Текст книги "За урожай (сборник)"

Автор книги: Василий Кузнецов

Соавторы: Тихон Тюричев,Виктор Савин,Яков Вохменцев,Александр Лозневой,Иннокентий Якимов,Николай Глебов,Александр Шмаков,Марк Гроссман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

За урожай

ЗА УРОЖАЙ

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙСБОРНИК

ЧЕЛЯБИНСКОЕ ОБЛАСТНОЕ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

1952

Редколлегия: Вохменцев Я. Т., Супрун Н. В., Якимов И. Д.

Т. ТЮРИЧЕВ

НАША ВЕСНА

Над Уралом любимым моим

Первый ветер весны пролетает.

Белый пар, подымаясь, как дым,

В синеве розовеющей тает.

Оживают поля и леса,

Рвутся стебли упрямые к свету.

Это ранняя наша весна

Всенародной заботой согрета.

И от края до края земли,

На широком и светлом просторе,

Трактора, как в бою корабли,

Бороздят неподвижное море.

Ранний сев начинает колхоз —

Золотые работают руки.

Нам не страшен весенний мороз

Потому, что мы дружим с наукой.

Закалили свои семена,

Много влаги в земле задержали.

И получит с гектара страна

Полтораста пудов урожая...

Это воля ее сыновей

В каждом сердце взволнованном бьется.

И становится в мире теплей

От работы горячей, как солнце.

А. ЛОЗНЕВОЙ

ОТЧИЗНА РОДНАЯ

Где вольно гуляли ветра-суховеи —

Дубы да березы в степях зеленеют.

Дубы да березы, прохлада лесная.

И все это – наша Отчизна родная.

Где не было влаги – там реки струятся.

В недавних пустынях поля колосятся.

Пруды, водоемы, каналы без края.

И все это – наша Отчизна родная.

На полном ходу автоматы-заводы.

Со скоростью звука летят самолеты.

Челябинский трактор пары поднимает.

И все это – наша Отчизна родная.

Сияют повсюду огни новостроек,

И наши советские люди-герои

Идут в наступленье, везде побеждая.

И все это – наша Отчизна родная.

На реках встают великаны-плотины,

И реки в моря превращаются ныне,

Свои направления, русла меняя.

И все это – наша Отчизна родная.

Сбываются давние думы народа.

По сталинским планам нам служит природа.

В труде нас не сдержит преграда любая.

И все это – наша Отчизна родная.

Д. БЕЛОУСОВ

ТРАКТОРИСТ

Пришла на пашню и на луг

Певучая весна.

Вот-вот покажется вокруг

Зеленая трава.

Тугую почку разорвать

Готов уж первый лист.

На зорьке выехал пахать

Веселый тракторист.

Чуть-чуть он не пустился в пляс,

Когда мотор завел:

Ведь парень в жизни первый раз

Машину сам повел.

Над целиной мотор поет,

Поет душа без слов.

Широкой лентою плывет

Земля из-под плугов.

Минует только год один,

Придет еще весна,

И в землю, вспаханную им,

Посеют семена.

Стеной пшеница встанет тут,

И новый урожай

Прославит тракториста труд

На весь советский край.

Я. ВОХМЕНЦЕВ

ДЕНЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОЛХОЗА

Пусть погода завернула круто,

Этой вьюге Лосев даже рад:

Вынес он еще из института

На погоду свой особый взгляд.

Как не радоваться, в самом деле,

Если многоснежная зима.

Чем сильней свирепствуют метели,

Тем полнее будут закрома.

Вдруг погоду подменили, что ли —

Стихло все. И даль ясным ясна.

Председатель выезжает в поле,

Валенки затиснул в стремена.

В полчаса успел пушистый иней

Облепить деревья и кусты.

В белой, ослепительной пучине

Утонули тонкие щиты.

Едет всадник, натянув поводья,

Смотрит зорко вдаль из-под руки.

Будут нынче полем плодородья

Даже эти скромные пески

(Новый тезис для его доклада —

У него доклад давно готов).

Посмотрел, как лыжная бригада

Расставляет новый строй щитов.

Повернул обратно. Он доволен.

Видит он весну в своих мечтах.

Провода гудят над снежным полем,

И трещат сороки на кустах.

...Есть площадка около селенья:

Служит свалкой сорок лет подряд,

Но теперь, с научной точки зренья,

Решено, что это просто клад.

Мы уже решили: всем бригадам —

Этот клад пустить немедля в ход.

И сегодня в поле с этим кладом

Пошагают восемь пар быков.

– Только зря намучаем скотину,

Подождать бы лучше день-другой. —

Дышит лошадь прямо парню в спину.

За спиной у парня верховой.

– Кто же нам с тобой промнет дорогу?

Трактор завтра лишь придет сюда.

В первый рейс берите понемногу,

Тут не очень дальняя езда. —

Он отвел в конюшню вороного.

– Как дела, Степаныч?

                                   – Ничего.

Тут вот слабо держится подкова.

Не забудь перековать его. —

Он идет, обветренный и строгий.

Видит все его хозяйский взгляд.

Вожаку колхоза нет дороги

Мимо занятых трудом бригад.

В кузне горн пылает белым жаром.

Там теперь ведут ремонт борон.

В женском окруженье пред амбаром

Источает золото «Клейтон».

Во дворе к двум бочко-агрегатам

Подступила целая гора.

Перегноем и суперфосфатом

Там уже заняли полдвора.

– Как дела?

                 – Дела идут по плану.

Кончим все задолго до весны.

Председатель взял щепотку гранул,

Смял в горсти – достаточно ль прочны?

Через две минуты отвечал он

В трубку на вопрос издалека:

– Да, сегодня. В шесть часов начало.

Грейдер? Что-то не видать пока.

Лично?.. Что ж, дорога Вам знакома.

Ждем! – И Лосев звякнул рычажком.

– Это первый секретарь райкома.

Обещал приехать вечерком.

...Вечер. Сорок градусов мороза.

Брызги замерзают на лету.

Но по клубу нашего колхоза

Печи разливают теплоту.

Провода натянуты, как струны,

Иней толстым слоем на окне.

Но рука докладчика с трибуны

Энергично тянется к весне.

Покоренный смелостью доклада,

Затаил дыхание народ.

– Есть у нас в колхозе все, что надо,

Чтоб дружнее двинуться вперед.

...А когда закончилось собранье

И мороз рванулся в клубный зал,

Секретарь райкома на прощанье

Крепко руку Лосеву пожал.

Оба знают: участь урожая,

В основном, зимой предрешена.

Лосев дома. Комната большая

В полночь, словно днем, освещена.

Закурил. Повисла пленка дыма.

Дома – тоже думы о весне.

Книгу взял. Ему необходимо

С Вильямсом побыть наедине.

НА НАШЕМ ПОЛЕ

Средь перелесков и полей

Лежит оно, огромное.

И славится землей своей —

Хорошей, черноземною.

Тут взгорье. Склоны с трех сторон

И прочие неровности.

Бывает рано каждый склон

В предпосевной готовности.

Весною только прозевай,

Хоть пашня плодородная,

Почти что весь твой урожай

Пожнет река холодная.

И вот – весна. Звенит вода,

Воркует, сердце радуя.

А мы с лопатами сюда

Явились всей бригадою.

Кладем валок, другой кладем —

Пусть в них потоки ломятся.

Пришел в бригаду агроном

С работой ознакомиться.

Взглянул на наш лопатный труд,

Прошел валком-дорожкою.

– Ну, что лопатой делать тут?

Как море черпать ложкою. —

И мы, смахнув горячий пот,

Застыли, удивленные.

– Да здесь же трактор не пройдет.

– А снегопахи конные?

Меж тем вода своим путем

Течет без промедления...

И бригадир сказал: – Учтем

Такое предложение.

Я сам для пробы запрягу

И попашу-поплаваю.

...След снегопаха на снегу

Остался лентой ржавою.

По краю поля борозда

Прошла дугой спиральною.

В той борозде прервет вода

Свою дорогу дальнюю.

Лежат валки – куда с добром! —

Готовы к испытанию.

И мы в деревню шестером

Шагаем по заданию,

Чтоб снегопахов привести

Сюда еще полдюжины.

...Теперь лопаты не в чести —

Без них ручьи запружены.

Осевший снег давно промок,

Уже не снег, а кашица.

Идешь – и брызги из-под ног,

А все ж неплохо пашется.

Прорвется где-нибудь поток,

Пойдет дорогой прежнею,

Но, пробежав шагов пяток,

Плотину встретит снежную.

Задержим воду, чтоб вода

Наш урожай повысила;

Чтоб щедрость поля никогда

От неба не зависела.

ВЕРНЫЕ ПРИМЕТЫ

Солнце в полдень так пригрело

Южный склон холма,

Что смутилась, присмирела

Старая зима.

Не взбивать буран ей более,

Не шуметь пургой.

Снегопахи всюду с поля

Едут на покой.

Бесконечные сугробы

На полях видны.

Потрудились хлеборобы

Для родной страны.

Хоть мороз мешал работе

И метель мела,

Но зима, в конечном счете,

Жаркою была.

Нынче горы удобрений

Вывезли в поля.

Все, что надо для растений,

Выдаст им земля.

Высших, редкостных кондиций

Наши семена.

Залюбуешься пшеницей —

Хороша она!

А овес? Найдешь едва ли

Хоть соринку в нем.

И не зря его назвали

«Золотым дождем».

Снег, размякший у обочин,

Сыростью пропах.

Инвентарь сосредоточен

На исходных рубежах.

Трактора в шеренги встали,

Свежих сил полны.

Все готово на Урале,

Только ждем весны.

Если пахарь на машине —

Закрома с зерном!

Ведь любой колхозник ныне —

Полуагроном.

Коммунизм широким светом

Озарил наш край.

Будет здесь по всем приметан

Щедрый урожай.

М. ГРОССМАН

В КОЛХОЗНОЙ ЛАБОРАТОРИИ

Замысловат узор морозный.

Свистит поземка за окном.

В лаборатории колхозной

Сидит колхозный агроном.

Обветренный и темнолицый,

Он часто трет в раздумье лоб.

В литое зернышко пшеницы

Его нацелен микроскоп.

Он верит юношеской верой,

Что станет, станет знаменит

Вот этот крупный, желто-серый,

Уральской выделки гибрид.

Что он послужит для народа

И, ставши гордостью полей,

Поможет жить нам год от года

Все лучше, краше и светлей.

Он хочет, с трудностями споря,

Чтоб многолетний труд его

Сливался, словно речка с морем,

С трудом Отечества всего.

Ему сквозь линзы микроскопа

Не просто зернышко видно,

А хлеб, которым пол-Европы

Засеять, может, суждено.

Чем больше труд, тем пользы больше, —

Зерно, что нынче на столе,

Быть может, Венгрии и Польше

Как раз придется по земле.

...Обветренный и темнолицый,

Мечтает он, чтоб снять в страду

Сто пятьдесят пудов пшеницы

С гектара в нынешнем году,

А там бороться и за двести,

За триста, звать людей вперед,

Наступит год – с народом вместе

Идти на бой и за шестьсот.

Недаром он боролся годы,

Недосыпал порой ночей...

Сидят в молчанье полеводы

В лаборатории своей.

В. КУЗНЕЦОВ

ПОСЕВНАЯ

Пробежали ручьи, отшумели,

Широко развернулись поля.

Светит ласково солнце в апреле,

Полно дышит родная земля.

Ни души у колхозной конторы.

Посевная – горячие дни!

Даже ночью рокочут моторы,

Бродят парами в поле огни.

Сев начался и ранний и быстрый.

На упитанный, вздобренный пар

Высевается светлая «Искра»

По двенадцать пудов на гектар.

Нынче в поле подъем небывалый,

В поле вахта весны – успевай!

И по-сталински люди Урала

Вдохновенно творят урожай.

Пусть из зернышек «Искры», как пламя,

Забушует пшеница вокруг.

Пусть страна богатеет плодами

Дерзновенных и творческих рук.

В. ВДОВИН

В ПОЛЕ

Со школьником-сыном отец подошел

К высокой колхозной пшенице.

– Смотри, это наша пшеница, сынок,

На щедрой земле колосится.

А время настанет – созреет зерно,

Сожнут, обмолотят пшеницу.

И снова герои колхозных полей

С отчетом поедут в столицу.

И, выслушав рапорт о славных делах,

Взволнованно Сталин пройдется

И скажет сердечно: «Спасибо, друзья!»

И, руки пожав, улыбнется.

Согретые доброй улыбкой вождя,

Вернутся обратно герои,

Вернутся к работе, чтоб в новом году

Свои урожаи утроить...

Сын долго задумчивым взглядом смотрел

На море созревшей пшеницы.

– Я школу закончу и буду, отец,

На агронома учиться.

Вл. НАУМОВ

НА ЗАСЕЯННОМ ПОЛЕ

Заглушив свою машину,

Вытер пот с лица рукой,

Взглядом ласково окинул

Клин пшеницы яровой —

На четыреста гектаров

Вкрест засеянный простор.

Потрудился здесь недаром

Тракторист Ильин Егор.

И прилежными руками

Обрабатывал поля,

Под стальными лемехами

Рассыпалася земля.

Этот парень на работе

Лето целое горел,

И «ДТ» на низкой ноте

Круглосуточно гудел.

Ярким солнцем обогреты

Здесь заплещут зеленя,

А потом к исходу лета

Нивы густо зазвенят.

И, колосьями кивая,

Заволнуется простор.

Здесь добился урожая

Тракторист Ильин Егор.

В. САВИН

НА МОСТУ У ГЛУХОЙ ПАДИ

На крыльце послышались чьи-то торопливые шаги. Вбежал, прихрамывая, председатель колхоза Веденей Варганов.

– Товарищ Горшенин, несчастье!

– Какое? – встрепенулся парторг колхоза Гурьян Горшенин.

– Сережка Серебряков угробил трактор.

– Где? Как?

– Они с Тагильцевым поехали на станцию за семенами. В Глухой пади сережкина машина свалилась под мост. Трактор лежит в речке, и дорога на станцию отрезана...

– Провалился мост?

– Ну, да. Только, говорит, заехал на мост, он качнулся и рухнул вместе с машиной.

– А Сережка?

– Счастливо отделался, перепугался да искупался в ледяной воде. Что теперь делать? Как доставлять семена? Других дорог и объездов нет. Надо же такому несчастью свалиться на нашу голову!

– Будем строить мост и доставать машину. Тагильцев где?

– На берегу стоит, перед Глухой падью.

– Давайте поднимать людей. Через два часа надо выйти. Людей поведу я, – заторопился Гурьян, – пусть кладовщик Федосеев приготовит пилы, топоры, гвозди, ломы, лопаты и трос... большой трос.

– Но кто понесет трос? Нужна лошадь, а на лошади не проедешь туда.

– Унесем на руках.

– Он очень тяжелый.

– Пушки были еще тяжелее, а мы на Украине в распутицу перетаскивали их на руках.

– Мне тоже придется итти с вами? – спросила Марфа, переминаясь с ноги на ногу.

Гурьян посмотрел на ее праздничный наряд, на высокие резиновые ботинки и сказал:

– А как же, обязательно. Трудовое наступление началось, в обозе никто не останется.

Веденей пошел наряжать людей. Семью кузнеца Обвинцева он застал за обедом. Сам хозяин – Родион Логинович, человек богатырского телосложения, гладко стриженый, с широким крепко посаженным носом, с кроткими голубыми глазами, сидел за большим столом под портретом товарища Сталина. Возле него сидели двое маленьких ребят, а чуть поодаль, с краю стола – древняя седая старушка. Пахло мясными щами.

– Хлеб – соль! – сказал Веденей, снимая шапку.

– Милости просим, с нами кушать, – добродушно сказал Обвинцев.

– Спасибо, некогда! Я по делу. Пришел за Настасьей.

– Куда опять?

– Несчастье случилось. Мост на Глухой пади обвалился. Надо новый строить. Поехали на тракторах за семенами и обрушили мост. Трактор утопили. У нас всегда так, что-нибудь да не ладится, где тонко, там и рвется. Придется всем идти на стройку.

– Куда, куда ты меня послать хочешь? – выходя из-за переборки, отделяющей кухню, спросила Настя, кругленькая, черненькая с пушком на губе, неся в руках прихваченную тряпками латку с жарким. – Разве в Еланьке кроме меня людей нет? Настю туда. Настю сюда. Настю везде.

– Рад бы не звать, да надо, – сказал Варганов, как бы оправдываясь. – Время подошло такое, день кормит год. Всем придется поработать...

– Я работаю, не отказываюсь, – а в такую даль, на Глухую падь, не пойду. У меня вот их трое, – сказала она, показывая на детей. – Пускай бездетные идут.

– У многих дети, никому от дома далеко итти неохота, но мост строить надо. Дело срочное. Сев затянем. Всем итти надо.

Настя поглядела на мужа, ища у него поддержки.

– Раз надо, иди, – сказал тот.

– А ребятишки с кем? – недружелюбно глянула Настя на мужа.

– С бабушкой, со мной – ответил тот спокойно.

– Взял бы сам и шел, мужчина, – вспылила Настасья.

– Если будет согласие – пойду, а ты ступай в кузницу лемеха отковывать. Иди, пожалуйста, будь за кузнеца.

– Ладно! – сердито отмахнулась Настя. – Хороший муж – жену от себя гонит!

Она сразу заторопилась, встав на лавку, швырнула с печи носки, портянки, потом достала из-под лавки сапоги и начала обуваться.

– А обедать? Забыла? – спросил Родион.

Настя молчала. Варганов, взявшись за дверную скобку, сказал:

– Сбор, Настенька, во второй бригаде.

И ушел, одевая шапку на крыльце.

Родион покушал, подошел к жене, сел с ней рядом на скамейку, обнял. Она молчала, продолжая обуваться.

– Раскипятилась? Дуреха!

Настя отбросила его руку, отодвинулась. Он подвинулся ближе.

– Ты рассердилась на меня? – засмеялся Родион.

На губах у ней заиграла улыбка, в глазах радость.

Теперь она обняла его. И оба засмеялись.

Вечером отряд в двадцать пять человек во главе с Гурьяном Горшениным вышел из Еланьки. Длинный стальной трос был размотан, пятнадцать мужчин подставили под него плечи. От тяжелой ноши были освобождены только старики плотники: Яков Горшенин – отец Гурьяна, Павел Бусыгин, Аристарх Малоземов, Евсей Оглоблин, тракторист Сережка Серебряков и женщины, несшие инструменты.

Сразу за деревней, на большаке, обдуваемом ветром, было сухо, а за первыми перелесками началась непролазная грязь. Гурьян, шедший под тросом первый, вначале пытался обходить большие лужи и топи, потом это стало бесполезным, так как в низинах вода стояла почти сплошь, сглаживая все ямы и канавы. Начинало темнеть и люди шли напрямик срединой дороги. Чавкала грязь. Булькало в лужах. Оступаясь в канаву или глубокий выем, Гурьян по старой армейской привычке предупреждающе кричал:

– Под ноги!

Люди брели по колено в грязи и воде. Евсей Оглоблин глубокомысленно рассуждал:

– Весенняя вода, она острая, не то, что летняя или осенняя. Она, язви ее в шары, как сок по березке, растекается по всему телу...

Сначала люди береглись, а попадая в воду и зачерпывая в сапоги, вскрикивали, ругались, чувствуя, как по телу идет озноб, – но вскоре свыклись с водой, с холодом, шли молча, напропалую, по лужам и топям. Вода булькала в голенищах, согревалась, потом ее снова вытесняла холодная, леденящая кровь жижа.

Марфа Мелентьева вышла с отрядом точно на прогулку, сменив лишь новый жакет и яркий полушалок на фуфайку и вязаную шаль. В начале пути она горделиво шагала под тросом, точно под коромыслом, покачивая бедрами, поблескивая резиновыми ботами; поспевая за Гурьяном, беспрерывно щебетала, пересыпая свою речь житейскими словечками, от которых краснели не только девушки, но и замужние женщины, молча и скромно шагавшие за ней. Но даже она, когда начались топи и грязь, не ругалась, как это с ней бывало обычно на трудных колхозных работах, а только подобрала широкий борчатый бордовый сарафан и, закусив губу, шагала молча.

Болотистые места кончились, дорога пошла горой. Однако итти было не легче, люди спотыкались о камни, о пеньки, о корни деревьев, густой сеткой покрывавшие землю. Ночь надвигалась. С низин поднялся сырой липкий туман. Стало совсем темно. Люди шли и не видели друг друга; только подергивание каната на плечах говорило каждому о том, что впереди и сзади идут люди, запинаются, падают, виснут на тросе, цепко держась за него, чтобы не выйти из строя. Теперь тяжелый стальной трос объединял всех, под него встали и старики, и Сережка Серебряков, уже второй раз идущий сегодня по этим местам. Жалея юного тракториста, колхозники хотели переложить его ношу на себя, взять котомку, инструмент, который он нес. Но Сережка храбрился, никак не хотел признавать физического превосходства над ним других и мужественно, сгибаясь под тяжестью, шагал на равне со всеми. На первом же привале Сережа заснул крепким детским сном, сунувшись головой под пихту. Его долго будили, трясли, называя ласковыми именами, жгли бересту. Думали, что свет поможет ему очнуться, притти в себя, но он спал, как убитый, подложив ладонь под щеку. Настя Обвинцева терла ему уши, совала в ноздрю туго скрученный кусочек ваты, выдернутый из фуфайки.

– Сереженька, миленький! Ну, вставай же, вставай.

Парень морщился, шевелил губами, но проснуться не мог. Кто-то стал упрашивать Гурьяна остаться тут, разжечь костры, заночевать. Но тот решительно заявил:

– Нет, нет! Во что бы то ни стало надо добраться сегодня до моста. Придем к Глухой пади, там отдохнем.

Ему доказывали, что уснуть надо до света, а на свету тронуться в путь. Людям будет легче и Сережка, горемычный, отдохнет. Гурьян был неумолим. Он думал о тракторах, оставленных в лесной глуши с одним Тагильцевым. Кто знает, – Тагильцев ночью может уснуть, а в лесах теперь бродят охотники, подойдут на огонек и, чего доброго, – разве мало еще людей падких на такое добро, – снимут с машины какую-нибудь дефицитную деталь, тогда не на чем будет сеять? Пока достанешь – уйдет время сева. Сев – это фронт. День потерял – упустил время – нельзя быть беспечным.

Он подошел к Сережке, легонько тряхнул за руку и строго спросил:

– Серебряков, где твой трактор?

– А? – сквозь сон простонал парень.

– Где трактор? – еще строже спросил Гурьян.

Сережа моментально вскочил на ноги, начал протирать глаза.

– Трактор? А где же, братцы, трактор? – спросил он, соображая, недоуменно оглядывая глухой темный лес, людей, освещенных берестяными факелами. Потом молча надел сумку, взял связку лопат и пристроился под тросом, походившим на длинную черную чешуйчатую змею, холодную, как лед.

Дальше продолжали путь с факелами. Береста на палках горела не ровно, трещала, корчилась, дымила, скупо освещая расступившийся по сторонам вековой могучий лес. Люди под канатом, молча продвигались вперед, как тени, с трудом передвигая мокрые, набрякшие от воды и усталости ноги, и только Гурьян, преодолевая собственную усталость, ободряюще покрикивал у нырков и канав:

– Под ноги!

В лесу стояла настороженная тишина. Люди вздрагивали, когда над головой с шумом и грохотом срывались дремавшие на соснах глухари. Женщины и девушки не привыкшие к ночным походам, сбились поближе к Гурьяну. Где-то в горе послышался монотонный, пугающий крик:

– Фубу, фубу...

– Ой, бабоньки, леший! – сказал кто-то испуганно.

– Филин это, – успокаивал Гурьян и, чтобы развеять мрачное настроение, запел высоким грудным басом:

 
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье
Белой армии оплот.
 

Песня росла, крепла, будоражила леса и окрестные горы. Люди подбодрились, забыли про усталость, и скоро весь гурьяновский отряд шел размеренным шагом в ногу, покачивая на плечах искрившийся под факелами канат.

И когда военная походная песня кончилась, женщины запели свои, многоголосные, какие пели при дружной работе, на поле, на покосе, на молотьбе, на капустниках; нашлись у них и безобидные веселые шутки, прибаутки. Только Марфа Малентьева, вечно замкнутая, «городячка», как называли ее женщины, по-прежнему шла молча, шелестя мокрым подолом сарафана.

Люди не заметили, как в белесом тумане начался рассвет. Впереди обозначилась дорога, а вдали над туманами порозовели горы, заблестели омытые росами леса. Светлый и торжественный вставал день над уральской землей, приветствуемый хорами птиц, любовной песней глухаря в сосновой роще над Глухой падью и боем косачей в мелкой поросли осинника на лесной вырубке.

На полянке среди леса, перед Глухой падью, возле трактора горел костер, струйка дыма, точно березка, высоко поднялась к небу. Издали заметив приближающихся колхозников, Тагильцев снял шапку и размахивая ею над головой кричал:

– Ого-го-го-о!

Колхозники радостно зашумели:

– Ого!

– Тагильцев!

– Тимофей!

– Вон он!

– Шапкой машет!

– Ого!

Это был конец пути, но люди были бодры, веселы, как в начале похода. Скинув трос, глухо ударившийся в землю, все окружили Тимофея Тагильцева и крепко пожимали ему руки. Только не было среди них Серебрякова, он стоял над кручей с затуманенными глазами, смотрел вниз, где по средине бурной речушки лежал его трактор с опрокинувшейся тележкой, а рядом торчал рухнувший бревенчатый мост, ребрами упершийся в дно речки. Трактор, прицеп и мост запруживали воду, которая винтом крутилась перед преградой, с пеной и шумом прорывалась в узкие щели между железом и деревом.

Гурьян посмотрел на место катастрофы и покачал головой

– Вот что ты наделал! – сказал он с упреком Серебрякову.

– Я не виноват, – чуть не плача ответил тот.

– Чего там не виноват! Наверно с размаху загнал машину на мост, а в ней ведь – вон какая тяжесть.

– Он не виноват, Гурьян Яковлевич, – заступился за парня подошедший Тагильцев. – Он въехал осторожно. Но у моста подгнили устои. Наша общая вина – мосты строим мы плохо еще, не заглядывая в будущее. Мосты у нас недолговечные, мало дюжат. Нет, чтобы один раз построить мост из камня и железа на сотню лет.

– Учтем это, учтем, товарищ Тагильцев, – сказал Гурьян, похлопывая тракториста по плечу. – Только этот мост у нас снова будет деревянным. Правда, сделаем покрепче, поосновательней, но быстро.

Собравшиеся на берегу колхозники качали головами.

– Так нам тут работы на месяц, – сказал Бусыгин, запуская руку под шапку.

– На месяц – не на месяц, а недельки на две хватит, ячменна кладь, – подтвердил Яков Горшенин.

– А мы сегодня до вечера поработаем и домой, – застрекотала, как сорока, одна из девок, с крупными золотистыми рябинками на широком курносом лице.

– Мне тоже завтра к вечеру надо быть дома, – подхватила Настя Обвинцева, – у меня мужик завоет с хозяйством и с ребятишками.

– Знамо, у всех у нас хозяйство, какие мы строители. Надо было подобрать сюда одиноких да бездетных, – слышались голоса.

– Со всеми согласен, – шутил Гурьян, улыбаясь. – Давайте сейчас отдохнем, поспим, а потом – домой. На черта он нам, этот мост. Из дома позвоним в райком, в райисполком, скажем, чтобы наши семена отдали сеять другим колхозам, раз мы не можем их завести во-время к пашне, а сами залезем на печки, на полати, ноги в потолок и зададим храпака вовсю ивановскую. Согласны? Ну, что молчите?..

– Мы не отказываемся, – опять сказала Настя. – Только с домом беспокойно. Дома-то старуха одна с ребятишками, а Родион целый день в кузнице.

– А девчат парни ждут в деревне, – оглядывая свой отряд, словно изучая настроение солдат перед боем, сказал Гурьян:

– Марфе Малентьевой, наверно, сегодня к обеду надо быть дома, ехать на развод с, мужем.

– Больно-то он мне нужен, видеть его не хочу, – презрительно сказала Марфа.

– Больше ни у кого никаких претензий нет? Хорошо! – сказал Гурьян и, помолчав, добавил:– Ну товарищи, митинг кончен, шутки в сторону. Сейчас будем сушиться, поедим, отдохнем – и за дело!

И пошел прочь от берега.

Вскоре на полянке на солнечной стороне вспыхнули большие яркие костры: разбившись на группы, колхозники начали варить в котлах и ведрах картошку, мясо, супы, чай. Раскинули на кустах и на палках вокруг огня мокрую одежду, чулки, носки, портянки.

После завтрака, обсохшие и сытые, люди крепко спали вповалку на мягких пушистых мхах, пригретые ярким весенним солнцем, щедро излучавшим тепло, свет, ласку на весь окружающий мир. Не спали только Гурьян и Тагильцев. Горшенин водил тракториста за собой вдоль берега и говорил:

– Вот здесь, Тимофей, будем строить новый мост, тут спуск поположе и река не так широка. На обоих берегах поставим срубы три на три метра, середки, как колодцы, завалим камнем. Это будут быки. По ним перекинем бревна и сделаем настил. Мост будет основательным. Я буду командовать у моста, а ты на заготовке леса. Камни будем ломать тут же, в берегах, а лес рубить – повыше. Пойдем присмотрим делянку поближе к берегу, чтобы не на себе таскать бревна, а плавить по воде. Дела много, но, я считаю, за трое суток мост можно выстроить. Трудно? На фронте было еще труднее, а под огнем врага за одну ночь сооружали и не такие мосты.

– Не тот народ, – возразил было Тагильцев, – там были солдаты, бойцы, а у нас?

– У нас колхозные люди. Там был фронт и здесь фронт, ты коммунист, ты должен понимать это. Речь идет о борьбе за хлеб, за урожай, затянем сев – хлеба меньше получим... А он нужен... понимаешь?

Хороший строевой лес оказался рядом. Этим значительно облегчалась задача. Тут же, на берегу, Гурьян с карандашом в руке прикинул, где и сколько нужно людей, наметил состав звеньев, кого поставить во главе их и пошел будить народ.

Расхаживая перед необычным пестрым строем, перед стариками, женщинами, девушками, Гурьян, как бывало перед боем, рассказывал своему отряду о боевой задаче, и не успел закончить, как отовсюду послышалось:

– Где там, разве за три дня сделаешь?

– Надо весь колхоз сюда ставить!

– Почему мало людей взяли?

– А мы попробуем, товарищи, сделать, а? Попробуем, может и сделаем? – говорил Гурьян. – Не забывайте: все остальные на полях и мы им фронт работ обеспечить должны...

Вчера сначала шли сюда чуть не со слезами, а пришли с песнями. Главное – не надо трусить и хныкать. Вчера кто-то сказал: когда много работы привалит, глаза боятся, а руки делают. И это верно. Руки у нас свои, они ни в каком деле не подводили... Я думаю, не подведут и здесь. Не ударит Еланька лицом в грязь на посевном фронте. Она хоть и далеко в лесу, в горах, но на виду у всех.

Вскоре рядом с полянкой качнулась и упала с грохотом первая сосна, за ней вторая, третья. Лес застонал, заухал, повалился. Поплыли на плечах колхозников трехметровые свежеспиленные, слезящиеся соком и серой кряжи и сбрасывались под откос на каменистый берег реки. Стариковское звено Якова Горшенина широкими взмахами топоров раздевало кряжи догола и укладывало в четырехугольные венцы. Работа у стариков спорилась, шла так быстро, что бревна им не успевали подносить. Тогда Яков Горшенин взобрался на кручу берега и закричал, приставив ко рту ладони рупором:

– Лесу-у! Лесу давайте, ячменна кладь! Настя, плохо робит твое звено. Мои старики рогожу плести тебе собираются.

Вспотевшая, разгоряченная работой Настя торопит свою бригаду:

– Бабоньки, поживей! Слышите, Ячменна кладь расходился на берегу.

– Пусть поорет, родимчик не хватит, – отвечали женщины. – Мы ему подготовим порцию...

А сами катят бревешки к берегу, в воду, смотрят, как их подхватывает бурная вода и мчит вниз, перевертывая на камнях.

– Ловите наши корабли да садите в свои рогожные кули, – кричат женщины, заливаясь радостным смехом. – Сейчас мы вам нагоним жару.

Лес начинает грудиться у гусениц перевернутого трактора. Старики бредут выше колен по воде, с размаху втыкают топоры в бревна и ведут их к берегу. Плотники уже не успевают за женщинами. Лес копится у преграды, растет, нагромождается горой, его трудно выбирать из кучи и Яков Горшенин снова вылезает на берег:

– Настя, ты что, ячменна кладь, гонишь без передыху, погоди спущать бревна! Ого! Чуешь?

– Ага, пардону запросили!

– Сдаются, – торжествующе заговорили женщины.

Обтирая подолом лоб и пряча под косынку мокрые прядки волос, Настя, шутя, командует:

– Бабы, закуривай!

Подходит Тагильцев с топором в руке, садится рядом с Настей на поваленное дерево и ласково спрашивает:

– Устала?

Щеки и уши у Насти пылают, видать, женщина загорелась на работе.

– Да, нет, не очень, – отвечает она.

– Ты молодец, Настенька. Знаешь, сколько вы уже сделали?

– Сколько?

– На полмоста лесу навалили. Честное слово! Если так дело пойдет – сегодня можно сделать заготовку всего леса. Я подсчитал. Подрубку деревьев я уже закончил, сейчас начну помогать вам валить хлысты. Давайте поднажмем, поднажмем, И тогда, пожалуй, завтра к вечеру с мостом разделаемся. Это уже будет невиданный успех, об этом, пожалуй, в газете напишут про наш колхоз, про героические дела наших людей. И вдруг эта газета попадет к товарищу Сталину, он прочитает, скажет: – Вот спасибо колхозникам из «Широкой Елани», крепко, как бойцы на фронте, бьются за общее дело... Приятно ведь услыхать такую похвалу, а? А посеять во время – урожай! тоже приятно.

Глаза у Насти горят, излучают простую сердечную радость.

Она берет берестяный туясок, открывает крышку, большими глотками пьет холодную ключевую воду. Тимофей Тагильцев отнимает у ней туясок.

– Дай я за тебя попью, тебе хватит, а то простынешь.

Настя улыбается:

– Хитрый какой.

– Хитрый Митрий. Я тебя жалею, напьешься с жару, остудишь, внутренности, куда мы с тобой с больной? – и тихо спрашивает: – Значит, поднажмем?

Настя согласно кивает головой, улыбаясь.

– Только об этом не будем шуметь, понатужимся, сделаем, а потом громогласно объявим перед всеми. Пусть знают наших!

– Кончай курить, бабы! – шутя, командует Настя. – Давайте досрочно!

И снова заухал, загрохотал лес, затюкали по сучьям топоры, как дятлы, заширкали пилы, посыпались опилки на землю, как снежок.