. Помощью большого багра он со всем напряжением своих геркулесовых сил оттолкнул от берега грузный плот со всеми стоявшими еще на нем бойцами, – и плот, тихо качаясь, поплыл вниз по реке. Менгден с торжествующим смехом обернулся к Петру и распростер в обе стороны руки, чтобы не пропустить его.

– Ну, теперь сдавайтесь, государь! Ведь все равно вам от нас уже не уйти.

^{– Ну, теперь сдавайтесь, государь!..}

И точно: с разных сторон подскочило еще несколько неприятелей-потешных и окружили Петра.

– Попался! Ай, болезный мой! – глубоко вздохнула на том берегу Спиридоновна, свидетельница всей описанной сцены.

Но опасение ее было преждевременно. С пылающим от гнева лицом, Петр прорвался сквозь цепь обступивших его врагов и мгновенно, одним прыжком с «барбета», очутился в реке и скрылся под ее, усеенною льдинами, поверхностью.

Спиридоновна только ахнула и опрокинулась на руки своего соседа-прислужника: толстухе сделалось дурно.

В лагере неприятелей также произошло общее смятение, и бой по всей линии разом прекратился.

Но вот над водою показалась голова Петра. Десятки услужливых рук с «террасы» протянулись к нему навстречу. Но он сердито не принял непрошенной помощи, сам вылез проворно на сушу и, отряхнувшись, без оглядки быстрыми шагами пошел к палаткам.

Слух о несчастном приключении с молодым царем мигом облетел все Преображенское, и, недолго погодя, оттуда отчалил на плоте царский врач, голландец ван-дер-Гульст, которого переполошившаяся царица-мать Наталья Кирилловна отрядила к сыну.

– Сейчас назад вези его, сударь! – кричала вслед врачу с берега очувствовавшаяся опять Спиридоновна. – Мы тем временем истопим голубчику баньку: против этакой бани лучше средствия от простуды нету.

Но напрасно была истоплена «банька», тщетно ждала царская кормилица до позднего вечера обратно своего ненаглядного «Петрушу». В этот день он так и не показался уже никому из своей походной палатки.

XI

А что же Меншиков? Он был около своего молодого государя в палатке, разбитой у Лебяжьей рощи. Одинокий ночник освещал внутренность палатки. Петр отдыхал на своей походной кровати, прикрытый мохнатой буркой; у ног его, свернувшись на войлоке, лежал его молоденький денщик.

По временам Меншиков поднимал голову, чтобы удостовериться, не заснул ли его господин. Но Петру было не до сна. Он то поворачивался с боку на бок, то стонал, вздыхал, и денщику сдавалось, что того бьет лихорадка…

– Ты не спишь, государь? – решился он спросить его наконец.

– Заснешь тут! – был сердитый ответ. – Что-то будто горло перехватило…

– Так и есть, – с беспокойством подхватил Меншиков. – Искупавшись в студеной воде, ты верно схватил лихоманку; тебя, государь, знобит…

– Давеча, может, и знобило, но теперь весь как в огне горю… Устал, знать, шибко…

– Нет, государь, ты простужен! Сейчас кликну твоего немца-лекаря…

– Не смей! – повелительно остановил денщика Петр. – Слава Богу, не малое дитя: и так пообмогусь.

– Но ты же до сих пор даже глаз не сомкнул…

– Потому что не спится. До сна ли после такого позора?

– Э, государь! В чем же позор-то? В том, что два старика-учителя твои, Нестеров да Зоммер, сразу тебе не сдалися? Да на кой прах бы они, скажи, годились, кабы день-то один не смогли удержаться в крепости противу тебя? Гроша бы медного они не стоили!

– Так-то так…

– А что искупался ты раз ненароком, – эка диковина! Шла туча блинная – столкнулась с тучей пирожною…

– Ну, да! Ты – старый пирожник: тебе все блины да пироги. А если мне на завтрашний день не удастся штурмовать крепость…

– Так это будет значить, что мы зело хорошо укрепили ее, и что твои потешные там тоже лихие молодцы. Честь тебе, значит, и слава.

– Ты, Данилыч, меня все только улещаешь. А как ни как, до сих пор честь и слава на их стороне…

– В заморских премудростях – пускай. А мы их нашею русскою хитростью-мудростью перемудрим. Дозволь мне, государь, слово молвить…

– Говори.

– Теперь они, поди, с денной работы все вповалку дрыхнут. Луны еще на небе нету, темень непроглядная. Подобраться бы к ним потихонечку, с бережью великою, да захватить врасплох.

– Как бы не так! На валу они, верно, часовых расставили.

– А тех мы, постой, осилим по-своему. Прикажи только, государь, отпустить мне бочонок крепкого полугару…

– А! Понимаю: военная хитрость! – вскричал Петр и, весь встрепенувшись, вскочил с постели. – Вели трубить сбор…

– Что ты, батюшка! Все тихомолочком да полегонечку. Я – за свое дело, а ты – за свое.

На валу фортеции Пресбург, по распоряжению Зоммера, действительно было расставлено на ночь несколько часовых. Но ночная служба после денной передряги была, видно, не по нутру караульным: один, всего более выносливый и преданный своему долгу, расхаживал еще взад и вперед по валу с мушкетом на плече. Двое, завернувшись в свои плащи, прикорнули под лафетом пушки и изредка обменивались отрывочными фразами. Еще двое спустились сперва в сухой ров между валом и забором под предлогом, что там они лучше защищены от холодного ветра, а затем, пользуясь темнотою безлунной ночи, незаметно скрылись с своего поста, очевидно, не придавая еще должного значения строгой воинской дисциплине.

– Тоже служба называется! – ворчал один из наличных часовых, расположившихся под пушкой, поводя продрогшими плечами. – Глянь-ка вверх на небо: звона, как вызвездило! К морозу, значит. Изволь тут мерзнуть, как пес дворовый, ночь напролет!

– А уйти тоже не моги, – отозвался другой, – этот немчура огнестрельный мастер шутить не любит: бока таки-нагреет.

– Тем, стало, теплее будет! – сердито усмехнулся первый. – Эх-ма! кабы кто хошь шкальчик поднес.

– Как же, дожидайся!

В это время вблизи беседующих, под самым валом, раздался осторожный свист. Неутомимый часовой на валу не замедлил окликнуть свистуна:

– Кто идет?

Отвечал отроческий альт, да так тихо, что двум отдыхающим караульным нельзя было расслышать.

– Что там такое? – заинтересовался один из них. – Пойти разве посмотреть?

– Ступай, коли не лень, – был ответ.

Но, минуты две спустя, его самого вполголоса позвал товарищ.

– Эй, Сидорка! Поди-ка сюда, да, чур, не шуми.

Сидорка не мог теперь не последовать зову.

– Что, небось, говорил я тебе сейчас про шкальчик; ан шкальчик уже тут как тут, по щучьему веленью, по моему прошенью.

Оказалось, что пожаловал к ним царский денщик Данилыч. Как стало холодать к ночи, велел ему-де государь Петр Алексеевич выкатить для его потешных два бочонка пенника. И запало в умную головушку мальцу, что они, часовые, тут такие ж потешные благоверного царя своего, а мороз их тоже по коже подирает, зуб на зуб у них тоже, поди, не попадает.

– И один бочоночек нам сюда спроворил? – подхватил Сидорка.

– Не полный, прости, а все же на вашу братию, часовых, я чай, хватит, – отвечал Меншиков. – Дай, думаю, свезу: хошь ноне словно бы и вороги нам, а те же христиане православные. Ведь вас сколько тут будет?

– А пять человек; да двоих что-то не видать, не слыхать.

– Вам же, братцы, лучше. Только, чур, Бога ради, ни гу-гу, не выдавать меня, паче же всего государю: добросерден он, да горяч и своеволья не потерпит.

Посовещались еще меж собой три караульные, но кончили тем, что «всякое даяние благо». Полчаса спустя, около опорожненного бочонка лежали на валу три мертвецки-пьяных тела. Еще четверть часа погодя, скрипнули крепостные ворота, грянуло стоголосое: «ура! ура! ура!» – и фортеция Пресбург была во власти осаждающих.

Помощник коменданта, Симон Зоммер, прилегший у себя в домике на лавку в полном вооружении, был застигнут, как и прочие, врасплох. Сквозь чуткий сон расслышав за стеною кутерьму, он быстро приподнялся на локоть, высек огонь и засветил свечу. Но дверь к нему с треском распахнулась, и в горницу ворвался сам царь Петр Алексеевич, а за ним Меншиков и несколько вооруженных потешных.

– Сдавайтесь, капитан! – крикнул Петр, победоносно налетая на полулежащего с обнаженной саблей.

^{– Сдавайтесь, капитан! – крикнул Петр.}

Зоммер схватил лежавшую около него на ложе саблю и метким ударом отпарировал занесенный на него клинок, а сам в то же время вскочил на ноги.

– Да это измена!.. – буркнул он, ретируясь за стол и становясь в оборонительное положение.

– Никакой измены, капитан; один военный фортель, – отвечал Петр: – крепость в наших руках, просите пардону!

– Но комендант наш, Нестеров?

– Тоже взят в постели. Вам одним ведь с нами не справиться. Просите, говорю, пардону: по крайности, оставим вам оружие, отпустим вас с миром.

Суровые черты огнестрельного мастера осветились полусердитой усмешкой.

– Одним хоть нам с Нестеровым утешиться можно, – проговорил он: – что ваше величество – ученик наш. Получите!

И с формальным поклоном он передал ученику свою саблю. Но тот ее не принял, а заключил старика в объятия и звонко поцеловал его в обе щеки.

– Именно, что вы же оба подучили меня победить вас, – сказал он. – Вы – да вон еще этот малый, – прибавил он, указывая на Меншикова. – Спасибо тебе, Данилыч, надоумил! Не знаю, чем и отблагодарить тебя.

– Одну милость, государь, я просил раз у тебя, – бойко отвечал денщик, – ты тогда отказал…

– Какую милость?

– Да когда ты впервой набирал потешных…

– А! да, помню. Ты просился тоже в потешный полк. Тогда, точно, ты был еще слишком мал, не под стать моим молодцам. Теперь хоть выровнялся… Возьмете ли вы его к себе в товарищи? – отнесся Петр к присутствующим потешным.

– Как не взять, государь, коли ты пожелаешь: за честь почтем, – быль единодушный ответ.

– Ну, так желаю! Быть тебе отныне, Данилыч, моим меньшим потешным.