Текст книги "О, этот вьюноша летучий!"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Сколько время, господин? – спросил на подходе один из клетчатых.

– Позвольте, позвольте, давайте-ка без этого, – забормотал Берг.

– Вас же спрашивают – сколько время? – ухмыльнулись оба.

Позади захохотал кучер.

– Сколько время? Два еврея…

Николай выстрелил дважды прямо из кармана, и оба сыщика брякнулись на мостовую. Словно во сне Берг влез на возок, отобрал у онемевшего кучера револьвер, столкнул его с облучка и медленно поехал вниз.

По ревельским улицам бесконечной чередой шли войска – пехота, кавалерия, пушки. На улице Ратаскаеву городовые довершали разгром конспиративной квартиры, выводили арестованных, среди которых был один офицер флота. Лошадка, меланхолично цокая копытами, провлекла Берга мимо.

Ночью возок выехал на Ратушную площадь, пересеченную тенями домов, шпилей, ружей, составленных в пирамидки, пушек и лошадей: прямо на площади ночевала артиллерийская батарея.

а по ночам она бросала цитру садилась у окна со вздохом глядя на дикий месяц отраженный в небе со дна колодца а потом вставала сигналя канделябром

так повторялась сцена бесконечно пятнадцать дублей километры пленки

Рядом с Колей в повозке теперь сидел еще один юноша.

– Ну, Тийт, покажем гадам, что мы еще живы? – шепнул Коля.

– Давай!

Два взрыва сотрясли ночь.

Под порывами ветра скрипели сосны, хлопало белье, стучали ставни, задыхались люди…

– Товарищи, ужасные новости! Арестован почти весь Петербургский комитет, в Свеаборге расстреляны Емельянов, Коханский и еще не менее пятнадцати, в Кронштадте казнено десять, в Ревеле семнадцать моряков с крейсера! – …и лишь валуны Карельского перешейка хранили свое вечное спокойствие.

На одной из дач Красин проводил совещание с группой боевиков, среди которых были Надя и Кириллов, «Англичанин Вася» и Лихарев.

– …в заключение хочу сказать, товарищи, что сейчас не может быть никакого уныния, никакой кислятины. Мы на пороге нового революционного подъема. Энергия, уверенность, оптимизм! Каждый из нас знает свое дело, и все мы выполним свой долг. На этом все. «Англичанин», прошу вас задержаться.

Красин говорил короткими энергичными фразами, жестким деловым тоном, и боевики встали веселыми и юными, словно за их спинами вовсе и не было этого страшного года. Красин поймал заблестевший прежним огнем взгляд Нади и с трудом отвел от него глаза. В комнате остался один Горизонтов.

– Я потрясен, Леонид Борисович, тем, что вы и есть «Никитич». Потрясен и восхищен! – заговорил Виктор.

– Я вам не примадонна, чтоб восхищаться, и не вождь с островов Туамоту, – сурово оборвал его Красин, но, взглянув на юношу, мягко улыбнулся: – Насколько я знаю, вы довольно опытный моряк.

– Я плавал на зверобойной шхуне «Блади бастард», а если вы спросите о ней на канадском побережье…

– Через две недели, дружище, вы отправитесь в Болгарию, – перебил его Красин, – там Валлах снаряжает судно с оружием для перегона на Кавказское побережье.

– Что за судно? Водоизмещение? – деловито спросил Виктор.

– Паровая яхта «Зора», около пятисот тонн.

– В декабре на Черном море сильные штормы, Леонид Борисович.

– Зато у вас компания неплохая – Валлах, Камо, кое-кто из потемкинцев. Я вам завидую.

– Я сам себе завидую! – неожиданно вскричал Горизонтов, вскакивая.

– Вот дитя человеческое, – пробормотал Красин, любуясь огромным парнем, и строго постучал по столу. – Только смотрите, «Англичанин», никаких штук!

Под дико несущимися тучами и холодной луной, среди сосен едва угадывались фигуры женщины и мужчины. Они говорили шепотом.

– Отпусти меня, умоляю. Я хочу что-то сделать!

– Ты делаешь очень многое! Ты распространяешь «Казарму», «Пролетария»…

– Этого мало, мне… неужели не понимаешь?

– Неужели ты хочешь отомстить тому жалкому жандарму?

– Да! Я хочу убить…

– Ты опоздала. Он убит еще в мае анархистами. Мы наводили справки. Ну, успокойся, милая, не дрожи… Ну вот… Так тебе лучше? Плачешь?

– Да…

Таня внимательно разглядывала себя в зеркало.

«Это невероятно! Я сама еще маленькая, а у меня уже будет ребенок…»

Вдруг до слуха ее долетел далекий стук дверей. Она подпрыгнула.

– Витька вернулся из Финляндии! – побежала вниз.

В гостиной под люстрой стояли четверо мужчин: один в черном пальтеце, второй в студенческой шинели, третий в тулупе, четвертый в меховой дохе.

– Прежде всего не бойтесь, – сказала доха. – Мы из комитета революционной группы «Черный костер», социалисты-анархисты. Мы свято чтим память вашего брата-героя. Теперь о деле: вчера комитет принял решение выдать вас, Татьяну Берг, замуж за одного из наших людей и завладеть таким образом вашим состоянием. Надеюсь, согласны? Да это и неважно. Главное – решение принято. Собирайтесь – вот ваш жених! – он подтолкнул вперед черное пальто.

– А я вас уже где-то видела, жених! – рассмеялась Таня, глядя на худое лицо с кошачьими усиками и дальними огоньками безумства в запавших глазах.

– Татьяна Ивановна! – воскликнул «Огурчик». – Только святое дело революции подвигнуло меня на этот шаг! Священной для меня памятью Виктора Николаевича Горизонтова клянусь…

– Как памятью? Что вы говорите? – Таня схватилась за перила.

– Виктор Николаевич погиб на моих глазах в бою за дело народное…

Таня беззвучно упала на спину.

– Влей-ка ей рому, «Огурчик», – распорядилась доха. – А лучше свяжите ее, ребята. Извиняться будем потом.

Таня очнулась, закричала.

– Придется вас связать, Татьяна Ивановна, – бормотал Митя, вытаскивая веревку. – Потом вы поймете… Во имя счастья людского!

Быстро и ловко они связали девушку, как вдруг в дом с пистолетом в руке ворвался Горизонтов. Не говоря ни слова, он нокаутировал доху и тулуп, вывернул руку студенту и схватил за горло Митеньку.

– Свят, свят, свят, – хрипел Митенька, глядя на ожившего кумира.

– Это что тут за сказки Гофмана?! – наконец заорал Горизонтов.

– Они хотели меня выдать замуж… за этого, – проговорила Таня.

– На мою жену руку поднял, гад?! Пришибу как муху!

– Пристрелите, Виктор Николаевич! Оборвите преступную жизнь! – возопил Митя, подползая к ноге своего божества.

Виктор брезгливо ударил его ногой, обрезал ножом веревки, прижал к груди свою любимую. «Огурчик» остановившимся взглядом смотрел на эту сцену.

– Говорил я тебе, кретин, не связывайся с анархистами!

– Приносим свои извинения, «Англичанин», – сказала, очнувшись, доха. – Не предполагали, что наши интересы столкнутся.

– Вон! – гаркнул Горизонтов, поднял Таню на руки и любезно сказал куда-то в темноту: – Мистер Пищиков, прошу вас.

Из темноты выступил негоциант, раскланялся с Таней, которая покоилась на могучих руках.

– Таня, это тот самый негоциант с Аляски, о котором я тебе рассказывал. У него к нам в высшей степени интересное предложение. Речь идет о золоте. Мы отправляемся с тобой в Америку, венчаемся там, вступаем в договор с этим джентльменом, твое состояние увеличивается в сотни раз, и мы передаем его нашим. Каково?

– Я ничего не понимаю, простите, – прошептала Таня.

– Да-да, в другой раз, конечно, – поклонился Пищиков. – Несите, Виктор, свою супругу, куда надо.

Виктор унес Таню наверх, а Пищиков стал прогуливаться по обширной берговской гостиной, со знанием дела рассматривая ценные породы дерева, картины, ковры. Потом он заметил в углу что-то, что заставило его остановиться и наблюдать это «что-то» с большим вниманием. Глаза его в какой-то момент расширились от ужаса, потом он надел шляпу и быстро покинул дом.

Прошло еще какое-то время, отмеренное четким ходом стенных часов. На лестнице с веселым смехом появились Таня и Горизонтов.

– Через час я уезжаю в Болгарию, – сказал Виктор. – Спокойно! Я скоро вернусь, но уже не из Болгарии, а с Кавказа. Понимаешь? Молодец!

Таня вдруг испустила страшный пронизывающий крик. В углу гостиной под рукой огромной мраморной статуи на брючном ремне висело тело «Огурчика». Виктор бросился было к нему, но его остановил Танин крик. Он дико глянул – девушка каталась по полу.

– Витя! Витя! Помоги же! У меня все разрывается внутри!

ВЕСНА 07

смертная казнь убийцы главного военного прокурора Павлова совершена на рассвете в лесу возле Лисьего Носа. Съезд Объединенного русского народа потребовал немедленного роспуска II Государственной Думы и установления диктатуры. Умудренный опытом садовник-пчеловод ищет место… Полиция уверяет, что во время облавы в Москве на квартире помощника присяжного поверенного Андриканиса ей удалось захватить почти весь комитет с.-д.

Конвоиры ввели Красина в кабинет, где навстречу ему предупредительно поднялся сухопарый жандармский полковник.

– Здравствуйте, дорогой Леонид Борисович! Видите, приехал из столицы только лишь для того, чтобы продолжить наш разговор, столь нелепо прерванный год назад. Поверьте, проблемы экономического развития России не чужды и нам…

– Перестаньте запудривать мне мозги! – сердито прервал его Красин. – Меня держат здесь уже 17 дней и предъявляют нелепейшие обвинения!

– Ах, Леонид Борисович, – Ехно-Егерн усадил его в кресло, – меня влечет к вашей персоне отнюдь не следственный, а психологический интерес. Следствию давно уже все известно.

– Известно, что я давал из личных средств на нужды левых партий? Другого криминала я за собой не знаю.

– Да-да, – покивал полковник, – но предположим на минутку, что вы не только инженер Красин, но также и главарь боевой организации эсдеков, знаменитый – ох, печально знаменитый – «Никитич».

– Какой «Никитич»? Я решительно протестую, господин полковник. Я буду жаловаться!

– Жаль, что вы не «Никитич», – вздохнул полковник. – Личность такого рода поразила бы любое воображение. Как можно сочетать успешную созидательную работу с работой ужасающей, разрушительной? Я много думал об этом, и мне кажется, что этот человек – созидатель до такой высокой степени, что тяга к созиданию приобретает у него уже свой противоположный смысл.

– Да вы философ, – усмехнулся Красин, глядя прямо в глаза жандарму. Глаза эти стали вдруг стремительно расширяться.

– Нет, я не философ, я знаю это по своему опыту. Моя профессия – охранение общества, спасение людей, так я ее понимаю. Я спасатель до такой высокой степени, что… иногда мне почти непреодолимо хочется убить!

Полковника всего передернуло, голова упала на грудь.

– Полковник, полковник, эдак мы с вами погрузимся в пучины патологии, – укоризненно сказал Красин.

Ехно-Егерн уже улыбался блестящим, как Шпицберген, моноклем.

– Значит, вы не «Никитич»? Жаль, жаль…

Илья Лихарев и Горизонтов приближались к Охранному отделению, рассматривая на ходу снимки женской боксерской группы г-жи Гаррэ.

– На допрос его везут ежедневно в 9 утра. В общем, мешкать нечего, завтра будем выручать «Никитича», – тихо говорил Илья.

– Все понял, – кашлянул в рукав Виктор.

Дверь охранки отворилась, и на улицу вышел… Красин. Сумрачно взглянув на «Канонира» и «Англичанина», он надел шляпу и пошел к Тверской, твердо стуча зонтом и английскими ботинками.

Четверо шли по весенней березовой роще, но не обращали внимания на цветущую природу. Красин шел чуть впереди, за ним следовали Виктор, Илья и Коля Берг. Красин говорил невероятно сурово:

– Вы компрометируете партию, «Англичанин»! Вы связались с темными личностями и вели с ними переговоры о какой-то аляскинской авантюре. Вы не явились в Варну, а «Зора» погибла! Куда вы дели Таню Берг? Учтите, если с девушкой случится дурное, с вами поговорят люди Камо!

Виктор вдруг уронил голову в ладони, огромные его плечи затряслись. Красин опешил.

– Таня умерла на его руках, – тихо сказал Илья. – Поэтому он и опоздал в Варну, а там попал в болгарскую тюрьму…

Прогулка по березовой роще продолжалась. Красин размышлял вслух:

– Почему они выпустил меня, если уж знают, что я «Никитич»? Психологический террор? Слишком тонко для жандармов. Впрочем, этот тип… Чем объяснить последние провалы наших транспортеров, литературы, оружия? Почему охранка так точно выходит на наши явки? У них есть человек в наших верхах, и, по всей вероятности, он близок к нашему заграничному бюро. Не изолировав его, нельзя работать дальше. Как его найти? Вот как! – Красин остановился и выбросил вперед зонт, как шпагу. – Мы установим за ним контрнаблюдение! Отныне, молодые люди, вы трое не спустите глаза с полковника Ехно-Егерна, вы будете следовать за ним повсюду. Когда-нибудь, а скорее всего скоро, он захочет встретиться со своей агентурой.

Полковник Ехно-Егерн в котелке и полосатых брюках, вылитый клерк из Сити, медленно двигался в густой толпе по перрону Паддингтонского вокзала в Лондоне. Целью его был поезд, отправляющийся в Брайтон, но изредка полковник еле заметно улыбался и посматривал туда, где плыли за ним горящие глаза Николая Берга. Наивность слежки даже умиляла его. Он не видел двух других преследователей: пышноусого гиганта-аристократа со слугой, который нес портплед и гольф-клюшки.

Николай двигался в толпе, как сомнамбула. Он увидел, что полковник остановился, бросил в урну газету и вдруг посмотрел прямо на него. Тотчас же от колонны отделились трое крупных мужчин и пошли прямо на Николая.

– Икскьюз ас, сэр! Кам элонг, плиз!

Она вошла и мило улыбнулась по трапу «Пан-америкен» с улыбкой беременная юная смешная прекрасное отродье фестивалей пробирки по боку и колбы и реторты вот так взглянуть из поезда в окошко

Виктор и Илья увидели, как на перроне вдруг возникло стремительное движение, кто-то прорезал толпу, грохнули три выстрела подряд, промелькнуло, падая, оскаленное лицо Ехно-Егерна, и на руках дюжих мужчин повис задыхающийся, но с восторженным сиянием в глазах, Коля Берг.

– Ю ар крейзи мен! Крейзи! – заорал ему Горизонтов.

Берга увели. Вокзал бурлил: какой-то сумасшедший убил джентльмена!

– Что ты крикнул ему? – мрачно спросил Илья.

– Что он сумасшедший, крейзи, – ответил Виктор. – Может быть, поймет, как держаться. Впрочем, он после гибели брата и сестер действительно стал немного крейзи…

– Теперь «папашу» нам не найти, – вздохнул Илья.

Поезд на Брайтон тронулся. В одном из окон был виден респектабельный спокойный «берлинец».

– После ареста Камо и Валлаха совершенно ясно, что каждый наш шаг отмечается на Гороховой. До ликвидации провокатора работать бессмысленно, – говорил Красин.

Он, Кириллов и Игнатьев, мрачные, сидели вокруг стола. «Струна» молча смотрела на них из угла с дивана.

– Наши агенты с тифлисскими пятисотенными взяты при попытке размена в Женеве, Копенгагене и в Риге, – сказал Игнатьев.

Кириллов положил на стол толстую пачку пятисотенных банкнот.

– Это от гравера, он изменил номера. Предлагаю, Леонид Борисович, отправить их с агентом во Владивосток и там попытаться.

Красин взял один банкнот, посмотрел, бросил на стол.

– Надежды на успех мало, но попытаться надо: без денег нам конец.

Все трое одновременно и машинально сделали жест крайней усталости: Игнатьев прикрыл ладонью глаза и оскалился, Кириллов прислонил лоб к сгибу руки, а Красин сильно сжал пальцами виски.

Надя вышла в соседнюю комнату, плотно прикрыла дверь и бросилась ничком на кровать.

«Надежды на успех мало, мало надежды на успех, – стучало в нее в голове, – мало надежды на успех, и революция кончается…»

И вдруг ее осенило: «Есть надежда на успех! Это я сама! Я и есть Надежда! На успех!»

Немедленно разыскать и арестовать без ссылки на Департамент инженера Леонида Борисовича Красина («Никитич»). Директор Департамента полиции Трусевич.

– Мадемуазель, я не могу разменять этих денег, – тихо проговорил молодой лощеный кассир. Банкноты веером были разложены перед ним.

– Нет, вы разменяете их и сейчас же, – властно сказала Надя.

Кассир быстро собрал деньги и протянул Наде.

– Мадемуазель, умоляю вас – уходите!

– Вы просто не знаете, кто я, – засмеялась Надя. – Я Надежда, Надежда На Успех.

Глаза кассира расширились, рука его легла на кнопку звонка.

– Теперь догадываетесь? – возвысила Надя голос и извлекла из муфты револьвер. – Я Надежда…

Две тяжелые туши повисли сзади и сломали ее гордую спину.

– Никогда! Никогда! – закричала Надя, в пальцах ее появилась маленькая ампула. – Никогда! – Она раскусила ампулу.

Голубое итальянское небо за частоколом перевернутых пиками вверх сосулек…

ВЕСНА 08

– Вот письмо из Большевистского центра. Все товарищи, а особенно Ильич, очень тяжело переживают арест «Никитича». Ленин настаивает, чтобы были приняты все меры к его освобождению, – тихо говорил Игнатьев.

В комнате с окнами на Выборгский замок собрались остатки полуразгромленной красинской гвардии: Семен, Охтенский, Болквадзе, «Кандид», «Англичанин», «Канонир»…

Встал Горизонтов:

– Предлагаю, не мудрствуя лукаво, атаковать замок и освободить «Никитича». Есть здесь у нас человек сорок? Этого вполне достаточно.

– Это, я полагаю, самый крайний вариант, – сказал Игнатьев. – Для начала надо передать «Никитичу» инструменты для распилки решетки и подготовить все к взрыву стены. Кроме того, товарищи, нам могут помочь финские законы, по которым, если заключенному не предъявлено обвинение в течение месяца, сенат автоматически освобождает его. Из Петербурга выехал для предварительного допроса полковник, назначенный на место убитого Ехно-Егерна. Надо бы нам познакомиться с ним…

В отдельном купе среди бархата и бронзы стоя спал полковник Уев Дормидон Ферапонтыч с сиамским колдуном на плече.

Бесшумно открылась дверь, и в купе деликатно, без грубых шуток, хохота, отрыжки, воопче безо всякого свинства проникли трое: голубоглазый вьюнош-богатырь, обаятельный господин-учитель и рыжеус-железноглаз карательного вида.

– Хочешь, Ферапонтыч, убьем? – ласково спросил богатырь.

– Нет, – чистосердечно ответил полковник.

– Тогда придется тебе забыть о деле инженера Красина месяца на полтора.

– Забыл, уже усе забыл, господа пролетарские скубенты.

– Адью, Ферапонтыч!

Трое исчезли.

– Спи, Уев, спи, быть тебе генералом, – нашептывал попугай.

– Господин капитан, арестованный Красин по ночам пилит решетку. Он уже может вылезти на тюремный двор по первому сигналу. Сигнал, я полагаю, скоро дадут с горы.

– А стены, Форк?

– Совсем нетрудно, господин капитан, заложить под наши стены фугас.

– Вы догадливы, Форк. Будете отмечены.

– Рад стараться.

– Рисковать нельзя и уповать только на финляндский сенат опасно. «Никитич» должен быть на свободе, и поэтому нам нужно попробовать вариант со взрывом стены.

– Пожалуй, Виктор прав, товарищи.

Горизонтов стоял под деревом вблизи стены замка, он посматривал на гору и ждал сигнала, который что-то запаздывал. Виктор вынул часы, но взглянул не на циферблат, а на тлеющие угли заката.

на водных лыжах он гонял в Тишково а в океане он освоил серфинг и хохотал над гребнями взлетая а после ждал на бесконечном пляже когда она приблизится родная бессмертная его любовь.

Он положил часы в карман, и в это время одна пуля, а за ней вторая, целый пучок смертельных пуль пробил его тело. Он закрутился, как бы пытаясь смахнуть эту нелепую напасть, и упал.

Он еще ворочался, когда подошедшие филеры разрядили в него свое оружие.

Финляндский сенат освободил инженера Красина за несколько часов до того, как из Санкт-Петербурга прибыли обвинительные документы.

ВЕСНА 10

– Вы уверены, герр Шульц, что это подходящая позиция для моего аппарата?

– Будьте спокойны, герр Виденталь. Он появляется ровно в 4 часа 17 минут и две с половиной минуты идет по той стороне улицы. Он пунктуальнее любого немца.

Красин вошел в берлинский трамвай и сел на скамью. Внешне он был подтянут и надменно-безучастен, но в глубине его глаз была тоска.

Прямо перед ним опустилась «Берлинер Цайтунг», и он увидел длинный пятнистый нос, целлулоидовый воротник, подпирающий дряблые щеки, глаза в кровяных жилочках, вопрошающие, молящие…

– Что происходит в мире, майн герр? В Иране свергли Мохаммеда-али-шаха, в Барселоне резня… помните Россию?.. Роберт Пири достиг Северного полюса! Чего хотят люди?

– Кто вы? – с трудом спросил Красин.

– Я опытный и одинокий садовник-пчеловод. – В глазах соседа усилилась мольба и надежда на близость. – Я знаю только, майн герр, что гладиолусам нужно постригать усики на росе, а чайные розы просят вечернего ухода… Пчела – это матка, майн герр, это символ тепла… Может быть, зайдем ко мне на рюмочку кюммеля?

– Извините, – сухо сказал Красин и направился к выходу.

– Герр Виденталь, он приближается!

Красин подходил к своему подъезду, когда распахнулось окно в доме напротив и приветливый голос воскликнул:

– Герр Красин! Ахтунг!

Он резко обернулся. Вспыхнул магний – германская секретная служба сделала снимок. Он иронически поднял шляпу.

– Спасибо, что не забываете, господа!

– Бите, бите, извините за беспокойство.

Окно захлопнулось.

– У него не очень-то процветающий вид, Шульц.

– За двести пятьдесят марок в месяц не очень-то расцветешь.

– Говорят, в России он ворочал огромными средствам. Они нападали на банки, да?

– Это были деньги их партии, Виденталь.

– Неужели он не сколотил капитальца на черный день?

– Он и копейки на себя не потратил. Он делал революцию.

– А зачем, Шульц, а? Зачем они делают революцию?

– Черт их знает! Зачем Пири плелся к этому полюсу, вы можете сказать?

– Нет, я этого не понимаю…

ВЕСНА 13

Свежие копченые сиги! Королевские сельди белого и розового мяса! Журнал вице-короля островов Ки-Ка-Пу! Сибирская зернистая икра по небывалым ценам! Английские пальто «Жокей-Клаб»! Асти спуманте! Кьянти! Мадера олд резерв! Проституция в древность д-ра Дюпуйи! Автомобили «фиат», «дарран», «кадиллак»! Во Французской Швейцарии продается рыцарский замок XIII века! Волшебные карточки пикантного содержания! Лучший друг желудка – вино Сен-Рафаэль!

(на фоне этих изображений и надписей гулкий голос читает или поет)

 
Есть театр, идет в нем драма,
Есть живая панорама,
Есть мамзель Марьэт,
Есть большой балет!
 
 
А мамзель Мари, —
Словно луч зари!
Три оркестра, хор,
Братья Метеор!
 

Фойе Александринского театра заполнено толпой изысканных дам и господ. Из толпы вышел Красин. Виски его были белы, но фигура по-прежнему стройна, поступь тверда, а костюм безупречен. Он направился к красивой даме средних лет, знаменитой М. Ф. Андреевой, которая тоже двигалась к нему, оставляя за спиной застывший след нелепо повернутых голов, расширенных глаз и перекошенных в шепоте ртов. В середине зала они сошлись.

– «Никитич», милый, – еле слышно шепнула знаменитая актриса.

– Здравствуй, «Феномен», – так же тихо сказал Красин.

Толпа оживленно комментировала встречу.

– Каков фрукт этот Красин, господа! Ушел прямо из-под петли, отсиделся за границей и вот, пожалуйста, – генеральный представитель «Сименс и Шукерт», поди его тронь!

– Ведь он был крупнейшим большевиком, господа! Большевиком!

– Однако не зря солидная европейская фирма ставит его общероссийским директором…

– А с Андреевой у них, конечно, роман?

– Бросьте чепуху молоть!

– Годы ее не берут…

– В области электричества он мыслит категориями завтрашнего дня…

– В пятом году Андреева бросала бомбы с балкона!

– Мадам, побойтесь Бога!

Андреева и Красин медленно шли по залу.

– Какой вы бодрый, Леонид Борисович, – говорила актриса, – и сильный, как всегда, но какая печаль в ваших глазах…

– Я все время думаю о погибших и о тех, кто в тюрьме, – сказал он.

Она притронулась к его руке.

– Не сдавайтесь, «Никитич», держитесь. Все еще впереди!

Она вдруг заговорила совсем другим тоном.

– К нам идет знаменитый философ Забродов. Почему-то он уже дважды просил меня познакомить его с вами.

К ним подходил красивый человек с длинными тронутыми сединой волосами, заложенными за уши, и по-казацки опущенными усами.

– Коля, посмотри-ка, чем я разжился!

– Бог ты мой! Ломик! Откуда, Ильюша?

– Караульный дал, тот лопоухий. Ты спал, а я его агитировал.

Илья Лихарев и Николай Берг шептались, лежа на полу арестантского вагона.

Шаткий, оглушительно свистящий поезд по необозримой ночной равнине влек старых друзей к месту исполнения каторжных работ, в Забайкальский край.

На нарах проснулся пожилой заключенный. Он протер пенсне, увидел, что молодые люди поднимают ломиком доски пола, и любезно осведомился:

– Замыслили дерзкий побег, месье?

– Присоединяйтесь, Кузьма Фокич, – предложил Лихарев.

– Увы, не по моим костям. Бон вояж!

Илья уже по пояс скрылся в дыре. Мгновение, и он исчез совсем. Николай бросился вперед, просунул ноги, провалился вниз.

Когда последний вагон прошел над ним и грохот почти мгновенно сменился полной тишиной, он поднял голову и запел, завопил от восторга.

по талому снежку с турбазы на турбазу брела она одна с надутою губой с обиженной губой от новогодних игрищ к пушинкам верб мимоз и к ветру Первомая к скольженью первых яхт сменивших буера

Далеко впереди между рельс Илья увидел комочек берговского тела. Он встал и пошел к нему, радостно чувствуя жжение содранной кожи.

Красин и Забродов сидели в креслах перед широким окном над крышами Петербурга.

– Мы можем беседовать на равных, – с улыбкой говорил философ. – В свое время я отдал марксизму дань и немалую…

– Я знаю, читал, – проговорил Красин.

– Это приятно. Даже ошибки молодости вызывают приятные воспоминания. Таков человек. Очарование объективированным миром неизгладимо…

Он смотрел на Красина прохладным любопытным взглядом, словно на кусок минерала.

Илья провалился по пояс в припорошенную снегом полынью, но Берг лег пластом на лед и протянул ему руку.

На косогоре над рекой появилась конная стража. Пули прочертили следы по насту.

Философ вдруг вытаращил глаза, оскалился и высунул язык. Через мгновение страшный этот лик пропал.

– Извините, это у меня такой тик, не обращайте внимания. Итак, я хочу сказать, что менее всего смысл революции понимают революционеры и контрреволюционеры. Первые судят греховное общество и в суде своем не видят истины, вторые упорствуют в своей неправоте и тоже смысла не видят. Между тем революция – это малый апокалипсис истории, она есть прохождение через смерть, неизбежное следствие греха…

За осиновой рощей алел рассвет, а с реки все гукали выстрелы, и эхо доносило матерщину стражников.

«Врешь! Апокалипсис? Врешь! – зло думал Берг. – Революция – это жизнь, юность, любовь! Это весна!»

– Еще в 7-м году я предсказал победу большевикам, – продолжал философ, – но будет ли это та победа, которая рисуется сейчас вам? Свобода, которую вы принесете миру, будет свободой без радости, механической свободой сцепленных друг с дружкой рычажков…

«Врешь!» – почти вслух крикнул Берг.

– Коля, быстрей, Коленька! – задыхался рядом Илья.

«Врешь! Раскаркались мистики! Наша свобода будет свободой каждого для всех и всех для каждого! Мы построим новое общество и…»

Пуля, попавшая в затылок, оборвала эту мысль Николая.

– В марксизме есть стремление к мессианству, и потому русский народ примет его, ибо и ему это свойственно. Однако произойдет в конце концов подмена марксизма русской державной идеей, и все вернется на круги своя, и так будет всегда до самого конца…

– До какого конца? – спросил Красин.

– До конца истории, до Большого Апокалипсиса…

Лихарев лежал в кустах, сжимая березовый дрын. В роще перекликались ищущие его, как дичь, стражники. Вот совсем рядом мелькнули серый конь, румяные щеки… Лихарев бросился вперед, огрел дубиной стражника, стащил с коня, подхватил карабин и прыгнул в седло.

«Врешь! – зло думал он. – Все врешь, марксист-расстрига! Мы победим не державной идеей, а огромным знаменем интернационализма, братством рабочих всех стран!»

– Коля, Коля, – шептал он уже на скаку и не вытирал слез.

– Вы не сказали ни слова в ответ, Леонид Борисович.

– Я слушал вас и думал.

– Это уже хорошо.

– Я думал о том, что такое электричество.

– Поток электронов, – засмеялся философ. – Вы любите электричество?

– Да, я очень люблю электричество, – твердо сказал Красин.

Лицо философа снова передернул тик. Красин молча поклонился и вышел.

ВЕСНА 14

В разгаре белой ночи Красин шел один по пустынному Невскому к Адмиралтейству. Навстречу ему от Адмиралтейства брела одинокая человеческая фигурка.

«Что такое электричество? В этом потоке электронов есть какая-то загадка, как и в природе человека. Что такое страсть к революции: непокорность и чувство справедливости, мужество, нежность, благородство?

Неужели уже более нет горьковской «юной Руси»? Неужели аккумуляторы сели? Нет, черт побери, «юная Русь» жива! Она жива электрическим зарядом в жилах Ленина, в жилах сотен и тысяч новых бойцов, да и в твоих жилах тоже… не обманывай себя, никакой ты не «Сименс и Шукерт», ты солдат армии Ленина, может быть, раненый, но солдат!»

Красин остановился на углу Мойки и Невского, посмотрел в небо и явственно заметил, как повернулся, сверкнув одним боком, кораблик Адмиралтейства. Ветер менял направление.

Он пошел дальше, пересек мост, вдруг прямо перед собой увидел человека, который стоял у стены и держался за водосточную трубу. Это был трижды простреленный и обожженный со всех сторон старый его боевик.

– «Никитич»! – охрипшим голосом проговорил Илья.

– «Канонир»! – сказал Красин.

Они бросились друг к другу.

У меня много друзей среди критиков, людей, к мнению которых я всегда прислушиваюсь, людей остроумных, едких, талантливых, а порой и блестящих. Тем не менее я вынужден сказать, что состояние нашей литературной критики сегодня – «плачевно». Беру это слово в кавычки, ибо оно самое мягкое из всех, которые вертелись на языке.

Насколько интереснее все критики, все без исключения, даже случайно попавшие в литературу люди, насколько интереснее все они в устной беседе, чем на страницах газет и журналов! В чем же дело? Кто мешает нашей критике стать, превратиться из замаранной домработницы в сверкающую, трубящую в рог, играющую на арфе или на флейте-пикколо даму, общественную деятельницу последней трети XX века? Мешает ей только одна персона, а именно, господин Штамп.

Именно он приказывает нашим критикам писать лапшеобразные рецензии, «проблемные» статьи, похожие на бадью с прокисшим тестом, именно он раз и навсегда установил, что в критике нет места юмору, насмешке, игре, индивидуальному стилю. Благодаря господину этому наша критика стала скучной и глубоко провинциальной. Выгода только одна – никуда не выходит из дому.

Теперь каждому семикласснику известно, каким несостоятельным оказался «безбрежный реализм» монсеньора Роже Гароди. В тщеславном поиске, а может быть, и в честном замешательстве, Гароди договорился до абсурда: ведь «реализм» не вселенная, чтобы быть бесконечным и безбрежным. Разумеется, есть у искусства берега, вопрос лишь в том, каковы берега эти.

Мне берега нашего искусства представляются не бетонной стенкой, а живописно изрезанным взморьем, таинственными бухточками, фиордами, базальтовыми обрывами и песчаными пляжами, гремящими потоками впадающих рек. Господин Штамп, довлеющий над нашей критикой, как раз влечет ее к бетонной стенке, к вечному приколу, мешает ей пуститься в путешествие и увлечь за собой любознательное юношество.