Текст книги "О, этот вьюноша летучий!"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– «Струна» единственная в этом доме знает вас как «Никитича», – прошептал Буренин.

– Она идеальная подпольщица, но тем не менее оба братца влюблены в нее по уши, – усмехнулся Красин.

– Теперь только Танюша Берг не вошла в вашу драматургию, Леонид Борисович, – улыбнулся Буренине. – В кого же влюблена она?

Тоненькая девушка-гимназистка, почти девочка, словно почувствовала, что говорят о ней, и остановилась посреди гостиной, оглядываясь.

– Таня влюблена… в вас, Николай Евгеньевич! – засмеялся Красин.

– Ой, Николай Евгеньевич! – вскричала Таня. – Господа, здесь Буренин!

– Ну, раз уж вы нас, наконец, заметили, – сказал Буренин окружившей их молодежи, – позвольте представить моего приятеля инженера Красина.

– Счастлив безмерно! – воскликнул Николай. – Я был на вашем докладе об энергетических установках в Баку!

– Николай Евгеньевич, умоляю, Рахманинова, – как ребенок попросила Таня.

Буренин себя упрашивать не заставил и сел к роялю.

Два гориллоподобных субъекта в штатском втолкнули Митеньку в большой полутемный кабинет. За столом, пустынно поблескивая моноклем, сидел сухопарый подполковник.

– Тэк-с, член анархической группы «Черный костер» под боевой кличкой «Огурчик», он же бывший подпрапорщик 5-го драгунского полка дезертир Петунин?

– Нет, нет! – отчаянно затрепыхался Митенька.

– По закону военного времени вы будете преданы смертной казни расстрелянием, – подполковник закрыл папку, вроде бы задумался, почесал ногтем пробор. – А впрочем… подойдите-ка ближе, «Огурчик»…

За чайным столом в доме Бергов продолжался спор. Ораторствовал Николай, явно стараясь произвести впечатление на Красина.

– Страна наша – великая, и, несмотря на все наши уродства во всех сферах, происходит естественный процесс: одаренность возвышается над тупостью. Но есть одна сфера деятельности в нашей стране, где все происходит наоборот, где достоинство – не ловкость, а леность, не мысль, а безмыслие. Это сфера административная, правительственная. Вот в чем скрыт трагический порок. Как вы считаете, Леонид Борисович?

– Согласен, Николай Иванович, – кивнул Красин. – Добавлю, что царский бюрократический аппарат мало способен на улучшения, ибо он выталкивает людей недюжинных как чужеродный элемент.

– Примитивно! – выкрикнул Павел. – Вы, либералы, как огня боитесь классовой оценки явлений! Талант и бездарность! Добро и зло! Мистика!

Из-за самовара высунулась Танюша, любезно и снисходительно объяснила Красину:

– В нашей семье, кроме Николая, все убежденные марксисты…

Красин одобрительно покивал ей:

– Нынче все марксисты, а я вот электротехник.

– Браво, Леонид Борисович! – Таня влюбленно смотрела на него.

«Как он держится, какое самообладание, – глядя исподлобья на Красина, подумала «Струна», – а Павел – мальчишка».

– Эсеры умеют улучшать царский аппарат! – захохотал Горизонтов. – Сазонов и Каляев очень улучшили!

– Личный террор – глупость! – вскричал Павел.

– Не учи ученого! Я большевик и не хуже тебя…

– Вы уже и большевик, – с усмешкой посмотрела на Горизонтова Надя.

– Что касается меня, то я против раскола эсдеков, – смущенно сказала Лиза. К ней повернулся совершенно пунцовый Илья Лихарев.

– Вы читали, Лиза, «Две тактики»?..

Красин отвел в угол Буренина и тихо заговорил:

– Прекрасные славные юноши, но всю эту болтовню, крики, всю эту отрыжку нигилизма нужно ликвидировать немедленно. Дом открыт, любой сыщик может прийти, его еще и чаем угостят. У нас на Бергов большая ставка. Нужно наладить конспирацию.

– Хорошо, теперь идите, – сказал подполковник и повернулся к Мите спиной. По лицу «Огурчика» прошла волна чувств: страх сменился отчаянием и стыдом, потом появилось выражение злобы и угрозы. Оскалившись, он погрозил пальцем длинной сухой спине и вышел из кабинета.

В полутемной и пустой гостиной перед камином Буренин тихо говорил с Павлом Бергом.

– Ваша идея о продаже недвижимости в пользу партии несостоятельна, Павел Иванович. Партии выгодно, чтобы хозяином на ваших фабриках были именно вы, а не какой-нибудь Влас Лукич. Сегодня в концерте вас видел «Никитич» и просил кланяться.

– «Никитич»! Сам! Он знает обо мне! – вскричал Павел.

– Разумеется. На Третьем съезде, должно быть, будет принято решение о создании боевых рабочих дружин, а возможно, Павел Иванович, и еще более серьезные решения…

– Скорее бы, – прошептал Павел.

Солнечным зимним днем на углу оживленных московских улиц Витя Горизонтов отчитывал Митеньку Петунина.

– Опозорил меня у Бергов, драгунская шкура! Ты где это анархизма поднабрался?

Митенька дрожал, благоговейно смотрел на свое божество.

– В общество «Солнце и мы» ходил. Увлекся. Забросили вы меня, Виктор Николаевич. Литературки не хватает.

К молодым людям подошел массивный пыхтящий городовой Дормидон Ферапонтыч Уев.

– Попрошу не скопляться, господа, – просипел он, боязливо кося глазом.

– Дай семечек, Ферапонтыч, – небрежно сказал Горизонтов.

– Извольте, извольте. – Городовой протянул щедрую жменю.

– Спасибо, Ферапонтыч. Иди, не бойся.

Уев отошел со вздохом облегчения.

– Ладно, Митяй, литературы я тебе добавлю, – благодушно сказал Виктор, – а теперь, Митяй, слиняй – у меня рандеву с барышней.

И тут в глазах Мити промелькнуло что-то такое страшное, чего он, видно, и сам испугался.

– Свидание приватное, Виктор Николаевич, или по боевому делу? – с трудом спросил он.

– Давай-давай, – Горизонтов бесцеремонно подтолкнул его коленкой.

Лиза Берг и Надя приближались к перекрестку.

– Здесь, Лиза, мне нужно с вами проститься, у меня встреча с Горизонтовым, – сказала Надя.

Лиза вспыхнула, пошла прочь, обернулась, увидела, как встретились Надя и Виктор, пошла еще быстрее.

Митя видел встречу отраженной в трактирном стекле.

– Спаситель души моей… до конца дней… как смыть мне кровь убиенных агнцев…

Горизонтов вел Надю по узким улицам, где сновало множество лохматых оборванных парней.

– Это, Надя, московский «Латинский квартал». Вот перед вами «Чебыши», где еще «Народная расправа» гнездилась, а это каракозовский «Ад»… Бон суар, месье Добриан!

Последнее было адресовано господину в продранном цилиндре, клетчатом пледе и пенсне.

– Здравствуй, красивый человек-зверь, – монотонно ответил тот.

– Бон суар, Евдокия Васильевна! – Горизонтов приподнял картуз перед теткой, которая несла целую корзину свежих бубликов.

– Бон и вам. И, батюшки! И красивый-то и здоровый! В деревню бы тебе, Витек, в хорошее хозяйство, чего маешься? Леварюцию ждешь? Возьми бублик-то и барышню угости.

Горизонтов явно красовался перед Надей, показывая, какой он здесь «свой человек». Девушка молча улыбалась. Вдруг юноша-гигант озабоченно уставился себе под ноги, покрутил головой.

– Ох, эсеры-сволочи! Посмотрите-ка, Надя, на эти милые желтые следы!

– Мелинит, – прошептала Надя.

Он открыл перед ней калитку, а сам перепрыгнул через забор. По следам они подошли к утонувшему в снегу амбарчику. Он бухнул в дверь сапогом. В тишине послышался звук взводимых револьверных затворов.

– Не дурите, не дурите! Не знаю я ваших паролей! – крикнул Виктор.

«Англичанин Вася», – прошептали внутри, дверь открылась, и на пороге появился бледный кадыкастый юноша, эсер «Личарда».

– Эх, эсеры-эсеры, черти вы полосатые, – сказал Виктор. – Чем желтый след протаптывать, повесили бы прямо вывеску «бомбовая мастерская Личарда энд Ко».

– «Англичанин» прав, мы просто рехнулись, парни! – засуетились эсеры.

Страшно довольный собой Виктор отошел, горделиво посмотрел на Надю и сделал даже поползновение к легкому объятию.

– А ведь скоро весна, Надюша!

– Вы бы перестали лузгать семечки, Горизонтов, – усмехнулась Надя, – все-таки международный авантюрист… Гонконг, Канада… – и спросила совсем другим, деловым тоном: – Сколько человек в вашей группе?

– Икскьюз ми, мисс! – вскричал Горизонтов, но Надя подняла руку.

– Меня послал к вам «Никитич». Я – «Струна»…

Горизонтов от изумления сел в снег и уставился на девушку. Потом потер снегом лицо и счастливо улыбнулся.

– И все равно скоро весна, «Струна», скоро весна…

– Весной ваша группа отправится в Петербург, – сказала Надя.

ВЕСНА 05

…А черт турецкий бродит по Москве и к рожкам примеряет юный месяц срывает простыни сирени тяжкий запах впускает в комнаты лепечет под мостом и белой лошадью плывущей по полянам уводит в парк к себе в ЦПКО к немым качелям к лодкам на причале уводит в лес чертенок африканский игрец японский живчик заводной…[4]4
  Несколько раз в сценарии встретятся и отступления такого рода, «ассоциативные» (напечатаны они с большими полями). Цель этих отступлений вызвать собственную фантазию постановщика, а вовсе не изобразить то, что в них написано. Если будут совпадения – прекрасно! (Примечание автора.)


[Закрыть]

Лунный свет трепетал в комнате. Тень рамы пересекала вытянувшееся на кровати обнаженное тело Нади.

– Нам, Пашенька, встречаться больше не нужно, – тихо сказала она.

– Но почему, Надя? Почему? – Павел приподнялся на локте.

– Потому что чем-то нужно жертвовать, и ты это знаешь.

– Но ведь еще не время.

– Лучше раньше, – она повернулась к нему спиной. – Ты знаешь, что Коля любит меня?

– Конечно. Вот он ради тебя пожертвует всем на свете, а я…

– Завтра мне надо найти акушерку, – прошептала она.

Николай Берг и Илья Лихарев сидели в ночной чайной, куда то и дело вваливались извозчики в синих поддевках. Дурным голосом выл граммофон «Циммерман». Николай был растерзан, всклокочен, взбудоражен, аккуратист Илюша держал руки на стопке книг, перевязанной ремешком.

– Значит, и вы, Илюша, как рабочий, мечтаете об оружии? По-вашему, все рабочие мечтают об оружии?

– Степень эксплуатации, Коля, увеличивается прямо пропорционально техническому прогрессу. Вы бываете в цехах, сами знаете…

– Маркс писал, что для революции нужен опыт демократической практики, культура масс, а у нас – темнота, дичь…

– Марксизм – не столп Хаммурапи. Для России, Коля, час пробил.

Дико заскрежетал и взвыл граммофон.

– Мне страшно за нее, – пробормотал Николай.

Городовой Уев любил спать стоя, при шашке, нагане и свистке. Так и сейчас спал он посередь горницы, а супруга его с привычным страхом и уважением смотрела на булькающую охающую статую мужа. Вдруг в дверь загрохотали, и в фатеру ввалились один за другим околоточный надзиратель Учуев, пристав Кучуев, полковник Укучуев, енарал Кукучуев и Высший Чин Укукукчуев, князь бессарабский.

– Здеся проживает верный слуга государев третьего разряда городовой Уев? А мы с визитом, аля-фуршетно посидим культурненько, без шансонеток…

Благоверная тут как тут кадушку с грибами выкатывает, кроет стол холодцом, суточными щами.

– Уся беда Рассеюшки, господа, заключается в автомобилях, – говорит пристав Кучуев. – Обыватель, видя коляску без лошадей, думает, что можно и без полиции.

Высший Чин раскуривал тем временем соленый огурец на манер сигары габайской.

– Я, конечно, за государя нашего околоток с молотка пущу, сундуки пожгу! – завизжал Учуев, а потом зашепелявил косым ртом, – а все-ш-таки при Николае-то Первом автомобилей на российской территории не было.

Блестящее общество зашумело.

– А шпицрутен был! Порядок был, и в военном деле не хромали! Крымскую кампанию отгрохали всем на диво! Проиграли, говоришь, Ферапонтыч? А зато французишек сколько побили, турчатины сколь навалили под Севастополем. Господа, Ферапонтыч в автомобилях видит прогресс!

Подскочили с шашками. Уев расстегнул ворот, подставляя выю.

– Так точно, прогресс, детерминированный усей эволюцией! Хоть голову секите!

– Может, тебе и бомбист по душе? – подскочили с револьверами.

– Бомбист бомбисту рознь, – Ферапонтыч открыл грудь для пули. – Который в тебе целит, этот нечист, а который в начальство, молодец – вакансию освобождает.

– Дело говорит Уев, дело, – задумались офицера, почесывая саблями в затылках.

Высший Чин тем временем оглаживал хозяйкины шершавые бока.

– Где дывчину чую, там и заночую!

Послышался аплодисмент. Уев, не открывая глаз, тоже поаплодировал.

К тускло освещенному подъезду меблированных нумеров «СИБИРЬ» подъехала темная коляска. Из нее выскочил некто долговязый, прямой, с тростью, подполковник Ехно-Егерн в статском платье.

Он быстро прошел по скрипучему коридору и вошел без стука в № 19. Спиной к дверям сидел плотный господин в сюртуке заграничного покроя.

– Здравствуйте, Андре. Что нового в Берлине? – сказал Ехно-Егерн, усаживаясь напротив.

– Вы опоздали на четырнадцать минут, подполковник, – сказал незнакомец, – и тем подвергли меня ненужному риску. У нас ведь есть своя межпартийная контрразведка.

– Давайте тогда сразу к делу, – жандарм вынул какие-то бумаги и вдруг, вздрогнув, стал смотреть прямо в глаза незнакомцу. Потом они оба с рычанием вскочили, начали ломать друг другу руки, пытаясь добраться до горла. Продолжалось это, к счастью, недолго, и вскоре они уже мирно сидели друг против друга. Незнакомец, потирая шею, ворчал:

– Всякий раз одно и то же, подполковник…

– Ну-ну, не будем, Андре, – игриво усмехался Ехно-Егерн, вороша бумаги. – Итак, с пароходом уже все решено?

– Лиза, сознайся, ты влюблена в Горизонтова?

– Татьяна, о глупостях в такой момент!

– А тебя любит Илья, а Надя любит Павла, а Коля любит Надю, – бормотала Таня.

Она сидела в ногах у Нади, и ее коленки, обтянутые полотном, были освещены луной.

– А ты кого любишь, козленок? – Лиза схватила ее за пятку.

– Я люблю Николая Евгеньевича, потом Рахманинова и молодого поэта Александра Блока… – Таня вздохнула.

И тот же лунный свет и лунное дрожанье и сестры юные в преддверии любви канун восстания.

Введено военное положение в Варшаве, Тифлисе, Курляндии. Московский градоначальник граф Шувалов застрелен учителем Куликовским. В Нижнем Новгороде массовое избиение интеллигенции «черной сотней» при содействии полиции и казаков. Сормовцы направили для защиты рабочую боевую дружину. Опытный садовник-пчеловод с уравновешенным характером ищет место… Гастроли Шаляпина идут с неслыханным успехом. Начались игры на кубок Санкт-Петербургской лиги футболистов, состоящей под покровительством Его Императорского Высочества Великого князя Бориса Владимировича. В матче команд «Нева» и «Меркурий» у последнего был определенно хороший голкипер и форвардс, если бы господин Агеев-Карпов не смешил публику своими акробатическими ухватками…

Из ожившей фотографии выбегает футболист Агеев-Карпов, он же Витя Горизонтов. Совершив немыслимый акробатический финт, он забивает гол через голову. Бежит, счастливо хохоча. Трибуна гудит.

…

Справедливости ради следует сказать, что именно Агеев-Карпов вбил девять мячей из шестнадцати в ворота «Невы». Увы, во время этого матча мы видели господ, которые, ничем не смущаясь, орали, именно орали, игрокам всякие советы. Дикие эти выходки завершились поистине мерзким инцидентом…

Среди публики. Субъект в клетчатом кепи с огромной пуговицей оторвался от бинокля и произнес:

– Этот Агеев-Карпов прыгает с ловкостью человекообразной обезьяны…

– Не позволю! – послышался дикий крик, и субъекта схватил за грудки не кто иной, как Митенька. – Не позволю оскорблять!

– Как ты смеешь, плебей! – закричал субъект. – Князь и офицер флота!

– Жулик вы, а не князь!

Сцепившись в клубок, они покатились по земле. Свистя, к ним уже подбегали городовые.

…

Подобные эпизоды ставят под сомнение развитие замечательной спортивной игры среди нашего удивительного населения.

Из полицейского участка вышел Горизонтов. Вид его с огромными пышными усами, с длинными волосами до плеч, в полосатом пиджаке и крагах был невероятен. За плечи он держал князя и Митеньку. Последний дрожал. Провожаемые козыряющим офицером, они сели втроем в пролетку. Митя устроился в ногах. Князь и форвард, улыбаясь, посмотрели друг на друга.

– Как же ты, Ваня, галстучек у Митьки проглотил? – спросил Витя.

– Не сдержался, Витя. Можешь меня понять?

– Могу. Помнишь, Ваня, Амстердам? Пожмите друг другу руки.

– Пусть обезьяну свою назад возьмут, – буркнул Митя.

– Беру-беру, – со смехом сказал «Князь». – Дюжину галстуков вам куплю. Жду вас, друзья, вечером в «Европейской». Большие дела, дела, дела. Гуд лак!

«Князь» спрыгнул с пролетки и, вильнув напряженным задом, скрылся за углом.

– Ванька Вяричев, третий штурман Добровольного флота, а проще, аферист, – сказал Витя.

Горизонтов и Митя шли по аллее Петровского парка.

– Ты понимаешь, что по твоей милости мы сегодня были на грани провала? С операции я тебя снимаю! – сказал Горизонтов.

– Виктор Николаевич! – возопил Митя и бухнулся на колени.

Горизонтов, даже не взглянув, крутя тростью, удалялся по аллее. Потом вернулся.

– Вы мне больше, чем отец, вы меня из убийцы сделали борцом за народную долю, – бормотал Митенька. – Я за вас любому князю глотку перегрызу.

– Идиот, – усмехнулся Витя. – Мигом за ребятами. Сегодня едем.

Шумели в ночном небе огромные кроны деревьев. По темной аллее двигались две еле различимые фигуры. Впереди гибкой пружинистой походкой шла девушка, сзади постукивал тростью мужчина. Девушка остановилась.

– Зажгите, пожалуйста, спичку, – прозвучал ее хрипловатый голос.

Спичка осветила лица «Струны» и «Никитича» и маленький плакатик.

– «Сосны Сукачева», – прочла Надя. – Посадка 1886 года. Это мои ровесницы…

– Нам сюда? – суховато спросил Красин.

Они подошли к домику лесничего, откуда доносились визгливая гармошка, свист, пьяный рев.

– Имитируют пирушку, – сказала Надя.

– Хорошо придумано, – одобрил Красин.

Она постучала условной дробью в дверь, тихо сказала:

– Я «Струна». С гостем.

По темной скрипучей лестнице они поднялись в мезонин и приблизились к окну. Во дворе шла хлопотливая жизнь, двигались вооруженные люди. Силуэты Красина и Нади четко рисовались на фоне окна.

– Значит, вам всего 19 лет, – чуть дрогнувшим голосом сказал он.

Она не ответила. Через секунду он отшатнулся.

– Позвать Берга? – неприятным голосом спросила она.

– Нет. Позовите «Кандида».

– Я здесь, Леонид Борисович, – послышался из темноты смущенный голос Кириллова. – Есть сообщения из Питера. Там ждут парохода со дня на день.

– Не нравится мне этот пароход, – сказал Красин. – Там замешан Гапон, а это всегда пахнет горохом. Но ничего не поделаешь, решение принято…

Пароход сел на камни, он накренился, со стороны открытого моря его била крутая волна. Команда металась возле шлюп-балок.

– Гет аут! Данджерас! – закричали с палубы в рупор на приближающийся баркас.

– Уотс ронг? – крикнул, встав во весь рост, Горизонтов.

– У нас котлы залиты водой! Того и гляди взорвемся! – ответили с палубы.

– Давайте груз! Успеете смотаться! – завопил Горизонтов.

– К черту ваш груз! Здесь уже были русские офицеры! Спасайте свои шкуры!

Горизонтов выхватил маузер и прицелился. Экипаж баркаса, четверо рабочих пареньков последовали его примеру. Матросы тоже выхватили пистолеты. Баркас то взлетал выше палубы, то падал вниз.

– Мы не промахнемся! – гаркнул Горизонтов и хищно улыбнулся.

Матросы, матерясь по-английски, засунули оружие в карманы и взялись за ящики. Из рулевой рубки выскочил лохматый субъект и закричал по-русски:

– Рулевой был предатель! Я застрелил его! Уходите, мы вот-вот взорвемся!

…

Нагруженный ящиками баркас шел по спокойной воде под защитой лесистого острова. Совсем где-то неподалеку послышался взрыв.

– Похоже, только нам удалось загрузиться, – печально сказал Витя. – Вон эсеры плывут. Семен, просигналь им.

Митя Петунин с ужасом смотрел, как двигались в прибрежных кустах и сосняке военные мундиры.

– Только бы Виктора Николаевича спасти, только бы Виктора Николаевича… – горячечно бормотал он. – Не было уговору про засаду… обманули… шкуры царские…

Он увидел в море черную точку баркаса, заметался по песку, попытался сложить какой-то никчемный костерик, бросился в лес…

Из зарослей орешника выдвинулась конская морда.

– Митька, живой! – ахнул с седла драгун. – А мы думали, тебя жиды в проруби утопили. В сыскном служишь?

– Тише, Валя, тише, – Митя дрожащей рукой взялся за стремя.

– Ну, посмотришь, какую мы устроим социалистам пляску святого Витте, – захохотал драгун. – Как у тебя с бабами сейчас? Я тут такую чиновницу приспособил самоварную…

– Тише, Валя, тише… – с этими словами Митя всадил дружку нож в живот, под пряжку ремня. – Врешь ты все про чиновницу, – бормотал он, стаскивая тело с седла. – Шкура царская!

…Митя выбежал на пляж и увидел сразу, что все кончено: взвод солдат в упор расстреливал экипаж баркаса. Взорвался груз. Огненный клубок взлетел в небо.

– Виктор Николаевич! – завопил Митенька и повалился на песок.

Красин открыл своим ключом массивную дверь с табличкой «присяжный поверенный имярек», осторожно вошел в пустую барскую квартиру. В кабинете из кресла навстречу ему поднялась Надя.

– Вы? – удивился он. – Должен был прийти «Черт».

– «Черт» задержался на товарной станции, прислали меня, – она кашлянула.

– Вы не простужены? Хотите сделать рентгеновское просвечивание легких? – спросил Красин, присаживаясь на подоконник.

– Правда, что Горизонтов погиб? – спросила она.

– Да, – Красин нахмурился. – Принесли?

Надя вынула из сумочки свернутую газету.

– Отлично! Вот как прекрасно! – воскликнул Красин и залюбовался титулом: «Рабочий. Издание Центрального комитета РСДРП».

Он обернулся к Наде и вдруг застыл – такой он ее еще не видел. Сияющее юное лицо было обращено прямо к нему.

– Что с вами, Надя? – тихо спросил он.

– Вы так обрадовались «Рабочему», – прошептала она и вдруг отбежала, заговорила быстро, решительно, словно пытаясь уйти подальше от какого-то опасного места. – Леонид Борисович, я получила наследство, но вступить в права смогу по условию, только после выхода замуж. Наследство немалое, и я намерена все передать партии…

– У вас есть жених? – резко спросил Красин.

– Я хочу вступить в фиктивный брак, – тем же тоном ответила она.

Некоторое время они смотрели друг на друга в упор и молчали.

– Что ж, – Красин провел рукой по лицу, – я сообщу вам о решении товарищей уже из Петербурга.

– Почему из Петербурга? – тихо спросила она.

– Я нашел новую службу… – он отвернулся к окну. – В «Электрическом обществе 1886 года». Снова, как видите, год вашего рождения…

За окном в сером небе одиноко летал наполовину еще зеленый лист.

– Посмотрите, как высоко летит лист, – сказал Красин.

Она приблизилась:

– Уже осень…

Лист то планировал, то трепетал на месте, то падал, то взмывал.

– Как он отважен, – тихо сказал Красин. – Как будто его пилотирует какой-нибудь «Англичанин Вася».

– Леонид Борисович, – прошептала Надя.

Подполковник Ехно-Егерн докладывал генералу Кукучуеву:

– …К величайшему своему огорчению, ваше превосходительство, еще раз отмечаю закостенелость нашего аппарата. Более двух месяцев мы доводили на места скудные сведения о III съезде эсдеков. Только недавно объявлен по Империи розыск большевистских цекистов. Наконец, как иголка в стоге сена исчезла такая фигура, как инженер Красин, который по надежным сведениям избран в ЦК…

Он приподнялся на цыпочки и увидел, что генерал с величайшим старанием обводит сухим перышком фотоснимки грудастых задастых женщин в боксерских перчатках.

– Тэк-с, – сказал генерал, – а я вот слышал, что у нас в Департаменте завелись умники, которые какие-то там клапаны изобретают…

«Донес подлец, тупица, бурбон…» – в ужасе подумал Ехно-Егерн.

– Поступите под начало полковника Укучуева, – сказал генерал, – докладывать будете ему, – и вслед прошипел: – Прыткий какой… клапан…

В Петербурге, а затем в Москве даст гастроли уникальная группа женщин-боксеров госпожи Гаррэ. В Москве началась всеобщая стачка рабочих. Демонстрации на бульварах, стычки с войсками, грандиозные митинги в Университете. Патронов не жалеть, холостых залпов не давать! Свиты его Величества генерал-майор Трепов. Мариенбадские редукционные пилюли лучшее средство от ожирения. Бастуют все дороги! Выступают ораторы-большевики! Террористические акты и расстрелы по всей стране! МАНИФЕСТ об установлении государственного порядка – СВОБОДА=СВОБОДА=СВОБОДА!!! С трудом поддающееся описанию шествие на Невском, ликование народа, флаги разных партий, речи, речи, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ героям… Казаки! Погромы в Лодзи, Киеве, Одессе… Граф Витте обратился к русским журналистам – ПОМОГИТЕ УСПОКОИТЬ УМЫ! Опытный садовник-пчеловод, лишенный каких-либо пороков, ищет место… Дворник Михальчук куском трубы убил члена МК РСДРП Баумана, похороны коего превратились в грандиозную манифестацию революционеров.

…Когда гроб с телом Баумана поравнялся с Консерваторией, зазвучал торжественный хор: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу».

Хор продолжает приглушенно петь, и возникает продуваемая осенним ветром площадь Кремля. На площади зябко поеживается группа либерально настроенных граждан. На Царь-пушку взбирается оратор-либерал.

– Сбылось, господа, сбылось – Россия вступила на европейский путь развития! Конституционная монархия, милостивые государи, как Великобритания! В голове не укладывается! Монарх постепенно превратится в чистый символ! Власть будет принадлежать избранникам народа!

В толпе.

– Эко размахнулся… восторженный человек…

Либералов сменяет разнузданная толпа мясников-охотнорядцев. На Царь-пушке оратор-черносотенец.

– А вы сытые, господа мясники?

– Сытые, хозяин!

– Ливеру вам под графинчик хватает?

– Хватает!

– Водку с вами хозяин пьет, не обижает?

– Не-ет!

– А вот социалисты, господа мясники, и голландец Карл Марс хотят весь российский достаток в свою пользу оборотить!

– Бить их надо, бить, бить!

Мясников сменяет журналистский корпус, «общественность». На пушке оратор, гость из Европы.

– Ледис энд джентльмен! Европа с ужасом взирает на приближение кровавой развязки в России. Мы призываем активную общественность поддержать графа Витте. Это единственный человек, который может спасти страну от уничтожения всякой законности. Мерси!

Площадь захлестывает мощная рабочая демонстрация. На Царь-пушку влезает Илья Лихарев.

– Мщенье, товарищи! Не позволим черной сотне безнаказанно вырывать борцов из наших рядов! Нельзя прекращать борьбу у самого края победы! Да здравствует вооруженное восстание!

Нарастает мощь хора, теперь он поет уже другую песню:

 
Негодяи черной сотни,
Словно псы низа подворотни,
Сзади лают и кусают,
Сзади подло нападают.
Даст им залп наш револьверный
Царским псам урок примерный!
Черный рой!
Прочь! Долой!
Пред дружиной боевой!
 

В темной комнате еле различимы головы, плечи и руки женщины и мужчины. Еле слышный шепот.

– Я боюсь за тебя, всегда боюсь за тебя…

– Ты знаешь, что мы не переживем друг друга, а значит, и бояться нечего.

– Есть вещи и страшнее гибели. Плохое время мы выбрали для любви.

– Другого времени у нас нет.

– Верно, но есть где-то блаженный остров Таити, и там живет Гоген.

– Ты бы хотел на Таити?

– Нет, я хочу быть здесь вместе со всеми… и бояться за тебя…

Павел Берг и незнакомая девушка остановились возле импозантного подъезда «Электрического общества 1886 года».

– Вы зайдете сюда и спросите инженера Красина, – сказала девушка.

– При чем здесь Красин? – пожал плечами Павел.

– Не забудьте предъявить визитную карточку, – девушка быстро пошла прочь.

Швейцар учтиво проводил Павла в элегантно обставленный кабинет, где уже сидело четверо молодых людей. На круглом столе стоял коньяк и ящичек с сигарами. Все пятеро настороженно поглядывали друг на друга, когда появился Кириллов, и тут все заулыбались.

– Товарищи, здесь мы все в полной безопасности, – сказал «Кандид». – Сейчас явится «Никитич»…

Павел вздрогнул и тут же увидел входящего Красина. Он энергично пожал всем руки, а Павлу шепнул:

– Не удивляйтесь, Павел. Я – «Никитич».

Павел был так ошеломлен слиянием образа преуспевающего инженера и легендарного вождя боевиков, что некоторое время не мог прийти в себя. Красин между тем говорил:

– …У нас мало ружей и револьверов, поэтому основным оружием в предстоящем восстании будут ручные бомбы-македонки. В Петербурге нам удалось добиться больших успехов в производстве взрывчатых веществ. Сейчас главное – наладить транспорт бомб, взрывателей и бикфордова шнура из столицы в Москву, Киев, Одессу, Ригу… Павел Иванович, что же вы коньяку не попробуете? У нас фирма солидная, и коньяк французский…

– Да-да, конечно, – суетливо закивал Павел.

Красин налил ему коньяку.

Поздним вечером, когда Красин вошел в подъезд своего дома, к нему метнулась какая-то тень. Он схватился уже в кармане за пистолет, когда узнал Павла. Глаза юноши горели.

– Я ждал вас весь вечер… Надя, ну выходи же! Он пришел! – Павел бросился в темный угол и вытащил за руку мрачно глядящую исподлобья Надю. – Надя, вот человек, по единому слову которого я отдам свою жизнь! Леонид Борисович, я только хотел, чтобы Надя увидела вас…

– Что это за гимназические штучки, Павел Иванович? – строго сказал Красин. – Вспомните о той ответственности, которая на вас лежит.

Сухо поклонившись Наде, он пошел по лестнице вверх, а когда остался в одиночестве, закрыл глаза и на секунду прислонился к стене.

Нескончаемая толпа с яркими пятнами знамен текла по Неглинной. Пели «Русскую марсельезу», «Дубинушку», «Варшавянку», выкрикивали:

– Долой садиста-царя! Да здравствует республика! Дубасова – долой!

В штормовом этом гуле немо кричали бесчисленные ораторы с фонарей, с крыш трамваев, немо трубил оркестр. Ощущение единства и головокружительной высоты было настолько острым, что у многих на глазах стояли слезы.

Плакали от счастья и три девушки, взявшиеся под руки Таня и Лиза Берг и их горничная Сима. Из-за плеча Лизы появилась голова студента.

– Товарищи, вы с Высших женских? Никак не могу к вам в Мерзляковский за бомбами пробраться. На Тверском казаков – пруд пруди!

– А вы в объезд по набережной.

– Эврика! Спасибо, товарищ!

К девушкам обернулись три солдата-«артурца» в огромных лохматых папахах. Протянули семечек.

– Угощайтесь, барышни!

– Из плена, чай, кавалеры? – кокетничала Сима.

– Из японского плена, господа московские барышни. – «Артурцы» были слегка во хмелю.

– И чего же вы там ели в Японии?

– Ели мясо кита, – со спокойной печалью ответил «артурец».

– Страсти Господни! – ужаснулась Сима.

– Товарищи! – рванулась к «артурцам» Таня. – Пролетариат…

– Мы знаем, – перебил ее один из «Космачей», – пролетариат всех стран борется с капиталом. Мы солидарные.

В оружейном магазине Торбека дружинники Берга связывали крепкими веревками хозяина и приказчиков. Павел в это время отсчитывал деньги.

– Вот, господин Торбек, получите сполна за весь товар.

– Окна, – улыбнулся Торбек, – будьте любезны, господа, разбейте окна.

Полетели стекла.

– Осторожный дьявол, – усмехнулся дружинник.

– Нам дела мало, – сказал другой. – Одних винчестеров 70 штук!

На Старо-Триумфальной казачья сотня была окружена демонстрантами.

– Шашки наголо! – надрывался есаул.

Казаки словно не слышали приказа.

– Свободу казакам! – кричали в толпе. – Переходите к нам!

– Господа, мы же присягу давали, – неуверенно улыбались казаки.

Вдруг послышался жуткий свист и мощный голос:

– Разойдись! Стреляем!

Анархистская дружина «Черный костер» дала залп по сотне и бросилась в атаку. Взвились шашки.