Текст книги "Шаговая улица"

Автор книги: Василий Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Женщина махнула рукой, мол, иди вперед, повернулась и скрылась за деревьями.

И я пошла дальше, переставляя ватные ноги и подставляя чашу под капли, которые своим падением рождали звонкий мерный звук.

Я осторожно заглянула в сосуд. Там каждая капля превращалась в темно-красную гранатовую блестку. Вся жидкость переливалась и бурлила.

Тропа и аллея исчезли. Деревья замкнулись кругом. Передо мной была полянка. Посередине ее стояла бронзовая скульптурная группа. Кони и растрепанные мальчики. Точно, как в парке Ристалия.

Моя единственная цель в тот миг, не знаю, откуда она взялась, но это было крайне важно – как можно быстрее сесть на коня позади мальчика.

Я посмотрела на чашу и поняла, что цель моя недостижима без глотка гранатового напитка.

Только я поднесла дареный сосуд ко рту, как рядом возник сударь-господин в шляпе.

Подул ветер – полы чесучового пальто раскрылись.

На синей подкладке сверкнули вышитые белым буквы омеги.

Для меня этот знак стал завораживающим стоп-сигналом: я не могла пригубить напиток, я застыла, прикоснувшись губами к теплому, словно живому, краю чаши, чувствуя, как возвращается с утроенной силой та холодящая пустота из зеркального лифта, и... сон мой вернулся к началу: опять пустырь, башня, подъем, аллея и женщина с чашей, опять темно-красные капли, и опять сударь-господин не пускает меня"...

Текст закончился, и Дезидерий захлопнул тетрадь.

С пожелтевшей обложки опечаткой ему подмигивала таблица умножения – шестью шесть там жирно равнялось тридцати пяти.

Дезидерий развернул четвертушку записки.

"Он пришел, – торопливые письменные знаки наезжали друг на друга, – тот самый сударь-господин из сна. Сказал, что по просьбе отца, что есть письмо, и надо ехать. Показал фотографии отца в больнице. Поддельные, я чувствую. И почерк не его... Я точно знаю, что он все врет, но ничего не могу сделать. Какой-то гипноз... Внутри словно все замерзло, я хожу, как оцепенелая. Если сможешь, помо..."

На последние буквы не хватило пасты, и листок был глубоко процарапан пустым стержнем. Словно кланяясь друг другу, вдоль бороздок-очертаний бесцветных букв, в разные стороны торчали мохрушки потревоженных бумажных волокон.

11

Метровая морская свинка в синем камзоле с золотыми галунами, пурпурных сапожках и колпачке стояла перед Громоздким, прервавшим репетицию из-за лопнувших струн.

Щеки мохнатой палевой мордочки все время раздувались и опадали, отчего редкие вибриссы усов находились в постоянном колебательном движении.

За морской свинкой, почтительно склонясь в полупоклоне, стояли такого же роста три существа с увенчанными оранжевыми чалмами породистыми собачьими головами: рыжей длинношерстной таксы, темно-коричневой короткошерстной немецкой легавой и черного лабрадора. Комбинезоны цвета хаки с бесчисленным количеством золотистых застежек-молний плотно обтягивали их жилистые человеческие тела.

– Кочум, ребята, всеобщий кочум! – Громоздкий положил смычок на колени.

Музыкант очень не любил, когда ему мешали репетировать. Все. Особенно такие странные, неизвестно откуда взявшиеся гости.

– Вы чего это без стука нагрянули? Я тут без вас как бы кимарить собрался. И на челло колыбельную себе полабал маненько... Пупки дорогие! На сейшен пожаловали! Предупредили бы, я бы пирогов напек для встречи. Хлеб да соль, там, красненького, а то лажово получается...

Песьеголовые существа одновременно приподняли верхние губы, показали ослепительно белые клыки и чуть слышно зарычали.

– Глубокоуважаемый Громоздкий! – И во время разговора щеки морской свинки не прерывали своего ритмичного подергивания. Она как бы все время быстро-быстро что-то жевала, и вибриссы усов мелко-мелко дрожали. – Нам понятен Ваш сарказм. Йока-йок-йока. Нам понятна и причина, его вызвавшая. Это, конечно же, экстраординарная причина. Йока-йок-йока. Действительно, событие из ряда вон выходящее. Не так часто происходит материализация Совокупного Ки. Йока-йок-йока. Мы прощаем Вас, и надеемся на дальнейшее плодотворное взаимное сотрудничество.

Разодетая свинка подняла вверх левую лапку с розовыми ухоженными пальчиками, а свита перестала агрессивно скалиться.

– Не, ну достал йоканьем! Фу ты, растунуты! Какие мы важные! Лучше бы представились. А то – разйокались, ощерились, губы раскатали... – Громоздкий вытер остатки пота на лбу.

– Безусловно. Йока-йок-йока. – Говорящий зверек снял свой пурпурный колпачок и поклонился. – Уважаемый Громоздкий, в нашем лице Вас приветствует материализовавшееся Совокупное Ки – одна из основ первосущности нибелунгов. Йока-йок-йока. Я – Главный Мастер Йок. А это мои помощники. Товарищ Рыжулькис – специалист по разрешению конфликтов. Йока-йок-йока.

Таксообразная голова в чалме почтительно склонилась.

– Примавера. Она незаменима при необходимости достать что-либо. Йока-йок-йока. – Прямоходящая немецкая легавая выступила на полшага вперед и гордо повела продолговатой мордой. – И, наконец, йока-йок-йока, милейший многофункциональный Ватт, чье квалифицированное ассистирование необходимо при технической реализации многих проектов.

По угольно-черному лабрадорному носу быстро пробежали световые блики, когда его обладатель, залихватски щелкнув каблуками, сделал шеей энергичное гусарское движение.

– Да, уж. Компания упадная... Везде обломы. На улице – угар, дома присвист. Там старое зубило в морской фуражке с прибамбасами уверенно про кикимор фонтанирует, кирнуть нормально не дает, а здесь, в собственном окопе, какая-то шелупонь паяльники навела... – При упоминании Боба Хайта, в памяти Громоздкого всплыли последние слова старика о "йокнутом зверьке".

– Как? Так Вы уже лицезрели его? Предтеча здесь! – Мастер Йок всплеснул руками. – Прекрасно! Это радует! Йока-йок-йока...

– Слушайте, пупки в обтягах, я вроде как полглотка фрухтянки зафлаконил: ни два, ни полтора! Может, рассосемся по мирному, а? Или уж расскажите все путем, а то фоните не по делу.

Любопытно, Громоздкому стало очень любопытно, ведь сейчас совпали, казалось бы, несопоставимые вещи – случайный полусумасшедший прохожий и низкорослые полузвериные гости.

Между тем визитеры расселись на тахте напротив музыканта.

Мастер Йок разместился слева, болтая ножками в пурпурных сафьяновых сапожках, а Примавера, Ватт и Товарищ Рыжулькис положили руки в перчатках на колени, преданно уставились на своего патрона и внимательно слушали, изредка одобрительно покачивая своими изящными чалмами.

– Итак, уважаемый Громоздкий, Вы удостоились чести послужить проводником Совокупного Ки нибелунгов. Именно посредством музыки, сыгранной Вами, увеличилась энергетическая емкость перемычки, и нам удалось перейти в этот мир. Йока-йок-йока. – Мастер Йок скрестил руки на груди, но не перестал болтать ножками.

– Это все чумово. Но фишку-то я никак не просеку.

Громоздкий встал, прошел на балкон, взял сигареты, спички, прихватил пепельницу-каску и вернулся в комнату.

Закуривая, он заметил, что появление военного предмета вызвало интерес у молчаливых членов эскорта Главного Мастера.

– Вот и признак того, что пока в мире все подчинено прежним закономерностям. Нет места случайностям в мире! Ведь мы здесь, и здесь же этот рыцарский шлем. Йока-йок-йока. – Лапка-ручка морской свинки указала на каску. – Нам предстоит сражение, Великая Битва за Змееносца... Йока-йок-йока. Но обо всем по порядку. Сейчас весь мир на перепутье, в промежуточном неустойчивом положении. И грядут большие перемены. Планета переходит в новое состояние, в новый звездный знак. Предположительно, и хорошо, если сие подтвердится, что это будет знак Змееносца. Вместе с материальным миром будут меняться и творческие эманации человечества. Йока-йок-йока. Процесс мучительный и трудный, и всегда в переходный период возрастает нестабильность сфер. Собственно говоря, уважаемый Громоздкий, возможны два пути дальнейшего всеобщего развития. Итак, либо следующий знак Зодиака – Змееносец и естественное изменение творческого времени, либо альтернатива – переход в Пуэрперальную Вселенную, появление другой знаковой системы, других движущих сил, других идеалов. Йока-йок-йока.

– Я в полном обалдайсе.

– Ничего сложного в этом нет. Такова эволюция. Рождение нового всегда трудный процесс. Йока-йок-йока. Здесь, у вас на Шаговой улице, в силу стечения обстоятельств, образовалось наиболее выгодное с точки зрения энергетики надсфер место. Здесь и должно произойти рождение Змееносца при участии... участии одного механизма. Йока-йок-йока.

– Что еще за механизм? Давай без тормозов. Не фони...

– Ледовый Цеппелин, как назвали его нибелунги. В нем была накоплена творческая эманация человечества, необходимая для перехода в новое состояние. Йока-йок-йока.

– Кочумайте. Не в кипеж мне с вами разбазаривать. Хоть бы доказательства какие, а то совсем ничего не фирштейню.

Громоздкий хотел было в каске погасить докуренную сигарету, но тревожные взгляды песьеголовых остановили его.

Непотушенный окурок полетел по широкой дуге в открытую дверь балкона.

– Ваше желание естественно. Йока-йок-йока. – Главный Мастер Йок пригладил обеими руками вибриссы усов. – Итак, доказательство первое: Предтеча Змееносца уже здесь. Помните того странного старика с музыкальными мехами?

– Ха-ха-ха! Боб Хайт-то, что ль? Тот олдовый мозгоклюй-то? Ну, ты действительно йокнутый! Головка не бобо? – Сказал Громоздкий и тут же пожалел об этом, потому что Товарищ Рыжулькис слез с тахты, подошел к музыканту, подвел ощеренную морду вплотную к его уху и гортанным голосом пробулькал: "Мы трр-ребуем увв-важения квин-интэссенции интт-теллекта. От-ррек-кайся быст-ррее в ррыц-царя".

Громоздкий вдруг почувствовал, что в комнате прохладно. Особенно зябко стало пояснице.

– Ну, ладно, хорош! Я ж не нарочно, я такой всегда.

Товарищ Рыжулькис медленно вернулся на свое место, и вроде опять потеплело.

– Да-да, Боб Хайт или Радужный Валет есть бродячий... м-мм... энергетический зародыш, назовем это так, будущего Змееносца. – Йок продолжал вещать, не обращая внимания на перемещения своей свиты. – Он пока еще не вошел в полную силу, как бы двоится в пространственно-временном континууме, размазывая свой энерго-функциональный личностный профиль. Йока-йок-йока. На события Предтеча оказывает лишь косвенное влияние, корректируя и направляя их с целью достижения наиболее быстрого рождения истинного Змееносца. То есть самого себя в новой ипостаси. Прямое действие и управление событиями будет ему доступно при вхождении в полную силу, то есть после слияния с Цеппелином...

– Ну, так и слился бы в экстазе!

– Э-ээ, не так-то все просто. Есть серьезнейшие помехи. Йока-йок-йока. Собеседник музыканта развел ручки в стороны. – Для их преодоления мы и прибыли сюда. Но, впрочем, об этом потом. Сначала закончим с доказательствами... Итак, как уже сказано, доказательство нумеро прима – реальное существование Предтечи Змееносца. Вы с ним уже встречались. Йока-йок-йока. А нумеро секундо перманентное повсеместное извращение творческого потенциала, накопленного поколениями. Собственно, из-за этого и начал греться Ледовый Цеппелин... Поясню примером, йока-йок-йока. Веками существовала легенда о Летучем Голландце. Но вот некий сочинитель в ваше время берет и переиначивает ее, делает все наоборот. Теперь корабль не корабль, а летающий автомобиль, не знак беды, а символ счастья, вдобавок тот же сочинитель называет все это уж совершенно по-дурацки "Белый Мел Линкольна". Ну, скажите на милость, как можно заменить Летучего Голландца на линкольн? Йока-йок-йока.

Мастер Йок спрыгнул с тахты и забегал по комнате.

– Да, ладно, написал и написал. Мало ли чего пишут. Чего уж там... Громоздкий хотел простыми словами успокоить разволновавшегося Мастера Йока, но пока он их мучительно подыскивал, Примавера и Ватт ловко подхватили своего патрона под ручки, бережно приподняли и отнесли к кровати.

– "...написал и написал...", йока-йок-йока. – Немного успокоившись, бурчал уже сидящий Йок. – Маленький пример, но показательный, йока-йок-йока... Это с обыденной точки зрения ничего не произошло. А в надсферах любой такой извращенный продукт творческого акта вызывает целую бурю возмущений, меняет уклад и приводит к возрастанию нестабильности. Сейчас же число таких искажений катастрофически возросло. Вы даже не представляете, сколько в мире творческих актов в основе имеющих пересмотр старых традиций! Море необъятное! И нестабильность, йока-йок-йока, громаднейшая! А что это, по-вашему, уважаемый Громоздкий? Из создавшейся сейчас архинестабильности лишь два выхода: либо в эру Змееносца, либо к первому пуэрперальному знаку.

– Что это за первый пу... пуэрп... пуэрперальный знак? – Энергичные речи гостя почти убедили музыканта, он уже уверовал и в возмущенные надсферы, и в Цеппелин, и в будущего Змееносца.

– Знак Шиликуна... йока-йок-йока... Вот мы и подобрались к основной цели нашего прибытия. Итак, мы совместно с Совокупным Бо нибелунгов должны обеспечить переход к Змееносцу, не допустив утверждения пуэрперальной власти... Но проблема-то состоит в том, что Пуэрперальная Вселенная строится на принципиальном подобии наших звездных знаков, йока-йок-йока. Она кривозеркальное отображение нас самих, и существует глубокая межзнаковая связь симметрий, и поэтому бороться с Пуэрперальностью очень сложно. Ведь крайне важно случайно не повредить в битве ни один из наших устоявшихся звездных знаков. Нельзя задеть ни Стрельца с Овном, ни Тельца с Рыбами, ни даже Скорпиона с Раком, ну, в общем, весь прошлый и уже устоявшийся звездный пантеон не должен меняться, йока-йок-йока... Кроме того, все свойства пуэрперальных знаков нам неизвестны... Лишь чуть-чуть знаем мы о первом, который асимметричен Змееносцу, который уже обозначился Предтечей Шиликуна, который одновременно зовется и сударем-господином, и Купром-Чаромутом, йока-йок-йока... И он с каждым часом набирает силу, ему удалось овладеть Цеппелином и собрать рать, йока-йок-йока....

Мастер Йок замолчал и задумался.

Лишь изредка звуки автомобильных моторов, доносившиеся с Шаговой улицы из приоткрытой балконной двери, нарушали тишину.

Примавера слезла с кровати, подошла к Громоздкому, взяла немецкую каску, стоявшую перевернутой у ног музыканта, высыпала из нее окурки, горелые спички и пепел – на полу образовалась аккуратная серая кучка, и начала тереть потемневший от старости, металлический защитный шлем о свой комбинезон.

По стенам побежали световые полоски – потускневшая поверхность старой каски быстро преобразилась в амальгаму, способную отражать солнечные лучики.

Примавера, глядя в глаза хозяину комнаты, подала сверкающий обновленный шлем.

Завороженный Громоздкий автоматически взял измененную каску, и водрузил ее себе на голову.

Убор плотно охватил голову, словно был сделан по нужной мерке. Внутри, под костями черепа, что-то сухо щелкнуло, перед глазами Громоздкого заплясали огненные пружинки, ему показалось, что руки налились свинцом, а ноги, наоборот, стали легче воздуха.

– Так надо действовать! Остановить, остановить! О, Главный Мастер Йок, дай силу мне! – Новообращенный Громоздкий удивился собственному голосу – слова звучали так, словно на виолончели сыграли пиццикато.

– О-оо, наиважнейших дел у нас впереди множество! Пора, пора приступать, йока-йок-йока.

12

Лана очнулась в летном кресле-лонжероне.

Тело ее было крест-накрест привязано к спинке ремнями безопасности, а руки зафиксированы эластичными бинтами на подлокотниках.

Она хорошо помнила, как второпях выбежала из подъезда с вещами, как в палисаднике перед домом ее догнал чесучовый, как больно стало руке, когда он рывком остановил и развернул ее, но дальше... дальше она надолго стала пленницей огромного стеклянного параллелепипеда.

Лана провела целую вечность, так, по крайней мере, ей казалось, в пустом аквариуме, где напрочь отсутствовала сила тяжести, и невесомое тело девушки совершало бесконечные хаотические движения, отталкиваясь от скользких холодных стекол.

По ту сторону одной из прозрачных стенок она изредка, когда позволяли безумные траектории полетов, могла видеть женщину в плаще и капюшоне, которая чертила двуручным мечом на гладкой пыльной поверхности какой-то странный знак.

При касании стенки аквариума из-под стального лезвия меча сыпались искры, а Лана мучилась в тоске, потому что из-за беспорядочных, навязанных отсутствием гравитации, движений собственного тела ей никак не удавалось разглядеть этот важный знак, лишь огненные полукружия запали в памяти...

Так что, обнаружив себя привязанной к креслу в кабине какого-то летательного аппарата, Лана почувствовала даже некоторое облегчение и подумала: "Все-таки вечное единообразие недостижимого – самая страшная из возможных мук".

Иногда снаружи сквозь толстые зеленые иллюминаторы пробивались всполохи сварки, и тогда, кроме трех пустых кресел рядом, Лана видела полукруглые своды, устланный персидским ковром наклонный пол, уходящий вперед и вверх к большому корабельному рулевому колесу с множеством округлых ручек по периметру.

Вдруг старинный штурвал дернулся, скрипнул и начал вращаться с увеличивающейся скоростью.

Откуда-то сзади появился свет – очевидно, там была входная дверь. Свет был достаточно яркий, и Лана, привыкшая к полумраку темницы, рефлекторно зажмурилась.

Она почувствовала слабый запах петрушки, потом кто-то быстро прошел рядом, и когда девушка открыла глаза, то впереди увидела чесучового сударя-господина.

Чаромут стоял, оперевшись на остановившийся штурвал и выставив вперед левую ногу.

"Водянистая влага... вроде сухой, а словно в каком-то скафандре из водянистой влаги, – наконец-то девушке представился случай внимательно рассмотреть сударя-господина, – кажется, что каждым движением преодолевает вязкое сопротивление... Нет, это не его мир!"

Пола чесучового пальто отогнулась, открылась синяя подкладка, Лана увидела белую букву омегу и вспомнила: "А ведь женщина в капюшоне чертила что-то, очень похожее на омегу! Но что? Как же там складывались линии?"

– Эх, Лана, девятнадцати лет от роду! Лана, которая не знает своего истинного родства и предназначения. Забудь прошлое, твое нынешнее принадлежит мне, Купру-Чаромуту, а в будущем заинтересован сам Шиликун... Ты, Лана, теперь лишь стерженек ключика. Половинка от целого... Прослушай, Лана, то, что составляет бородку ключа к истинному существованию, вторую половинку. Послушай, Лана, мудрое древнее заклинание. – В руках сударя-господина зашелестел кусок пергамента. – Во имя торжества Великого Минуса, ради Рождества Первого Пуэрперального, во имя твоего Бого-знака, о, Шиликун!

А затем, опережая свое эхо, по тесной кабине прокатились отчетливой скороговоркой прочитанные слова, начинающиеся на одну букву.

"Экзерсис эзотерических экзотик – это эллиптическая эвтаназия эволюции".

– Как тебе на слух, Лана? Не чувствуешь ли прилива сил? Ах, ах, какая жалость! А для меня слова эти слаще меда. – Чаромут убрал пергамент в карман. – Ну, ничего, ничего... Тебе и не надо многого знать. Важно лишь то, что ты здесь, рядом с Цеппелином, что формула уже моя, и что Центрифуга почти готова... Это была лишь репетиция, но скоро, очень скоро, наступит сладкий миг перерождения! Теперь уж ничто не сможет помешать мне, а-ха-ха!

Похохатывая, Купр быстро прошел назад, почти задев Лану.

Девушка почувствовала слабые петрушечные флюиды, к которым теперь примешивался отчетливый запах сырости.

Завращалось корабельное колесо.

– Катастрофный! Беречь белокурую! – Энергичные приказания раздавались сзади. – Из омегаплана не выпускать! Ухаживать, кормить! Пока я займусь налаживанием Глаз Босха, приставь к ней меченого Ишачу, он самый надежный. И кого-нибудь из новых минус первых... Смотри у меня! Позицией отвечаешь!

И опять в кабине воцарил полумрак.

"Экзерсис, экзотик, эллипс, эвтаназия, эволюция – кругом сплошное "э-э-э", но..."

Лана подвигала босыми ногами. Оказалось, что они свободны.

И в этот момент девушка почувствовала, что где-то там, далеко, мается Дезидерий.

Закрыв глаза, она увидела металлическую стену, которую ее приятель не может, не знает, как преодолеть.

И она представила, как голыми ступнями прикасается к холодной плоскости, и тепло из свободных ног начинает переходить в бронзу, и, усиливая давление, круговыми движениями Лана изо всех сил стала тереть стену, и скоро, очень скоро, на гладкой поверхности появились бугорки мышц и островки лопаток, которых почему-то было три.

Перед Дезидерием теперь была чья-то спина, а Лана прошептала: "не останавливайся, Дезидерий, сейчас нельзя останавливаться".

Потом пленница открыла глаза и улыбнулась.

"А ведь "э" – неправильная буква, хоть и есть сходство с омегой. Нет, не то... Ничего у чесучового не получится... "Э" слишком раскрыто, всего один большой овал, и перемычка в центре слишком прямая. Не должно быть перпендикуляра к разомкнутому кругу! Нет, совсем не то... Но какую же?... Какую же она рисовала?"

Скрип штурвала прервал раздумья. На этот раз Лану посетили сразу двое.

Один из них, высокий и сухопарый, одетый в цыпленочного цвета комбинезон, с золотистой шерсткой на открытых частях тела, с длинными руками о двух локтях и глазами навыкате, с фосфоресцирующим оранжевым пятном на щеке и коричневым мешочком на груди, болтающимся на привязи вокруг шеи, принялся разбинтовывать руки девушки.

– Дева, я лембой Ишача. Ты нас не бойся... Его Пуэрперальность сейчас занят. Он теперь с Глазами Босха долго будет возиться. Там что-то серьезно нарушилось... Ишь, как Катастрофный туго запеленал... Но ничего, ты не бойся, мы с Кикпляскиным аккуратненько тебя развяжем, а потом будем ухаживать, кормить, поить. Я хорошо знаю, как с молодежью обходиться, и кикимору научу. Кикпляскин у нас способный ученик, он уже много учился. – Ишача кивнул головой в сторону, где второе существо сматывало бинты.

А было оно маленькое, пузатенькое, черненькое, большеротое, с тонюсенькими ручками, и одето в драную синюю курточку не по размеру. Кроме того, существо не отличалось четкой координацией движений, отчего бинты все время путались и захлестывались друг за друга.

"Маленького хочется взять на ручки... Пузыречек кругленький... А длинный похож на худого медвежонка-переростка. И шерстка кудрявистая... А ведь они славненькие уродцы", – и Лана принялась помогать Ишаче и Кикпляскину освободившейся рукой.

13

"Интересно, а почему все-таки наша улица называется Шаговой?" – Дезидерий пешком спускался с девятого этажа. Лифт с одиннадцати вечера и до семи утра не работал.

"Вот все говорят, что название улицы связано исключительно с ходьбой. Шаг, шагать, Шаговая... Но это совсем не интересно. Уж очень тривиально! Надо бы чего-нибудь эдакого"...

Над лестничной площадкой потолок был похож на пятнистую шкуру какого-то животного. Черные пятна на белом фоне.

"Как Ланины бабочки, которых кто-то расплющил по побелке... Надо же, получилось очень похоже на горностая. Я иду под покровом королевской мантии".

Неровные пятна копоти над головой были следами сгоревших спичек.

Если у спички слегка послюнить и расщепить кончик, а потом приставить серой к коробку, направить вверх и, придерживая большим, щелкнуть указательным пальцем, то загоревшаяся спичка полетит и приклеится к потолку. Там она будет гореть несколько секунд, освещая темную лестничную площадку.

В подъезде собирались разношерстные компании, часто развлекавшиеся таким образом. Следы их деятельности и чернели на потолке.

"...да-да, Шаговая... Ага, есть... Ну, предположим, дело было так... Давным-давно в этих окрестностях жил батрак по кличке Ша... Странная какая-то кличка... Ладно, пусть кличка была сокращением от слова "шабер", столь любимого отцом батрака, который был мастеровым и часто пользовался этим инструментом... А еще отец батрака, воспитывая сына, часто приговаривал: "счас, как приварю шабер!". Со всеми вытекающими последствиями... Так и приклеилось к сыну "ша" да "ша"... "Ша, подойди сюда! Ша, пойдем погуляем? Ша, хочешь конфету?" А что? Звучит вполне... Знать бы точно, что такое "шабер"... Потом он вырос, а кличка "Ша" осталась... Так, хорошо"...

Дезидерий спускался, левой рукой чуть касаясь стены. Так было легче фантазировать.

"...трудна была безрадостная жизнь быстро повзрослевшего Ша. Батрачил он на хозяина. Каждый день в поте лица своего валял по десять пар валенок в сырой мастерской, а денег на прокорм семьи еле-еле хватало... Стоп. А какая у него была семья? Ладно, пусть для начала будет вечно злая, простоволосая жена-грымза и штук пять пооборванней и поголодней детей. Так... Валял и валял он себе валенки, но вот однажды в пуке шерсти нашел древнекитайскую игру го"...

Дезидерий остановился, прислушался и посмотрел на часы. Из-за дверей квартиры на пятом этаже раздавались стоны. Они отличались строгой периодичностью: два протяжных, промежуток в десять секунд, три коротких, почти покашливание, опять промежуток, и все повторялось.

"А ведь он парень на вид ничего. Вроде здоровый. Без видимых дефектов".

Дезидерий вспоминал хозяина квартиры.

"Вежливый. В лифте всегда здоровается. Чего ж это он так мучается? Ведь как ни пройдешь мимо дверей, то всегда слышишь эти жуткие стоны. И всегда по часам можно сверить их модуляцию... Два длинных, три коротких... Спросить бы его как-нибудь, да неудобно как-то... Может быть это у него вселенские муки совести проклевываются? Скажем, "ты в ответе за свою розу", или еще что-нибудь"...

Дезидерий возобновил прерванное движение по ступенькам.

"...как же попала игра го в пук шерсти для валенок?... Ага, шерсть была овцебычья, а овцебыков... нет, не пойдет... Овен и Телец... овнотелец славный шерстистый зверь, очень редкий... овнотельцов тех остригали монахи в древнем тибетском монастыре. Или не тибетском? Скажем, Мефодиева Пустынь... Полубратья полуордена Страха и Трепета... Но совершенно точно то, что монахи те были поклонниками го и частенько, отложив в сторону ножницы, играли. Но строгий настоятель им запрещал отвлекаться. Основной-то доход монастыря был от продажи редкой овнотелячей шерсти... Ох, чего-то и я отвлекся... Да... Монахи в страхе перед настоятелем спрятали все игровые принадлежности в пуке шерсти, а потом забыли. Шерсть же продали на валенки. Ну вот, теперь вроде складно"...

Рука, все это время совершавшая касания стенки, задела жесть почтовых ящиков.

И это означало, что спуск завершен.

Дверь открылась в ночь.

Продолжая импровизировать, Дезидерий вышел на безлюдную Шаговую улицу.

"...батрак Ша случайно нашел игру, заинтересовался, и сам, без посторонней помощи, быстро понял принцип го. Освоил нужные приемы... В общем, гением оказался по части го. Самородком... Дальше-то что? Ага... Стал батрак Ша ходить по базарам и ярмаркам, предлагая сыграть в го на деньги... Конечно же, всех поголовно обыгрывал!... Так... В конце концов, сколотил себе Ша состояние. Стал очень богатым... Жена его сделала химическую завивку, принимала ванну с пеной два раза в день, похорошела и больше не ругалась... Дети растолстели на шоколаде и целыми днями играли в супернинтендо... Ха-ха-ха! Ну, это я уже слишком! Где ты, о, мой внутренний цензор? Спишь, старый брюзга, как и всегда"...

Настроение явно улучшилось, и, при входе в парк Ристалия, Дезидерию уже не казалось, что цель его ночной вылазки совсем уж глупа и безумна.

"Ведь тянет... Тянет меня сюда, и все"...

Он посмотрел на здание Ристалия, подсвеченное прожекторами.

Два темных иноходца словно увлекали за собой квадригу, а чуть видный в ночных тенях, чем-то явно напуганный возница сейчас выглядел как обуза, лишний груз для лошадей, рвавшихся в...

"Куда они? Куда они стремятся? И я куда? А-а, все равно..."

Дезидерий вошел в темный коридор меж деревьев и быстро зашагал по хрустящему гравию туда, где редело покрывало ночи, туда, где призрачный свет отмечал изменение в монотонности растительности, туда, где центр парка Ристалия.

"...но бывший батрак Ша был добрым человеком, и, желая отблагодарить судьбу, дал много денег на постройку стадиона для конных испытаний, нашего дорогого Ристалия, и когда выстроили шикарный комплекс, то долгое время люди, проходя мимо и любуясь на красивое здание с колоннами, лепниной и скульптурами, поднимали вверх большой палец и, восторженно покачивая головами, восклицали: "Ша! Го! Во!", – мол, какой Ша молодец, что, выиграв в го большие деньги, не забыл и о простом народе! – очень скоро весь район, где разместился Ристалий, стали называть "Шагово", ну, а потом и улицу нарекли Шаговой".

Подошвы перестали чувствовать упругое сопротивление гравия, пропал хрустящий звук – гравий сменился ровным слоем песка, и в отблесках сторонних дальних огней перед Дезидерием открылись бронзовые фигуры: два коня в натуральную величину и вихрастые мальчики, сидящие на них.

Кони стояли под острым углом друг к другу. Голова одного почти касалась крупа другого.

Дети, гуляющие здесь днем с родителями, обожали залезать на коней, и бронза местами была отполирована до блеска.

Дезидерий быстро пересек площадку, вспрыгнул на плоский круглый постамент и, опираясь рукой на голову одного коня, залез на круп другого. Обхватывая ногами твердые бока, он придвинулся вплотную к мальчику и прижался к холодной металлической спине.

"Лана! Где бы ты ни была, Лана, я сделал то, к чему ты стремилась!"

Издалека донеслись слабые виолончельные переливы.

"Громоздкий? Но ведь он по ночам не играет"...

Внутренней поверхностью бедер Дезидерий почувствовал колебания. В такт далекой музыке, в теле потертого коня что-то задвигалось. Блестки-пятна отполированной бронзы дрогнули, сдвинулись со своих мест, сложились струями и быстро потекли вперед. Часть из них окрасилась и столбом поднялась вверх. Перед седоком заплясала палитра разноцветных мазков, и Дезидерий, выставив вперед руки, начал падать вперед, сквозь радужную завесу, стремительно сменившую металлическую спину мальчика...

Запах свежескошенной травы. И еще что-то, неуловимо терпкое... Пелена из радужных ворсинок перед глазами... И мысль: ведь в радуге не семь цветов, а больше... И руки обнимают что-то... И мысль: да ведь он имеет форму этот новый восьмой цвет радуги!... Порывы ветра – движение вперед... И мысль: хочу раствориться в гранатовом цвете буквы омеги...

Дезидерий оттолкнулся руками, приподнялся и осмотрелся.

Он сидел на белом коне и держался за небольшой горб, а конь медленно вышагивал по площадке.

Дезидерий встряхнул головой, и движение прекратилось.

Конь остановился и повернул голову к седоку.

На лбу у него серебрился острый полуметровый рог, а ниже под ним, в границах глазных впадин, были два световорота, в которых концентрическими хороводами перемешивались все способные тем или иным образом давать свет принадлежности ночной Шаговой: и матово бликующий постамент, и отражения коней Ристалия, угловатые в свете прожекторов, и с высоты перемигивающийся с паутиной электрических проводов, бешено вращающийся флюгер, и голубоватые искры с дуги последнего трамвая, и жирно-желтые пунктиры осветительных бус над проезжей частью, и даже правильные, почти армейские, чередования светофорных перемигиваний.