Текст книги "«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сегодня было письмо от Киры. Мой Кит^{[146] здоров и бодр и день-деньской кричит «га-га-га». Точную дату возвращения в Москву я еще не могу определить. Это будет зависеть от того, когда снимут важнейшие для меня сцены.}

Крепко целую тебя.

Твой Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Ноябрь (?) 1961 г.

Дорогая мамочка.

Прости меня за тот последний вечер перед отъездом. Такое со мной иногда бывает. Но, в общем-то, кажется, я не допустил никаких выходок. Я был очень возбужден, и все. К тому же я знал, к чему я возвращаюсь, и, в общем, музыка, вино и трепотня были мне тогда нужны.

Вернулся я к тому, что и ожидал. Сразу попал в московский барабан, который крутится без остановки. Каждый день работа над сценарием «Звездного билета» и каждый вечер диспуты. Дома очень трудно. Слава Богу, что Лешка с приездом Киры сразу стал поправляться. Писать, разумеется, не могу ни строчки. Вчера сделал объявление о комнате.

10 декабря еду на студию в Ленинград, потом в командировку от «Известий». Сейчас имеются кое-какие благоприятные симптомы, но в личных делах я делаю ошибку за ошибкой. Может быть, в следующем письме расскажу.

Мама, я забыл «Тарусские страницы»^{[147] и синюю рубашку. Был бы тебе очень благодарен, если бы ты прислала эти вещи. На премьеру[148] во Львов я, конечно, приехать не смогу.}

Что нового? Привет всем многочисленным знакомым. Посылку О. Н.^{[149] я передал.}

Поцелуй Тоньке.

Твое лекарство сегодня собираюсь заказать. Апельсинов пока не видел.

Крепко целую.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Южно-Сахалинск. 24 декабря 1961 г.

Дорогая мамочка!

Наконец-то я выбрал свободный час и пишу тебе письмо, что давно уже хотел сделать. Надеюсь, ты не очень на меня сердишься. Ты представляешь, как я закрутился в Москве сразу после возвращения из Львова. Уходил утром, а возвращался поздно ночью. 12 дней подряд мы с Мишей Анчаровым корпели над сценарием «Звездного билета». Чтоб я еще раз ввязался в бодягу по экранизации своей вещи! Дошел уже до того, что соглашался со всеми безумными предложениями Зархи. Приходит, к примеру, он и говорит, что неплохо было бы ввести в фильм тему жены Лумумбы^{[150]. О’кей, будет вам жена Лумумбы. Ночью звонок – Вася, знаете, пожалуй, лучше будет заменить жену Лумумбы девушкой из Хиросимы. О’кей, завтра будет сделано. Вот такие были дела. Не знаю, запустили ли его в павильонные съемки. Я уехал до этого.}

Шли бесконечные встречи и диспуты. Не обошлось и без скандала. Я не приехал в один клуб, вернее, приехал вместо этого в другой. Обиженные написали письмо в Союз. В «Московском литераторе» напечатали это письмо и мой ответ, по поводу которого вся шарага ужасно веселилась.

9-го меня вызвали на «Ленфильм», на худсовет по кинопробам. 3 дня торчал в Ленинграде. Там меня ждал «приятный» сюрприз. Дело в том, что там образовалось творческое объединение, и наша картина попала к новому хозяину. Снова начался разговор о сценарии. Короче, в 1-й декаде января придется снова ехать в Ленинград и торчать там не меньше недели. Может быть, прямо оттуда заскочу во Львов.

В Ленинграде я немного подправил свое угрожающее финансовое положение – подал заявку на новый сценарий. Сорвал аванс. Вернулся из Ленинграда 12-го, а 14-го улетел на Сахалин.

Полет был хороший. Из Москвы до Хабаровска без посадки. На Ту-114 за 8 часов. Здесь я сделал глупость – торчал в Хабаровске 3 дня неизвестно зачем. Это неинтересный провинциальный и морозный город. С 19-го я на Сахалине. Вот здесь очень интересно. Жалею только, что прилетел зимой и времени мало.

За это время, кроме Южно-Сахалинска, побывал в Корсакове и Холмске. Не знаю, что буду писать для «Известий», но для себя повидал кое-что. Возможно летом приеду сюда на более долгий срок. Лечу обратно через два дня. Наверное, когда ты получишь это письмо, я буду уже в Москве. Очень соскучился по Киту. Мы очень мало видим друг друга. Перед моим отъездом сюда Киту опять не повезло – он схватил воспаление ушей, правда в легкой форме. Кололи его, беднягу, пенициллином. Он стал очень забавным. На вопрос, кого ты любишь, твердо отвечает «папку» <…>.

Рад, что премьера^{[151] во Львове прошла успешно. Очень позабавил меня роман Тоньки и Андрея, а также роман Марка и Наташи[152]. Какие там еще романы среди знакомых?}

Рассказ Марка еще не показывал, что-то не хочется мне его показывать. Но покажу после приезда.

Мамочка, тут за мной пришли, поэтому кончаю. Крепко тебя целую. Поцелуй Тоньке. Привет Олегу Николаевичу, Брендорфу^{[153] и всем остальным.}

Твой Васька.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Гагра. 6 (?) октября 1962 г.

Дорогая мамочка!

Вот мы уже неделю в Гагре. Прилетели сюда 30/IX. Погода все время была хорошая, но последние три дня облачно. В общем отдыхаем хорошо и даже весело, может быть, слишком весело, т. к. я приехал сюда работать, а работы почти не получается.

Начинаю сейчас пьесу^{[154] для «Современника», давно ее ждут от меня. Не знаю, что получится, но задумка, по-моему, интересная. Пьеса сатирическая. Кажется, я тебе о ней рассказывал в прошлом году.}

Здесь в Доме творчества сейчас полно народа, в основном это юристы и стоматологи, да и еще масса танцоров. По вечерам легкий флирт и беседы о культе личности. По сравнению с прошлым годом в Гагре перемены – ул. Сталина переименована в Курортную, а ул. Джугашвили в Школьную, но бронзовый монумент Дяди Джо все еще возвышается и под ним фотографируются туристы из Нагорного Карабаха.

Будем здесь до 23/Х. Не знаю, удастся ли заехать во Львов. Может быть, но слишком много дел в Москве и Ленинграде. Одно из них переезд на новую квартиру.

За эту неделю очень соскучился по Киту. Берта^{[155] написала, что он стал совсем большой.}

Мамочка, напиши сюда, что у вас нового, все ли в порядке.

Целую тебя.

Твой Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Декабрь 1962 г.

Дорогая мамочка!

<…> В ноябре чуть было не попал к тебе во Львов. Меня пригласили венгры на премьеру «Коллег» в Будапешт. На обратном пути хотел остановиться во Львове, но оказалось, что не хватает времени для оформления бумаг (они поздно прислали приглашение), и теперь поездка в Венгрию перенесена на январь.

Через несколько дней я уезжаю в Японию в составе делегации писательской. Это, конечно, тебя удивит, меня самого это удивляет. Летим мы втроем: латышский писатель Лукс^{[156], глава делегации, я, член делегации, и Ирина Львовна Иоффе, консультант по Японии на иностранной комиссии. Между прочим, Ирина Львовна вместе с тобой пребывала некоторое время в санатории Эльген[157], ее освободили в 42-м году. Может быть, ты ее помнишь? Пробудем мы в Японии, кажется, недели три. Сейчас как будто все уже оформлено, ждут японской визы. Мы сделали уже прививки от холеры и от оспы, потому что летим через Индию. Путь такой – Ташкент, Дели, Бангкок, Гонконг, Токио. Потрясающее путешествие, не правда ли?}

Все, кто был в Японии, от нее в восторге.

Уже пару недель мы живем в новой квартире. Сделано у нас все довольно симпатично, моя комната прямо модерн, но, в общем, квартирка довольно тесная, а что будет, когда еще появится домработница? Короче, опять я почти не могу работать дома, да и вообще работать в Москве очень трудно, масса всяких дел, важных и пустяковых, сейчас я стал членом редколлегии «Юности». В Гагре я писал пьесу, а после возвращения оттуда не написал ни одной страницы, а в голове масса задумок. Придется зимой опять уезжать куда-нибудь, чтобы писать.

Апельсинчики^{[158] сданы в набор, кажется уже преодолены все препоны, и они, должно быть, выйдут в январском номере. Ленинградская картина[159] заканчивается. Видала ли ты «Младшего брата»?[160]}

В общем дела как будто неплохи, но самое главное дело – писанина тонет в суете.

Если мы полетим, то еще до конца этого месяца и тогда я пришлю тебе письмо уже из Японии.

Целую тебя крепко и Тоньку.

Привет от наших.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Переделкино.

10 сентября 1964 г.

Дорогая мамочка!

Как-то так нелепо получилось, что я не знал твоего летнего адреса и поэтому не писал тебе. Заезжал на 1 день в Ленинград, заходил к тете Наташе, но не застал ни ее, ни Димку.

Все лето мы сидели в Кейла-Йоа в 40 км от Таллина. Сначала все было отлично и погода сносная, Кит купался, загорал. За неделю до отъезда мы все по очереди заболели каким-то противным гриппом, и конец лета этим был испорчен.

Весь июль я писал как бешеный, написал 5 рассказов^{[161], около 6-ти листов. Сейчас отдам их читать в «Новый мир» и в «Юность».}

Сейчас сижу в Переделкино, вожусь над сценарием по старым рассказам («Папа, сложи», «Завтраки 43-го года», «На полпути к луне»). Нужно сделать из них единый сценарий^[162].

В октябре, должно быть, буду в Одессе. Кажется, я говорил уже тебе о комедийной бригаде под руководством Г. Данелия, в нее входят, кроме меня, В. Ежов^{[163], Ю.Казаков, В. Конецкий[164]. Вот мы все, значит, отправимся в Одессу и будем там что-то такое странное созидать. Не знаю, что из этого получится[165].}

Сообщи, будешь ли ты в течение октября во Львове, т. к. я хочу на недельку приехать к вам из Одессы.

Москва полна слухами о твоих мемуарах^{[166]. Все интеллигенты подходят ко мне с просьбами предоставить экземпляр. Те, что читали, очень высокого мнения. Нагибин выразил мне огромное удовольствие от мемуаров и просил тебе передать. Слышно ли что-нибудь из «Нового мира»?}

Вчера навестил я Толю Гладилина^{[167]. Его постигла неудача – на выезде из Риги он вдребезги расколотил свой «Запорожец» и сам только чудом остался жив. Сейчас пришел в себя после страшных ушибов. Передает привет тебе и Тоньке.}

Режиссер же мой по имени «Стальная птица»^{[168] по дороге из Таллина свалился в Ленинграде в больницу с нервными припадками. Жду его возвращения и вместе с ним денег за сценарий, сижу сейчас абсолютно на мели. Просто даже странно.}

Крепко целую, жду письма.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва 10 марта 1965 г.

Дорогая мамочка!

Конечно, опять я себя каждый день корю за лень к переписке и каждый день утешаю себя, что ты, зная мой идиотский образ жизни, не особенно сердишься.

В общем, за это время я все-таки смог немного поработать в Дубултах^{[169]. Написал довольно большой кусок пьесы[170] и маленький рассказ под скромным названием «Победа»[171], об игре в шахматы. Образ жизни вел очень умеренный, совсем не пил, очищался от московской скверны на лыжах под солнцем на заливе и в лесу.}

К сожалению, пришлось через 2 недели ехать в Москву, ибо я был делегатом этого исторического съезда^{[172]. Здесь мы встретились с Женей[173], Витей Конецким, Казаковым и провели несколько дней вместе. Съезд прошел интересно, много было содержательных философских выступлений, ораторы касались сокровенных тайн творчества.}

Сейчас безвылазно торчу в театре. Спектакль подходит уже к завершающей фазе. Вчера был первый самый черновой прогон. По-моему, будет занятно. К сожалению, до сих пор не ясна реакция руководства на нашу работу. Все это должно выясниться в ближайшие две недели. Я тебе тогда обязательно сообщу.

Какие новости? Как здоровье? Какую роль репетирует сейчас Тоня?

Да, насчет поездки в Чехословакию пока ничего не ясно, осточертели мне все эти туманности и вся эта жалкая возня вокруг этих т. н. «выездов».

Тут продолжается активный поток приветствий в твой адрес через меня, а в это время я окончательно потерял след третьего экземпляра^{[174]. Куда он попал?}

Как тебе понравился 1-й номер «Нового мира»?^[175]

Хороший роман написал Джон Апдайк^{[176] под названием «Кентавр», правда?}

Итак, целую, обнимаю, надеюсь на скорую встречу на премьере.

Твой Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Новгород. 30 марта 1965 г.

Дорогая мамочка!

Пишу тебе из Новгорода, куда сбежал на несколько дней отдохнуть и успокоить нервы. Весь март я провел в театре, в подготовке к выпуску, измотался окончательно – ночные и утренние репетиции, работа над текстом, алкоголь, трепотня, очаровательная семейная жизнь.

Дважды «прогнали» спектакль в костюмах и с декорациями, первый раз 22-го ночью, второй раз на следующий день утром. На утренний прогон явились начальники из Управления театров, Министерства и МК^{[177], кроме того, было некоторое количество столичных драматургов и критиков, а также всякая странная публика, всего человек 300.}

Не знаю, кто больше трусил, Ефремов или я. Кажется сильнее трусить, чем я, уже нельзя. Первый акт прошел сносно, второй начался тоже сносно, потом на сцене в темноте в самый решающий момент все сломалось. Сломался круг, сломались фурки^{[178], минут десять в темноте творилось что-то совершенно ужасающее и зловонное. Затем начали играть дальше и выяснилось, что самые важные места совершенно неправильно поставлены, сыграны, растянуты, засушены. Кое-как доиграли до конца.}

Реакция на этот позорный прогон в Москве противоречива. Драматурги (большинство) шокированы; критики в основном «за» (некоторые говорят всякие слова – «гениально», «новый этап»); начальство еще не сказало своего решающего слова; часть публики ничего не поняла, другая – восхищена. Ефремов ушел в глубокий клинч, я сбежал в Новгород.

Здесь я уже два дня совершенно один. Отсыпаюсь, гуляю, погода отвратительная. Облазил весь Кремль и Ярославово дворище. Конечно, это поразительный город – среди обычного областного быта и строительства белеют церкви XII–XIV веков и всему венец – София, божественное творение, отойти от которой трудно, голова все время поворачивается к ней.

В Кремле замечательный музей с очень хорошей коллекцией древних икон и картин, от Феофана Грека до Петрова-Водкина.

Новгород давно уже как-то притягивал меня, очень рад, что вырвался сюда, а также что проехал на автобусе через Калинин, Торжок, Вышний Волочек, Валдай.

Завтра схожу еще раз в музей и вечером уеду или в Ленинград или в Москву.

В ближайшие дни начальство должно сформулировать свое отношение к нашему спектаклю, и тогда определится срок премьеры, если таковой суждено быть. Предстоит еще литовка^{[179] пьесы, вот какое дело. Никогда еще я не отдавал столько сил постановке своих вещей. Смешно, что не получил еще за это ни гроша, если не считать аванс, полученный 1,5 года назад.}

Вот такие новости. <…>

Кажется, мне нужно сейчас как следует поездить, попутешествовать, почитать. Сейчас оформляют меня в Союзе дружбы с заграницей на поездку в Америку. Если будет о’кей, поеду туда на 3 недели в конце мая. Это полутуристская поездка с выплатой 500 рэ. Кроме того, АПН предложил(о) совершить рейс на каком-нибудь торговом судне. Если бы эти поездки состоялись, было бы замечательно.

Чехословацкая идея что-то зачахла, так что во Львов я попаду уж наверняка только осенью, снова золотой осенью.

Что у вас нового? Здоровы ли? Напиши. Когда определится срок премьеры, телеграфирую или позвоню. Кстати, я потерял номер телефона.

Крепко целую.

Вася.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Львов. 18 июня 1965 г.

Дорогой Вася!

Уже целый месяц от тебя ничего нет. Знаю от знакомых, что ты благополучно вернулся в Москву. Хотела бы знать, каковы твои дальнейшие планы. Дело в том, что, наверно, Тоня скоро приедет в Москву, чтобы делать свою безумную попытку насчет театрального училища. В связи с этим и пишу тебе сейчас <…> Мне кажется, что из всего, нужного для сцены, у нее есть только привлекательная наружность. Тем не менее, я не чиню ей препятствий, пусть едет и пытается. Иначе вся дальнейшая жизнь будет состоять из попреков по поводу неосуществленного «призвания».

Я тебя прошу не о том, чтобы ты ее, во что бы то ни стало, обязательно сунул куда-то. Это кончилось бы только потерей времени и тем, что выгонят через пару месяцев. Прошу я о том, чтобы Ефремов или другие компетентные люди прослушали ее и объективно сказали – есть там из-за чего копья ломать или нет. Ведь содержать ее отдельно в Москве будет мне очень трудно, становлюсь ведь не молода же, устаю быстрее, жизнь сложная. На все эти жертвы я могу пойти, если там действительно что-то есть. А если все это блажь и желание пофигурять – так уж не стоит тогда и меня обрекать еще на пять труднейших в материальном отношении лет. Вот в таком духе, пожалуйста, поговори с Олегом Николаевичем и пусть скажет чистую правду.

Если она действительно одарена, тогда уж обратимся к его протекции насчет того, чтобы там снисходительно посмотрели на ее общеобразовательный уровень.

Прочла я обе рецензии на твою пьесу^{[180] и спектакль – и в «Сов. культуре», и в «Литературке». Мне кажется, все хорошо: отзывы вполне благожелательные, спокойные, некоторые упреки по твоему адресу сдержанные, а порой и заслуженные. Так что поздравляю тебя с благополучным окончанием дела, которое отняло у тебя столько сил и принесло столько волнений. Прочла в «Лит. России» и сообщение о том, что твой пятый рассказ[181] пойдет в «Москве», что тоже приятно.}

Я недавно вернулась из Закарпатья, куда ездила по командировке «Юности» расследовать жалобу. Поездка была довольно интересная, но очень трудная в бытовом отношении, т. к. шли проливные ливни, туфли у меня разлезлись, я простудилась. Да и жить в этом селе пришлось в избе, т. к. никакого дома приезжих там нет.

Сейчас я день и ночь стучу на машинке разные «опусы» в местную газету, чтобы сколотить себе минимальный капиталец на мою ежегодную поездку в Дзинтари. Думаю выехать в начале июля, так что прошу тебя ответить на это письмо, не откладывая в долгий ящик. Или позвони.

Телефон не забыл? 2–74–44. Дома я или с 2–4, или уж вечером попозднее.

Как Алешенька?^{[182] Едет ли в Малеевку?[183] Поцелуй его за меня.}

Ну, будь здоров. Жду ответа. Целую.

Мама.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Лауласмаа. 12 июля 1965 г.

Дорогая мамочка!

Я поселился в 50 км от Таллина на хуторе у одного эстонского рыбака. Снимаю верхнюю комнату, как бы мансарду – раскладушка, верстак, на котором пишу, и стул. Это в лесу, возле моря. Все было бы прекрасно, если бы не проклятая погода. Тепла совсем нет, три дня подряд сыпал совершенно осенний дождь. Не знаю уж отчего, но работается мне не ахти как, никак не могу «завестись». М. б., это происходит из-за отвычки писать, ведь фактически я целый год ничего не писал, за исключением маленького рассказа в феврале^{[184], когда просто сбежал из театра. Кстати, этот рассказ «Победа» вышел в «Юности». Читала ли и как? Пишу сейчас сатиру, повесть о человеке, который превращается в «стальную птицу»[185]. Кажется, я тебе немного рассказывал об этом – лифт, вестибюль и т. д. Написал листа полтора, и застопорилось. Иногда серые эстонские небеса наводят такое уныние, что хочется отсюда смотаться, но все-таки, должно быть, я высижу здесь этот месяц и буду пытаться работать, хотя бы для того, чтобы расшатать инерцию безделья и забыть о московской суете.}

Сколько ты будешь в Лиелупе?^{[186] Возможно, в конце месяца я смог бы заехать к тебе на пару дней, но это еще не точно, буду зависеть от многих причин.}

Должно быть, погода и у вас не блестящая? Как ты устроилась и отдыхаешь? Какие вести от Тоньки? Хорошо, что хоть Ефремов сейчас в Москве. Может, он сможет ей как-то помочь.

Алеша, когда я уезжал из Москвы, был здоров и весел. В детском саду ему хорошо. Возможно, в августе мы поедем вместе с ним в Коктебель. <…>

Крепко целую и желаю тебе хорошо отдохнуть.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Лето 1966 г.

Мамочка!

Комиссия состоялась, и меня вызывали в паспортный отдел Мосгорисполкома, где разговаривали очень ласково. Мне нужно было, прийти с твоим паспортом, но его у меня, естественно, не было, и потому дело оттянулось. Теперь тебе нужно сделать вот что. Сразу после возвращения в Москву пойти в паспортный отдел Мосгорисполкома (Ленинградский проспект, 16, ком. № 4) к тов. Волошиной с паспортом и формой № 15, которую я со своей подписью оставил для тебя в нашем домоуправлении у паспортистки.

Итак, сначала в домоуправление за формой № 15, потом – с формой и с паспортом к тов. Волошиной. Начальником тов. Волошиной является тов. Шутов (полковник), он же председатель комиссии, тот самый, которому звонили Полевой и Ильин^{[187]. Волошина расспрашивала меня о львовской квартире и, когда я сказал, что квартиру мы сдадим с тем, чтобы Тоня получила меньшую площадь, она (Волошина) радостно улыбнулась.}

Мне кажется, что решение будет положительным. Я мог бы запросить у тебя паспорт ценным письмом, но сам сейчас уезжаю в Эстонию. Я все обговорил и выяснил, что моего участия уже не требуется.

Возможно, я еще заеду в Комарово и все объясню тебе устно, но, по-моему, и так все понятно. Наконец, вышла моя книжка^{[188]. Это печальная радость, потому что при подсчете оказалось денег только на возврат долгов. Увы, я опять в прорыве и не знаю, когда из него вылезу.}

Многие меня отговаривают связываться с Госполитиздатом^{[189]. Говорят, что погрязну в архивах и потеряю уйму времени. До сих пор не принял еще решения. Я впервые оказался в том положении, когда не могу писать того, что хочу, а должен писать то, что нужно по договорам, то, что от меня требуют или хотят другие люди.}

Стремлюсь к прозе, как к тайной любовнице.

В Малеевке 4 дня я провел отлично, играл с Китом и всей его группой в лесу. Кит выглядит хорошо, бодро, но, кажется, ему уже осточертел шумный коллектив.

Надеюсь узнать, как ты отдыхаешь, прямо в Комарово. Д. б., поеду в Эстонию через Ленинград.

Целую.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Комарово. Лето 1967 г.

Дорогая мамочка!

Очень был рад твоему письму^{[190]. Здесь удивительная оторванность от «большой жизни страны». На горах[191] висят тяжелые тучи, а над берегом солнце. Кажется, что весь мир под тучами, а это якобы последний берег. <…>}

Если тебе не трудно, позвони Давыдову и заверь, что обязательства свои я выполню^{[192]. Спроси, пожалуйста, нужна ли официальная пролонгация?}

Скоро сюда приедет целая команда драматургов из Москвы с новостями. Может быть, ты с кем-нибудь из них пришлешь письмо (например, Л. Зорин^{[193])? Меня интересует масштаб протестов[194] против дела Гинзбурга, реакция властей и прочее в этом роде.}

Каждый день жду дурных вестей, но не в связи с этим. Мне, кажется, что вот цензура зарежет «Бочкотару»^{[195], а Театр Сатиры побоится ставить «Аристофаниану»[196]. Пуганая ворона, я уже привык к неудачам. Подумай сама, 4 пьесы[197], 2 повести[198] и 2 сценария лежат в столе.}

Но вдруг свершится чудо?

Целую тебя крепко.

Следи за собой, почаще бывай на воздухе. Почему бы тебе, когда поедешь в Ленинград, на несколько дней не выехать в Комарово.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Нида ^{[199] . 1 августа 1971 г.}

Дорогая мамочка!

От тебя нет писем, а я толком не знаю, куда тебе писать, бываешь ли ты в городе. Впрочем, до последних дней у меня рука отсыхала от писания – гнал сценарий. Сейчас закончил очередное произведение (я тебе, кажется, о нем говорил) – мюзикл по мотивам русских повестей XVII века. Написал там много песен, вот до чего дошел. Сейчас, надеюсь, будет у меня месяц для себя, для своей работы, которую очень вожделею.

Но для этого нужен настрой, особое состояние, а смогу ли так настроиться в условиях быта – вряд ли. Хочу здесь, после отъезда наших задержаться, хотя бы на неделю. Потом, если машина будет в порядке, двинусь в Ленинград через Ригу.

Что нового? Как проводишь лето на переделкинских перспективах? Как чувствуешь себя и как работаешь?

Здесь уже две недели совершенно южная жара, море теплое и спокойное. Леха очень много плавает и играет в футбол <…>.

Я продолжаю занятия бегом, поменьше – из-за жары. Недавно был задержан пограничным патрулем во главе с сержантом по фамилии Кочетов^{[200]. Несколько раз ездил в Калининград и в Клайпеду, и в Палангу, встречался с литовцем, своим другом Красаускасом[201]. Удивительные беседы за мороженым и соком!}

Здесь мы по традиции читаем Томаса Манна – ведь манновские места. Как говорят экскурсоводы, «великий писатель проводил здесь свой досуг, общаясь в тишине со своими персонажами». Удивляюсь без конца его глубочайшим проникновениям.

Каждый вечер приносит сногсшибательные новости из Иордании, Индии, Судана, <нрзб>, Парижа.

Пиши по адресу на конверте. Привет Евгению Николаевичу^[202].

Целую.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Апрель (?) 1974 г.

Дорогая мамочка!

Звонила Ляля Россельс^{[203] и сообщила, что ты довольна Дубултами, и впрямь сейчас трудно найти место на земле холоднее и гаже, чем в Москве. Страннейшая картина – свежая зелень и ноябрьские холода. Три дня назад шел густой снег.}

Я уехал в Рузу^{[204] в тот день, когда Демичев[205] решил со мной побеседовать. Закон вредности. Беседа отложилась на неделю, но вот она состоялась, о чем я тебе уже сообщил телеграммой. Разговаривали больше полутора часов. Я сказал все, что хотел сказать, и почти по всем пунктам встретил понимание. Результат (практический): «Железку» будет рассматривать отдел культуры ЦК, и сам Демичев выразил желание прочесть. Мне показалось, что он хочет помочь. Были высказаны весьма широкие взгляды на искусство. Политических вопросов не касались.}

В конце разговора я поднял вопрос о передвижениях и, в частности, о приглашении в Калифорнию.

«Езжайте, куда хотите, у нас нет возражений против Ваших поездок», – таков был ответ. Прощаясь, просил в случае разных сложностей вновь его беспокоить.

Ну вот – уж не знаю, какие будут плоды этой встречи, но она состоялась, и это для меня важно.

Во всем остальном (кино, книги и т. д.) дела или не сдвинулись, или почти не сдвинулись, но это уж как обычно: администрация наша как ленивая продавщица в магазине.

У Майки^{[206] тут дикие неприятности с дочкой, я в них тоже волей-неволей введен, пытаемся разобраться.}

Кит сегодня кончил 7-й класс. Весь – в велосипеде. Наверное, я их отвезу в Ниду и сразу же приеду. Вдруг меня стали оформлять в делегацию на неделю Балтийских стран в ГДР^{[207], а это мне нужно еще и для ДЕФовских[208]дел. Словом, суета, холод, автомобиль, а хочется тишины, тепла и автомобиля.}

Целую.

Твой Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

(открытка)

Под Таллином. 9 августа 1975 г.

Дорогая мамуля!

Надеюсь, нашу телеграмму ты получила вовремя. Мы сняли комнатенку под Таллином и ездим каждый день на тихий маленький пляж. Погода эти дни была хорошая, но сейчас что-то набежали тучки. В воскресенье или в понедельник двинемся дальше, в Вильнюс, оттуда Майка вылетит в Москву. Из Вильнюса брошу открытку, а ты мне напишешь уже в Ниду, до востребования: как себя чувствуешь, появилась ли Тонька, как прошла операция у нрзб и прочие московские новости, а если прочих нет, то

No news – good news.

Целуем.

Твой Вася и Майка – бедняжечка, у которой на ноге шишка.

Приложение 

Василий Аксенов. Предисловие к книге «Два следственных дела Евгении Гинзбург» ^[209]

Чтение архивов советского гэбэ наполняет душу мраком, а тело свинцом. Особенно, если ты читаешь «дело» своей собственной матери. Особенно, если твоя мать – Евгения Гинзбург, написавшая потрясающий человеческий и литературный документ, основанный на этом гнусном «деле», книгу «Крутой маршрут».

Парадоксальный результат соединения этих, казалось бы несоединимых стихий, полицейского протокола и литературной страсти: мерзавцы, оформлявшие грязное насилие преступного государства над молодой казанской интеллигенткой, спасены от забвения. Не будь «Крутого маршрута», все эти подписи под протоколами допросов и очных ставок через 56 лет оказались бы просто анонимами, теперь мы видим за ними литературные, то есть человеческие образы, образы недочеловеков: Ельшин, Бикчентаев, Веверс…

В каком-нибудь будущем издании, может быть, стоило бы поместить под одной обложкой «Крутой маршрут» и «дело Е. С. Гинзбург», извлеченное из-под более чем полувекового спуда историком и архивистом Литвиновым. Глухой вой погибшей теперь машины террора еще острее донес бы до читателей будущих поколений трагическую, но всегда каким-то удивительным образом просветленную ноту «Маршрута».

Иные, выявляющиеся из грязно-мышиного цвета папочек «материалы» опрокидывали меня, прожитые десятилетия, казалось, исчезали, и я по-сиротски останавливался на краю той юдоли, на пороге разгромленного семейного очага, возле Лядского садика моего детства. Чего стоят только профильные и анфас фотографии матери, сделанные фотографом «Черного озера» после вынесения обвинительного заключения. Чего стоят только инвентарные списки реквизированных предметов домашнего обихода: костюм старый хорошего качества, белье постельное, игрушки детские, Эммануил Кант, собрание сочинений…

Евгения Гинзбург 

Путевые записи ^[210]

18/8

Выезжаем с Белорусского^{[211]. Вагон непредвиденно оказывается очень неудобным. Узенькое, как пенал, купе. Вагона-ресторана нет. Так что роскошная жизнь не начинается с дороги. Ночью не уснула совсем из-за перевозбуждения последних дней.}

19/8

С утра – Брест. Проверка паспортов, таможенный осмотр. Таможенница – девица типа Галины Борисовны^{[212]– особенно не придирается, в чемоданы не лезет.}

– Наркотики везете? Литературы? Золота? Как нет, а это что? – зорко уловила цепочку под блузкой…

В Бресте поезд долго переформировывается. И вот свершилось: впервые за долгую мою жизнь я пересекаю границу любезного отечества.

Польша. Полузабытое видение: крестьянин, идущий за плугом, личные участки обработанной земли. Польша вся плоская, ни пригорочка. И большая. Гораздо просторнее, чем думалось.

Польские пограничники и таможенники ничем не отличаются от наших – и приемы работы и даже язык (русский).

Уже в темноте подъезжаем к ГДР. Поражает безлюдность и неосвещенность городов. Но и сам восточный Берлин долго тонет в непроглядной тьме – до тех пор, когда светлым островком не предстанет перед нами Александерплац. Но даже и на этом островке свет какой-то мертвенный. И полное безлюдье в десять часов вечера. На остановке видим станцию Штадтбана. Перед нами проходят несколько вагонов с усталыми немногочисленными пассажирами.

Но вот наконец перед нами главная достопримечательность восточного Берлина – стена! Наяву она выглядит еще более зловеще, чем во сне.

Какой-то неуловимый поворот – и перед нами яркие рекламные огни, разноцветные автомобили, быстрое напряженное движение современного большого города. Берлин – Вест. Опять дотошная гедееровская проверка паспортов. В эту ночь ГДР не дает глаз сомкнуть. Четыре «пасконтроле». Из Польши – в ГДР, из ГДР – в западный Берлин, при выезде из него – опять, при переезде в ФРГ – снова. Гедееровские контролеры куда старательнее наших и польских. Кроме них, никто не сравнивает так въедливо ваше лицо с фотографией на паспорте.