Текст книги "Окно в природу"

Автор книги: Василий Песков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Бежин луг

Тут не случилось великой битвы, нет на этом месте ни деревянных, ни каменных древностей. Луг этот похож на тысячу других российских лугов. И все-таки луг необычный…

Пятеро ребятишек сто пятьдесят лет назад ночевали на этом лугу у костра. Фыркали в темноте лошади, плескалась рыба, тревожно кричала ночная птица. На огонек вышел заблудившийся в перелесках охотник. От него мы знаем, какая ночь стояла над лугом, о чем говорили мальчишки. Мы помним по именам этих мальчишек: Федя, Павел, Илюша, Костя и Ваня. Вот несколько слов давнего разговора.

«– А ведь вот и здесь должны быть русалки…

– Нет… здесь место чистое, вольное. Одно – река близко…»

Уже много лет мы знаем эту ночь и этих мальчишек…

Оказалось, без большого труда можно отыскать этот луг. Мы немного поколесили по перелескам на краю Тульской области, и наконец встречный сказал: «А вот сразу за ржаным полем…»

Почти по Тургеневу «был прекрасный день… один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго». Мы оставили на бугре машину и почти скатились вниз с крутого, заросшего травой обрыва. Стадо телят паслось возле кустов. Мы разыскали пастуха, чтобы спросить: тот ли луг?

– Да. Бежин луг, – сказал пастух, потянувшись после дремоты. – Деревня тоже называется Бежин Луг…

Мы огляделись и увидели: стоим на краю большой зеленой равнины. Земля с прудами, садами, оврагами, полосами ржи и пшеницы лежала теперь вверху и со всех сторон опускалась в низину зелеными, довольно крутыми обрывами.

Прохладная, сырая равнина была похожа на плоское дно большого котла. Дикие груши, дубы и вязы группами и в одиночку росли на пологих склонах. А внизу были лозняк и трава. Темно-зеленый вблизи лозняк, разбегаясь по лугу, синел. По краям же, где равнина упиралась в бугры, все было синим: и дубы на холмах, и барашки кустов, и даже лошадь с маленьким жеребенком.

К синеве добавлялся солнечный, золотистый туман, и горизонт уже только-только угадывался.

Большое облако, проплывая с запада на восток, кинуло на равнину прохладную тень. И луга вполне хватило, чтобы вместить и обозначить на лоснящихся травах все полотно и все узорные завитки облака. Мы догнали край тени и пошли вместе с ней по лугу к месту, где полоса лозняков и ракит прятала речку.

Желтые брызги лютиков, малиновые головки луговых васильков, пушистые стебельки лисохвоста, зонтики сладкого купыря, плети луговой кашки и тонкие ниточки душистого колоска – все перепутано, перемешано, и все вместе образует плотное душистое разнотравье – идешь, и за тобой остается сыроватый и темный брод.

Бежин луг… Гудят шмели. Луговые чеканы и желтые трясогузки со стеблей конского щавеля настороженным глазом провожают идущего. Кричит потревоженный чибис. Два коростеля – один близко, в кустах, другой где-то у самых бугров – то ли зовут, то ли пугают друг друга: крэкс, крэкс…

Безлюдно. Ходит вдалеке лошадь. Так или не так выглядел луг сто лет назад? Пожалуй, так же. Холмы не могли измениться, кусты и ветлы растут, наверное, на старых местах, и речка течет по прежнему руслу. Вон с того обрыва увидел Тургенев ночной костер. А ребятишки сидели где-нибудь тут, за кустами. Под крики чибиса бредем по траве…

Я делал на лугу снимки на память и чувствовал: не хватает самого главного – нынешних ребятишек. И вдруг (везенье фотографа!) к реке сбежали мальчишки. Вприпрыжку, перегоняя друг друга, они катили большую автомобильную шину…

Десятью минутами позже мы уже знали: речка называется Снежедь; деревня Бежин Луг стоит в километре от луга; поздний мороз в этом году тронул на огородах картошку и помидоры; в домах «по телевизору» видят Москву: четверо из ребят умеют ездить на лошади, а у двоих – отцы шоферы и дают сыновьям иногда посидеть за рулем…

– Мы слыхали, у вас тут русалки и ведьмы водятся…

Мальчишки переглянулись и прыснули.

Записывая в блокнот имена ребятишек, я спросил, а знают ли они местных ребят: Федю, Павла, Костю, Илюшу…

– Это кто же? – насторожился старший. И тут же сообразил: – А-а, знаю! «Бежин луг», да?

И все остальные догадались, в чем дело.

Мальчишки попросили автомобильный насос: получше накачать шину. Они деловито по очереди сопели, пинали шину босыми пятками. И потом мы с бугра наблюдали, как мелькали в кустах белые головы и слышались звонкие шлепки ладоней по шине.

Я подумал: тургеневские мальчишки стали ведь взрослыми, у них были дети и внуки. Этим нынешним ребятишкам они приходятся прадедами… А луг все тот же. Большой предвечерний луг дымился в долине. По-прежнему кричали два коростеля, лениво наклонялись к траве телята. Вечно молодой луг…

Первый раз я был на Бежином лугу ровно пятьдесят лет назад и написал эту заметку для нашей газеты. Позже четыре раза заглядывал на это прославленное Тургеневым место, известное теперь каждому школьнику.

В эту осень мы с другом, редактором журнала «Муравейник» Николаем Старченко, поехали в Тульскую область по делу, получив известие: «на речке Снежеди, текущей по знаменитому лугу, можно восстановить водяную мельницу», и просили о поддержке. Мы сразу позвонили в Саранск мастерам, которые могут взяться за это непростое по нынешним временам дело. Через два дня мы с Николаем уже ехали в тульские земли, из Саранска ехал на машине главный мастер-реставратор Анатолий Митронькин. Утром мы встретились еще с двумя энтузиастами строительства водяной мельницы – руководителем отдела культуры в администрации Чернского района Тульской области Владимиром Зайцевым и главой частного сельского предприятия «Тургенево» Ольгой Орловской, которая решила пожертвовать личные средства на строительство мельницы.

Вместе мы осмотрели место, где раньше стояла мельница, нашли засыпанный землею старый жёрнов, кто-то из местных жителей привел девяностотрехлетнюю Лидию Кузьминичну Чаадаеву, хорошо помнившую последнюю из мельниц, стоявшую на Снежеди, текущей через Бежин луг.

За деревенским столом с грибами, помидорами, яблоками, гусятиной и квасом, которыми угощала приехавших Ольга Николаевна, говорили о мельнице, о ее облике и назначении. Главою проекта будет Владимир Зайцев; финансовое обеспечение – Ольги Орловской; строительство будет вестись под руководством Анатолия Митронькина (реставрационные мастерские в Саранске); информационное обеспечение поручается Василию Пескову («Комсомольская правда») и Николаю Старченко (журнал «Муравейник»).

«Будем стараться, чтобы мельница была готова к юбилею Тургенева».

Все, конечно, понимали, что дело решает участие в проекте Ольги Николаевны Орловской. Сама она сказала: «Тургенев любил прославленные им места, и мы должны их беречь как очень важные в жизни ценности».

Я знал Егора Иваныча…

– Да-а… – протяжно философствует Егор Иваныч, заводя в оглоблю Чалого – меринка. – Езжу теперь на телеге. А ведь было время – летав. Был я стрелком-радистом. Но с чего-то стал заикаться. Який же радист с заики – списалы!

Сделался я шофёром. Дюже много поездил. С геологами. Воны на месте не посидять. Ну и я с ними усю Азию сколесив. Геологи много всякой руды нашукали. А я – радикулит. Вот теперь на телегу переключился. Для мягкости со старой машины сиденье приспособил. И ничего – жизнь идее…

Все это Егор Иваныч говорит неторопливо, подтягивая ремешки сбруи. Знакомство с лошадью началось у него с происшествия. Кобылка по имени Майка имела привычку лягаться. И достала сидевшего на телеге Егора Иваныча копытом.

– Ума не приложу, ну як це случилось, как раз по нижней губе. Ну прямо как боевое ранение.

– Но-но!.. Я тебя научу, я тебя воспитаю, – любимой присказкой погоняет Егор Иваныч неторопливо идущего Чалого.

Дорога тянется вдоль опушки. Слева – лес, справа – степь.

Прокалённая, залитая светом равнина желтеет щетиной жнивья, цветами подсолнухов; по полю, где убран горох, ходят семь журавлей. Попозже в эти места соберутся, готовясь к отлету, более сотни старых и молодых птиц. Теперь же из леса на поле летают кормиться несколько здешних семей. На закате журавли неторопливо, невысоко перелетают в болотные крепи, чтобы утром вернуться снова на поле. Журавли нас заметили, но, не тревожась, продолжают кормиться.

– Подывитесь… – показал кнутовищем Егор Иваныч на просяное поле. По нему в сторону журавлей крался лисёнок.

В бинокль было видно, как он старается и какие страсти охотника бурлят в молодом неопытном тельце. Осторожно подняв мордочку с высунутым языком, лисёнок разглядывал журавлей и потом опять крался по невысокому, подпаленному жаром просу. Опасность журавлям не грозила. На открытом пространстве они вовремя увидели незадачливого охотника и лишь чуть отлетели. Лисёнок с азартом подростка метнулся в их сторону, но тут же почувствовал, что сам-то он виден со всех сторон. Обнаружив сзади повозку, он кинулся к лесу, и лес мгновенно сделал его невидимым…

Степная жизнь тоже льнёт к древостою. На суках засохших дубов видим горлинок. Канюкам удобно с деревьев высматривать в поле мышей. Спугнули с одиноко стоящей сосны в засаде сидевшего ястреба…

Чёткой границы у лета и осени нет. Зной летний, но в гриве опушки уже появились намёки на близкие перемены – по крутой зелени кое-где выступает багряный румянец вязов и диких груш.

Всё созрело в лесу. Прямо возле дороги, остановившись, собираем сизую ежевику. И то и дело проезжаем места с острым запахом диких яблок. Даже Чалого этого запах волнует, он замедляет вдруг ход и тянет ноздрями воздух.

Ругнув радикулит, Егор Иваныч слезает с возка, и мы идём на опушку. Земля под густой приземистой яблонькой похожа на солнечный круг. Недавняя буря стряхнула созревшие белые яблочки, и пока что это лесное богатство не потревожено ни оленями, ни кабанами.

Яблочки нестерпимо кислые, твёрдые. Егор Иваныч морщится так, что конец его чумацкого уса попадает между губами. Он снимает фуражку, наполняет её яблоками и несёт Чалому.

– Я тебя научу… Ну-ка, попробуй…

Лошадь жадно ест яблоки. Я предлагаю её распрячь и сводить прямо к яблоням.

– Ну что ж, давайте поекспериментируем, – соглашается Егор Иваныч.

Коротаем дорожное время за разговором. Егор Иваныч обладает редкостным даром весёлого, неунывающего человека. Даже несмешные вроде бы стороны бытия он преподносит так, что друзья его, лесники, собираясь время от времени с одиноких своих кордонов в усадьбе, просят:

«Повеселил бы душу, Егор…»

– Я как Тёркин, вспоминаю что-нибудь вроде бы несмешное, а воны за животы держатся.

– А лягушачья история… Правда ль, до «самой области» дело дошло? Говорят, прямо на лестницу в исполкоме лягушек повыпускал?

Егор Иваныч останавливает Чалого.

– Да не, Василий Михайлович, то всё брехня. Не областное то дело, районное. Воно как было… До работы тут у заповеднике промышлял я в соседнем районе лягушек. На експорт. Вы про то знаете. Ну, наловив я как-то две фляги…

Да, в яких молоко возють. Наловив, значить, а тут Франция чевой-то перестала их брать. Перебой який-то там вышел.

Ну шо робить? Я туды-сюды – не беруть! Я до председателя потребсоюза: «Товару, – говорю, – рублей на сто…» А вин, председатель, гадюка хитрючий, прижмурився, внимательно на меня смотрить: «А можа, они, Егор Иваныч, у тебя дохлые?..» Ну я сразу у кабинет флягу. «Ну якие же, – говорю, – воны дохлые – живые!» Открыл флягу, наклонил трохи, ну лягушки-то, волю почуяв, по кабинету прыг, прыг…

А председатель, оказалось, лягушек не любить, боится…

Матерь божия, якие кадры можно было бы снять для вашего «Мира животных»! Сам я смеюся редко. А уже там посмеялся. Плюнув на сто рублей, собрал живой свой товар и прямо к пруду».

Пока я «перевариваю», покатываясь на телеге, лягушачью историю, Егор Иваныч идет в заросли кукурузы и приносит для лошади пару спелых початков.

– Чалого я выменял на Маечку, чтоб ее волки съели. И Чалый меня уважает. Як сяду писать – подходить и блокнот нюхает…

Наш возок стоит у стенки ольхового леса. Нигде в ином месте не видел я ольшаников столь могучих. Километра четыре можно идти этим лесом к Хопру. Но лишь редкий знающий человек предпримет это небезопасное путешествие.

Этот исключительный по богатству природы степной оазис и есть заповедник. Не перечислить всех, кто нашёл тут приют: олени, бобры, кабаны, выхухоль, журавли, утки, цапли…

Бережина – один из кордонов Хопёрского заповедника.

Небольшой домик окнами смотрит в степь, а двором упирается в лес. Тут и живёт уже несколько лет Егор Иванович Кириченко.

– Детей нема. Бытуем с жинкою двое. Вона сегодня на вышке – пожары шукае…

– Не скучно тут жить-то?

– Сказать по правде, скучать-то некогда – служба, пусть и нехитрая, да и скотину держим. Зарплата у лесника, знаете сами, – на хлеб да соль…

Во дворе Егора Иваныча гоготаньем приветствовали два благородной осанки гуся, о ногу тёрлась истосковавшаяся по людям собака. В хлеву о себе заявили два поросёнка. И важничал посредине двора индюк с восемью индюшатами.

– Есть ещё кролики. Почти одичалые. Бегають як хотять. Вон поглядите – усе кругом в норках, боюсь, Чалый ногу сломает. Вечером подывитесь – скачуть вольно, як зайцы…

– Дичь и домашняя животина рядом живут. Бывают, наверное, конфликты?206

– Бувають. Якая же жизнь без конфликтов. Лисы до кроликов дюже охочи. Но воны – видели норы – раз, и только хвостик мелькнул. Теперь, чую, лисы до индюков подбираются.

У прошлую среду трёх маленьких задавили. Но то, думаю, молодые лисята – учатся… Есть волки. Живут где-то близко. Мимо кордону, по следам вижу, ходили не раз. Но ни боже мой – ни поросёнка, ни лошади, ни даже куры не тронул. Умён зверина! Там, где живее, – не шкодить…

Из всех зверей, Василий Михайлович, наибольшее поголовье – за комарами. На окнах видите марлю, на двери – занавески? Це оборона против сих динозавров. Двухмоторные, дьяволы!.. А ишо ужаков много. Место Бережиной называют не зря. Весною вода як раз до двора подымается. Ну ужаки, понятное дело, на тёплое место, на берег лезуть. Ступить негде от етого войску… И все же Бережина – гарное место, вольное и покойное. Как-то я встретил в Новохопёрске доброго старичка Куликова Александра Иваныча. Вин тридцать лет безвылазно на кордоне прожил. Ну, понимаете сами, сердцем прирос. Мне так прямо голову на плечо положил:

– Ты с Бережины?! Ну як вона там?..

– Да стоить, – говорю, – в порядке. Колодец собираюсь почистить, банку мерекаю сладить…

– Ну а як ужачки, а?

– А як же, – говорю, – есть.

– И у кордоне бувають?

– Бувають, – говорю, – як же без етого.

– У меня, Егорошука, был один ужачок – любимый, у левом валенке жил. Звернётся калачиком и спыть. Я валенок набок клал, щоб было ему удобней. Выйдет, попьё из блюдечка молока и опять спыть. Бывало, валенки надо обуть – обе-режно его выпускаю. А вернусь – вин опять у левый валенок и спыть…

Егор Иваныч задумывается, гладит клеёнку стола.

– Я пригласил тогда Александра Иваныча у гости.

Приезжай, – говорю, – посидим, поговорим, повспоминаем. Шутка ли, тридцать лет на одном месте. Не только ужак, любая травинка станет родною…

Сидя с лесником во дворе на скамейке, мы видим, как в пойму полетели на ночлег журавли, как устроились на насест куры и замелькали над огородом на красном закате летучие мыши.

Машина из заповедника появилась уже в темноте.

– Ну что ж, до побаченья. Не забывайте про Бережину…

Потушив фары, мы постояли на опушке минут десять.

В степи плясали красноватые языки света – перед пахотой жгли стерню. Далеко в стороне, пронося по звёздному небу мигающий огонёк, летел самолёт. А справа, рядом с дорогой, темнела громада леса. Запах бензина возле машины перебивался запахом диких опавших яблок.

О кончине Егора Ивановича узнал я недавно. С его другом мы встретились на сельском погосте. Поговорили о Егоре Ивановиче: «Солнечный был человек…»

И навестили мы Бережину. На крыше заброшенного сарая сидел выводок ласточек, уже готовый улететь в дальние края. «А Егора Иваныча нет. Некому проводить птиц».

У зимы на пороге

Утро туманное, утро седое…

И день такой же. Кораблями на якорях расплывчато темнеют стога на поле. Акварелью размыта зубчатая кромка леса. Краски не яркие, блёклые – ни зелени, ни цветка. Всё вымокло, увяло и облетело. И лишь в кореньях и клубнях будет дремать до весны сила грядущих зелёных побегов. Там и сям по опушке кабаньи покопы – в сумерках и ночами звери ищут личинок, коренья, мышиные гнезда. Если б не эти следы кормёжек, лес показался бы всеми покинутым.

Лес чёрен и молчалив. Ветреное непогодье отряхнуло с деревьев все до единого листика. Раздетый лес стал проницаем для звуков – слышно, как где-то в деревне колют дрова и лает собака. В голых ветках обнаружились летние тайны птиц – темнеют гнёзда большие и малые. Сорочий дом висит над самой тропкой, где ходят люди, и никто не заметил его в листве. Высоко на берёзе мокнет гнездо воронов. Я наблюдаю его лет восемь. Добротная постройка на высоте недоступной. Весной гнездо опят оживёт – дружная пара птиц постоянно держится в этом районе. В предзимье острожные вороны почему-то смелеют – летают так низко над лесом, что слышен скрип маховых перьев.

И лоси в это время ходят свободней – видишь следы на опушке, в болотистых ивняках, примыкающих прямо к шоссе. И нет в лесу поваленной ветром или подсечённой человеком осины, на которую лоси бы не наткнулись в своих хожденьях. Найдут непременно и обглодают до белизны. В компании с лосем кору осины грызёт и зайчишка – очищает ветки потоньше. На мягких намокших листьях следы косого не остаются. Лосиный же след глубок, громаден и полон холодной лесной воды – напиться можно из следа.

Звуки… Их очень немного. С криком тревоги взлетела с куста калины стайка дроздов и стихла в березняках, ожидая, когда пройдёт человек и можно будет опять кормиться.

Белка, искавшая что-то в опавших листьях, с испуганным верещанием кинулась вверх по берёзе и уронила оттуда чуть тронутый зубом орешек. Изредка слышишь перекличку синиц. На фоне серого неба их не сразу и разглядишь.

Пушистые шарики с длинными, как у сороки, хвостами оживлённо снуют по веткам, окликают друг друга, чтобы не потеряться в пасмурном дне. А вот ещё один звук, характерный для этой предзимней погоды, – меланхоличные тихие посвисты. Снегири… Красногрудые птицы сидят на покрытых каплями влаги ветках ольхи, необычным для леса цветом напоминают: не все краски природа порастеряла.

Следом за прилетевшими с Севера снегирями придут и снега. Знакомый лесник на кордоне подшивает старые валенки. Жена его к празднику щиплет гуся – белая горка перьев лежит на крыльце. Мальчишка-внук лезвием бритвы очиняет перо и, обмакнув в чернила, пишет на белом листе: «Скоро зима». «Да, теперь уже скоро, – соглашается дед. – Придёт, положит на дворе белый пачпорт – вот, мол, и я. Принимайте!»

День, не успев наполниться светом, тихо уходит за лес. Нет ещё четырёх, а уже надо прикидывать, чтобы не в самую темень идти опушкой к дороге. Собака лесника, обычно далеко провожавшая гостя, на этот раз ленится – виновато вильнула хвостом и юркнула в конуру. «Это к снегу или к дождю», – философствует хозяин, засовывая в рюкзак тебе на дорогу холодные, вынутые из листьев на чердаке яблоки.

На скамейке у избы продолжаем ночной разговор о зайцах.

«Почему в конце осени они белеют?» – «Потому что белому зайцу легче зимой спасаться от врагов». – «Это понятно. Но почему зайцы иногда до зимы белеют? Я много раз видел: заяц уже белый, а зимы все нет. Заяц прячется от воронов, от лисы, от человека, наконец». Мне занятно «просвещать» милого лесника. Рассказываю о прочитанном в книгах явлении. «Зайцы белеют в одно время осени. Дни становятся короче. Недостаток света заставляет «одёжку» белеть. А зима опоздала – вот и прячется заяц…»

– «Да, – говорит мой собеседник. – Наука все постигает…»

– А вот заяц! Прямо к нашему разговору поспел…

Оказалось, заяц повадился навещать огород, где росла капуста. Он, как обычно, явился под вечер, а лакомство исчезло. Хозяйка лесника готовила бочку квасить капусту.

– Нюра! – позвал лесник. – Заяц прибегал…

К нашему разговору присоединяются Нюра и её младший брат, приехавший в гости из Кирова. Разговор пошёл о медведях – как они живут в лесах, как зимуют, как ложатся в берлогу.

– Медведь загодя приходит к нужному месту, приглядывается и ждёт хорошего снега.

– Вам в такое время приходилось встречать медведя?

– Встречал!.. – ответил человек из Кирова и закатал рубашку на левой руке выше локтя. – Вот, полюбуйтесь – память об этой встрече. Еле ноги унёс… Медведь дожидается хорошего снега и ложится в приготовленную берлогу. Для него важно, чтобы никто не видел, как он ложится. Следы должны быть покрыты снегом. Я это знал, но хотел знать больше, и медведю это не понравилось…

Дотемна продолжался интересный разговор. Нарушила его хозяйка дома.

– Это остатки капусты для зайца. А всех приглашаю к столу…

Я взглянул на часы. Уже вечер! И я стал прощаться…

Выползает из ельников тёмная плотная ночь. Кажется, ты один в целом свете на этой опушке. Под ногами чавкает грязь. Сыро и неуютно. Но хорошо идти вот так, с мыслью о теплом доме, о лампе, о чае, с воспоминаньем о прожитом дне… Посвистывая, сверкнули в сумерках белым надхвостьем и скрылись в ельнике птицы. Снег, снегири…

Вспоминаешь с улыбкой присказку деда: «Придёт, положит на дворе белый пачпорт…» И писанье мальчишки гусиным пером…

Шоссе впереди обозначилось сразу гулом и бегущими огоньками. Час пути – и Москва. Ожидая автобус, видишь, как лес погружается в темень предзимней ночи.