Текст книги "Замыкание времени. Стихи разных лет"

Автор книги: Василий Бетаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

II. СОЛЬ ВАРЯЖСКИХ ВОЛН

«Я пью за варягов, за дедов лихих,

Кем русская сила подъята,

Кем Киев прославлен, кем грек приутих,

За синее море, которое их,

Шумя, принесло от заката!»

(А. К. Толстой)

* * *

Н. Струве

«Нам внятно все: и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений!»

(А. Блок)

Червленые щиты вдоль борта корабля.

В холщовый парус бьет звон Киевской Софии,

И Новгородская слышна до Византии...

Гуденьем трех Софий озвучена земля.

Ни половецкий свист, ни дикие поля

Не в силах поглотить их голоса живые,

Пока норманнский меч не позабыт Россией —

Волосяной аркан – не мертвая петля!

Псковская звонница не станет минаретом,

И Дао никогда не слиться с Параклетом.

Русь Европейскую – Московской не зови:

Да, мы изнемогли под тяжестью тумана,

Да, мы еще несем проклятье Чингиз-хана,

Но соль варяжских волн гудит у нас в крови!

ПСКОВ

Но вот и Новгорода младший брат.

Довмонтовой стены тяжелый камень.

Высоких контрфорсов мощный ряд,

Что держит многотонными руками

Массив стены, с которой не палят

Уж двести с лишним лет... (Тогда войсками

Был полон город, и последний гром

Здесь грохотал, разбуженный Петром.).

Взгляни с верхушки круглой Кутекромы

На ижицу сливающихся рек,

Забудь про стены, храмы и хоромы,

Запомни только плавных вод разбег,

Да там лесов зубчатые изломы,

Которые и наш неровный век

Переживут... Но сосны-великаны

Не знают ближних леспромхозов планы!

Слияние Великой и Псковы

Заполнено сиренью и церквами,

И тишиной, и уханьем совы,

Живущей до сих пор между зубцами...

Собора шлемовидные главы

Слегка фосфоресцируют ночами,

И город от Поганкиных палат

До Запсковья молчанием объят.

Клубком свернулась ночь в начале лета

И спит в глазницах звонницы пустой,

Пока ее трехглазые рассветы

Не выметут лучистою метлой

Из трех беленых арок. Три кометы

На миг хвосты расстелют над росой...

Смотри восход – сквозь звонницу! Такого

Нигде ты не увидишь, кроме Пскова.

СЛЕДЫ НА СНЕГУ

(Псков 1970)

... И снег на площади – бумага.

Условны черточки людей.

А там – всего-то два-три шага

От освещенных площадей —

И вот Приказная Палата

С огромным в темноте крыльцом,

И в эту темноту куда-то

Углом врезающийся Кром.

Он непомерно вертикален.

А две замерзшие реки

Лежат и сходятся в провале,

Где снег летит на огоньки.

В ночи от Троицкой громады

До двух мостов – по триста лет...

Тут Арсенал. Обрыв от сада.

Глубокий снег. Глубокий след.

На три или четыре века

Нас только трое: я, да ночь,

Да ветер, падающий в реку,

Чтобы смолчать и не помочь.

А за рекой Козьма с Демьяном

Грозят бунтарским куполком,

И звонниц черные прораны

Бредут по снегу босиком.

От них до той кинорекламы

Пятьсот шагов да триста лет,

Ворот вневременная рама,

Глубокий снег, глубокий след.

* * *

Г. У.

Как там зимний Новгород?

Расскажи.

Вьюга ль над стеной встает

И кружит?

Звезды ль с неба капают

Как смола?

Крыты ль снежной калькою

Купола,

Так, что видно золото

Напросвет?

Ах, белому ли городу —

Белый снег?

Он и летом, Новгород,

Всех белей!

Церковки – как головы

Лебедей,

С клювов смотрят на реку

Облака,

Словно в Волхов налили

Молока!

А зима – как выбелит

Все вдвойне,

Ничего не выделит:

Снег ли, мех,

Брошен зимний Новгород

В синь лесов

Весь, как шубка новая

Из песцов.

Серебрит, пуховая...

А теперь —

Ты возьми-ка Новгород

Да примерь!

А волосы-вороны

С синевой

Выпусти на ворот

На снеговой,

Поглядись-ка в зеркало,

В Ильмень-лед:

Шубка – искры зернами!

Что, идет?

С каблуков до ворота —

В белизне...

Белому ли городу —

Да белый снег?

То-то ты пришлась ему

Ко двору:

Волосы цыганские

К серебру,

К белизне – для ясности —

Черноты...

.....................................

Вот такие ж разные

Я и ты.

КИРИЛЛОВ

Над праздничным лесом осенней России,

Над Сиверской синью

На башнях Кириллова росы осели, озерные, сизые.

Скрипят флюгера на шатрах островерхих...

А может быть – ветви?

«И яростен был Ферапонт, а Кирилл был медлитель...»

(а листья кленовые – прямо на плечи)

«Ушел Ферапонт, а Кирилл монастырь заложил...

Но как далеки от пергаментной речи,

От слов летописных

Сейчас мои мысли...

Ну да, монастырь... Исихасты... Но будь вы хоть трижды

монахи —

Возможно ли Богу с такою безбожной, щемяще-земной

красотою смириться?

Какой невозможный Художник

Для города выискал место такое,

Чтоб белые башни за тридевять рек от столицы

В гордыне поставить над этим безлюдным покоем?

Да, крепость... А в общем, зачем она – крепость

В таких недоступных российских глубинах?

Тут кажется крепость – каприз и нелепость:

Ну с кем тут рубились?

С грехом окружить, а не то чтоб свалить ее —

Наверное, целую армию надо!

В кого тут палили? Какой очумелый политик

Тянул эти стены, достойные стольного града?

Другие же стены серебряно в озеро влиты,

Где белая грань опрокинутых башен струится,

Где так бестелесно и зелено зыблются плиты...

Кириллов ли?

Китеж ли?

...Лес и молчанье.

Качанье небес под ногами.

Становятся ликами лица, и лицами листья...

Ни храмов не надо, ни битвы:

Камням да деревьям начнешь, как язычник, молиться,

Затем, что ни в битву не верится тут, ни в молитву —

Лишь в белые стены, да в грустные русские листья.

ОСТРОВ

Так он и вправду – остров?

Из-под цепного моста

Два нешироких русла

Легли через века...

Как фресок брови грустные,

Как черточки «легатто»...

Не так уж велика ты,

Великая река!

Лабазов арки затхлые

На плоских площадях,

Да звездочки заплатами

Под дождичком заплакали

На синих куполах...

Беленые церквушки —

Кустарные игрушки

На низком островке...

Когда б не цепи моста —

Уплыл бы, верно, Остров,

Как баржа по реке!

Уплыл бы!

А куда?

Куда течет вода!

При ветре ли, без ветра —

В столетье по сто метров...

Без перепляса перемен

Ты заплутался в трех веках,

В забытых снах, как в трех соснах...

Но что ты получил взамен

За отрицание времен?

Остался на себя похож?

И все, считаешь, на местах?

Гремят вериги на мостах,

Скрипят вериги на мостах...

Ты, может быть, чего-то ждешь?

Юродствуешь или поешь?

Или тихонько молишься?

...Автобусами пользуешься,

Да семечки плюешь

На свой бульварчик козий,

На мир чужой и пестрый,

На церкви и на цепи,

На лужи и на космос...

Да ты и вправду остров,

Когда вот так живешь!

ТАЛЛИН

1.

Там, где мостовых лиловый камень

Редко под колесами дрожит,

Там, где над вторыми этажами

Выступают третьи этажи —

Как ступеньки, только вверх ногами,

Там, где тускло светят витражи,

Словно пестрый свет их еле жив,

Там, в клещах у городского вала,

Улица осталась, как была:

Лишь бы только стен не задевала

Алебарда поперек седла!

Там о чем-то грает вороньё

У оград, захлеснутых сиренью...

Кажется – бесшумный вал ее

По ветру унес в небытие

Четырех столетий поколенья.

Копья шпилей лезут в небеса

Жесткими гранеными концами...

Только вдруг – за тихими зубцами

Всплеснута проспекта полоса!

Колокол или трамвай звонит?

Не понять: четыре века смяты.

Был шестнадцатый – и вдруг двадцатый

Сразу, непосредственно за ним!

Смотрит сверху, флюгером вертясь,

Ко всему привычный Старый Тоомас

На аргон реклам и на автобус,

На столетий порванную связь.

2.

Устья улиц – как пролеты ворот,

А на крышах – без счета ворон,

Тут веками обтерты углы,

Старой ратуши арки тяжелы.

Ухмыляясь, наблюдает за мной

Старый Тоомас, человечек смешной.

Он над ратушей на шпиле, Старый Тоомас,

Беспрестанно пляшет старый танец,

Он не чувствует веков на плечах...

Кто ты, Тоомас, ты кузнец или бочар?

Ты ли обручи для бочек ковал?

Ты ли в крепких доньях доски стыковал?

Ты ли темным пивом потчевал народ?

Ты ли стражем был над сотней ворот?

Ты ли в море провожал рыбака?

Над Эстонией вращаются века,

Над Эстонией на шпиле кружа,

Ты стоишь, ее истории душа!

Нет в судьбе ее ни льва, ни меча...

Слушай Тоомас, ты – кузнец, или бочар —

Слазь со шпиля – видишь кружка полна,

Ну, давай, по кружке пива, старина!

ДИЛИЖАНС

Утихнут годы, дни слежатся

Под гнетом памяти...

А в Тихвин ходят дилижансы

По снежной замяти...

Они автобусами прикинутся,

И в это веря,

Автоматические раздвинутся

Гармошкой двери.

А кони, снежно-белогривые

Враждуют с прозою.

Кондуктор отрывает криво

Билеты розовые...

Сидят туристы с рюкзаками,

Курсистки с косами,

Монах какой-то рядом с нами

и Римский-Корсаков.

За снежной пылью от копыт,

За дымом выхлопов

Он слушает, как Тихвин спит,

В ветвях нагих пропав...

За монастырскими стенами,

За дымной фабрикой —

Пирог, слоеный временами, годами, фактами...

Они в Скрижалях были строчками,

В музеях – латами,

И все смешались, оттого что

В с е г д а была Ты...

И от того, что в стеклах ватных,

В невнятной замяти,

Коней и дней невероятность

Следишь глазами Ты.

* * *

В окна мне глядят Юпитер и Париж.

...Где-то там ночная питерская тишь.

А в Воронеже – вороны на крестах,

У них черные короны на хвостах.

И растаяло созвездье Гончих Псов,

И пластается туман из-за лесов,

Где молчит, как берендеева страна,

Вольной Вологды белесая стена.

А за ней – морозцем тронутая ширь...

Там затерян Ферапонтов монастырь,

Там над озером, где низкая трава,

Тают в воздухе неспетые слова,

Цвет лазурный не отдавшие зиме —

Дионисиевы фрески в полутьме...

Там, в приделе, за безлюдный этот край

Заступись ты, Мирликийский Николаи,

За осенний, за желтеющий рассвет;

Помяни, что мне туда дороги нет,

Помяни, что в граде-Китеже живу:

Только воду осязаю, не траву.

Помяни, что я молился за леса

И над озером тугие паруса...

Ты, взлетающий в подкупольную высь,

За меня, святой Никола, помолись...

ОПРИЧНИНА

Павлу Антокольскому

1

ПРОЛОГ

Опричники едут

За Москва-рекою зарева

Вдалеке.

Скачут люди государевы

Налегке, налегке.

Только филин где-то ухает,

Конь храпит, конь храпит,

Только глина тяжко плюхает

От копыт, от копыт...

Пляшут тени в свете месяца

На Руси —

А за заборами-то крестятся:

«Пронеси, пронеси!»

Ох и страшен вид их праздничный

В час ночной!

«Ну, авось, на этот раз еще

Не за мной, не за мной!..»

Память – пятна факельные вдоль Москва-реки.

Мотоциклы фарами прощупывают потолки...

На запор ворота добрые

От греха:

Ну а вдруг как пустят огнивом

Петуха, петуха?

Их начальник смотрит радостно

На грабеж, на пожар —

А ведь он, опричник Вяземский,

Из бояр!

Видно все именье начисто

Прогулял, прокутил,

Что в опричное палачество

Поступил!

Над попоною богатою

У седла —

Песья голова косматая,

И метла, и метла:

Чтоб измену чуял скверную

Аки пес,

Чтоб царю Ивану верную

Службу нес...

Память – копоть факельная да звериный страх.

Мотоциклы фарами шарят в мозгах...

Справедливо ли, облыжно ли —

Всех мети, грех – не грех!

А какой злодей из книжников —

Паче всех, паче всех!

Хоть боярин – не боярин ты —

Виноват? Виноват!

Православный ли, татарин ты —

Всем подряд, всем подряд

И хоромы будут дадены,

И земля, и земля:

Два столба, что с перекладиной,

Да петля...

Память – пепел факельный да вороний грай.

Мотоциклы фарами высвечивают дорогу в рай...

2. Из письма, найденного в Соловецком монастыре.

... И нет Адашева, и нет Сильвестра.

Повсюду, как проклятие Господне,

Опричные и жгут и грабят земских,

И смердов бьют, и забирают девок —

Все именем царя...

Но как же он —

Повинен ли в бесчинствах, или сам

Не знает, что творится на Руси?...

... И днесь пишу я, бывший переписчик

Посольского Приказа.

Довелось

Мне перебеливать большую книгу

Последней Летописи. А когда

И прописи и многие картины,

Все в книге было начисто готово,

Затребовал Великий Государь

Меня и труд мой, и рукой своей

Вписал он о крамолах, что бояре

Чинили в дни, когда болел он тяжко.

И сам же записал о том, что в судьях

Курлятев был, Адашев, Шереметев

И Висковатый-дьяк »

А после, как пришлось мне книгу эту

Опять перебелить, и в новый раз

Картины заказать, какие надо,

(Прошло лет пять, а может быть и боле)

Царь учредил Опричнину в тот год,

И в Александровскую слободу

Уехавши, затребовал опять

Мой труд к себе, и на полях вписал,

Все имена злодеев, и меж ними

Курлятев был, Адашев, Шереметев

И Висковатый-дьяк

Еще вписал, что смуты и мятеж

Причиной оскуденья в государстве.

Я ж был сюда на строгий постриг сослан

И

писано сие рабом господним

Монахом соловецким Мисаилом.

(В миру – Матвей Семенов сын Лобанов)

3. Крепость Печерская

Будет крепость у Печер!

Незадаром же вечор

Изо всех деревень смердов собирали!

Где Печеры – где Изборск!

И людей на двадцать верст

Друг за дружкою монахи расставляли:

Повелел отец Корнилий,

Чтоб изборский известняк

Не носили, не возили,

А вот так —

Словно ведра на пожаре – по рукам

Двадцать верст передавали,

Да чтоб батогов давали нерадивым мужикам!

Будет крепость у Печер,

Чтоб король нипочем

Не прошел в российские пределы...

Только кто ж в Москву принес

На Корнилия донос,

Что замыслил, мол, егумен злое дело:

«Для чего бы он без царского веленья

Указал к монастырю таскать каменья?

Чтоб Жигмонту передать укрепленья?...»

– Эй, бояре – не бояре, все мутители,

А на плаху на Пожаре не хотите ли?

(Голос из XX века:

И никто не объяснил внизу ему,

Что инициатива – наказуема?)

Нет, опричнина —

Не пустяк, не пустяк,

Нет, опричнину

Не простят, не простят

потомки...

4. Монолог Андрея Курбского

Прощай, Москва, не свидимся с тобою —

Бегу я...

Не за тебя, Москва, на поле боя

Паду я...

Что ж, видно больше не судьба мне.

Разлука сгложет.

Хоть княжья шапка дорога мне,

Башка – дороже...

Всех добрых он побил и сильных,

Кто для него старался.

Решил, что сам один – Россия,

Бога не убоялся.

Но слышишь, Господи, клянусь я,

Что никакого

И заговора не было, в том Русью

Клянусь...

(Голос из XX в.: Что нынче стоит слово!)

Под топором навек закрыть глаза мне

Не гоже!

И княжья шапка дорога мне,

Ан истина дороже!

5. Курбский у Корнилия.

К ночи прибыл в Печеры Курбский.

Вот и город последний русский.

И князю сказал егумен:

«Мудр ты, княже, да неразумен.

Ты не бойся царя Ивана,

Не беги ты в чужие страны.

Там, в Литве, тебе грош цена,

А в России —• и смерть красна.

Хоть и грозен Иван Васильич,

Только он ведь не вся Россия!

У России широки плечи,

А Иван, он как мы – не вечен.

А помрет – быть великой смуте,

Не управиться псу-Малюте:

Рубят лес, да топор-то ржавый!

Разве страхом сдержать державу?

Там тебе, князь, велел постель я...»

И отправился Курбский в келью,

И задумался Курбский крепко:

Лес-то рубят, да я – не щепка!

6. Правда о смерти Корнилия.

Железом изрезаны ноги.

Хоть поп ты, хоть нехристь, хоть выкрест

Иди! Ведь на э т о й дороге

Смешались Христос и антихрист!

На торжище псковском готова

Корнилию матушка-плаха.

У палача молодого

Кровью горит рубаха.

А в судьях – Малюта Скуратов,

Да Федька бесстыжий Басманов —

Продаст он хоть свата, хоть брата —

Он – шут в терему у Ивана.

А на расправу скор он:

Дознанья чинить не будет!

Зачем только суд, который

Не рассудив осудит?

7. Легенда о смерти Корнилия, рассказанная автору отцом Августином.

...А сказывают так, что государь

Приехал, и когда к нему егумен

И с братией навстречу к воротам

Степенно вышел —

Саблею татарской

Взмахнул Иван и голову срубил

Корнилию.

«Вот, отче, за измену,

Теперь построй-ка крепость без указа!»

Вдруг побледнел,

Потом склонился над безглавым трупом

И словно бы раскаяньем ведомый,

Корнилия отнес он на руках

В пещерный храм... Дорожку ту поныне

Зовут в обители «Кровавый путь»...

8. Кровавый Путь.

Кровавый путь – не в Печерах.

Не от ворот до храма.

И даже не тот, который

Солдата приводит в яму...

Курбскому Грозный пишет:

«Не похваляйся, княже, германские крепкие грады падали не

от того:

Не твоим фузеям да саблям, не воинской смелости даже, —

Сдавались только величию имени Моего!»

Голос из XX в:

Сверху видней, как побеждали,

Ну ей же ей – шапками закидали!

Не до шапок и не до шуток

Павшим в бою.

Посчитай, и цифирью жуткой

Оцени дорогу свою!

Гремели единороги,

Сабли лезли в лицо —

Но главное – ждали тюрьма и остроги

Лучших из лучших бойцов,

Тех, кто принес в Россию

Германских градов ключи.

Они – опасная сила...

Так опричнина их и скосила,

Недоверию не научив...

А ты и опричникам верил,

Ты жил с незапертой дверью,

А за тобой – облава,

Как за лесною тварью,

И досталась военная слава

Лишь великому государю...

Не враги, а свои скосили.

И сыну некуда деться.

А он-то еще: «спасибо, —

За счастливое наше детство!»

Государь – он всегда безгрешный...

Помолись за него, юродивый.

И гудело эхо в соборах,

И гулко было и глухо:

И молившийся не был отмечен

Благодатью Святого Духа...

...Кровавый путь – не в Печерах.

9. У стен печерских

Вечером Баторий

злой —

Утром под Печерами

бой.

Вечер – вздох густой

травы,

Вечер – строй литой

Литвы.

Вечером мечи блестят:

Что там русский щит – пустяк!

Вечером – седлай коней!

Утром и коням конец...

Вечером – копыт

поток,

Утром – ни стремян,

ни сапог,

Утром – ни знамен, ни брони,

Утром – от ворон Бог храни!

Вечером – у шлемов вид!

Утром – на земле в крови

Россыпью изрезанных снов

Каша из железа и мозгов...

10. Монолог печерского колокола.

Над долиной, над долиной, над зелеными раздольями полей

Блещут белые оконницы и ангелы на звоннице,

на звоннице моей.

Если ива долу клонится, за тучей ветер гонится

и буря собирается – эгей!

Стерегут границы русские в стене бойницы узкие,

А я —

Бьюсь и вою над стеною, над лесною стороною,

И слышна аж над Литвою

Медь моя!

Я немало повидал с высокой звонницы людей —

И врагов,

И друзей...

Столько лет мне смены нет, я все служу и сторожу —

Эй, бей!

То над берегом горбатым тяжким ухая набатом,

Собираю я людей со всех сторон,

То —

в гул гулянки в день престольный я вливаю колокольный

мой малиновый, глубокий звон!

А бывает —

над землею небывалым воем вою,

Не набатом распроклятым, не весельем, не хвалою

Вою:

Призываю не с Литвою

К бою:

Я звучу колоколами над холодными телами

Всех казненных,

Убиенных,

Что на плахе под стеною...

Ною!

Я звеню и кандалами над медвежьими углами,

И бубенчиками троек над Москвою

Вою!

И пускай говорят, что без веревки звонаря

Языком своим качать не вправе я:

Я ведь колокол такой: звонари – за упокой, а я – за здравие!

Кровью полита полынь...

Сгинь, сгинь, сгинь...

III. ПЕТЕРБУРГ – НАВЕКИ

...И царицей Авдотьей заклятий,

Достоевский и бесноватый,

Город в свой уходил туман...

И выглядывал вновь из мрака

Старый питерщик и гуляка.

Как пред казнью бил барабан.

(А. Ахматова)

* * *

Этот город – на мир похож:

Всё отдельные острова.

Этот город на мир похож,

Только он не так староват.

Этот город – как человек.

В нем одном – безграничный мир:

И текучая истина рек,

И красивая ложь – ампир.

Не случайны его цвета;

В них смешение двух времен:

В золоченую осень стен

Влита белая ночь колонн...

* * *

К. Г.

В безоблачности над гранитной крепостью,

Над клетками дворов

Летящий ангел пойман в перекрестье

Прожекторов.

Распахнутые судорожно крылья

Внутри креста,

И ангел бьется на булавке шпиля,

И ночь – пуста.

Молчи и слушай, если ты крылатый,

Как до утра

Еще трубит тревогу ангел, взятый

В прожектора.

* * *

Под влажным солнцем осени желтеет Летний Сад,

Беседуют философы под тихий листопад.

Ни шороха, ни голоса, и только с высоты

На мраморные головы планируют листы,

И паутинки осени над белизной висков

Усыпаны монетками осиновых листков.

О, мраморные личности, не схожие ни с кем,

Вы – тень от необычности миров, систем и схем!

Ничто вам вьюги желтые, дожди и холода,

Закатом обожженные, вы знаете, когда

Запахивая ватники и на ветру дрожа,

Вам будки деревянные наденут сторожа.

И вдруг исчезнет разница и пропадет лицо,

И серых досок равенство накроет мудрецов...

ЛЕТНИЙ САД

Эти головы горгон двулики.

Алебарды – вправо-влево смотрят.

Не гадал не думал Петр

Великий,

Что на Летний поналепят

Морды,

Что заблудишься в сплошных величьях,

Что не ступишь никуда с аллеи...

Видишь головы горгон

Двуличных?

И на каждой притаились

Змеи.

Алебарда – что орел двуглава!

А кустарники – прямы, как рама.

Тут ни влево не свернешь,

Ни вправо —

Генеральная аллея —

Прямо!

И глядится в ту аллею замок.

Видишь, в цвет драконьей крови стены?

Он несчетными глядит

Глазами,

Охраняет неизменность

Стиля!

Там живет убитый император.

(Стиль воинственный зовут

ампиром)

Топай прямо, а свернешь

куда-то —

Обернется тот ампир

вампиром!

* * *

Запад есть Запад —

Восток есть Восток

им не сойтись никогда...

(Киплинг)

В небе летнем, старинном

И почти что пустом

Резко вздыблены спины

Разведенных мостов,

И нежданный, как лебедь

Над Невой несогретой

В фиолетовом небе

Силуэт минарета...

Над гранитами призрак

Бухары бирюзовой

Азиатским капризом

В сон Европы суровой —

Словно в «Аве Мария»

Влился клич «бисмилла»,

Полумесяцем крылья

Изогнув у орла,

Словно небо кусая,

Две змеи над Невой

Встали рядом, касаясь

Облаков головой,

И у каждой по телу

Пляшет ромбов мираж...

И молчит опустелый

Петропавловский пляж.