Текст книги "Окно в природу"

Автор книги: Василий Песков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Дом Пришвина

В Этом году 4 февраля исполнится 140 лет со дня рождения писателя Михаила Михайловича Пришвина. Это был писатель-философ, любимый всеми, кто любит природу, историю, народный быт.

Сам Пришвин считал себя путешественником. До старости он побывал в разных местах большой страны – в лесах на Cевере и в средней полосе России, на Кавказе, в Средней Азии, на Урале и Дальнем Востоке. На склоне лет стал думать о собственном доме. «Как я живу! Комары, ночлеги в случайных избах, куда нередко с моими собаками не пускают. Свое бы устроенное гнездо».

В это время Пришвин был уже известным писателем и получил в Москве квартиру, но мечтал о собственном доме.

После войны купил у ученого-географа дом на Москве-реке. И сразу почувствовал: это то, что надо. «Мой дом над рекою Москвой – это чудо!».

Дальние поездки были уже невозможны, но лес в верховьях Москвы-реки был не тронут, охотничьи угодья были рядом, живописная река была видна с порога дома.

Жили Пришвины – Михаил Михайлович и его жена Валерия Дмитриевна – на два дома: с октября по апрель в Москве и полгода в Дунино. После смерти писателя дом естественным образом превратился в музей.

Я видел много таких музеев. Образцом может служить дом Пушкина в Михайловском, прекрасно организованный Семеном Степановичем Гейченко. Но усадьбу Пушкина перепахала большая война, и собирать экспонаты было трудно. «Каких вещей тут касался Пушкин?» – спросил я Семена Степановича. Он наклонился к моему уху: «Видишь три бильярдных шара? Пушкин их видел…» В музее Пришвина все вещи подлинные – от болотных сапог до фотоаппарата и книг.

Дом Пришвина – это мир, отвечающий строю души избравшего его человека. Особая ценность его в том, что тут все одухотворено отблеском жизни человека, для которого лес был местом, где хорошо работалось, где жить было радостно.

Вот муравейник на склоне, где Пришвин сидел на скамейке, вот пень, к которому приделана стойка с дощечкой, к ней Пришвин прислонялся спиной, когда сидел с записной книжкой. Вот тропка к реке. Пришвин любил провожать вечернее солнце – выходил из леса на берег наблюдать, как светило, багровое и странно большое, катилось за горизонт над заречным селом.

Лес был «вторым домом» для Пришвина, который почти каждый день шел в него с ружьем и фотокамерой.

Вставал писатель с постели рано – в пять часов. Ставил самовар. Пил чай. И сразу же ежедневно садился за дневник, который вел много лет.

В его дневниках есть всё: заметки об охоте, разговоры с людьми, течение жизни, события большие и маленькие, мысли о прочитанных книгах, о путешествиях, о зверях и птицах, народном говоре, о встречах, о войне, о сыновьях, которые вместе с ним охотились…

В доме сохранилась пишущая машинка писателя. Но в путешествиях и на охоте записи делал он карандашом, причем любил источить карандаш до величины в половину мизинца. Валерия Дмитриевна с двумя верными помощницами – Лилией Рязановой и Яной Гришиной – готовили к изданию этот большой писательский труд – «Дневник». Сам Пришвин считал «Дневник» главным своим произведением.

Думаю, он ошибался. Книги «Дневника» стали выходить уже после смерти Пришвина. «Дневник» оказался «прицепным» вагоном большого «поезда». В последнем вагоне были свои преданные читатели, но было их не много в сравнении с читателями всех возрастов.

Пришедшие в дом-музей сразу обращают внимание на ружьё, бинокль, фотокамеру, болотные сапоги. Все знают: Пришвин был охотником, держал в доме собак. Но охотился он избирательно, главным образом стрелял болотную дичь, тетеревов, зайцев. Однажды был на медвежьей охоте. Не понравилось! «Это все похоже на убийство!» Не стрелял волков. Любимым месяцем у него был апрель: «всё оживает, всё куда-то летит, поёт, всюду море воды… А прилетели соловьи и кукушки – весна для охотника кончилась».

Жил Пришвин скромно – «как все». Обо всем, что было под крышей, говорил улыбаясь: «Моих вещей нет, но в лесу деревья, цветы, облака… Это всё моё». В трудные годы после революции охота кормила. Но самая главная его добыча помещалась не в охотничьей сумке, а в записной книжке.

Самым большим увлечением в жизни, после охоты, была для писателя фотография. Впервые, как работает фотокамера, Пришвин увидел на Севере в 1906 году и сразу полюбил фотографию. Увидел, как много может сделать камера в умелых руках. С помощью чудесного ящика «светопись» оставляла на пленке и бумаге память о майском тумане одуванчиков и узорах зимой инея, об одетых в снежный наряд елочках, о разливе красок осенью, о пролете караванов птиц, о бегущем по полю зайце, о человеческих лицах, о лягушке на пруду, мухе в паутине…

Пришвин полюбил «светопись», не расставался с фотоаппаратом в путешествиях и на прогулках, с удовольствием возился с техникой, печатал у красного фонаря снимки. Его книги и журнальные публикации сопровождают интересные фотографии.

Музейный архив писателя содержит четыре тысячи негативов. Одних только снимков паутины в архиве – двести.

Пришвин говорил: фотоаппарат заменяет ему ружьё. До последнего дня он готов был снимать…

Во время войны, живя в деревне, писатель зарабатывал на хлеб с помощью фотокамеры. Сохранилась запись в дневнике. С фронта на побывку прибыл награжденный орденом парень. Надо было снять героя. Электричества в деревне не было. Пристроились возле окна. Фотограф в тесноте не мог вместить в рамку все, что нужно, и сказал: «Либо голову придется чуть срезать, либо орден не будет виден…» «Режь голову!» – выпалил фронтовик.

Как ни странно, у большого знатока природы была любовь к технике, точнее сказать, к автомобилям. В 30-е годы заиметь машину было неимоверно сложно. Но Пришвин добился, чтобы Молотов разрешил ему купить «Эмку».

Позже (1948 г.) Пришвин купил «Москвич» и ездил на нем с удовольствием. Старый «Москвич» до сих пор стоит в гараже дунинского дома.

В Дунино я бывал много раз. Сегодня сельцо на берегу Москвы-реки обросло богатыми домами с высокими заборами, и только виднеется, как заповедник, старинный дом Пришвина.

Четыре года назад мы с другом, редактором журнала «Муравейник», решили навестить знаменитый Дом и посмотреть, как чувствуют себя муравьи возле старых лип, где любил сидеть Пришвин. Оказалось, муравьи куда-то исчезли. Мы нашли лесника и в больших пластиковых мешках «передвинули» из леса живой муравейник. Но новосёлам место почему-то не понравилось. Они поселились у подходящего дерева и там живут.

Древолазы

Было это в конце апреля. Вода в заповеднике достигла самой высокой отметки. Затоплен был кордон лесника – мы на лодке снимали с крыши людей….

К ночи с Борисом Вепринцевым пристали к маленькому островку и поставили на нём палатку. Борис надеялся записать пение уже прилетевших дроздов.

Утром он тихонько меня разбудил: «Посмотри в щелку…» Почти рядом с палаткой ходили три журавля. Борис включил магнитофон, а я попытался из сумки достать фотокамеру. Видно, мою возню журавли заметили и с криком взлетели. На плёнке остались их трубные голоса.

Утро было погожее, и мы радовались, как дети, слушая щебет зябликов и дроздов.

«Ну, как ночевалось?» – окликнул нас подплывший на большой лодке директор заповедника, и мы отправились к месту, где спасались от воды на островке зайцы, но увидели прежде лису. Она ловко прыгнула с пенька на наполовину упавшее дерево и мигом, как по мосту, оказалась на высоком дубе. Снизу видно: лежит лиса, похожая на смятую шапку. Как заставить лису сбежать с дуба вниз? Друзья мои стучат по борту лодки веслом, а я стою почти по пояс в болотных сапогах в воде.

Лиса наверху не шевелится. Прошу ребят подвинуть лодку прямо к дубу и стучать алюминиевым веслом как следует. Сам навожу камеру в подходящее место. Лиса шевельнулась… Бежит, подняв трубой хвост, прямо в воду!

Один только раз успеваю щёлкнуть. И всё! Лисица исчезает в зарослях кустов. Надо осторожно перемотать пленку с единственным, но дорогим кадром. Всё ли получилось так, как хотелось?

Проявка пленки показала: всё получилось! И единственный кадр перед вами. Такое у фотографа бывает нечасто. А рядом африканский снимок. В заповеднике серенгети мы ночевали. И утром, кто раньше поднялся, за завтраком рассказывали, кто что видел. Нас заинтересовало сообщение: на акации в километре от приюта спит леопард и рядом с ним на том же дереве – убитая, видимо, вчера антилопа. Не очень надеясь застать зверя на прежнем месте, мы все же попросили усатого немца показать нам дорогу к приметной акации.

И вот везение. Через пятнадцать минут наша машина остановилась около дерева, где на суку лежал леопард. Он даже не обернулся, увидев снова людей, словно только нас он и ждал. Через пять минут мы уже стояли прямо под акацией. Леопард поднялся на толстом суку, потянулся и зевнул. Мы были для него неинтересны. Не только львы, но и более осторожные леопарды привыкли к туристам. «Наш» леопард, кажется, даже позировал фотографу.

Потом зверь, видимо, смекнул: ведь могут добычу его унести. Он остановился у наполовину съеденной антилопы, соображая, как защитить свою добычу. Сбросить ее нельзя. Лучше всего спуститься с нею вниз.

Через десять минут мы вернулись в приют и тоже стали рассказывать, что видели. Молодой англичанин попросил нас показать дорогу к леопарду. «Но ведь он утащил антилопу…» – «Я их знаю, – сказал англичанин. – Остатки добычи леопарды затаскивают на дерево, иначе, пока он спит, падальщики – гиены, шакалы и большие птицы – всё сожрут.

Но не на всякое дерево он прячет добычу, есть у него «любимые деревья». Я уверен: «ваш» леопард вернется…» Вечером за ужином к нашему столу подошел с торжественным лицом англичанин: «Что я вам говорил! Лео пард оказался на дереве! И вёл себя так же, как с вами».

Наш знакомый оказался журналистом. Он сказал: «Для фотографа нынешний снимок надо считать рядовым…

Минутку, я сразу вернусь». Вернулся он из своей комнаты со снимком. «Вот вам на память мой шедевр. Я сделал его в первый мой приезд в Кению. Посмотрите, как высоко может забраться леопард…»

Я решил отдариться и сбегал в номер за снимком лисы. Взглянув на него, англичанин поднял большой палец кверху: «О! Как это удалось?» – «Счастливый случай!..» И рассказал историю снимка.

В тот день мы с Михаилом Домогатских распрощались с англичанином – он остался, а мы поехали в Кению, где мой земляк-воронежец работал корреспондентом «Правды».

За много лет у меня собралось порядочно снимков животных-древолазов. Вот дикий кот, живущий в Западной Европе. Держится в лесах неухоженных. Успешно охотится и прячется в кронах деревьев.

Домашние кошки являются потомками этих древолазов – от собак мгновенно залезают на дерево, на забор или крышу.

Медведь – хороший древолаз, но взрослый мишка с трудом может влезть на дерево. Зато медвежата мгновенно взлетают вверх – ищут спасения в том числе и от медведей, готовых прикончить малышей. А черные американские медведи пасутся и прячутся на верхушках деревьев; гималайский медведь с белой отметиной на груди постоянно держится Верхолаз: медведь наверху и неохотно спускается на землю. И берлоги этот медведь не строит – ищет большое дупло, в нем зимует. Помню заметку в газете: спилили лесорубы в Приморье большое дерево, а в его дупле – медведь! Этот древолаз одинаково влезает на большое дерево и на маленькое тоже (смотрите снимок).

Среди древолазов нашего леса в первую очередь надо назвать куницу – неутомимо преследует белок, найдет гнездо с бельчатами – обрадуется, в их гнезде ляжет поспать.

Столь же проворен и кровожаден соболь. Пишут: соболь подкрался на дереве к глухарю и вцепился ему в шею.

Обезумевшая птица полетела куда глаза глядят и опустилась в деревенском дворе. Глухаря нашли мертвым, а соболю хоть бы что – пытался залезть в сарай к курам.

Живущих в лесах птиц тоже можно отнести к древолазам: поползень бегает вверх и вниз по стволу, дятлы приспособлены к жизни на дереве.

В тропических лесах свои древолазы. Обезьяны легко путешествуют по ветвям даже с детенышами. Есть животные, которые никогда не опускаются на землю, либо опускаются исключительно редко – ленивцы, например.

Львов трудно назвать древолазами, однако в лесном Национальном парке Танзании львы приспособились спать на деревьях. Почему? Из-за боязни, что их нечаянно могут растоптать слоны и побеспокоить другие животные.

Змеям природа уготовила жизнь на земле, они «пресмыкаются». Но есть среди них жаждущие высоты, где они могут охотиться. Одну из этих змей я в

Африке фотографировал. Она похищает из гнезд птичьи яйца и называется яичной змеёй. Другая (на снимке она поднимается вверх по стволу дерева) – названия ее не знаю и зачем ей дерево – тоже не знаю, но способность к лазанью у змеи налицо.

И не забудем о человеке. Когда-то наши давние предки умели хорошо лазать по деревьям, и кое-что у нас сохранилось. Например, лезут высоко на дерево, чтобы заглянуть в птичье гнездо. С восхищением видел, как башкиры-мёдоискатели в суконных чулках и с помощью плетеной из кожи веревки поднимаются вверх к медовой борти. А ведь недавно, когда еще не было ульев и дуплянок, мёд брали только из борти.

Значит, предки наши умели хорошо лазать. Американские индейцы не знали мёда, пчёлы появились в Америке вместе с белыми людьми. Когда в стране стали строить небоскрёбы, индейцев приглашали на стройки – эти дети природы не боялись высоты.

Не боятся высоты электромонтажники, но у них есть специальные крючья – «кошки». И есть профессия, когда человеку надо не бояться высоты. Посмотрите на снимок, сделанный в Канаде на состязании лесорубов. Человек находится на большой высоте. На поя се у него топор, на ногах – «кошки». Страшно. Но этот работник высоты не боится. Такая профессия!

Кабаний ужин

Почти каждый день в пуще мы видели кабанов…

Но только одно мгновение. В самом неожиданном месте дорогу перебегало безмолвное существо в темной попоне.

Все случалось так быстро, что я не успевал навести объектив, не успевали мы и как следует разглядеть зверя. Мелькнул – и все.

Один раз дорогу пересекала семья кабанов. Попоны тут были разные: черные, и посветлее, и рыжеватые в продольную полоску у совсем маленьких поросяток. Визг, хрюканье.

И сразу же тишина. Опять мы стоим возле следа, уходящего в сумрак между стволами. Жизнь леса только маленьким краем мелькнула перед глазами. И опять все скрыто мокрыми лапами елок и теплым туманом.

– Поглядеть бы хоть одним глазом…

– Терпение есть – можно и поглядеть, – сказал лесник. – В надежном месте посажу вас на вышку. Рассыплем подкормку…

Сидим на вышке. Это сооружение в еловом лесу можно принять за крохотную избушку на длинных скрипучих ногах. Маленький деревянный помост прямо-таки стонал, пока мы поднимались по лестнице. И теперь, когда мы сидим наверху, укутанные в тулупы, помост скрипит от малейшего шороха, скрипит, кажется, даже от движения головы. Краешком глаза вижу часы на руке – сорок минут сидим. Мороз отыскал щели в тулупе. Нестерпимо хочется пошевелить руками, ударить валенками друг о друга. Но мороз должен быть и нашим союзником – аппетит у кабанов в такую погоду отменный. Вот-вот должны появиться.

Почти под вышкой, между стволами берез и елок, рассыпан корм – картошка и желуди. Кабаны знают об этой столовой. Скрип саней и разговор егеря с лошадью – для них привычный сигнал к обеду. Но что-то медлят… Сидеть, впрочем, совсем нескучно. Мы видим лесную жизнь в минуты, когда она ничем не потревожена.

Главных едоков нет, но пир уже начался. Лесные мыши шныряют по россыпи желудей. Почти одновременно появилось полдюжины соек. Они поочередно пикируют сверху.

Схватила желудь – и низом-низом в сторонку. Где-то у каждой своя кладовая – избыток еды, надо делать запас. Пикируют беспрерывно, и мы видим необычайно красивый наряд лесной модницы. Два дрозда уселись на ветку над головами у нас. Дрозды верещат, чистят перья – значит, сидим мы достаточно скрытно.

Холодная тишина. Вдруг один из нас вбирает голову в плечи – какой-то звук или показалось от напряжения?..

Проходят две-три минуты. Еще. Теперь уже явственный звук: глуховатое хрюканье. Старый кабан унимает нетерпеливых подростков.

Надо совсем замереть. Но именно теперь смертельно хочется почесать левое ухо, ну, кажется, совсем нельзя превозмочь это проклятое желание… Идут. Шорох, повизгивание. И опять тишина. Так и должно быть. Стадо идет толчками – торопливое шествие, а потом остановка: прислушаться, принюхаться.

Уже совсем хорошо слышно: визжат поросята и шуршит подмороженный снег. Только бы не чихнуть, не выронить от напряжения какую-нибудь фотографическую штуковину.

Вот они! Из-под елок, напирая друг на друга, выкатываются семь или восемь темных годовиков. Мгновенная остановка, но при виде еды уже нельзя удержаться – галопом мчатся под вышку. Если сравнить с людьми, то эти семь молодцов похожи на смелых, почти безрассудных ребят лет восемнадцати. Наскочили, дерутся, торопливо хватают промерзшую мелочь картошки. Случись беда – эти семеро пострадали бы первыми. Но семья за них, видно, меньше всего боится. Уже не дети, и сил много – не пропадут. А если что и случится, то семейных забот у молодцов пока нет, кому же, как не им, рисковать? Но они сейчас ничем не рискуют. С победным хрюканьем рыщут под вышкой.

Звуки довольства, видимо, убеждают и остальных, выжидающих в ельнике: опасности нет. Все стадо несется к столу.

Впереди с визгом, натыкаясь друг на друга, катятся рыже-вато-серые, полосатые поросята. А следом трусят мамаши, тетки, дядья. Достигли корма и сразу, бесцеремонно поддавая в бок, стали теснить разведчиков-молодцов – «дайте поесть малышам». Сами мамаши и тетки не забывают схватить там, где погуще насыпано. Молодцы же, видно, хорошо понимают за столом свое место – быстро отскочили на край.

Один-два ослушника прорываются к середине, но получают затрещины рылом. Обед идет по всем правилам иерархии. Мы с вышки не сразу замечаем главное лицо в этой суетливо-подвижной компании. Старый кабан. Он почему-то едва показался из темноты ельников. Чуть пригнувшись, я вижу, как он стоит на месте, порывисто обращая клыкастую морду то в одну сторону, то в другую. Может, ему, старому секачу, так и положено, а может, он, умудренный опытом, что-то почуял? В другое время кабан ходил бы совсем один.

Но теперь, в начале зимы, пора свадеб, и старый вожак вернулся к стаду. Не очень торопливо он решается наконец покормиться. Видно сразу: ему полагается первый кусок. Но, хватив раза три желудей, кабан вдруг начинает бегать кругами возле кормежки.

Я чувствую: наступило время снимать. Шорох, хрюканье, визг. Щелчки зеркала в моей камере вроде бы не должны быть услышаны. Но, видимо, что-то кабаны все-таки слышат – с каждым щелчком ближние к вышке вздрагивают.

Аппетит, однако, заглушает чувство опасности.

Старый кабан все же насторожился. С резким хрюканьем он отбегает в сторону, слушает, перебегает на новое место, вгорячах поддает какую-то нерасторопную тетушку. Кабан встревожен. Но, скорее всего, не звуком, а запахом. Он бегает туда-сюда. Подними кабан морду, увидел бы наши возбужденные лица. Но кабану не дано поглядеть кверху. Он ловит запах. Ветерок в нашу сторону. Мы хорошо чувствуем весь «аромат» хлева. Шныряя, кабан наверняка забежит сзади нас, и ветерок принесет ему с вышки запахи человека.

Так и есть. Кабан шуршит где-то у нас за спиной. Затихаем. Но бесполезно. «Ве!!!» Чувствуем, как, издавая горловой отрывистый звук, старый кабан подпрыгнул. К стаду он проносится напрямик как раз под вышкой. Еще один такой же сердитый повелительный окрик, и уже нет никого на поляне. Как будто и не было. Кое-где на снегу темнеют остатки желудей и картошки. Две сойки удивленно нагнули головы с ветки сухой березы.

Разминая затекшие ноги, мы всласть попрыгали на скрипучей площадке, разглядели как следует вышку. В щелке между досками я увидел мятую картонную гильзу шестнадцатого калибра и живо представил, как тут проходит охота на кабанов. Промахнуться почти невозможно, если даже ты первый раз в жизни держишь ружье.

Впрочем, приезжая домой, охотник вряд ли кому-нибудь говорит, каким образом одолел зверя. Возможно, дома его назовут героем. Ведь кабан издавна считается зверем свирепым. Он и в самом деле свиреп, этот зверь с древним названием вепрь. Охота на него требует мужества и сноровки. А тут, на вышке: теплый тулуп, немного терпения и желанье стрельнуть по живому – вот и вся доблесть. И если не все кабаны попадают под пули, то в этом заслуга исключительно кабанов, зверей осторожных, чутких и сметливых.