Текст книги "Страж (СИ)"
Автор книги: Василий Щепетнев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Страж
Глава 1
– Очки сними, – посоветовал Иван.
Я послушно снял и стал вертеть их в руках.
– Ты прямо дитятко. Спрячь, а лучше дома оставь. Без них хоть что-нибудь видишь?
– Большое что-нибудь – вижу. Вблизи. При хорошем освещении. А маленькое что-нибудь могу не разглядеть. Особенно вдалеке.
– Ничего маленького не ждём, – заверил Иван.
Очки прятать было некуда, футляр для очков у меня хлипкий, мирного времени, для библиотеки хорош, а для боя не годится. Поэтому я просто положил очки за наличник. Здесь хоть не сдует.
– Так-то лучше. Идём, интеллигенция, опоздаем.
– Авось, – ответил я.
Опоздать мы не могли, некуда нам было опаздывать. Я, Иван, Макар Степанович, Ирина Викторовна, Леонид Борисович и другие дубравчане, словом, все сто четырнадцать жителей посёлка стояли перед домом Симоненко, крайним с западного конца Дубравки. Холодно, минус пятнадцать. Ветер небольшой, и на том спасибо. Снежок редкий, но чувствую, к ночи запуржит.
Здесь мы. Там они. Они – это демонтажники, бригада по ликвидации незаконно возведенных построек. Так в документах именуют нашу Дубравку, шестьдесят восемь жилых строений плюс неучтенное число надворных построек. Демонтажников-строителей один автобус, бригада. Бригаду поддерживает ОМОН, три автобуса. Числом нас примерно поровну, но что могут сделать плохо организованные безоружные люди от мала до стара против бульдозеров и ОМОНА, пусть даже эти люди защищают собственные дома? Разве что костьми лечь. Но не всем хочется. Да и не дадут – самим лечь.
– Предупреждаем, те, кто станет препятствовать, будут наказаны в административном порядке, – прокричал в матюгальник майор-омоновец.
– В цепь становитесь, в цепь, – скомандовал Макар Степанович, в начале шальных девяностых трибун среднего калибра, а сейчас – никто. Как я. Как Иван. Как все жители Дубравки. Но ему-то семьдесят лет, не стыдно.
Мы растянулись цепью. Женщины с детьми тоже, в надежде, что не тронут.
Бульдозер – японский, красивый, оранжевый, словно большая игрушка. Он зарычал и пошел на цепь. Но метров за десять от нас остановился. Давить народ бульдозерист не станет. Во всяком случае, в первый день.
Взвод омоновцев налетел на цепь, налетел и разорвал, словно не цепь это, а гнилая веревка. Что делать, мало у нас железных людей, а крепость цепи определяется слабейшим звеном. Слабейших звеньев у нас хватает. Да вот хотя бы я. Выдернула меня пара омоновцев, ухватила хитро, не рыпнешься, и повела к автобусу. Я и не рыпался, ноги переставлял послушно, и потому меня почти не били – так, дали разок по шее и пару раз по спине, без злости, больше, чтоб согреться.
Автобус – «Пазик» – заполнился быстро. Взяли человек пятнадцать, молодых и буйных. Или просто молодых, меня, например.
– Ну, орлы-галки-вороны, побузили и будет. Сейчас я отвезу вас в район, составим протокол и всё, что положено – капитан говорил весело, как с хорошими знакомыми.
– Работа у него такая, – вполголоса сказал Тихон Сергеевич, некогда биолог, а сейчас всё то же никто.
Иван бы ему насчет работы сказал, но Ивана с нами не было: я успел заметить, как он стукнул одного омоновца, другого и стремительно отступил на заранее подготовленные позиции. Надеялся, что ОМОН бросит нас хватать и кинется за ним. Нас не бросили, а вот догнали Ивана, нет, я не знал. Ивану хоть и хорошо за сорок, но его запросто не возьмёшь – афганская выучка в крови навсегда.
Но я – размазня, ботаник, для меня и в автобус попасть подвиг великий.
До райцентра, Огарёвска нас не довезли. На полдороге «Пазик» остановился.
– Поломка, – весело объявил капитан. – По такому случаю объявляю амнистию. Но смотрите – в другой раз получите вдвойне.
Мы вышли наружу, каждый для ускорения получил пинка. А палкой по спине – выборочно. И больно, и обидно. Боль-то пройдет быстро…
Солнце потихоньку клонилось к вечеру. А отсюда до Дубравы часа три шагать. Хорошо хоть, что хворых и немощных среди нас нет. Дойдём.
И мы пошли назад. Автобус же покатил в Огарёвск. Быстро же починили. Умеют, когда захотят.
Пока шли, думали, с чего такая милость. В соседнем районе, в Листвянке тех, кого забрали по первому разу, мало того, что побили крепко, так ещё до полуночи продержали в райотделе, оштрафовали и выбросили на грязный пустырь, что за зданием райотдела. Это случилось осенью, морозов, конечно, не было, но дождь при плюс пяти и полном отсутствии фонарей – тоже впечатляет.
Видно, кто-то из Дубравки, тот же Макар Степанович, позвонил на телевидение, те выслали бригаду к райотделу внутренних дел снимать задержанных, то есть нас, а нас-то и не будет. Нет людей нет проблемы! В другой раз телевидение и не приедет, в каком бы состоянии не были задержанные. То есть мы. Волк, волк, звал озорной пастушок. Стратегия, однако. Тут-то они и оттянутся и за сегодняшнее тож.
До Дубравки мы дошли к закату. Все. Без потерь. Чего не скажешь о Дубравке.
Два двора, Симоненко и Хуторецкого, размели по брёвнышку. На снегу валялись не вынесенные – выброшенные из домов пожитки. То, что от них осталось.
– Теперь поняли? – укорял дубравцев омоновский майор. – Никто вам не поможет. Закон нужно исполнять. Вашей Дубравки не будет, точка. Уезжайте, уходите, делайте, что хотите, но чтобы духу вашего здесь больше не было.
– Да куда же мне на старость лет… – начала было Евгения Павловна, прежде учитель, а сейчас никто.
– А хоть куда. Вас ещё с лета предупреждали. Есть постановление, принятое властью: ликвидировать незаконно возведенные строения.
Он сел в «Уазик» и уехал. Следом уехали и автобусы с омоновцами, и с демонтажниками.
Людей из порушенных домов приютили соседи. Вещи, те, которые был смысл беречь, отнесли в сараи, куда ж их ещё деть.
Тягач, бульдозер и стенобитный агрегат отвели за околицу, недалеко, метров на двести. За околицей и был лагерь дестроеров – так на заграничный манер прозвали демонтажников, а если точнее, работников передвижной мехколонны строительно-монтажного управления номер четыре.
В лагере, помимо техники, поставили два балка, один омоновский, другой – для строителей. Омоновцы с транспортом – «Уазиком», но не щегольском, новом, на котором уехал командир, а на самом обыкновенном, «скотовозе».
Строителям транспорта не досталось. Да и смысла нет. Отправлять на ночь тяжёлую технику в район – так вся ночь и уйдет. И горючее нынче недёшево. И зачем отправлять, если завтра с утра нужно приниматься за дело? А оставлять без присмотра – ни-ни. Не те нынче времена.
– Ивана-то забрали, – сказал Макар Степанович.
– Не скрылся, значит?
– А он и не собирался скрываться. Забежал на свой двор, там его и взяли.
– Били сильно?
– Крови не было. Снаружи, понятно. Внутри могли что и отбить. Сунули в автобус, под сидение. Я с ним хотел, не взяли. Стой, говорят, куда поставили и не рыпайся. Иван-то думает, его побьют, так он к афганцам пойдёт за подмогой, – видно было, что Макар Степанович насчет подмоги сомневался. Я тоже. То есть сомнений никаких не было, была уверенность – никто из норки не высунется.
Темнело быстро. Январь же. В балках топили печурки: из труб шёл весёленький дымок.
– Пять омоновцев оставили, и строителей тоже пятеро, – зачем-то сообщил мне Макар Степанович. Может, для истории. Я ж по профессии историк, историк-никто.
Никем я и вернулся в свой дом. Моим он будет ещё дня три-четыре, если дела будут развиваться по обыкновенным сценариям. Они, сценарии, просты: посёлок сносят под предлогом того, что права на землю не оформлены. Или оформлены неправильно. Или он, посёлок, расположен в природоохранной зоне. Или здесь будет возведен важный объект оборонного значения. И так далее и тому подобное. Итог один: посёлок разрушен до основания, а затем строится что-то другое, главное – для других людей и, разумеется, уже на совершенно законных основаниях. Например, в соседнем районе, в Листвянке, что граничила с заповедником, теперь элитная экодеревня, минимальная цена коттеджа – миллион европейских рублей. Для москвичей, может, не дорого, а для нас… Впрочем, Москва рядом, можно сказать, одним боком мы к ней прислонились, и она через этот бок нам всё нутро и выгрызла.
Куда девались люди Листвянки? Хорошо, если есть близкие родственники, готовые приютить. Хорошо, если есть деньги, позволяющий купить жильё. Не обязательно квартиру в городе, хотя бы домик в деревне. Но чем там жить, в деревне? Тут многие работают в области, кое-кто в – в Москве. Хорошо, если останется работа, позволяющая снять жильё в самой Москве. Хорошо, если останется подходящая верёвка и кусок мыла.
Электричество в Дубравке отключили аккурат тридцать первого декабря, и тьма вокруг лишь изредка разбавлялась огоньками керосиновых ламп или свечей.
Печь давно погасла, пришлось налаживать заново. Вообще-то в доме был газовый котёл, но газ тоже отключили, одновременно с электричеством.
Дубраву объявили природоохранной зоной в восемьдесят седьмом году, хотели строить что-то правительственное. Часть жителей успели расселить. Потом советская власть кончилась, кончились и расселения. Дома ещё не рушили, и бывшие хозяева, получившие новое жильё, быстренько продали их беженцам, прибывавшим отовсюду. Те, обжившись, стали перебираться в город и перепродавать жильё уже по второму разу. Некоторые даже строились, а почему не строиться? Ближайшая станция в четырёх километрах, до Москвы электричкой три с половиной часа, если экспрессом, есть газ, электричество.
Кто-то в Дубравке жил, а городское жильё сдавал, а кому-то сдавать было нечего. Вот мне, например. Ну, я-то молодой, для меня и дом в деревне – дворец.
И вот теперь пришел черед Дубравки.
Итак: близкие, готовые меня принять, отсутствуют. Работы нет, но готовы взять обратно, сотрудником архива с окладом в семь тысяч восемьсот российских рублей. За эти деньги снять можно разве что кошку с дерева (не шучу: у знакомых москвичей котенок залез сдуру на берёзу, операция по спасению обошлась в семь тысяч).
Верёвка и мыло? Их у меня есть, но – перебьются.
Я вышел во двор. Ветер и снег примерялись друг к другу но до завирухи пока не дошло.
В сараюшке, в углу стоял ящик с полудюжиной «Синего ангела», средства для мытья стекол. Наши пробовали его на опохмелку – не пошло. Один умер, двое на всю оставшуюся жизнь ослепли, а, главное, хмеля никакого, зря только пили.
Я переложил бутылки из ящика в белую сумку, сшитую из синтетической мешковины. Вернулся домой. Нет, пить я не собирался, да в бутылках и не стекломой был, а нечто иное. Коктейль Молотова. Всё по инструкции: бутылки наполнены на две трети, стенки обмазаны патокой, осталось заменить пластиковые пробки на бумажные. Вот они, из туалетной бумаги «Солнышко» (с юмором у людей хорошо), с охотничьей спичкой в серёдке.
Но я не торопился. Прежде чем менять пробки, неплохо бы переменить белье. Да и самому измениться, а уж к лучшему, нет – как судить.
Печь грела на совесть, ветер в трубе изображал полёт валькирий, а я выскочил нагишом из дома и принял снежную ванну. Бодрит и освежает лучше всяческого кофе. Вернулся под крышу и оделся в чистое белье – действительно, белоснежное. Кальсоны (немодно, но эффективно), фуфайку, толстые носки, удобные перчатки и шапочку. Шапочка моя легко растягивается на всё лицо. Такой вот фасон. Полоса для глаз, и довольно.
На часах всего-то десять. Традиции предписывали ждать полуночи, здравый смысл – трех часов пополуночи, когда сон большинства наиболее крепок, а меньшинства… Ну, я сам меньшинство.
Поэтому можно было и отдохнуть перед делом, но я человек слабый и спешил отделаться, мол, сделал дело и спи смело. Или гуляй, кому что нравится. Я поменял пробки в бутылках, Вернул бутылки в сумку. Прилёг на пол. По традиции. Есть обычай присесть на дорожку, а у меня – прилечь. Пол у меня чистейший, боцман царского флота пылинки не найдет. И дорожка тоже чистейшая – в этой комнате. В неё, комнату, чужие не ходят.
Было темно, в соседском доме, что справа, спали, слева – укладывались. Строения не то, чтобы совсем уж рядом, и забор хороший, просто слух у меня к ночи обостряется. И зрение. И нюх. И…
У дома Зениных неладно. Ломятся в дом Зениных. Не иначе, за Ирой пришли.
Зенины от меня шагах в полуторастах. Это хорошо. Шапчонку я натянул до самого подбородка, да и кто узнает меня – такого? Никто даже и не подумает. Толстый одышливый очкарик, к тому же ботаник, в смысле – историк. Никакого спецназа в биографии, никаких ушу-карате, обыкновенный трусоватый парень, да ещё с кучей болячек – астма, сахарный диабет, астигматизм…
Я вскочил мягко, проворно. Половица не скрипнула.
Прошёл в горницу, в сени. Вышел в пургу. И побежал.
Снег ещё неглубок. К утру прибавит. Бежать бы так и бежать, но какое… Вот он, двор Зениных. Перед домом заезженный «Уаз». Значит, омоновцы. Из тех, что остались на дежурстве. Все пятеро? Нет, четверо. Выбили дверь и сейчас тащили в машину Иру, которая и кричать то не могла – во рту кляп-затычка. А чтобы не сопротивлялась, руки заломили.
Это хорошо, что они приехали на машине. Меньше будет беготни.
В пурге они не видели меня до последней секунды. А когда увидели, было уже всё равно – она, секунда, была последней буквально. Дня них. Впрочем, как считать. Возможно, мозг каждого ещё и жил два-три минуты, если это можно назвать жизнью: шок от перелома шейных позвонков сознание отключает практически моментально. Но отключенное сознание не значит сознание мёртвое.
Я быстренько погрузил тела в «Уаз», вытащил кляп изо рта Ирины и махнул рукой – иди, мол. Наверное, в доме не всё в порядке. Наверное, в дома всё даже очень не в порядке – Ира жила с братом и матерью, их стоны я слышал отчетливо и ясно. Но этим пусть займутся другие. У меня – жесткий график.
Мотор работал на холостом ходу, я сел на водительское место и – поехали! Хороший автомобиль «Уаз», по нашему бездорожью просто отличный.
Следы от протекторов, ведущие сюда, уже наполовину замело. Заметёт и следы отсюда.
Я ехал след в след, не зажигая фар. И так видно – мне.
Доехал до лагеря дестроеров.
Никто меня не встретил – видно, инстинкт подсказал людям, а то просто пурга разгулялась и заглушила звук мотора. Я его не терзал, ехали спокойно, путь ровный, и потому слышно нас было недалеко.
Я сразу подъехал к бульдозеру и прочей технике разрушения. Остановился, мотор, понятно, сразу заглушил.
Кабины были не заперты, посчитали – незачем, раз ОМОН рядом. Или ключи боялись потерять. Упадёт ключ в снег, ищи потом…
Омоновцев я рассадил на глазок – кого в стенобитный агрегат, кого в тягач, кого в бульдозер. Одного оставил в скотовозе. Автоматы, «АКМС» – пристроил под правую руку каждому омоновцу, мол, полная боевая готовность. Кабинки прикрыл, отошёл, посмотрел оценивающе.
Пройдёшь – не сразу и заметишь.
Я ещё раз прислушался. В омоновском балке играл портативный телевизор. «Болеро» Равеля. Можно было и пятого пристроить, в скотовозе места много, но это был бы перебор.
У строителей пили водку.
– Нам обломится, Петро?
– А ты будешь? После ментяр-то?
– Не барин…
Такой вот диалог.
Я оглядел «Уазик». Отпечатков я оставить не мог, а вот эпителий, волосы… Ведь искать станут следы. Непременно станут, пусть не сразу. Но бельё убережёт. Плюс то, что в скотовозе, перебывало народу изрядно, следов хватило бы на год работы и на миллион валютой. В УАЗе пахло кровью, блевотиной, мочой, спермой и страхом – не считая запахов пива, табака и прочих невинных субстанций.
Поначалу я планировал устроить Ночь Огня, но обстоятельства изменились. Я просто опустил стёкла, открыл двери автомобиля настежь и ушёл, предоставляя остальное метели.
А она, метель, и рада стараться! Разыгралась всерьёз. Хорошо толстым, похожим на меня. Килограмм жира в процессе утилизации дает тепла достаточно, чтобы вскипятить десять вёдер ледяной воды. Моя внутренняя печка и топливом обеспечена, и печник у неё умелый – я сам, потому замёрзнуть я не боялся и холода не чувствовал, несмотря на легкомысленный наряд.
Шёл я споро, со стороны так бежал, только никто моего бега не видел, в этом я был уверен. И путь выбрал кружной – на всякий случай. Метель метелью, но расслабляться нельзя. Какое уж расслабление. Казнил четверых – и расслабляться. Нелюдь я после этого.
У самого порога я постоял. Всё в порядке. Скользнул внутрь, разделся. Быстренько постирал бельё хозяйственным мылом и вывесил на мороз, сушиться. Потом посмотрелся в зеркало. Да, пару кило скинул: с жиром уходят и поддерживающие ткани, и вода, и третье-четвертое.
Ничего, наверстаю. Хлеб есть, сало есть, и прехорошее сало.
Я аккуратно накрыл стол. Напластанное сало с толстыми прожилками мяса и кусочки черного хлеба. Лук, чеснок – это не годится. Не по каким-то мистическим мотивам, а – запах. Чем меньше запаха, тем лучше. Мало ли, вдруг срочно придется работать, а потом пустят по следу ищейку…
Я ел не спеша, даже с ленцой. Пожую, посижу, подумаю.
Всё идет не по плану. Это нормально, это жизнь, а не учения.
Планировалось иное. Первая линия обороны – устрашение. Сжёг бы я машины и балки, сам собой вышел бы перерыв, покуда б новую технику пригнали. Может, и пресса подсуетилась бы, хотя на прессу я не надеюсь – вон сколько «бы» нанизалось. Когда-то, подхваченная мутным водоворотом девяностых «хватай мешки, вокзал отходит», пресса называла себя Четвёртой властью. Смешно. В России власть бывает только одна, первая, она же последняя, это и хотел сказать Булгаков, это и требуется нам знать.
Но Булгаков – ремарка. Дань человеческой сути. Важно же то, что я приступил сразу ко второй стадии – уничтожению. Выбора у меня не было. Во время работы ОМОНА в Листвянке пропали три девушки и мальчик шести лет. Тела не нашли – официально. Неофициально же нашли и утилизировали.
Заявления от родственников поначалу просто не принимали: раз они, родственники, живут в незаконном посёлке, то и сами они незаконны, и как бы не существуют. Потому и заявления от них принимать неизвестно, можно, или нет. Когда же приняли, то тем дело и кончилось. Зачислили исчезнувших в нетях. Сами убежали. Полагаю, власть была только рада слухам, которыми обрастало похищение людей: меньше сопротивляться будут, быстрее место очистят.
И Листвянка пала.
Как знать, вдруг с Дубравкой будет иначе?
Я закончил ночной обед, вымыл и расставил по полкам посуду. Всё в темноте, лишь отсветы печного огня из поддувала придавали комнате вещий багряный оттенок – для тех, у кого есть ночное зрение, разумеется. У кошек, например. Правда, кошки ночью цвета не различают.
А я различаю. В сале достаточно растворенного витамина А. Ещё больше его в печени медведя, но медведи в нашей округе вывелись в позапрошлом веке.
Я подошёл к зеркалу. Глаза светятся отражённым ночным блеском, морда лоснится. Как есть нелюдь. Нелюдь и есть, если точнее. Что делать, так получилось. Кому-то приходится быть и нелюдью. Оборотнем. Вурдалаком. Раньше говорили, что не стоит село без праведника. Добавлю от себя, что и без оборотня ему долго не продержаться. Покойный профессор Мальвайзер считал, что таким, как я, место на алтаре науке. Или на стенде. На операционном столе, наконец. А потом и спиртом залить не грех. Спиртом – по привычке говорят, на самом деле экспонаты помещают в сохраняющую среду «И». Кстати, «И» – значит Ильич.
Но к Ильичу я не спешил. Переменил пробки в «Коктейлях» опять на долговременные и отнёс сумку в сарай. Теперь риск обысков возрастал многократно, но денёк потерпит. А и найдут, там же не написано «Коктейль Молотова». Обычный огнеопасный стеклоочиститель. Оружием предмет делает намерение. Кстати, после войны стали думать, как бы вычеркнуть зажигательные бутылки из памяти. Потому что сделать коктейль Молотова не просто, а очень просто, но народу иметь оружие нельзя. Оружие дурно влияет на покорность. А покорность есть первейшая и важнейшая добродетель нашего народа. Пусть пьёт, пусть подворовывает, пусть руки растут из известного места – лишь бы был покорным.
Глава 2
Как всегда, хотелось спать. Как всегда, Сергей пересилил желание: отбросил одеяло и сел. Посидел минуту, посидел другую – и встал. Вертикализировался. Неспешно. Очень.
В комнате темно, тихо, спать бы и спать.
Пошарил, нашел сотовый телефон, угадал нужную кнопку. Сотовый у него хороший: и связь держать умеет, и будить, и кино снимать, да много чего умеет. Едва только началась вторая побудка, Сергей её остановил. Всё, проснулся, а других будить не след. Другие – это Лариса, что спала рядом. Ей просыпаться только через два часа пятнадцать минут. Это почти вечность.
А для него день начинается в пять ровно. Обычный трудовой день. Для негра все дни трудовые, а он был именно негром. Не африканцем, не афророссиянином, не по генотипу. По генотипу Сергей обыкновенный житель центральной России. Негр – это специальность. Можно сказать, призвание. Особенно, если этот негр – литературный.
Он вышел из комнаты, плотно прикрыл дверь. Что ж с того, что комната одна. Одна, зато своя. Другим снимать приходится, тратя заработанное подчистую. Даже в Огарёвске. Огарёвск хоть и районный центр, но центр знатный. Как Юпитер почти звезда, так и Огарёвск почти губернский город. То есть город он бесспорный, девяносто тысяч жителей по переписи. Главное же – Москва рядом, хоть и другая губерния. Потому – из-за Москвы – и дорого жильё. Снимающий уподобляется белкой в колесе, если заработок обыкновенный и даже чуть больше, отложить ничего невозможно, всё уходит хозяину жилья.
Утренний туалет окончательно пробудил, а чашка чая, зеленого, свежезаваренного (чайная ложка без верха на стограммовую чашку), перевела его в рабочий режим. Кофе? Кофе для спринтеров, а он марафонец. Ему бежать не круг, даже не десять…
Сергей подошел к окну, раскрыл ноутбук, включил. Подоконник кухни, как рабочее место, он выбрал неспроста. Где-то вычитал, что писать лучше стоя: и для осанки хорошо, а, главное, когда стоишь, голова активнее работает. Он попробовал. Понравилось. Возможно, это иллюзия, самовнушение, но писалось бойчее, слова падали стремительнее, мысли появлялись проворнее. И ещё: когда он писал сидя, то неуклонно полнел. Дошел до девяноста шести килограммов – это при ста шестидесяти двух сантиметрах роста. Стоя же килограммы не только не прибавлялись, а уходили. Верно, хотя и медленно.
Он запустил текстовый редактор, открыл нужный файл, прочитал последнюю страницу, написанную вчера перед сном, и прыгнул в текст, как в омут. Либо плыви, либо тони. Тонуть он не собирался категорически, и потому оставалось одно – плыть. Он и поплыл. Из всех доступных стилей сегодня он выбрал брасс – не самый быстрый, но самый надёжный. Писал без изысков, просто, но крепко, подгоняя предложение к предложению так, что абзацы выходили устойчивыми, ладными, образуя конструкцию, которую ветром не сдуешь. Многие негры считают, что проще и быстрее всего строить дом – то есть роман – из соломы. Он же предпочитал строения каменные. Потому что из соломы только-только доведёшь дело до середины, как вдруг подует ветер – и начинай сызнова. В итоге же может не выгодой обернуться, а убытками. А для него убытки непозволительны.
Первые пятьсот слов он написал в сорок пять минут. Учитывая три пятиминутных перерыва, в которые он ходил по кухне и глядел в окно, чистого времени – полчаса. Для Сергея скорость была приличная. Тут, конечно, не в пальцах дело, печатать он мог и втрое быстрее. Мозги за пальцами не поспевали.
После пятисот слов полагался перерыв двадцатиминутный. Он его использовал с толком – вынес мусорное ведро. Заодно и воздухом подышал. Дом ещё спал, и это давало ощущение собственной исключительности: вот какой он работящий! Морозец, ветер, снег ободрили не хуже спринтерского кофе, и следующие пятьсот слов пошли почти так же споро, как и первая. Труд, труд, и труд, тогда, глядишь, придет и вдохновение.
Когда на кухню вышла Лариса, он уже завершил утренний урок – тысячу слов. Лариса сонно улыбнулась ему, глазами показала на телевизор, что стоял на холодильнике.
– Включай, включай, – Сергей скопировал файл на флэшку. Большой перерыв. Даже слишком большой. Он бы предпочёл ещё часок-другой поработать, но жизнь вдвоем накладывает обязательства.
Они завтракали под утренние новости. Ничего особенного, в Вест-Индии трясет, на Ближнем Востоке взрывают, в Австралии небывало расплодились крокодилы…
Всё это Сергея интересовало мало, писал он криминальный боевичок, действие которого проходило в Москве и окрестностях, и потому ни землетрясения, ни крокодилов пристроить было некуда. Хотя и заманчиво обрушить лавину ошалевших от январских морозов крокодилов на поместье олигарха Апфельштейна, но все-таки нужно и меру знать. А если у Апфельштейна побочный бизнес – крокодиловая ферма? Этакий аквацентр, дюжина прудов, прикрытых стеклянными колпаками, хозяйство обогревается краденым газом (воровство списывают на Украину). И управляющий фермы – любовник жены олигарха? Жена хочет избавиться от мужа и встать во главе многомиллиардного бизнеса. Подговаривает управляющего, и тот вводит крокодилам озверин, тайную разработку ФСБ для проведения спецопераций в Австралии и Флориде. Крокодилы, понятно, бесятся, вырываются на волю, забираются в особняк олигарха, в бассейн, где резвятся пресыщенные гости. Возникает паника, стрельба, Апфельштейн исчезает, жена считает, что цель достигнута… Правда, этого нет в синопсисе, но если бы он писал по синопсису, то был бы плохим негром. Никудышным негром. Голодным негром. Потому что синопсиса на роман никак не хватало, максимум – на коротенькую повестушку в три листа. А он должен выдать на-гора шестнадцать полноценных листов, шестьсот сорок тысяч знаков. Вот и приходится хватать любого пролетающего мимо крокодила за хвост.
Лариса о чём-то говорила, он что-то отвечал, а крокодилы всё ползли по коврам роскошного тюдоровского особняка, который Апфельштейн купил в Англии, по камешку перевез в Россию и поставил в своём поместье, чтобы утереть нос остальным олигархам, живущим пусть в шикарном, но новострое. А в тюдоровском особняке жили многие поколения герцогов Фиц-Морсбери, что, по мнению Апфельштейна, придавало и ему самому патину благородства и знатности. В то же время последний герцог Фиц-Морсбери нанимается к Апфельштейну в качестве английского мажордома, разумеется, под чужой фамилией Вудхауз. Герцог ищет план сокровищ пирата Моргана, который его прадед, женатый на правнучке (внучке? дочке? нужно будет прикинуть) ямайского губернатора, запечатлел на одной из стен особняка в виде мозаики-криптограммы – на чёрный день. Сам герцог, доктор медицины и активный участник международной организации «врачи без границ», десять долгих лет провел в плену у афганских моджахедов или сомалийских пиратов, покуда его старушка-мать не уплатила выкуп, продав для этого фамильное гнездо Апфельштейну. Теперь старушка-мать живет в меблированных комнатах Лондона среди индийских иммигрантов, а её соседка, вдова раджи Кублу-хана, по сердечной доброте присматривает за ней. У вдовы есть дочь, прекрасная Зита, ласковая и добрая девушка. Но никто не знает, что Зита – предводительница банды наркоторговцев «Бриллиантовая звезда», которая контролирует сорок пять процентов британского рынка наркотиков и стремится увеличить долю до пятидесяти пяти…
Новости кончились, кончился и завтрак. Лариса засобиралась. Она преподавала английский язык в частной школе, торжественно именуемой Первой Гимназией. Преимуществ над другими школами у гимназии было несколько: отсеивали откровенную гопоту, уроки начинались часом позже, и учеников в классе было поменьше. А ещё она, гимназия, была в двух кварталах от дома. Десять минут ходьбы, много пятнадцать, если идти неспешно. Это важно: работай Лариса в обычной школе, ей было бы труднее переносить то, что Сергей – человек свободной профессии, спит, работает и отдыхает по велению души. Гораздо труднее. А так и поспать можно подольше, и уставала она поменьше, и сама гимназия была почище, нежели общеобразовательная школа номер четырнадцать, в которой она работала раньше. Поэтому то, что Сергей оставался дома и мог – теоретически – хоть смотреть телевизор, хоть петь песни, воспринималось спокойно.
На самом деле Сергей работал вдвое, если не втрое больше Ларисы, но видна лишь надводная часть айсберга, сиречь время, проведенное в буквопечатании за ноутбуком, а то, что он и сейчас трудится, ей не видно. Какой же это труд – пить чай и есть бутерброды? А то, что он при этом думает, так ведь все думают о чём-нибудь.
Сергей проводил Ларису до двери, помог надеть шубку, пожелал удачи и тут же записал крокодильские мысли в особый файл. Негру и верёвочка в дороге пригодится, а тут целая сюжетная линия. Будь он белым писателем, то, понятно, сто раз подумал бы, прежде чем решиться на подобные изыски, а может и не сто, а с первого же раза отверг крокодилятину в шампанском. Ну, а писателю-негру привередничать никак нельзя, сначала деньги, нравственность потом. Он, Сергей, должен выдать хозяину-плантатору за год четыре романа минимум. Иначе будет голодно и зябко. Роман пишется два месяца, затем месяц мозги отдыхают, восстанавливают израсходованное. Мозг что земля, может истощиться. Его удобрять нужно, но навоз не годится. Искусственные удобрения чреваты психушкой. Следовательно, естественный цикл – три месяца. В году таких месяцев двенадцать. Вот и получаются пресловутые четыре романа – по гигиене писательского труда. То есть опять же в теории. Проза жизни диктует свое. В прошлом году она надиктовала семь романов. Вот они, на полке. Всего же негритянских романов у него восемнадцать, да два в производстве. Вернее, не у него, а у писателя… Впрочем, неважно. Негр не должен всуе произносить имя господина.
Зазвонил мобильник.
Сергей, прежде чем ответить, посмотрел, кто беспокоит. Оказалось, Антон, двоюродный брат. Антон служил в полиции и порой подкидывал фактуру – реальные случаи, которые, соответствующим образом приготовленные, служили подпорками для очередного романа.
– Сергей?
– Конечно.
– Тут такое дело… Я в Дубравке. Четверых областных мёртвыми нашли.
– Каких областных?
– Областной ОМОН, он строителей крышует. Ну, которые Дубравку должны зачистить.
– И что?
– И то. Их было пятеро. Те четверо, значит, пошли погулять и не вернулись. А пятый ждал-ждал, крепко поддал, да и уснул. Утром, значит, вышел и нашёл пропавших. Замёрзли они, или что, только мертвые. Нас вызвали, Дубравка-то наша. Мы и приехали. Такого я никогда не видел: мертвецы сидят в кабинах бульдозеров и прочей техники. Следов насильственных действий никаких – ну, на первый взгляд. Я кое-что снял. Сейчас долго говорить не могу, но снимки тебе скину. Ты посмотри, может, пригодятся.
