Текст книги "Царевна Нефрет (Том I)"

Автор книги: Василий Масютин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Однако Сатми с удовольствием наблюдал за работой ювелиров. Из золотой проволоки или чеканной меди они изготавливали ожерелья, серьги и диадемы, служившие для украшения не только живых, но и усопших. Благочестивые миряне приносили в храм дары, поражавшие богатством материала. Жрецы говорили, что такие пожертвования были угодны богам. Но и изящные, хотя и менее пышные изделия, остававшиеся за стенами храма, тоже были данью Творцу, который наделил умением и мастерством прославлявшие Его руки. Так думал Сатми.

*

Много дней прошло со времени встречи с Нефрет в святилище. Сатми снова увидел царевну – и снова в святилище. Она заметила молодого жреца и заулыбалась, мешая ему исполнять свои обязанности. Он опять смутился и чуть не нарушил предписанный ход ритуала.

Он не заметил или не захотел заметить настороженного взгляда Инени. Нефрет встретила его улыбкой. Это был счастливый знак.

*

Тутмоса, храмового писаря, носившего титул младшего жреца, высоко ценили за поэтический талант. Переписывая священные тексты, Тутмос украшал их цветами своего красноречия. Однажды писарь сообщил Сатми, что царская дочь Нефрет, та самая Нефрет, которую он знал с детства и развлекал когда-то веселыми сказками, превосходит поэтическим дарованием его – Тутмоса.

Тутмос высказал эту оценку без всякой задней мысли. Просто заметил, когда Сатми похвалил его за красиво составленные тексты. Тутмос – человек почтенного возраста, однако весьма гордившийся своим талантом – прочитал вчера стихи, записанные его товарищем, придворным писарем, под диктовку царевны. Стихи Нефрет, правда, были не очень патетическими, но напомнили писцу юношеские любовные похождения – даже слезы навернулись на глаза.

Тутмос показал стихотворение, бережно переписанное им:

 
Мне вспомнилась твоя любовь!
Кудрей заплетена лишь половина:
Стремглав бегу тебя искать,
Пренебрегая гребнем и прической.

О, если ты не разлюбил и ждешь —
Я косы живо заплету,
Готова буду вмиг!
 

– И это написала девушка, которая еще вчера была ребенком, еще не испытала любви, только ждет ее и тоскует! Счастлив тот, для кого она заплетет свои косы. Но стократ счастливей тот, по ком она томится и для кого распустит волосы.

Тутмос прослезился, блеснул глазами и взволнованно окинул взглядом высокую фигуру Сатми. Жрец смотрел в даль.

– Это дар, божий дар, – сказал писарь, нежно поглаживая свиток.

– Любовь – также великий дар богов. Человек родился из слез Бога, любовь из Его улыбки.

*

Однажды Сатми проходил мимо высоких стен царского сада и услышал песенку:

 
Сердце бьется, как птица в силке.
Если мало тебе —
Берегись,
Я цветок полевой разыщу,
Заколдую —
Будешь мой ты вовеки!
 

Вслед за песней раздался приглушенный смех, и к ногам Сатми упал цветок. Он поднял голову – в маленьком башенном оконце промелькнула маленькая ручка. Ему показалось, что там блеснули и глаза. Окошко закрывала белая ткань, а внизу, в продолговатой прорези, и впрямь, как звезды, мерцали глаза. Сатми поднял цветок.

*

Инени появился снова. Вновь на рассвете. Сатми сражался всю ночь с какими-то растениями, обвивавшими его подобно змеям. Нефрет манила его лукаво и игриво: «Ты не оставишь меня никогда, правда?»

После этого ему снова пришлось выслушивать речения мудрости.

– Когда стоишь на страже – стой, сиди, но не поддавайся. С первой минуты да пребудет с тобой закон: «Не пошатнись, даже если тоска нашла на тебя». Ты поставлен стражем, Сатми, и долг твой – не дать бесполезной суете опутать себя. Враг хитер и жаждет украсть то, что мы плохо стережем. Твое сокровище в опасности. Запруда, устроенная тобой, дабы собрать воду с гор на время засухи, дала течь. Укрепи ее, пока еще не поздно.

…Не смешивайся с толпой, не позорь свое имя. Ты оставляешь храм, источник чистоты, и ищешь союза с теми, кто никогда не поднимается из грязи.

…Беги близости женщин![24]24
  …Беги близости женщин! – Далее в речи Инени и Сатми вкраплены некоторые цитаты из знаменитого «Поучения Птаххотепа» (XXV–XXIV в. до н. э.) в пер. В. Потаповой.


[Закрыть] Тьмы людей пренебрегли ради них своею пользой. Обладание ими – краткий сон, постижение подобно смерти!

Сатми, привыкший за долгие годы молчать перед старцем, сейчас также воздержался от прямого ответа. Он достал из ниши в стене свиток и, найдя требуемое место, зачитал торжественно-звучным голосом:

– «Если ты склонен к добру, заведи себе дом. Возлюби его госпожу, как подобает. Насыщай ее чрево, одевай ее тело. Кожу ее умащай благовонным бальзамом, дабы была достойна тебя – своего господина. Будь нежен, не груб с нею. Услаждай ее сердце, ибо на нем держится дом твой. Не отталкивай ее, ибо это – бездна. Открой свои ладони ее ладоням. Позови ее, прояви пред нею любовь свою». За яствами, благовониями, одеждами есть место для мудрости… Я не ищу ложной любви, что сегодня отдается неведомому бродяге, а завтра пьяному ремесленнику, имени которого не знает. Я ищу любви жены.

– Любви царевны Нефрет? – тихо спросил Инени.

Сатми молчал.

Старец вышел.

*

Сатми уже несколько раз замечал в базарной суете, среди рыбаков, крестьян и пригнанного на продажу скота, недомерка-карлика, слугу Инени. Этот хромоногий престарелый человечек ростом с ребенка служил для Инени связью с внешним миром. Карлик выполнял всевозможные поручения провидца и наверняка обманывал его, совершая покупки. Господин часто колотил его, и он вопил тогда так жалобно, словно старец собирался вытрясти душу из его уродливого тела. Сатми знал его с первого дня своего служения в храме. Карлик напоминал кривого бога Беса, но улыбался совсем не так благодушно. Ему доставляло удовольствие пакостить ближним; карлику было все равно, издевался он над человеком или животным.

Неожиданно сталкиваясь с Сатми, он радостно здоровался и тотчас пропадал, пока опять случайно не выныривал перед ним. Через некоторое время Сатми начало казаться, что за каждым его шагом следят сотни двойников карлика. Прихрамывая, маленький уродец удалялся в притворном смущении, но через минуту вновь появлялся.

*

Снова песенка, еще один цветок…

Сатми опять увидел в окне руку, а с нею и лицо Нефрет, которая уже не скрывалась. Она махала ему рукой и манила улыбкой, после исчезла за светлой занавеской.

Перед Сатми вдруг вынырнул карлик и с гримасой подал ему цветок. Сатми хотелось одним ударом проломить голову уродца, но он лишь вырвал цветок из руки карлика. Тот запищал и исчез.

*

Инени велел Сатми поехать на время в Фивы, однако в тот же вечер заболел и едва смог добраться до постели. Вследствие этого старец изменил свое распоряжение: Сатми не уедет, а останется при нем.

Семь дней не отходил Сатми от ложа больного учителя. Инени не прекращал речений. Было понятно, что он торопился открыть последние, еще неизвестные ученику тайны. Сатми выслушивал предостережения, погружался в изучение тайной мудрости и, мнилось, и думать забыл о царевне. Он сочувствовал ослабевшему, изможденному старцу. Болезнь смягчила жесткий нрав старого провидца и Сатми не раз замечал в его черных уставших глазах странно-нежное выражение.

Однажды Сатми читал вслух учителю изречения из книг мудрости:

– Если ты мудр – воспитай сына, угодного Богу. Делай ему всякое добро, какое сможешь, ибо это твой сын, кровь от крови своей. Не отворачивай от него своего сердца.

Инени схватил ученика за руку. Сатми взглянул на него. Ему показалось, что глаза старика повлажнели, а на сухих губах заиграла ласковая, чужая этому лицу улыбка. Инени разжал слабые пальцы, выпустил руку Сатми. Прижал худые руки к тяжело дышащей груди и тихо прошептал, опустив глаза:

– Читай дальше.

Сатми продолжал читать слова мудрости – медленно и выразительно.

В боковом проходе святилища Сатми остановил Тутмос. Писарь на кого-то кивнул. Из-за колонны, почтительно согнувшись, выступил мужчина среднего возраста с вытянутым лицом. Его губы были приоткрыты, виднелись большие лошадиные зубы, точно он все время улыбался.

– Доверенный писец царевны, – прошептал Тутмос. – У него к тебе поручение.

– Царевна справляется о твоем здоровье и интересуется, почему тебя позавчера не было в святилище. Она также спрашивает, не сможешь ли ты после захода солнца прийти к садовой калитке у северной стены.

Сатми ответил, что придет. Он даже не заметил, как отошел писарь, как приблизился Тутмос. Не услышал, что шептали толстые губы Тутмоса, склонившего голову набок.

– Величайший дар божества – талант сочинять стихи. Царевна – избранница божья, да живет вечно Его имя. Она прекрасна: волосы ее чернее мрака ночи, уста ее слаще винограда и фиников…

Сатми, глубоко задумавшись, отвернулся от Тутмоса. Писарь закатил глаза, прижал руки к своему согбенному туловищу и прошептал:

– Груди ее – два венка…

*

Сатми ждал, пока не заснет Инени, бодрствовавший обычно с восхода до заката. Тогда он вышел из комнаты учителя. Карлик, который в последнее время вел себя не так враждебно и был занят уходом за своим господином, не поднял головы и с комическими гримасами продолжал складывать какие-то одежды.

Выйдя из храма, Сатми услышал чьи-то шаги и остановился, словно совесть его была нечиста. После зашагал к царскому саду, обогнул стену и приблизился к небольшой калитке. Несколько секунд выжидал, поглядывая, не идет ли кто; но на дороге никого не было. Заскрипевшую калитку отворили изнутри, и Сатми вошел. Кто-то, кого он не мог рассмотреть в темноте, взял его за руку и потянул за собой. Жрец шел наугад, несколько раз спотыкался, потом ощутил под ногами воду. Задетые провожатым ветки деревьев били его по лицу.

Через минуту рука, что вела его, разжалась и оставила его в одиночестве. Другие руки обвили его шею. Кто-то невысокого роста. Сатми наклонился и почувствовал близость лица, вдохнул аромат близкого тела, узнал ясные глаза царевны и услышал свое имя.

– Я так тосковала по тебе…

Сатми хотел высказать то, что подсказывало ему бешено бьющееся сердце, но вдруг услышал в темноте чей-то строгий голос. На его губах загорелся поцелуй и его снова повели его по невидимой тропинке к выходу. Калитка тихо закрылась за ним.

*

Только утром Сатми заметил, что его одежда испачкана. Инени еще больше ослабел, и в то же время в поведении старца ощущалось странное нетерпение. Карлик копался в низком сундуке с одеждой и старался обратить внимание Сатми на свою работу, как если бы она была чрезвычайно важна. Он подносил к ложу Инени различные одежды и, повернувшись вполоборота к Сатми, спрашивал, допустимо ли малейшее пятнышко на духовном облачении и можно ли в загрязненной одежде приносить жертвы божеству. Сатми ушел в себя. Он не сразу понял, что Инени собрался встать с постели и принять участие в утреннем богослужении.

Зная, как слаб был Инени, Сатми пытался отговорить его от этого решения, но Инени твердо стоял на своем. Сатми немного успокоила мысль, что речь шла о таком важном ритуале, как молитва о победе в войне, которую фараон вел уже несколько месяцев. Божество должно дать знак, принять ли предложенные условия мира или продолжать войну, изнурительную для обеих сторон.

*

Инени вышел из кельи и направился прямо в святилище. Бессильно опирался о плечо Сатми и молчал. Сатми опасался, что старец не сможет выстоять всю церемонию богослужения и осторожно высказал свои сомнения. Вместо ответа старец отпустил его плечо и твердым шагом вошел в двери святилища. Службу вел сосредоточенно и спокойно, как всегда.

Сильным голосом прочитал «Главу о возжигании огня».

Разжег огонь и так же спокойно прочитал «Главу о кадильнице».

Держа обеими руками кадильницу, Инени углубился в молитву. После этого поставил на кадильницу священный сосуд с тлеющими углями, посыпал угли порошком из затвердевшей душистой смолы. Живыми колоннами, напоминавшими стволы пальм, потянулся вверх ладан голубыми облаками.

С кадильницей в руке Инени подошел к вратам Святая святых, запечатанным глиной. Он с большим усилием произносил слова, сопровождавшие обряд. Сатми обеспокоенно шел за ним, однако Инени с неуклонной решимостью выполнял сложный ритуал, не пропуская и не изменяя ни слова.

Он снял глиняную печать с засова священных врат и сказал угасшим голосом:

– Нити сорваны, печать – сломана.

*

Инени очень долго пробыл взаперти в Святая святых. Жрецы начали уже тревожно переглядываться. Ждали, что Сатми заговорит первым, но он молчал и стоял неподвижно. Его дух устремился за Инени и остался там, за святыми вратами.

Наконец они открылись вновь и показался Инени, державшийся за притвор. Он приоткрыл врата с большим трудом и только для того, чтобы снова исчезнуть в Святая святых. Через некоторое время он вышел. Лицо Инени чуть подрагивало, и Сатми понял, что старец ослабел. Провидцу пришлось напрячь все свои силы, чтобы завершить обряд и судорожно дрожащими руками снова запечатать врата.

*

Сатми ощутил, что бессильное тело учителя, опиравшегося на его плечо, словно стало вдвое тяжелее. Тутмос – всегда сочувствовавший другим – вызвался помочь. Придерживал упавшую голову провидца, склонив к нему бритое широкое лицо, как грустная старуха. Поддерживал его, когда приходилось преодолевать высокие ступени, и вздергивал брови в знак того, что и сам страдает.

Помощи от Тутмоса было немного. Даже крепкий Сатми порядком устал. Когда Тутмос и Сатми на миг оказались за спиной старца, Тутмос легонько толкнул жреца локтем и подмигнул. Под колонной среди женских голов Сатми узнал темную головку Нефрет. Она встала на цыпочки и опиралась руками о плечи стоявшей впереди женщины. Нефрет следила за тянувшейся мимо длинной процессией учителей и учеников, пока не встретилась взглядом с Сатми.

*

Тутмос долго просидел у Инени. Прорицатель передал ему все, что открыло божество. Когда откровение перестало быть тайной, все обрадовались: божество приказало закончить войну и заключить мир.

После того, как гордый своей миссией Тутмос вышел от старца, Сатми направился к учителю.

Карлик запретил ему входить, сказав, что Инени слишком устал и нуждается в отдыхе. Но вскоре Сатми увидел, что карлик – с испуганной миной, весь скорчившись – впустил к Инени маленького и высохшего, как мумия, старика Суаамона.

Суаамон пользовался славой человека, владевшего тайными силами – посредством их можно было поддержать угасающую жизнь, вылечить болезнь, успокоить боль и даже вызвать смерть. Его все боялись и по возможности обходили стороной.

Босой Суаамон шел с опущенными глазами по каменному полу и прижимал к груди свиток, завернутый в чистую ткань. Это была книга, написанная самим богом Тотом.

Почему-то именно сейчас Суаамон произвел на Сатми отталкивающее впечатление. Инени, вероятно, послал за Суаамоном в надежде, что чары знахаря принесут ему облегчение.

Это соображение немного примирило Сатми с появлением Суаамона – молодой жрец искренне любил своего учителя. Но все же он испытывал некое внутреннее беспокойство, как при виде притаившейся в кустах гадюки или летучей мыши в сумерках.

Сатми шел к себе, отвечая на поклоны жрецов: видимо, они понимали, что близится час, когда Сатми займет место Инени.

Сатми всей душой надеялся, что сверхъестественные способности Суаамона продлят жизнь Инени. Это отсрочило бы на какое-то время его вступление в обязанности, связанное с различными обременительными хлопотами. Однако высокое положение открывало путь к будущему, при мысли о котором начинало сильнее биться сердце.

Сатми хорошо знал, как высоко ценил фараон Инени и с каким уважением выслушивал его мудрые советы и поучения. Фараон часто осыпал Инени дарами. Он наверняка согласится на брак царевны с преемником Инени. Жена Сатми получит почетный титул первой супруги божества. Жрец парил на крыльях мечтаний. Он уже видел, как Нефрет в сопровождении хора молодых женщин поет чистым звонким голосом гимны, а он в Святая святых славит молитвой властелина мира. Но благоговейное намерение посвятить все часы дня и ночи мыслям о божестве нелегко было осуществить: не только бодрствуя, но и во сне он думал только о Нефрет. К счастью, многолетняя привычка довела его действия до автоматизма: он не забывал молитв и безошибочно исполнял ежедневные обряды.

*

Встречи с Нефрет продолжались. Они всегда были краткими и осторожными. Порой Нефрет тихонько напевала свои песни. Сатми гладил ее маленькие ручки и перебирал пальчики, похожие на хрупкие игрушки. Рядом с нею он не знал покоя. Иногда пытался неловко обнять ее. Нефрет защищалась. Она упиралась руками ему в грудь и смеялась. Эти короткие взрывы смеха, ее близость и недосягаемость лишали Сатми смелости и силы воли. Нефрет не была ни злобной, ни хитрой – она лишь вела себя как избалованный ребенок, испорченный придворной лестью.

– Я красивая? – как-то спросила она.

И прежде, чем он успел ответить, она добавила:

– Да, я – красива и потому называюсь Нефрет.

Она не придавала значения своим стихам – они приходили к ней так же легко, как к птице пение. Часто повторяла вслух некоторые строфы, словно хотела сама опьяниться их музыкой – так птицы снова и снова повторяют одни и те же ноты. Временами ее стихи вызывали у Сатми небывалое волнение: царевна с невинной искренностью касалась того, что наполняло его мечты беспокойством, жгло как огонь, что он вынужден был гнать из мыслей.

Маленькая царевна все больше овладевала Сатми, а он никак не мог заставить себя сделать решительный шаг. Ему нетрудно было бы заявить фараону о своей любви, но при мысли о том, что он должен будет признаться Инени, его охватывал ужас.

С первых дней служения он всегда повиновался несгибаемой воле учителя, обещая посвятить все свои силы исключительно поискам мудрости. Он не забыл своих ревностных заверений, что никакие земные соблазны не смогут отвратить его от избранного пути. Эти заверения он подкрепил не одной клятвой.

Когда Сатми наконец признался Инени, что намерен жениться, старец велел ему замолчать и сказал скорее утвердительно, нежели спрашивая:

– Та, о ком ты думаешь – Нефрет.

Инени ни словом не упомянул его клятвы, точно хотел избавить ученика от неприятного разговора. Но жрец, несомненно, осуждал Сатми и готов был, если понадобится, сурово его наказать.

Что было делать: молчать и ждать смерти старца?

Сомнения, каких он не знал до сих пор, начали наполнять его душу – сомнения в божественном всемогуществе. Этому всемогуществу он противопоставлял силу, владевшую его чувствами – нерушимый образ божества – живую красоту Нефрет. В ней единственной была правда, в ней все спасение.

*

Нефрет охотно прихорашивалась, бесконечно долго тешилась всякими безделушками и могла все краткое свидание посвятить рассказу о каком-нибудь ожерелье, полученном в подарок. Она страстно интересовалась сокровищницей храма.

Но алчность была ей чужда. Для нее, как и для Сатми, внешняя красота предмета была намного важнее его материальной ценности. Сатми, надзиравший за сокровищницей, радостно отвечал:

– Богатство бога безмерно. Он мог бы одарить тебя всеми сокровищами земли, ничуть не обеднев.

– Но он не смог бы меня купить, – недоверчиво и чуть улыбаясь, сказала Нефрет.

– Да, потому ты стоишь много больше всех земных сокровищ. Если бы бог мог бы тебя купить, то одновременно все потерял бы и все выиграл.

– А божество ощущает благоухание?

Сатми перечислил все, что предназначено было услаждать божественное обоняние и хранилось в кладовых храма – мирру, бальзам, ладан.

– В теплые безветренные дни блестят и дышат ароматом листья душистого дерева. Сок капает с них, как пот с лиц рабочих. Мы посылаем невольников с кожаными плетьми, и те секут ими листья, пока ремешки не пропитаются ароматным соком. Эта драгоценная смола больше всего нравится божеству.

– Скажи мне, у бога есть зеркала? Какие они?

– Да, – ответил Сатми, припомнив одно стоявшее в нише зеркальце, пустячный в сравнении с другими дар, который не ценили ни жрецы, ни миряне.

– Я с удовольствием глянула бы в зеркало, куда смотрелось божество, – щебетала Нефрет.

Когда Сатми с тяжелым вздохом поднял на нее глаза, добавила:

– Я смотрелась бы в такое зеркало всю жизнь.

На следующий вечер Сатми принес маленькую резную шкатулку, где лежало металлическое зеркальце. Ручкой его служило подобие бога Беса, чья странная прическа – корона из перьев – переходила в отполированный диск. Когда Нефрет достала подарок, в нем отразилось небо, и звезды, и ее личико и глаза, осиянные лучами звезд. Нефрет была счастлива и заявила, что теперь будет смотреться только в это зеркальце.

Сатми рад был бы подарить Нефрет все божьи сокровища и свою жизнь в придачу, лишь бы вечно глядеть на ее лицо и слышать ее голос.

Сатми возвращался в храм, как во сне. Он не заметил тени, которая опередила его и скрылась. Но если бы и заметил, скорее всего решил бы, что это какой-то пьянчуга.

*

Суаамон действительно обладал необычайными познаниями. Семи посещений целителя хватило, чтобы Инени вновь встал на ноги. Болезнь прошла, он был свеж и полон сил. Все устрашились, один только карлик радовался, дергаясь во все стороны, как акробат или плясун. Сатми не радовался и не удивлялся. Все, что не имело отношения к Нефрет, было ему безразлично. Он только внимательнее прислушивался к старушечьей болтовне Тутмоса – Инени теперь редко удостаивал его беседы.

Но как ни полнилась душа Сатми любовью, спокойствие Инени тревожило его. Еще тревожней было непонятное сближение учителя и Суаамона. В условленные часы целитель появлялся в келье Инени, дверь которой была отныне закрыта перед Сатми.

*

Как только Инени выздоровел, свидания с Нефрет прекратились. Верховный жрец находил для Сатми все новые поручения и наконец отправил его в одно из самых отдаленных владений божества, где вороватый управляющий вконец запустил хозяйство.

Не будь при Сатми помощника в лице Тутмоса, он предался бы отчаянию. Тутмос прогонял тоску, рассуждая о Нефрет и ее стихах, теребил Сатми и вовлекал молодого жреца в разговор.

Сатми все больше сживался с мыслью о женитьбе на Нефрет. А клятва? Да, он поклялся, что его обещание непоколебимо, что он всем существом отдастся служению мудрости, что никакие земные соблазны не заставят его свернуть с избранного пути. Так он поклялся. Но если он еще не постиг всей глубины мудрости и его знания не могут сравниться со знаниями учителя, что помешает ему восполнить недостающее? Он молод, перед ним вся жизнь.

Он не жаждал богатств, был безразличен к земным утехам. Конечно, любовь к Нефрет также была земной отрадой, но она не заставит его отказаться от пути истины. Напротив: познание божества требует любви, ибо все, что нас окружает – сотворено божеством из любви.

Так Сатми сворачивал с дороги правды на скользкий путь самообмана, подрывая тем самым чистоту своего служения божеству.

К тому же и сам бог, о котором он прежде мог думать лишь с боязливым трепетом, перестал наводить на него страх. Более того: Сатми видел в нем только препятствие к своему счастью – бог теперь казался ему врагом. В бессмысленной гордыне он готов был даже померяться силами с богом, преградившим путь к Нефрет.

*

Когда Сатми вернулся из деревни, где хорошо отдохнул, он нашел дома много перемен. Фараон возвратился с войны, и город в пьяной радости праздновал подписание мира. Солдаты, долго не имевшие возможности развлечься, толпились в питейных заведениях. Улицы гудели голосами пьяных, повсюду можно было видеть бесстыдные сцены – следствие всеобщей разнузданности.

Продажные женщины с небывалым нахальством приставали к прохожим, но это уже так не поражало Сатми, как раньше. Он видел в этих сценах то же проявление зова жизни, что в робких нежностях неопытной девушки, и сдержанно прокладывал себе дорогу среди назойливых и крикливых блудниц.

Инени спокойно приветствовал Сатми, словно между ними никогда не возникало недоразумений; верховный жрец полностью выздоровел.

*

На следующий день Сатми заметил в святилище писаря с лошадиными зубами: тот прятался за колонной и кивал ему. С какой-то озабоченной миной, очень подходившей к оскаленным в улыбке губам, он попросил Сатми быть вечером у известной калитки. Сатми спросил, не случилось ли чего-то важного, но писарь в ответ только махнул рукой. Было понятно, что он что-то знал, но не хотел или не мог рассказать.

Как только писарь исчез в коридоре, подошел Тутмос. Его глаза были круглы, как стеклянные бусины, беззубый рот шамкал. Он был не в силах произнести ни слова.

«И этот туда же…» – подумал Сатми.

Тутмос размахивал руками и отрывистыми фразами выражал свое отчаяние: фараон, чтобы закрепить мир, хочет выдать Нефрет – вдохновенную поэтессу, сравнимую мудростью с самим богом Тотом… – фараон хочет выдать ее замуж за никчемного варвара, который не имеет понятия о стиле, весь оброс щетиной, как кабан, одевается в шкуры и смердит от пота, как последний ремесленник.

Сатми показалось, что Тутмос сошел с ума. Старый писец то превозносил Нефрет, то обрушивался на варвара. Когда? как? почему? – Сатми не мог получить ясного ответа и кипел от ярости, слушая громкие, но совершенно несвоевременные и неуместные нарекания. Он потащил Тутмоса в свою комнату, усадил в кресло, встряхнул за плечи и наконец заставил по порядку рассказать все, что было известно писцу.

В то утро, когда Инени молился в Святая святых, божество объявило верховному жрецу, что Нефрет следует отдать в жены вчерашнему врагу и таким образом обеспечить стране вечный мир. Варвар в сопровождении большой свиты уже прибыл к фараону как почетный гость. Инени настаивал на том, что торжество бракосочетания откладывать нельзя и что после церемонии Нефрет должна незамедлительно уехать с мужем в его края. Но до объявления свадьбы жрец велел держать божественное откровение в секрете.

Облегчив свое сердце рассказом, Тутмос внезапно сообразил, что выдал тайну, о которой узнал только благодаря своему положению в храме. Но Сатми его не предаст, правда?

– А тот, зубастый… может, он узнал что-то худшее? – спрашивал Сатми, пытавшийся хотя бы внешне овладеть собой.

– Он услышал об этом от самой Нефрет… бедной Нефрет…

И горькие слезы снова полились по лицу впечатлительного Тутмоса.

*

Загадочная неясность происходящего произвела на Сатми впечатление хорошо продуманного заговора. Его вдохновителем, несомненно, был Инени. Борьба? Борьба!

Сатми проводил Тутмоса, пообещав, что не выдаст писца; сам он пойдет сейчас к Инени по совсем мелкому делу, связанному с распорядком в святилище.

Но Инени в тот день не мог принять Сатми: у него сидел Суаамон. Так ответил противный карлик.

– Инени не хочет меня видеть. Хорошо! – и Сатми вышел из храма.

*

Сатми направился к Тотнахити, золотых дел мастеру. Тотнахити побледнел, увидев жреца. Робкая услужливость сменялась на его лице деланной беззаботностью, пока Сатми молча оглядывал бедную лавку.

Ювелир похитил часть золота, которое получил для изготовления ожерелья. Приход Сатми, ведавшего государственной казной, означал, что кража выплыла наружу. Сатми и в самом деле обнаружил хищение, но сочувствовал небогатому отцу нескольких вечно плакавших детей. До сих пор Сатми молчал. И теперь он пришел к Тотнахити не с требованием золота или денег, а с просьбой об услуге.

Тотнахити был готов на все – он знал, что жрецы не любят шутить, когда речь заходит о защите интересов божества. Ему не хотелось утратить и жизнь, и право на честные похороны.

Ювелир извивался перед жрецом, как червяк. Жрец велел ему колотить молотком по слитку серебра; пусть возьмется за какой-нибудь наплечник и стучит посильнее, а он, Сатми, второй пророк Амона, скажет ему кое-что, чего никто не должен услышать.

*

Тотнахити, сжимая в клещах серебряную пластину, принялся бить по ней молотком, наклонившись поближе к Сатми.

– Мне нужна лодка и проверенный человек, а также обычная одежда – мужская и женская. Мне понадобится немного еды и серебра, чтобы купить все необходимое. Я знаю, сколько ты украл сейчас и сколько припрятал в прошлый раз. Ты отдашь половину украденных из храма ценностей, а вторая половина останется тебе как награда за молчание. Подготовь все быстро, еще сегодня. Прежде чем взойдет луна, все должно быть на месте.

Тотнахити работал невнимательно, то и дело попадая мимо наковальни и серебряной пластины – глаза его бегали и он словно искал, где бы спрятаться. Его подбородок затрясся, и он сказал хриплым голосом:

– Амон свидетель, как я раскаиваюсь… но так быстро я не успею. Люди жадные, они потребуют больше, чем сможет им дать такой бедный раб, как я… Как я буду кормить детей, когда они станут умирать от голода?

Он весь побледнел и раскрыл рот с трухлявыми зубами, не знавшими иной пищи, кроме сухой лепешки, где было больше песка, чем муки. На лбу от напряжения и испуга выступили капли пота.

Сатми положил руку ему на плечо:

– Ты и сам жаден до золота, Тотнахити. Если ты не поклянешься, что все исполнишь – завтра утром предстанешь перед судом Инени.

Вошла женщина и спросила, готовы ли ее серьги.

Тотнахити обратился к Сатми:

– У входа в храм ты найдешь одного человека. Обратись к нему моего имени – он сделает все, что нужно.

Сатми кивнул и вышел.

*

Солнце клонилось к закату. Сатми бесцельно блуждал по улицам. Он оказался в бедном квартале и пугал своим появлением несчастных, мучившихся здесь за ничтожный заработок. Нищие просили милостыню, но он ничего не слышал. Глухой к голосам внешнего мира, он прислушивался лишь к голосу собственного сердца. Потянулись улицы с лавками и кабаками. Он машинально переступал через тела пьяниц и отстранял руки, протягивавшие ему кружки с вином и пивом. Воины, бездельники и честные отцы семейств, праздновавшие счастливое возвращение сыновей, пели, хохотали и шутили хриплыми голосами, не забывая время от времени рыдать… Дородный гуляка с венком на шее колотил себя кулаками по животу, подпевая. Опьяневшая женщина совала в рот певцу сладкое печенье. Рядом пьяница валялся на земле и взмахивал руками, считая, что плывет по реке, а другой силился его укусить, воображая себя крокодилом. К Сатми прильнула молодая девушка, погладив его по руке. Он взглянул на нее – какая-то черточка или линия мягких губ напомнила ему Нефрет. Он сжал руками виски и вырвался из объятий; женские руки сразу сомкнулись на шее пьяного воина из царской стражи.

*

Солнце зашло. Золотой челн исчез, темнота опустилась на землю.

*

Сатми стоял у садовой калитки. Кто-то за стеной тихо позвал его. Он вошел осторожно, как в комнату больного. Когда-то он приходил сюда в совсем другом настроении. Не заметил, что в небрежно приотворенную калитку кто-то вошел и последовал за ним, держась поодаль. Он шел быстрыми шагами, а сопровождавшая его женщина молча плакала. Провожатая повела Сатми через сад к маленькому домику. Внутри горела затененная лампа. Откуда-то из темного угла выскользнула Нефрет. Сатми не сразу узнал ее в полутьме. В ее глазах он не увидел радости встречи: они были безнадежно грустны. Губы плотно сжаты, как у старшей сестры – царицы.