Текст книги "«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Василий Аксенов 

«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)

В книге использованы фотографии из семейного архива В. П. Аксенова, переданного наследниками на хранение в «Дом русского зарубежья им. А. Солженицына», архивов А. П. Аксеновой (ФТМ), В. Л. Кондырева, Е. А. Попова, A. А. Кабакова, В. М. Есипова, а также работы B. Ф.Плотникова, М. Н. Пазия.

Благодарим также Эллендею Проффер-Тисли за разрешение на публикацию фотографий из ее личного архива.

Издательство и составитель благодарят всех авторов писем и их наследников за разрешение на публикацию, а также А. В. Аксенова, А.А.Змеула, О.А.Муравьеву за помощь в подготовке книги.

© Все права на произведения, помещенные в этой книге, принадлежат авторам и их наследникам

© Есипов В.М., составление, предисловие, комментарии

© Аксенов В.П., наследники

© Гинзбург Е.С., наследники

© Издательство АСТ

Документы эпохи

Настоящая книга посвящена эпистолярному наследию Василия Аксенова, сохранившемуся в американском архиве писателя. Письма зрелого Аксенова, написанные со свойственными ему литературным блеском и абсолютной внутренней свободой, составляют неотъемлемую часть его творчества.

Вместе с аксеновскими письмами в книге публикуются письма его корреспондентов, хранящиеся в том же архиве. Собранные вместе, они и составили книгу, которую вы сейчас держите в руках.

Переписка охватывает период времени от конца сороковых до начала девяностых годов прошлого века. Открывается книга письмами отбывших лагерные сроки родителей – Евгении Семеновны Гинзбург и Павла Васильевича Аксенова – к своему юному отпрыску. О значимости этих писем для Василия Аксенова свидетельствует тот факт, что они всегда были с ним. И при отъезде в эмиграцию он взял их с собой. Потому они и оказались в его американском архиве. Вообще, эта переписка весьма обширна и при этом в большей своей части носит слишком частный характер. Поэтому в настоящей книге, как и при первой публикации в журнале «Октябрь» (2013, № 8), она дается в сокращенном виде: начинается письмом Евгении Гинзбург от 1 октября 1953 г. и заканчивается письмом Павла Аксенова от 27 ноября 1957 г. Письма Василия Аксенова этого времени не сохранились.

Столь же объемна идущая следом переписка Василия Аксенова с Евгенией Гинзбург, продолжавшаяся с конца пятидесятых до середины семидесятых годов. В этой переписке как в зеркале отражен процесс постепенного становления из, в общем-то, вполне рядовых советских граждан, двух самобытных и ярких писателей, с собственным, противостоящим государственной идеологии взглядом на мир. Завершается переписка с матерью своего рода приложениями: предисловием Василия Аксенова к книге «Два следственных дела Евгении Гинзбург» (1994), путевыми записями Евгении Гинзбург при совместной с сыном поездке во Францию (осень 1976 г.).

Значительная часть писем Аксенова, относится ко времени его эмиграции. Как известно, его вынудили уехать из страны в июле 1980-го после скандала с альманахом «Метрополь». Ведь он был лидером группы писателей и поэтов, осмелившихся издать (в двенадцати экземплярах!) этот альманах без разрешения властей и, следовательно, без всякой цензуры. Со стороны литературного начальства последовали репрессии: два молодых участника альманаха Виктор Ерофеев и Евгений Попов были исключены из Союза писателей. В ответ на это Василий Аксенов (одновременно с Инной Лиснянской и Семеном Липкиным) сам вышел из Союза и тем самым вступил в открытую конфронтацию с властями. Печататься на родине он больше не мог, нужно было уезжать. Перед отъездом на него и его жену Майю было совершено покушение, которому посвящен отдельный эпизод в последнем законченном романе писателя «Таинственная страсть». К счастью, супруги не пострадали – спасло водительское мастерство Аксенова…

Официально Аксенов выехал из страны для чтения лекций по русской литературе в иностранных университетах, однако через несколько месяцев после отъезда его лишили советского гражданства (была в то время такая мера наказания непослушных граждан!).

Важнейшая часть эпистолярного наследия Василия Аксенова представлена в третьем разделе книги, это его переписка в годы эмиграции (1980–1986) с Беллой Ахмадулиной и Борисом Мессерером, оставшимися на родине, в ней также принимала участие жена Аксенова Майя. Переписка велась через корреспондентов американских газет или американских дипломатов, в основном через культурного атташе посольства США в Москве Пика Литтела и его жену Би Гей, а затем через сменившего его на этом посту (летом 1983-го) Рэя Бенсона и его жену Ширли.

Другой возможности для переписки не было, потому что письма советских граждан в США, посылаемые по почте, перлюстрировались, шли долго (до двух месяцев), а до таких адресатов, как Василий Аксенов, просто не доходили.

Связующим звеном между этой перепиской и следующим разделом служат извлечения из записок Майи Аксеновой, относящиеся к осени 1980 года и сделанные в Анн-Арборе (штат Мичиган, США).

Особо выделены в книге два письма Василия Аксенова к Иосифу Бродскому от 29 ноября 1977-го и 7 ноября 1984 года. Весьма уместно было бы поместить перед ними два письма Бродского, которые сохранились в аксеновском архиве. Но разрешения на их публикацию не удалось получить от правопреемников поэта.

А жаль! Письмо Бродского от 28 апреля 1973 года написано в самом начале эмигрантского периода его жизни. Письмо еще вполне дружественное, о чем можно судить по его начальным строкам: «Милый Василий, я гадом буду, ту волшебную ночь с гвинейским попугаем, помню <…> Что я когда-нибудь тебе письмо из Мичиганска писать буду, этого, верно, ни тебе, ни мне в голову не приходило, что есть доказательство ограниченности суммы наших двух воображений, взятых хоть вместе, хоть порознь».

Письмо содержит интересные размышления Бродского о творческом потенциале старого друга, каким он ему представляется. В частности, он пишет Аксенову: не стоит «пытаться обставить Зощенку, Набокова, Сэлинджера (как все про тебя говорят) или даже Джойса. Единственный человек, которого надо пытаться – это Беккет».

Для этого, по мысли Бродского, Аксенову нужно отказаться от ритмической прозы и от остроумия, и «вообще от всего того, что приятно делать».

«Я это говорю именно тебе, – пишет Бродский, – потому что у тебя есть необходимый для этого дела душевный опыт, который тебе же на мозги давит, потому что остается нереализованным, ибо ирония с душевным опытом (почти) ничего общего не имеет…»

В связи с невозможностью воспроизвести письма Бродского, публикация начинается письмом Василия Аксенова к нему, написанным через четыре с половиной года после получения письма из «Мичиганска».

Иосиф Бродский за это время стал в США уже достаточно влиятельным человеком во всем, что связано было с публикацией книг на русском языке, своего рода экспертом по русской литературе. До Аксенова дошел неблагоприятный отзыв Бродского о романе «Ожог». Этой теме, собственно, и посвящено первое письмо Аксенова. Оно тоже еще достаточно дружеское, аксеновская интонация вполне снисходительна по отношению к более молодому литературному коллеге, но в нем уже есть следы с усилием сдерживаемой обиды. Позднее, когда Аксенов тоже окажется в эмиграции, все это приведет к полному разрыву отношений между ними. Этот разрыв предельно четко обозначен во втором письме Василия Аксенова, которое является ответом на письмо Иосифа Бродского от 28 октября 1984 года.

В следующем разделе представлена переписка, связанная с калифорнийской конференцией по русской литературе в мае 1981 года. Подготовка к ней выявила глубокие противоречия между разными группами писателей-эмигрантов из России. Показательны в этом смысле письма Владимира Максимова из Парижа, в которых он, ища в лице Василия Аксенова союзника, высказывает претензии и упреки своим литературным противникам. Подобные же письма, с укоризнами и упреками, получал из Парижа Сергей Довлатов от Владимира Марамзина. В связи с этим Аксенов 26 апреля 1981 года в характерном для него ироническом тоне пишет Довлатову: «Ползет большевистско-монархический туман из Парижа к нашим пасторальным берегам…» Эту переписку в качестве приложения завершают извлечения из записок Майи Аксеновой, относящиеся ко времени конференции.

В разделе «Письма друзей» публикуются письма Анатолия Гладилина, Георгия Владимова, Инны Лиснянской, Семена Липкина, Булата Окуджавы, Анатолия Наймана, Евгения Попова и др., написанные в основном в 80-е годы прошлого века. В них друзья делятся с Аксеновым литературными, политическими и прочими новостями об отечестве. Приложение к этому разделу состоит из ответов друзей и коллег Аксенова на анкету, составленную им для них во время пребывания в Калифорнийском университете весной 1975 года.

Затем идут письма Павла Васильевича Аксенова к сыну-эмигранту (1981–1982). Главная тема писем отца, его мечта и его надежда – еще хоть раз увидеться с сыном.

В разделе «Из официальной переписки» представлены письма Василия Аксенова в руководящие органы Союза писателей (1967–1977). Они дают довольно полное представление не только о его общественной позиции, но и о формах административного давления на писателя, не желающего играть по предписанным ему правилам.

Завершает книгу приложение, состоящее из двух небольших аксеновских мемуаров, связанных с общественно-политическими проблемами в Советском Союзе, под общим названием «Кто является истинными героями современной России?», а также его малоизвестный текст «Матушка-Русь и игривые сыночки», опубликованный в первом русском выпуске журнала Playboy летом 1995 года.

Вступительные заметки к разделам книги, а также комментарии, уточняющие фактическую сторону дела и обстоятельства воспроизводимой переписки, принадлежат составителю.

Виктор ЕСИПОВ

I. Анфан террибль и его родители

Подготовка настоящей публикации не могла не вызывать противоречивые чувства. С одной стороны, невозможно было избежать ощущения, что в твоих руках волею судеб оказалась частная семейная переписка с массой бытовых и материальных подробностей, которые обычно не принято делать достоянием публики.

С другой стороны, большая часть этих писем принадлежит писательнице, будущему автору «Крутого маршрута», книги, снискавшей признание не только в России, но и далеко за ее пределами, другая часть – человеку тоже далеко не заурядному и тоже с незаурядной судьбой; оба они, наконец, родители будущего писателя с мировым именем – Василия Аксенова. И с этой точки зрения их письма к сыну – бесценный материал для будущих биографов Василия Аксенова. Кроме того, они интересны не только как явление литературное, но и как явление историческое – по ним наглядно воссоздается картина отошедшей в прошлое жестокой эпохи. Немаловажным представляется и тот факт, что Василий Аксенов хранил эти письма всю жизнь и даже взял их с собой при отъезде в эмиграцию.

Есть и еще один аспект, придающий переписке особый интерес: эпистолярное общение Евгении Гинзбург и Василия Аксенова помогает им обоим прийти к творчеству, осознать себя писателями. Не случайно и ее, и его литературные дебюты осуществились независимо друг от друга примерно в одно и то же время, в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов прошлого века…

Последние соображения автору этих строк и редакции журнала «Октябрь», где первоначально были напечатаны выбранные места из этой переписки, а теперь и «Редакции Елены Шубиной», где эти письма вошли в состав настоящей книги, представились все-таки более важными – именно поэтому они и предлагаются вниманию читателей.

Несмотря на то, что годы лагерей и ссылок окончательно разъединили родителей Василия Аксенова, они оба солидарно и согласованно наставляли своего отдаленного от них немалыми расстояниями отпрыска на «путь истинный», что не всегда находило понимание с его стороны.

При чтении этой уникальной переписки открывается известная всем временам ситуация «отцов и детей». Родителям, ярким представителям своего поколения, пережившего революцию, войны, коллективизацию, индустриализацию, массовые репрессии и реабилитацию, хотелось, чтобы сын унаследовал именно их мысли и представления о жизни, а он принадлежал уже к совсем другому времени. К тому же, хотя мы не располагаем ни одним ответным письмом самого Василия Аксенова, даже из родительских писем к нему возникает ощущение человека, обладающего уже довольно сильным характером и имеющего твердое понимание того, что ему нужно, а что нет. И действительно. Он уже многое испытал: сиротство, участь сына «врагов народа», лишения военных лет и скудный быт лет послевоенных, он уже в полной мере ощущал мертвящий дух повседневной советской казенщины и всем существом восставал против него. А тут еще воспоминания военного детства об американской помощи по ленд-лизу: вкус настоящей тушенки, крепкие джинсы, неснашиваемые башмаки. Да еще американский джаз, занесенный в провинциальную Казань неведомо откуда взявшимися Олегом Лундстремом и его оркестрантами!..

Студент Казанского, вскоре Ленинградского медицинского института в начале переписки, а позже – молодой врач, Василий Аксенов был стилягой по убеждению, вместо солидной карьеры врача мечтал (чтобы посмотреть мир) устроиться медиком на суда дальнего плавания, влюблялся, по мнению родителей, не в тех девушек. При этом и политические взгляды сына были уже куда более радикальными, чем у его прошедших лагеря и тюрьмы, но еще сохранявших верность коммунистическим иллюзиям родителей. Поэтому их сообщения о восстановлении в коммунистической партии, как и совет матери вступить в партию ему самому, вряд ли могли вызвать у него воодушевление.

Евгения Семеновна переживала пристрастия и увлечения сына (особенно его приверженность к «стиляжеству») очень эмоционально, порой слишком драматизировала житейскую ситуацию. Очень больно ранило ее, что сын месяцами не отвечает на ее взволнованные письма. Характер ее претензий к сыну и опасения за его судьбу отразились в письме от 25 июня 1954 года к младшей сестре Наталье Соломоновне Гинзбург, которая жила в Ленинграде:

«Родная моя Наташа! Сегодня тебе по порядку о всех художествах моего младшего отпрыска. 15-го числа получаю от него телеграмму: „Экзамены сдал, есть возможность поехать на практику в Магадан. Срочно высылай деньги“. Я высылаю ему четыре тысячи и жду. На мое сиротское счастье идет стена дождей и туманов, четыре дня подряд нет летной погоды. Я нервничаю, три дня езжу на аэродром, а он валяется в Якутске, в Охотске в ожидании погоды. Наконец после недельных тревог и страданий, 23/VI, в 5 ч. вечера он прилетает, пробыв в дороге шесть дней вместо двух.

И что же оказывается? Оказывается, что ему никто не давал сюда направления на практику, наоборот, ему была назначена для практики Казань, но он, проходив четыре дня, решил, что можно уехать сюда, пройти практику здесь, а потом поставить директора перед фактом. Ход рассуждений у него такой: во-первых, там могут не заметить, что он исчез, т. к., дескать, дело организовано бестолково, суматошно и могут вообще не заметить, что одного не хватает. Во-вторых, если и заметят, то Марик Гольдштейн^{[1] обещал ему через своего папу все замазать и уладить, а кроме того, он ведь переводится в Ленинград, а там, мол, будет совершенно безразлично, пройдена ли практика в Казани или в Магадане – лишь бы была практика.}

Можешь себе представить, как меня порадовали эти известия. Я в ужасе. Дать против себя такой козырь в руки этому тупому и мстительному директору^{[2], который его ненавидит. Самовольно уехать с практики! Конечно, я бы никогда не послала денег и не разрешила поездку, если бы знала эти обстоятельства.}

Я надеялась, что тяжелые испытания, пережитые им в этом году^{[3], хоть немного образумят его, заставят повысить чувство ответственности, отказаться от этого идиотского „стиля“ и прочих клоунских выходок. Но не тут-то было! Если бы ты видела, в каком виде он прилетел! На нем была рубашка-ковбойка в цветную клетку, сверху какой-то совершенно немыслимый пиджак тоже в клетку, но мелкую. Этот балахон неимоверной ширины с „вислыми“ плечами (он меня информировал, что это последний крик моды!). Ну просто – рыжий у ковра! Для довершения очарования – ситцевые штаны, которые ему коротки, а вместо головного убора – чудовищная шевелюра, передние пряди которой под порывами магаданского ветра свисали до подбородка.}

Мне было стыдно перед моими учениками-выпускниками, которые были тут же, на аэродроме, в ожидании самолета на Москву. Они с таким интересом хотели видеть моего сына…»^[4].

Весьма красочное описание любимого сына, приправленное изрядной долей сарказма!

При этом Евгения Семеновна постоянно делилась с Василием впечатлениями от прочитанного (стихов и прозы), от увиденных кинофильмов, и, конечно, своим жизненным опытом (см., например, письмо от 28 февраля 1955 года).

Сквозной темой ряда писем Евгении Гинзбург является проблема теплого зимнего пальто, которое у Василия постоянно куда-то пропадает, а взамен появляется «стиляжная хламида». Все это нашло отражение в позднем рассказе Василия Аксенова «Три шинели и Нос» (1996), где герой рассказа признается: «Я ненавидел свое зимнее пальто больше, чем Иосифа Виссарионовича Сталина. Это изделие, казалось, было специально спроектировано для унижения человеческого достоинства: пудовый драпец с ватином, мерзейший „котиковый“ воротник, тесные плечи, коровий загривок, кривая пола. Студенты в этих пальто напоминали толпу пожилых бюрократов».

И, конечно, вместо добротного советского «изделия» появлялось из комиссионки заношенное до дыр пальтишко «верблюжьего цвета», с которого «свисал пояс с металлической, не наших очертаний, пряжкой»: «На пряжке внутри фирменные буквы: Jennings! Внутренние органы неприлично заторопились. Пряжка с зубчиками. Пояс немного залохматился. Это из-за зубчиков, так и полагается. Да ему сто лет этому пальтишке, молодой человек. Послушайте, дорогая девушка, будьте человеком, отложите его для меня! Я через два часа, через час, приду с деньгами! Ну, вы комик, молодой человек! Да вы хоть примерьте» («Три шинели и Нос»).

Это будет написано Аксеновым более сорока лет спустя, а пока магаданскими зимними ночами Евгении Гинзбург не спится после получения от сестры известий, что ее Вася кашляет и мерзнет от холода в далеком Ленинграде…

Отец, как это свойственно мужчинам, относился к перипетиям сыновней жизни более снисходительно и терпимо, его письма нередко выдержаны в шутливом тоне. Но изредка встречаются и жесткие отповеди (см. письмо от 22 апреля 1955 года).

Павел Васильевич твердо уверен, что предназначение сына – это избранная им специальность врача^{[5], и не советует ему отклоняться от намеченного пути. Любопытно в этом смысле его замечание по поводу литературных интересов сына – в письме от 27 ноября 1957 года Василию и его жене Кире он пишет:}

«Что касается литературы, то я хотел бы сказать вот что. В силу определенных причин Вася едва ли будет играть серьезную роль на литературном поприще».

Что подразумевал Павел Васильевич под «определенными причинами», трудно сказать, возможно, анкетные данные Василия, – не верил, что сыну репрессированных родителей позволят стать известным писателем. К счастью, он ошибся.

Но эта сентенция отца относится уже к более благополучному периоду жизни сына.

Василий Аксенов уже женат и живет в Москве. В столицу он переехал из поселка Вознесенье Ленинградской области, где недолгое время проработал главврачом местной больницы.

Это завершающее переписку письмо выглядит предпосылкой к счастливому финалу эпистолярной драмы, действие которой будет разворачиваться перед читателями публикуемых писем.

Выбранные места из писем Евгении Гинзбург и Павла Аксенова Василию Аксенову

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Магадан. 1 октября 1953 г.

Дорогой Васенька!

Получила твое послекурортное письмо. Надеюсь, и ты получил мое, в котором описаны все последние события моего существования. Я уже писала тебе, что преподаю в вечерней школе № 1 (здание вашей школы) и что страшно охрипла. Более месяца болею ужасным ларингитом и только вот за последние 2–3 дня наметилось некоторое улучшение. Не знаю уж, что этому причиной – гомеопатический ли «Джек на кафедре»^{[6] или просто горло привыкать стало к ежедневной нагрузке. Нахожусь в постоянном страхе, как бы это не обострилось до такой степени, чтобы сорвать мой педагогический кусок хлеба, с таким трудом обретенный вновь.}

Кстати, об этом куске. Оказалось, что педагогический стаж в ВУЗах для школы на засчитывается или, вернее, засчитывается только в том случае, если наряду с вузовским стажем есть стаж школьной работы. В связи с этим мне необходимо все же достать два свидетельских показания о том, что я преподавала в опытно-показательной школе при пединституте. Это составляет такую значительную разницу в зарплате, что я решила этого добиться. Поэтому прошу тебя передать тете Ксене^{[7] прилагаемую записку и, со своей стороны, сделать все возможное для того, чтобы эти два свидетельские показания (обязательно нотариально заверенные) были мне присланы как можно скорее. Пусть тетя Ксеня постарается, и я ее не забуду.}

В записке к ней я пишу, к кому надо обратиться. Справки должны быть даны преподавателями, работавшими одновременно со мной. В записке к ней я называю тех, кто еще, возможно, жив и работает в Казани.

Твое письмо, говоря откровенно, не очень меня удовлетворило. На нем печать торопливости, чувствуется большая оторванность и большая «отвычка» от меня^{[8]. Что касается до его деловой части, содержащей финансовый отчет, то и она меня не порадовала. Три тысячи ушло на поездку – ну, это еще ладно, хоть на юг съездил! Но эта перманентная история с пальто, которые мы ежегодно покупаем и которых у нас никогда нет! Теперь еще особенно ясно. Как права была Наташа[9], говоря, что твое «стильное пальто»[10] – старая тряпка. А ведь на него ушла стоимость двух пальто + тысяча дополнительно.}

Возьми с книжки полторы тыс. и купи простое и добротное зимнее пальто. Ни в коем случае не ходи зимой в осеннем. Сообщи мне точно и правдиво, сколько денег у тебя останется на книжке после этой покупки. Неужели Антон^{[11] прав, и ты их уже все растранжирил? Вася, пойми, что у нас сейчас совсем не то, что тогда, в этом вопросе, совсем.}

Пальто купи обязательно. Я так боюсь, что ты будешь опять мерзнуть. Посылку с бельем и брюками скоро получишь, я ее собираю для тебя.

Работаю сейчас как вол. И школа, и беготня по частным урокам. А ведь годы уже не те, да и биография не из таких, что способствует сохранению бодрости. Умоляю тебя заниматься серьезно и к январю восстановить себе право на стипендию. Сегодня-завтра должна приехать Акимова^{[12], тогда я, получив более подробные сведения о тебе, напишу тебе еще.}

Пришли свои сочинские фотографии.

Вася, ты мне так и не отвечаешь на вопрос о Фиме^{[13], который я задаю пятый раз: передал ли ты ей шаль и оставшиеся ее 100 р.? Как ее самочувствие? Меня очень мучает совесть, что я ей последнее время ничего не посылаю. Напиши о ней подобно. Хочу в следующем месяце что-нибудь выкроить и для нее. Паша[14] все в том же бедственном положении. С сенокоса вернулся совсем больным. Живет, в основном, на те 300 р, которые я посылаю ему аккуратно, ежемесячно. <…> Есть у нас одна неплохая новость: Антону вернули паспорт, который у него отобрали в феврале, во время, так сказать, нашего кульминационного пункта. Ему здешние власти хотели оформить тогда вечное поселение на Колыме, но Москва этот проект не утвердила, и сейчас он снова – полноправный гражданин, может ехать, куда хочет. <…>}

Ну, Василек, целую тебя и благословляю. Не забывай, что у тебя есть мать, которая день и ночь думает о тебе.

Мама.

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Магадан. 7 мая 1954 г.

Дорогой Васенька!

Только что получила твое письмо от 28/IV и, можешь себе представить, как я потрясена. Я все последнее время чувствовала, что что-то опять неладно, ведь не может же быть, чтобы ты совсем забыл меня, не писал мне. Я и А. Я.^{[15] говорила: «а нет ли там снова каких-нибудь осложнений?», но он, конечно, только обрушивался на меня за это с разоблачениями моего пессимизма. А оказывается, что материнское сердце – самый верный барометр! Судя по тому, что нет ответа на мою телеграмму, факт уже свершился[16]. Что же нам делать дальше? Я не могу и представить себе, что там ему ответили и откуда[17]. В МВД были за тебя, когда я туда обращалась. Наверно, это они запросили отдел кадров, а оттуда ответили формально, что, мол, тогда, в 50 г., мы еще не имели права на эту льготу[18], т. к. тогда у меня еще поражение не кончилось.}

Так ведь они и мне отвечали. Но ведь я уже 3 г., как имею все эти права, и новая справка от ГОРОНО^{[19], которую я послала тебе, ведь не вызывает никаких сомнений. Видимо, этот директор имеет что-то против тебя и ищет только предлога. Как плохо, что ты не смог на каникулах оформить перевод в Л-град[20].}

Но почему ты не пишешь мне все это своевременно? Ведь, м.б., я что-нибудь смогла бы опять сделать. Есть ли у тебя последняя справка от гороно (моя) или ты ее им сдал? Я попробую достать еще одну такую, но теперь мне будет труднее, т. к. теперь новый зав. гороно, который меня еще не знает.

Это просто какой-то ужас, это идет в разрез со всем, происходящим в стране^{[21]. Если, не дай Бог, это совершившийся факт, то ты должен немедленно ехать в Москву и добиваться приема в самых высших инстанциях.}

Мое положение, наоборот, как будто улучшается. Я получила из Военной прокуратуры еще одну бумажку, что дело мое пересматривается, здесь, на работе ко мне проявляют исключительное уважение – включили меня во все экзаменационные комиссии на аттестат зрелости не только по литературе, где я являюсь основным экзаменатором, но и по истории, и не только в нашей школе, но и в других. Папино дело тоже послано на пересмотр, о чем он получил извещение от Президиума Верх. Совета. И в это время сын подвергается какой-то травле со стороны людей, имеющих высшие должности, но подлые сердца.

Добивайся приема у Маленкова или Ворошилова, иди в ЦК Комсомола, заручившись, понятно, рекомендациями своей организации, а то Наташа^{[22] мне писала, что ты тогда их так и не достал. Вася! У меня уже больше нет сил все переживать. Я чувствую, что конец мой близок, и то борюсь, борюсь ради тебя… А ты молод, полон сил, будь же энергичен в отстаивании своих интересов. Осознай, как будет ужасна твоя судьба, если ты останешься недоучкой. Кроме того, осенью призыв, ты попадешь в армию и тогда прощай высшее образование.}

Умоляю тебя именем всего, что тебе дорого, – не будь инертным в этом деле. Сейчас не то время, чтобы такие вещи делать, ты должен добиваться восстановления и одновременно перевода, чтобы развязаться с этой Казанью. Напрасно ты грубил ему. Надо было то же самое сказать твердо и решительно, но вежливо. Неужели он не даст тебе сдать экзамены?

Сходи к нему, извинись, что был груб, и попробуй еще уговорить его. Скажи, что вопрос о реабилитации твоих родителей – это дело недель, тогда будет неприятно. Скажи, что уедешь в Л-град, освободив их от своей персоны, которая их так угнетает, попроси хоть дать возможность сдать экзамены. А уж если нет, то немедленно в Москву. А я-то так мечтала, что ты будешь это лето со мной! Нет ни в чем счастья. Если придется ехать на практику, то поезжай в Арск^{[23], т. е. туда, куда назначили, чтоб при таком остром положении не создавать лишних поводов для обвинений. Подумаешь, не все ли равно: Арск или Зеленодольск?[24] Когда надо оформлять перевод, только перед самым началом учебного года или можно летом? Если можно заранее, то сделай это сразу после практики и из Москвы вылетай в Магадан, хоть на 2 недели. Теперь никаких пропусков не надо, свободный проезд. Только в любом случае не тяни время, как тогда, а сразу выезжай в Москву. Если все же едешь на практику, то обязательно поезжай именно туда, куда назначили. Я настаиваю на этом.}

Вася! Имей в виду, если что со мной случится, что в магаданской сберкассе (то отделение, что на Гл. почтамте) у меня есть вклад за № 30780, который завещаю тебе. Завещание сделано 9.04.52 г. В случае чего, сразу делай запрос с требованием перевести его на твое имя. Там тебе хватит на окончание образования.

Не оставляй Пашу^{[25], помогай ему тогда. О Тоне[26] я не тревожусь, т. к. Антон ее обожает и, конечно, обеспечит.}

Но пока я жива, Вася, я умоляю тебя о двух вещах: 1) преодолевай свою флегматичность в этой решающей борьбе за всю твою будущую жизнь и 2) пиши и телеграфируй мне, как можно чаще, независимо от того, плохие вести или хорошие. Пойми, что неизвестность и тревога гигантскими шагами приближают мой конец, который уже и так не за горами.

Говорят, что некоторые люди, ставшие жертвами таких несправедливостей, обращаются за помощью к матери Маленкова и что это исключительно добрая и благородная женщина, которая многим помогает. Попробуй в Москве разузнать, где она, и попасть к ней.

Целую и благословляю.

Твоя мама.

P. S. Что это за девушка, что тебе так понравилась?

Евгения Гинзбург – Василию Аксенову

Магадан. 19 октября 1954 г.

Дорогой Вася!

Ура, ура! Музыка играет туш!

Вчера, ровно через два месяца и одну неделю после отъезда моего сына, я получила от него письмо!

Конечно, «было много дел, связанных с устройством на новом месте». Однако среди всех этих дел было вполне достаточно времени, чтобы часами валяться с Димкой^{[27] в накуренной комнате, крутить радио, болтать. Для всего этого время нашлось. Каким пустым формализмом звучат на фоне такого поведения заявления о твоем беспокойстве за мое здоровье!}

Ну ладно. Не стоит говорить о том, что и так понятно. Одно я тебе скажу: я тебе навязывать переписку со мной не собираюсь. Отвечать на письма буду, но штурмовать тебя письмами с тревогами и мольбами больше не буду. Довольно я это делала в 50–51 гг.^{[28] Тогда еще была надежда, что это от легкомыслия 18-летнего возраста. Сейчас ты вполне совершеннолетний и все, что ты делаешь, пусть остается на твоей совести.}

Теперь отвечу на твои вопросы.

О здоровье. Я послала телеграмму Наташе^{[29] опрометчиво, под впечатлением сердечного приступа такой тяжести, какой еще не было. Послав, тут же пожалела об этом. Сейчас я чувствую себя лучше.}

О твоей комнате. Этот вопрос пусть решает Наташа, ей на месте виднее. Возможно, что тот угол, где ты живешь сейчас, тебе, действительно, надо сменить. Но на счет отдельной комнаты я не очень-то мечтаю. Во-первых, это очень дорого. А мне сейчас надо перед отпуском скопить денег, я до сих пор еще не набрала 30 тыс., а это минимум, на который можно съездить вдвоем. Во-вторых, в отдельной комнате ты, безусловно, будешь ежедневно опаздывать в институт, т. к. без постороннего вмешательства твой подъем абсолютно невозможен, да и для разных нежелательных знакомств и отношений отдельная комната представляет собой удобную почву. Повторяю, конкретное решение этого вопроса согласовывай с Наташей, я вполне полагаюсь на ее благоразумие. Насчет анкетных дел я считаю, что надо написать всю правду. Папа работает сейчас пом<ощником> бухгалтера в Красноярском крае^{[30], так и надо указывать.}