Текст книги "«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)"

Автор книги: Василий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

20/8

Васино рожденье. 44 года. Увы, даже мой младший сын уже не молод.

С утра за окном плывет ФРГ – первый каппейзаж, который я вижу из окна.

Поезд идет, будто нарочно медленно, и мы довольно основательно присматриваемся к Эссену, Аахену и даже Кельну.

Но вот в поезде уже звучат веселые приветливые голоса бельгийцев. За окном Бельгия. Она как андерсеновская сказка. Маленькая, городок цепляется за городок. Из больших городов проезжаем Льеж.

3 часа 20 мин. Париж. Гар дю Норд^[213].

Мы инкогнито, и встречает нас только Леон Робель^{[214] и его друг – какой-то поэт. Без носильщика, на тележке перетаскиваем багаж в машину. Свершилось: не во сне, а наяву я еду по улицам Парижа и вижу не на открытках Нотр-Дам, тур де Монпарнас[215], бульвар Распай. Отель «Л’Эглон». Вечером – с корабля на бал – празднуем у Робелей Васино рожденье. Приходит Т. Гл.[216] с женой.}

21/8

С утра – телеграф, кафе. Появляется из Лондона Ольга Хай^{[217]. Вечером – вторичное празднование Васиного рождения. Приходит Володя М.[218] Днем мы были в Люксембургском саду. Московские разговоры с В.[219]}

22/8

Воскресенье. Париж тих, светел, очарователен. Брожу одна по центру города и узнаю его. Знаю, что за углом – памятник Бальзаку работы Родена.

В Париже масса черных и желтых. К часу дня за нами машина. Это внучка первых эмигрантов Ксения Рыженкова. По крови русская, родилась в Калифорнии, живет в Париже. По-русски говорит с большим акцентом.

Едем в Нотр-Дам. Ставлю две свечки – за себя и за Ирину Ал.^{[220], как обещала. Глубокое внутреннее убеждение, что я уже была здесь. Глубокое чувство благодарности за то, что все это не во сне. Витражи. Месса. По-французски и по-латыни. В толпе масса негров, вьетнамцев. Вокруг все языки, кроме русского. Горько. Сент-Шапель[221]. Витражи еще ювелирнее, чем в Нотр-Дам. Витая лестница, по которой я каким-то чудом взбираюсь на самый верх.}

Рядом дворец юстиции с надписью «Либерте, эгалите, фратерните»^[222].

Яркий августовский день. Два ажана ведут мальчишку лет шестнадцати в наручниках. На тротуаре у самой стены дворца юстиции спит клошар.

Обед в ресторане, портик Нотр-Дам. Пробую знаменитый луковый суп. Не нравится.

Вечером – визит к Лили Дени^{[223]. Огромная комфортабельная квартира, сплошь обитая коврами. У нас в такой квартире, наверное, жил бы министр. Ведем светскую беседу, но у меня перед глазами все время объявление в Нотр-Дам: Н-Д не музей, а храм. Просят туристов соблюдать «респект и тишину».}

Надписи на стенах домов. Все, что угодно, в основном гошистские^{[224]. «Убивайте таких-то», «Да здравствует революционное насилие!» и т. п. Все эти каннибальские призывы пишут вот эти самые юнцы с длинными волосами и девчонки с обнаженными спинами. Те самые, что так убежденно, по-младенчески попивают на улицах перед кафе свои кафе-о-лэ[225] и поедают свои круассаны.}

Вообще в среде гошистов – смешение чистых и нечистых. Трогательно, что многие из них стремятся к метафизическому пониманию глобальных перемен. Очень трогают такие надписи: «Мемуар а-ля депортасьон»^{[226]. Гораздо меньше тарахтят о победах, имеют мужество с горечью отметить места страданий, подчинения злу, насилию. И все «без насыпухи»[227].}

23/8

Рю де Гренель^{[228]. Вася пошел представляться. Я жду в вестибюле, наблюдаю типы посетителей, типы обслуживающего персонала.}

Вечером на Елисейские Поля. Пляс д’Этуаль. Пляс де ля Конкорд^{[229]. Тысячу раз повторенные в воображении и впервые – в реальности. Опять эффект узнавания никогда не виденного.}

Кино. Впервые в моей жизни – порнографический фильм. Поначалу эпатирует, но уже минут через 15 – скука. И тошнота.

Вечером Вася ушел с барышней, я одна в номере с кучей интереснейших книг. Звонит Жорес^{[230] из Лондона. Говорит о том о сем. Голос его мне приятен, будто Рой[231] говорит. Ему наш телефон дала Элизабет[232], с которой Вася говорил утром.}

24/8

Визит к Иде Шагал^{[233]. Дом XVII века. Трехэтажная квартира. Угощает нас поездкой в такси по Парижу. Сегодня день освобождения Парижа от гитлеровцев. Всюду бело-красно-синие флаги. Едем по рю Риволи к Лувру. Комеди франсез, дом Мольера. Пляс д’Опера, Итальянский бульвар, Вандомская площадь. К Монмартру. Здесь очаровательно ожил 19 век. На широкой лестнице масса молодежи. Яркие краски, ожившая картина Клода Моне. Церковь Сакре Кер, старое кабаре «У кролика», где бывали все художники. И вдруг въезжаем прямо в ад. Узенькие грязные улочки негритянских и арабских кварталов. Точно в Алжире. Азартно режутся в какие-то игры.}

– А это что за очередь? – осведомляемся у шофера такси. И узнаем: это очередь в публичный дом. В скоростной. Трехминутный визит, десять франков. Таксист-парижанин с лицом члена-корреспондента академии наук брезгливо комментирует: «Mais ce sont des animeaux»^{[234]. Васька бормочет что-то нечленораздельное насчет расизма, но я вижу, что и его мутит.}

Вечером в кафе «Ротонда» – встреча с И.Б.^{[235] Его приводят А.Г. и М-зин.[236] Прогулка по ночному Парижу. Около тур де Монпарнас – просто средневековое зрелище – глотают огонь, разрывают железные цепи. Толпа, окружающая площадку с актерами, наполовину из иностранцев. Звучат разные языки. И все – и солидные шведы, и молчаливые немцы заражаются французским юмором, веселостью, блеском.}

25/8

Важные звонки из Швейцарии и Италии. Как по нотам исполняются самые неосуществимые мечтания. Купила себе летнее платье. Оказывается, совершенно свободно объясняюсь с продавщицами.

Вася приценивается к машинам. Скоро будем ездить по всей Франции. И вовсе уж не так дорога арендная плата за «Пежо».

Знакомство с несколькими русскими девицами-дамами. Они уже родились здесь, по-русски говорят с акцентом, но все преподают русский. Почему-то их всех зовут Ольгами. Уровень их развития невысок. Все, выбиваясь из сил, стараются очаровать Васю.

Вечером – в кино. Жара, курят. Фильм, хоть и Хичкока, но безнадежно скучен.

26/8

Лувр. Величествен и неимоверно душен. Все еще стоит жара этого лета. Почему-то в Лувре нет кондиционированного воздуха. Но все-таки меня хватает на то, чтобы осмотреть антиките^{[237], XVI, XVII, XVIII века… Зал Рубенса, Ван Дейка, галерея Медичи, итальянская живопись 17–18 веков. Все время мысли непроизвольно переносятся к Эрмитажу. Иногда грандиозность всего увиденного даже подавляет. Со мной Оля Х., так называемая «наша Оля». Приехала специально из Лондона, чтобы повидать нас. Она бесконечно добра, но все-таки что-то в ней есть от героини купринской «Ямы». И неопрятность моднейшей одежки, и манера разговаривать с посторонними мужчинами.}

А Вася весь день путается где-то с Гладилиным по автомобильным делам.

27/8

Испытание моему французскому – встреча с м-м Кр. Лоран^{[238]. Вроде бы все, как надо, понимаем друг друга. Вечером встреча с З.А.[239] Ужин в ресторане. Двойственное впечатление. Вроде бы и умна и образованна. Но какой-то привкус суетности. Благожелательность, однако, несомненная. Рассказы интересны, в них уловлено многое цепким глазом. Трогательно оберегает нас от С.В.[240]}

28/8

С утра – пакетики. Вечером прогулка в Венсенский лес. Иван и Рита^{[241]. В Венсенском лесу пруды, лебеди. Отличный воздух. Трогательные одинокие фигуры, прячущиеся здесь от современного Вавилона. Особенно почему-то запечатлеваются фигуры вяжущих одиноких женщин. Как будто они нашли здесь свое успокоение.}

29/8

Утром – Версаль. Прогулка в Версальском парке. В силуэте дворца что-то остро напоминающее детство. Монумент – Луи каторз^{[242] верхом на коне.}

Вечером – на репетиции «Бочкотары». Художественный руководитель Антуан Витез^{[243], театральный режиссер. Очаровательный, умный. Тонкий. Режиссер этого спектакля Мари-Франс. Замечательные молодые ребята актеры, веселые, творчески заряженные воздухом свободы. Антуан рассказал о своих отношениях с Москвой. Договорился с Плучеком ставить в Сатире «Мольера». Но в министерстве культуры некая дама изрекла при первом намеке на гонорар: «Вы должны гордиться, что …». Антуан: «Mais c’est de la vulgarité»[244].}

Надписи на стенах различными почерками.

«Хожу – и в ужасе внимаю/ Шум невнимаемый никем,/ Руками уши зажимаю —/ Все тот же звук! А между тем… О, если бы вы знали сами/ Европы темные сыны, / Какими вы еще лучами/ Неощутимо пронзены!»^[245]

30/8

Ланч у Беверли и ее мужа Мишеля Горде («Нувель обсервер»). Письмо из Японии. Вечером – Жанна^[246].

31/8

Поль Калинин. Внук первой эмиграции. Полный француз, к тому же католик. Метр Ренар^[247].

Вечером – Присцилла^{[248] у Гл.[249]}

1/9

Обед с Квашами в русском ресторане Доминик. Лев Адольфович, владелец ресторана и литературный критик 86 лет, старый петербуржец, во Франции с 22-го года. Имени Доменик есть театральная премия. По-настоящему знает театр и пишет хорошо. И все-таки владелец ресторана. Политик. Интересно рассказал о Де-Голле, о его претензиях на личную власть.

Вечером у Е. Г. Э.^{[250] Вся семья любопытна. Общие беседы и деловые переговоры. Живут в банлье[251], тихая улочка. Об А. И.[252] с нескрываемым озлоблением. Звонок из США. Соня Д.[253] Узнав, что я здесь, восклицает: «Какое счастье!»}

Ехали через Булонский лес. Не похож на тот, который в представлении.

2/9

Утром – музей современного искусства. Очень много замечательного Пикассо. Зал русских авангардистов. Гончаров, Ларионова, Кандинский.

Вечером – Дин Ворт^{[254], Васин прошлогодний завкафедрой. Настоящий плакатный американец. Но Вася утверждает, что у него тысяча комплексов.}

Жанна. Кино «Эпоха Людовика 15-го», поэтому меньше порнографии и язык ближе к моему хрестоматийному французскому, почти все поняла.

3/9

Магазин «Миледи» на Елисейских Полях. Уголок старого Парижа. Вроде «Дамского счастья» Золя. Очень приятно после всех супермаркетов, где бесцеремонные разноцветные руки копошатся в груде тряпья, а продавщицы, почти такие же равнодушные, как наши, болтают между собой. Наконец-то я дорвалась до вымеченной мной продавщицы, которая занимается только мной. Она хочет одеть меня с ног до головы. С отлично разыгранным восторгом подбирает мне тона к лицу. И что с того, что я знаю: я стара, как мир, и она, как бы ни старалась, не может разглядеть во мне прежнюю Женюшу. Зато я проглядываю. Вдруг она возникает в зеркале за каким-то туманом. Правда, на ней бушлат ярославского политизолятора, но я каким-то фантастическим усилием воли заменяю его этим парижским тайёром^{[255]. Это только секунда, но она дает мне горькое счастье. Вот как это выглядело бы, если бы это надеть на меня тогда…}

– Цены астрономические, – восклицает по-русски Вася. А бойкая продавщица уловила, смеется, повторяет «астрономик», но услужливо разъясняет, что фирма готова ждать, если у месье и мадам нет сейчас с собой таких денег. Пусть мы оставим аванс, а они за это время подобьют элегантное пальто ватином, поскольку русские зимы так суровы. И охмурила. На все мы согласились, и теперь все Переделкино ахнет от моих обновок с Елисейских Полей.

Вечером – гости к Ксении Рыженковой. По дороге – осмотр Пляс Пигаль. Центр сексуальной торговли. Вывески: «Самые красивые НЮ Парижа», «Мулен Руж» и без конца «Секс-шоп». Игра электричества очень красива. Настоящие живые проститутки стройными рядами выставлены на глаза потребителей. Они отличаются от обычных женщин только обнаженностью груди. Говорят, они недавно бастовали, требовали распространения на них льгот, даваемых «секьюрете сосьяль»^[256]…

Дом Ксении на окраине Парижа. Квартирка похожа на наши малогабаритные. Низкие потолки, нет лифта. Внутри у них какие-то фантастические изыски, стилизованные под Индию. Они, видите ли, йоги. Все в халатах, на корточках вокруг маленького стола. На полу подушки, курятся какие-то довольно отвратительные благовония. И сесть негде, и все блюда имеют какой-то мерзкий экзотический вкус. Муж Ксении тоже стилизован в этом же духе, так же, как и его французский друг. Беседуем об Индии, откуда они только что вернулись, на уровне учебника географии для пятого класса. Среди этой йоговской обстановки мечется пятилетний их сынок, которого никто не кормит и спать не укладывает, хотя уже поздно. Хорошо еще, что с нами Дин Ворт и его дама, славистка Ирина. Они немного разряжают эту обстановку индийского богослужения.

4/9

Приехал Пентираро^{[257]. Очаровательный молодой красавец, прямо с экрана. Оживленно беседуем по-французски на основе взаимной амнистии. Допоздна работаю.}

5/9

Обедаем вместе. Присоединился Дин Ворт. Беседа показывает все национальные различия между нами. Мы все люди приблизительно одной профессии, но, Боже, как мы разно судим обо всем! Проводы Дина в аэропорт Орли.

Вечером – кино «Девятисотый год». Три часа подряд. Есть очень сильные сцены, но тяжело ложится на психику картина революционной бесовщины на фоне порнографии.

К концу дня письмо от Г.Св.^{[258] и телефонный разговор с ним. Горькое разочарование. Завиральные идеи насчет «Нового мира», да еще на том самом номере, на котором остановился Твардовский[259]. Незамысловатое злобствование по адресу «Континента». И все из-за того, что каждому мальчику «хочется в мэтры, в кентавры…».}

6/9

Подготовка к поездке в Нормандию.

III. «Развели по двум разным концам Земли…»

Письма Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера были обнаружены при разборе бумаг Василия Аксенова в его американской квартире (г. Шантили, штат Вирджиния). Там они находились среди рукописей изданных и неизданных рассказов, эссе, публицистических статей и писем множества корреспондентов Аксенова, в том числе Георгия Владимова, Сергея Довлатова, Владимира Максимова, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Юлиу Эдлиса, Джона Апдайка. Письма, о которых идет речь, были написаны от руки, – ведь для нас, советских граждан, то была еще докомпьютерная эра. К счастью, почерки Беллы и Бориса оказались вполне разборчивыми, и письма без труда удалось прочесть. А после прочтения стало ясно: их обязательно нужно печатать, это животрепещущие свидетельства ушедшей эпохи. О находке я сообщил при встрече Борису Мессереру, и оказалось, что в их с Беллой Ахмадулиной семейном архиве находится большая пачка писем Василия и Майи Аксеновых к ним. Так возникла идея настоящей публикации.

Чтобы ее осуществить, нужно было две эти находки разрозненных писем превратить в живой диалог, каким на самом деле и была эта удивительная переписка. Для этого необходимо было расположить письма в хронологическом порядке.

Значительная часть писем Ахмадулиной и Мессерера не имела дат, их удалось датировать (некоторые предположительно) только после сопоставления с письмами и открытками Аксеновых, которые в большинстве своем аккуратно датированы. Сопоставление и датировка писем производились по событиям, в них упоминаемым: отъезды в эмиграцию Владимира Войновича с семьей, Льва Копелева и Раисы Орловой, Георгия и Натальи Владимовых, аресты и допросы друзей, прощания с умершими: Владимиром Высоцким, Надеждой Мандельштам, Ильей Вергасовым, Александром Тышлером.

Как известно, Аксенова вынудили уехать из страны в июле 1980-го после скандала с альманахом «Метрополь». Ахмадулина, тоже участница альманаха, осталась дома. Но, оставшись дома, она, как и немалое количество ее соотечественников, находилась в состоянии внутренней эмиграции. Среди них были люди, активно не высказывавшие состояния своей души, Ахмадулина этого не скрывала. Она не принимала участия в советских общественных мероприятиях, демонстрировала неприятие политики властей, открыто общалась с иностранными корреспондентами и дипломатами. И, конечно, открыто поддерживала преследуемых властью друзей, принимала участие в их судьбе…

Первые письма Аксенова датированы концом сентября 1980 года, первое письмо Ахмадулиной – 4 января 1981 года. Временной разрыв между письмами объясняется отсутствием надежного канала для передачи почты.

Такой канал связи обеспечивали в те мрачные годы иностранные дипломаты и корреспонденты зарубежных газет, благодаря которым стала возможна, в частности, почти вся публикуемая переписка. И не только письма – они передавали на Запад произведения писателей и поэтов, которые тогда не могли быть опубликованы на родине, а теперь составляют культурное достояние России. Неоценима самоотверженная деятельность Карла и Эллендеи Профферов, четы американских славистов, влюбленных в русскую литературу, основавших в университетском городке Анн Арбор (штат Мичиган) знаменитое издательство «Ардис». Начиная с 1971 года в «Ардисе» вышли на русском языке романы Владимира Набокова, Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Василия Аксенова, Андрея Битова, Владимира Войновича, Фазиля Искандера, поэтические книги Осипа Мандельштама, Иосифа Бродского, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Владимира Сосноры и многих других прозаиков и поэтов.

Ахмадулина пишет Аксенову, что после «Метрополя» в Москве возникло новое независимое объединение: «Клуб беллетристов», куда вошли молодые писатели Филипп Берман, Николай Климонтович, Евгений Козловский, Владимир Кормер, Евгений Попов, Дмитрий Пригов, Евгений Харитонов, об их намерении издать «Каталог», о последовавшей за этим кагэбэшной слежке за участниками клуба, обысках и допросах, а затем и об аресте одного из них. Сообщает об уходе из жизни близких людей и их похоронах, о творческих муках и озарениях, посылает свои новые стихи, радуется его новым книгам.

Вырвавшийся на свободу Аксенов пишет Ахмадулиной о встречах со старыми друзьями, знакомыми и просто коллегами: художниками, музыкантами, актерами. Перечисление имен ошеломляет: Владимир Максимов, Владимир Войнович, Виктор Некрасов, Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Анатолий Гладилин, Михаил Шемякин, Лев Копелев и Раиса Орлова, Фридрих Горенштейн, Лев Збарский, Андрей Тарковский, Максим Шостакович, Мстислав Ростропович и т. д. и т. д. Без преувеличения можно сказать, что эти имена представляют собой цвет русской культуры того времени. Вот уж действительно, как замечает Аксенов в одном из писем, нужно же было создать такую эмиграцию из страны в мирное вроде бы время! А в «Бумажном пейзаже», одном из первых романов, написанных за рубежом, Аксенов соответственным образом переиначивает известную комсомольскую песню:

Едем мы друзья,

В дальние края!

Станем эмигрантами и ты, и я.

И дальше:

Мама, не скучай,

Слез не проливай,

В Кливленд поскорее с дядей Мишей приезжай…

Аксенов делится своими литературными новостями, сетует на разобщенность русской эмиграции, переживает за судьбу сына от первого брака Алексея, оставшегося на родине, следит за событиями в Москве по сообщениям средств массовой информации, иногда иронически вопрошает: «Как вам без М. А. Суслова? Тяжело?» – это в январе 1982 года, когда начался уход из жизни престарелых советских вождей.

И есть еще одна важная тема – судьба их литературного поколения, ощущение того, что блестящее творческое содружество шестидесятых (Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава. Белла Ахмадулина, Василий Аксенов) перестало существовать, его участники потеряли друг друга, разъединились, разошлись в стороны. Об этом с горечью пишет Белла Ахмадулина. Василий Аксенов вспоминает в связи с этим строки из ее давнего стихотворения:

…Ну, вот и все. Да не разбудит страх

Вас, беззащитных среди дикой ночи.

К предательству таинственная страсть,

Друзья мои, туманит ваши очи…

Через двадцать с лишним лет он вернется к этой животрепещущей для них теме в своем последнем завершенном романе «Таинственная страсть»…

В письме от 5 января 1983 года Белла Ахмадулина, обращаясь к Василию Аксенову, вспоминает стихотворение Марины Цветаевой «Рас-стояние: версты мили…» (1925), посвященное Борису Пастернаку: «как это – „нас – рас – раз… развели по двум разным концам земли“».

Публикуемая переписка действительно вызывает в памяти другую, имевшую место за полвека до этого: Марины Цветаевой, эмигрировавшей в Европу в 1922 году, и Бориса Пастернака, оставшегося в Москве. Как и та, на полвека предшествующая ей переписка, – замечательный памятник творческой и человеческой дружбе людей, не изменивших своему предназначению.

Переписка Василия и Майи Аксеновых с Беллой Ахмадулиной и Борисом Мессерером ^[260]

Василий Аксенов – Белле Ахмадулиной, Борису Мессереру

24 сентября 1980 г.

Дорогие Белка и Борька!

Все-таки отрыв получается очень скорый и прочный. До нас сейчас (и давно уже) не доходит никаких новостей из Москвы. Последнее, что слышали в Вашингтоне, что наша подружка Шелапутова^{[261] опять сделала какое-то «плохо сбалансированное» заявление. Правда ли?}

Думаю, что вы не получили ни одной нашей открытки из Европы, тем более, что в помощь «товарищам» я и адрес слегка перевирал. О нас кажется американский голосишко что-то передает (прорвалось ли сквозь глушилку?), о вас же московский голосишко вряд ли что-нибудь передаст, потому его и не слушаем. В Милане очень часто вас вспоминали, шляясь в компании Люли-Милы-Музы и их заграничных мужчин. Между прочим, очень было мило и гостеприимно, а Люли себя показала как настоящий друг. Мы полугалопом по полуевропам шлялись почитай, что два месяца, три раза меняли автомобили, перетаскивая из Парижа в Рим бобовое семейство молодежи, потом самих себя в Альпы, потом самих себя в Милан и потом уже решили посмотреть кино над океаном. Фильм, правда, оказался самый что ни на есть предурацкий.

Сейчас начну перечислять кого видели из деятелей литературы и искусства. Во Франции: mr. Gladiline^{[262] (симпатичнейший, немного странноватый парижанин), г-н Максимов[263] (это, конечно, отдельная поэма), тoв. Некрасов[264] (постарел, но очарователен, как всегда), дальше идут люди попроще соn Dе Вегtia, Сlаude Gallimard…[265] В Нью-Йорке русская братия ведет себя несколько даже разнузданно, порой как бы и не замечая туземцев. Уже издается пять или шесть газет, возникают какие-то мелкие издательства, денег никто друг другу не платит и чем живы совершенно непонятно. Настроение, впрочем, у всех неплохое. Встретила нас в JFK (аэропорт)[266] в полном составе во главе с Сережей Довлатовым[267] редакция «Нового Американца», самой, пожалуй, забавной газеты. Потом было открытие русского музея живописи на другом берегу Гудзона в Jersey-City[268], куда и меня тут же Глезер[269] записал попечителем. Там происходило что-то фантастическое, то и дело появлялись знакомые люди, москвичи и питерцы, которых я полагал в Москве или Питере и даже, кажется, видел недавно среди переделкинских орав или на М. Грузинской.}

Итак, в Нью-Йорке: Бродский (помирились), Шемякин^{[270] (как всегда весь в черном, буревестник контрреволюции), Раt Вlаkе[271] (привет Андрею передайте), Лева Нисневич[272], Бахчанян[273] (салют Славкину[274]), Мила Лось…[275] В Вашингтоне сплошные москвичи[276] – Воb Каisеr, Реtеr Оsnos, Теrrу Саthеrmап еtс… Предложили мне fellowship[277] (по-моему, не переводится) в Кеннан Институте по будущий год. Пока мы осели на два-три месяца в Ann Arbore[278], разбираемся с разными делами в Ardis’e. Надеемся скоро порадовать читателей книжными новинками. Передайте, пожалуйста, Попову, что здесь, клянусь – не вру, продаются огромные бутылки Vоdkа Ророv. При первой же возможности попробуем переслать. Сундучки свои распечатал только вчера. Издатели предлагают отобрать для Женькиной книги лучшее из обеих папок, так как они ограничены в объеме книги. Мы этим займемся с Майкой. Что делать с оставшимися? Можно ли предлагать журналам или другому издательству (Russicа, например, или «Серебряный век»)[279]. Витюше[280] передайте, что здесь по-прежнему сохраняется интерес к его произведениям. Стихи Инны[281] пересылаю в Париж и от себя передаю запрос Горбаневской[282] о возможности выпуска книги стихов за счет автора. Книга стихов Семена Из.[283] отобрана Бродским (он очень высокого мнения о ней) и выйдет до конца года. О Кубле[284] какой-то спор, Иосиф хочет издать все, что есть, а Карл[285] – избранное, попробую посредничать. Женя Рейн[286] выйдет в «Russiсa». Можно ли печатать отдельные стихи в газетах? Карл очень хочет выпустить книгу Беллы или о Белле, прозу, стихи, фото, что-нибудь графическое Бориса. Короче говоря, можно сделать красивую книгу. Даете ли добро, и какие по этому поводу идеи? Между прочим, если у вас действительно дела пойдут круто и захочется посмотреть кино над океаном, дайте знать заранее, чтобы можно было начать здесь всякие хлопоты по поводу всяких там fellowship’ов. Жоре Владимову[287] передайте, что на днях отправил письмо Апдайку. Ольга[288] пыталась по нашей просьбе звонить ему из Лондона, но безуспешно. Мы волнуемся. Ничего не знаем ни о Войновиче[289], ни о Копелевых[290], ни о Горенштейне[291]. Весной в Лос-Анджелесе будет университетская конференция на тему «Русская литература в изгнании»[292]. Мы к тому времени там уже будем как writer-in-residence[293] на весенний семестр, так что всех ваших blue-birds, blue joy[294], Dean Worth[295]увидим. Напишите нам пока по адресу (до декабря): 200, State Street, 204, Ann Arbor, Mich 48104, USA или на «Ardis». Наш телефон (на всякий случай) 313.994.4957. Майка посылает вам почти все свои поцелуи. Настроение у нее сейчас немного выровнялось, однако были моменты нелегкие. Конечно, мы тоскуем, но не по березкам, а только лишь по близким, по друзьям, потому что вы красивше березок. Если бы всех хороших из Москвы… или наоборот… Пока что не оставляет ощущение, что мы обязательно вернемся. Сегодня мы работали с Игорем Ефимовым[296] на лагуне возле «Ардиса», вокруг прыгали белки, шмыгали еноты и бурундуки. Езжу пока на джипе, который мне Карл уступил на время. Вокруг бегают американские студеры. Какая-то странная бытовуха, как будто так и надо.}

Целуем, ждем писем. Таке рigeons mail^[297].

Передайте, пожалуйста, письмо моему Киту (151-8615), он не получил ни одной моей открытки.

Василий Аксенов – Белле Ахмадулиной, Борису Мессереру

29 сентября 1980 г.

Дорогие Белка и Борька!

Вчера у нас был визитер из Москвы, Валерий^{[298], администратор Таганки, и он среди прочего сказал, что вам «буквально есть нечего». Так ли это? Мы можем устроить отсюда (вернее, попытаемся), чтобы вам принесли пару тысяч рублей. Напишите, нужно ли на этот предмет ворочаться.}

Отдельно о твоих калифорнийских деньгах. Миша Флайер только что запустил нужную бумагу в университетский компьютер. Все безобразно медленно делается. Однако, рано или поздно они придут к нам. У Майки есть идея купить тебе дубленку, а если к этому времени подойдет какая-нибудь праздничная сэйла^{[299], то может и пару дублов-шипскинов натянуть. Там, кажется, что-то вроде 650?}

Ну, а теперь сразу о музыке. Концерт всех Шостаковичей + Ростроповича был здесь главным событием сентября. Максим^{[300] нас просто потряс 6-й симфонией. Он никогда в Союзе так не дирижировал. Говорят, что просто новое рождение и вырастание в звезду. Митька его – совершенно удивительное существо, чудеснейший живой, веселый и к тому же еще тончайшей конструкции мальчик. Играл дедушкин концерт, и там вторая лирическая часть, мне стала мерещиться Москва и снег в тех переулках, знаешь, есть еще, нетронутые Степанидой[301], потом я его спросил, о чем он играл, и он сказал – о поземочке. Мы сидели со Светланой Харрис[302], которую случайно встретили в фойе. В Кеnnedy Сеnter все время на тебя налетают знакомые – то Dieter Мullеr из Гамбурга, то Яша Судзуки из Токио, то какой-нибудь военный атташе, то Милор Стуруа[303]. И вот поперлись потом на прием, а там шампанское – рекой! В общем, триумф, и я очень рад за Максима, все же воткнул Степаниде за все издевательства над папкой. Затем сидели в Watergate’е у Ростроповича и вдруг, деликатно постучавшись, входит Л. И. Брежнев, говорит: дорохые товарищи, не здесь товарищ Хусак? Оказалось, это Слава купил себе в Вене такую маску. Нельзя сказать, что маска полностью удачная, хотя испугаться, конечно, можно. Некоторые черты вождя все же чрезмерно преувеличены, другие недотянуты. Говорят, что в Нью-Йорке можно достать более удачные варианты.}

Мы теперь в Большой Помойке^{[304] бываем часто, дружим там с Милкой Лось и ее новым мужем художником Геной Осьмеркиным. В последний приезд побывали у Левы Збарского[305], застали там большую компанию: те же Шостаковичи, Э. Лимонов[306], Саша Соколов[307] и лежащий пузом вверх новый Бабель – Ефим Севелло[308] (может быть, и Си-вилло, но уж никак не Севилья и не Сивилла). Лева очень понравился – веселый, забавный, как всегда стильный, но бедный. Говорит, что занимается сейчас скульптурой, и впрямь – в студии имеются какие-то сваренные патрубки, похожие на пароходные вентиляторы. Живет с очаровательной афганкой[309] Лизой; видимо, довольно умная собака, ибо когда недавно грабители выносили Левино stereo, Лиза не тявкнула, а только смотрела на них глазами Бaбрака Кармаля[310].}

Может быть, вы слышали о третьем арагвийском приеме в Нью-Йорке. Посылаю вам статью В. Козловского^{[311] об этом. Было шикарно и жарко, сломался сначала air conditioner, потом радио. Встретили там и Сарочку Бабенышеву[312] (потом она приехала в Вашингтон) и Леву с Раей[313] (они прибыли из Европы на Queen Elisabeth II)[314] и Азарика[315], с которым потом отдельно еще повстречались. Он среди всего прочего говорил, что у него есть большое интервью с тобой, но кажется еще не расшифрованное. Что делать в смысле публикации?}

Писание письма продолжается уже после ужина с Литтелом^{[316] и звонка к вам. Как действительно все хорошо порой работает, спасибо и почте и телефону. Я тебе очень благодарен, что не забываешь о Лешке, он очень замкнутый парень и его нужно иногда поддергивать, подтягивать туда, куда ему и самому хочется зайти, в частности, к вам. <…> «Змеиным укусом» с моей стороны, вероятно, был вопрос – что тебе прислать? Защитной же реакцией организма ответ – дубленку. Что делать? Иногда кажется, что все отдаляется неимоверно, стремительно уносится на огромные расстояния, но потом видишь, что даже и там все очень прозрачно и отчетливо и, может быть, даже лучше различимо. Может быть, даже лучше видно отсюда, все обнажилось. Криводушие, во всяком случае, уже не прикроешь ничем, ибо ничем пустоты между актами криводушия не заполняются.}

Нам почему-то кажется, что мы еще вернемся, хотя, признаюсь, враждебная сторона родины, ее безобразная харя в огромной степени преобладает над ее милостью, дружбой и красотой. Вас всех, друзей и любимых людей, я, признаюсь, давно уже оторвал, во всяком случае, от Москвы, хотя еще и соединяю с теми местами, где нам чудилась свобода, с Кавказом, с Крымом, а от той Москвы, где некогда восторгалось, воспарялось, дралось и сочинялось «Когда моих товарищей корят…»^{[317], вроде бы ничего уже банда нам не оставила. Как бы хотелось, чтобы вы хоть в гости приехали! Светлана Харрис теперь будет ловить Солсбери[318], чтобы прислал официальные бумаги. Обнимаю и целую, Маятка тоже. У нее последнее время барахлит слегка почка, я волнуюсь. Послезавтра улетаем в Канаду на 4 дня, и после надо будет ее обследовать. Когда у нас будут стишки Хамодуровой?[319]}