Текст книги "На ратных дорогах"

Автор книги: Василий Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Уже после отъезда Климова произошли изменения и в моей фронтовой жизни. Меня назначили старшим ротных разведчиков.

Командир роты приказал нам в три дня изучить участок у реки Равка.

– Да так, чтобы знали каждый камень, каждый пенек, кустик и дерево, – строго предупредил он.

Река от позиции 1-го взвода уходила в сторону немцев, на половине ломалась влево, текла параллельно линии фронта, а потом снова шла к нашим окопам. В результате получался ограниченный ею неправильной формы четырехугольник „ничейной“ земли.

Тщательно наблюдая за противоположным берегом, мы установили, что немецкие окопы протянулись в двухстах метрах за рекой. На самом берегу обороны нет, но на ночь немцы выставляли здесь „секреты“.

Затем Петров дал новое задание – разрушить деревянный мост через реку.

Взрывчатки у нас нет. Пришлось запасаться пилами, топорами, ломами. Заготовили несколько мешков с песком – миноискателей тогда не было, и мешки нам нужны, чтобы, сбрасывая их на подозрительные участки, проверить, не минирован ли мост.

Перед выходом написали родным письма, передали друзьям, чтобы те отослали, „если что случится“.

Сквозь редкие облака слабо светила луна. Видимость небольшая, не дальше 15–20 шагов. Это даже нам на руку. Мы ползем не совсем к мосту, а несколько левее его. Впереди Козлов и Зыбин. Остальные цепью – в пяти шагах.

Козлов отличается хорошим слухом. Он подползает ко мне, шепчет:

– На берегу какой-то шум.

Зыбин, по его словам, в темноте видит как кошка. Сейчас он авторитетно заявляет:

– Напрасно паникуешь. Никого там нет.

Только двинулись дальше, прогремел выстрел, потом другой. Заработал пулемет. Пули проносились позади нас. Мелькнула догадка: „Хотят отрезать от своих“. А тут засвистели мины. Одна разорвалась впереди, вторая – позади. Третьей ждать нельзя.

– Назад, в окоп! – подал я команду и побежал к своему караулу. Позади продолжали рваться мины.

Огорченные неудачей, мы не спали всю ночь. Не миновать утром ругани ротного.

Только стало рассветать, позвал наблюдатель:

– Гляди-ка, ребята, какой туман над рекой!

Мы бросились к бойнице. Смотрим: и верно, над рекой встала сплошная белая стена. За ней ничего не видно. Такое прикрытие надежнее темноты. Вмиг созрело решение повторить попытку.

К берегу мы подошли спокойно. Кажется, „секреты“ немцы сняли. Под кручу сбросили мешки с песком. Взрыва нет. Одно отделение, как и предусматривалось планом, перешло на тот берег и заняло немецкий окоп. Два других принялись за мост.

Завизжали пилы, застучали топоры, затрещали под напором лома доски. Разведчики работали остервенело.

Немцы всполошились. К берегу бросилось человек двадцать. Наше отделение прикрытия встретило их залпом.

Огонь противника нас не пугал: мост проходил почти по воде и берег укрывал работавших от пуль. А мины и снаряды рвались в стороне. Опасность таилась в другом. Туман стал редеть. Если он совсем рассеется, то отходить нам придется по открытому месту.

Но вот все кончено: настил разбит, доски поколоты и сброшены в воду, бочки, заменявшие опоры, рассыпаны.

Тронулись обратно. Мы с Козловым взвалили на плечи доску – вещественное доказательство – и побежали к ближайшему нашему окопу.

Ротный приказал отнести доску батальонному командиру Асману.

Среднего роста, с маленькой острой бородкой и добрыми глазами на худощавом лице, капитан, как всегда, вежлив, внимателен. Выслушав мой доклад, он оживился, позвонил в штаб полка, а нам выдал по плитке шоколаду.

Вскоре Асман назначил меня старшим батальонных разведчиков. Работать под руководством капитана было интересно и приятно. Его все уважали за чуткость и заботу о солдатах. Жаль только, что командовал он недолго: в одном из боев Асман получил ранение и попал в госпиталь.

Новый батальонный оказался полной противоположностью прежнему, даже внешностью – немолодой, полный, усатый. К солдатам относился плохо, на каждом шагу грубил, всячески давая понять, что считает нас чем-то вроде говорящей скотины.

Лучше всего его характеризовал один случай. В середине июня батальонный собрал всех разведчиков, и батальонных и ротных. Предупредил, что на завтра назначено наступление и приказал утром ползти к немец – ким окопам и делать проходы в проволочных заграждениях противника.

– Атака начнется в полдень. До этого всем оставаться на месте. Понятно?

Мы поняли больше, чем хотел сказать батальонный: он обрекал десятки людей на верную смерть.

Как и следовало ожидать, из его затеи ничего не вышло. Разведчики двух рот – четырнадцатой и шестнадцатой, – которым пришлось действовать на совершенно открытой местности, застряли на полпути. Многих из них скосил огонь вражеских пулеметов и артиллерии.

Нужно сказать, что неудача объяснялась также плохой поддержкой артиллерии. Она не подавила огневых средств противника. А ведь наши орудия были несравненно лучше. Русская скорострельная пушка, которую немцы называли „косой смерти“, могла посылать снаряд через каждые три-четыре минуты. Но к лету 1915 года из-за недостатка снарядов наша артиллерия была посажена на голодную норму – 10 выстрелов на орудие в день.

Много лет спустя мне пришлось познакомиться с мемуарами Ллойд-Джоржа. Из них выписал следующую цитату, разоблачающую союзников России: „Пока русские армии, шли на убой под удары превосходной немецкой артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов, французы копили снаряды… Военные руководители и Англии и Франции, казалось, не понимали самого важного, – что они участвовали совместно с Россией в общем предприятии и что для достижения общей цели необходимо было объединить их ресурсы… Пушки, ружья и снаряды посылались Англией и Францией в Россию с неохотой. Их было недостаточно“.

И все же это не оправдывает батальонного. Он знал, что артиллерия не может поддержать действия разведчиков…

Легко понять мою радость, когда меня отозвали в полковую команду разведчиков и назначили командиром отделения. Состав команды был пестрый. Но все мои новые товарищи оказались славными ребятами и безумно храбрыми разведчиками. Особенно запомнились пятеро из них. Невысокий, скупой на слова и рассудительный шатен Гриша Волошин окончил городское училище и до войны работал конторщиком на заводе. Женя Эйхголь был сыном генерала. Он рассказал, что „за тихие успехи и громкое поведение“ последовательно исключался из кадетского корпуса, гимназии, реального училища. Затем бежал из дому на Каспий, служил юнгой на пароходе, оттуда и попал на фронт. Вспыльчивый, горячий Гасан Алимбеков был сыном служащего из Тифлиса. Саша Васильев бежал на войну из реального училища. Вася Денисов, уроженец Псковской губернии, окончил начальную школу. Он был мечтатель, любил песни и рассказы о путешествиях.

* * *

В последнее время немцы были настороже, и мы никак не могли достать „языка“. И вот полковая команда получила задание во что бы то ни стало захватить одного-двух вражеских солдат.

Мы выбрали для поиска участок 3-й роты, откуда до немецких окопов около тысячи шагов. Вначале „ничейная местность“ там открытая, дальше идет небольшая роща, окаймленная кустарником. Ясно, что в роще должен быть караул или „секрет“ противника. На него-то и решили напасть. Два отделения под командованием старшего унтер-офицера И. Голохвостова должны были атаковать немецкий караул с фронта, а мое отделение – с тыла.

С наступлением темноты мы благополучно проскочили рощу и залегли вблизи тропы, которая вела в окопы противника. Волошин и Васильев, посланные на разведку, скоро вернулись и доложили:

– Немецкий караул на месте.

Об этом посыльный сообщил Голохвостову.

И вот мы лежим, ждем сигнала атаки, как вдруг на тропе видим двух вражеских солдат. Алимбеков сразу загорелся, шепчет мне:

– Давай, понимаешь, захватим этих – и делу конец! Я качаю головой:

– Очень рискованно. Неровен час, немцы успеют выстрелить, всполошат караул.

Пропустили солдат. А вскоре за рощей взвилась ракета, – значит, отделения Голохвостова бросились в атаку. Караульные открыли огонь, сосредоточив все внимание на отражении ударивших с фронта. Поэтому мы подбежали к ним совсем не замеченными. Швырнули гранаты. Немцы сразу прекратили стрельбу и подняли руки. Захватив пленных, команда вернулась без потерь.

Через два дня после этого нас с Голохвостовым вызвал начальник команды.

– Вам поручается необычное задание, – сказал он. – Связисты полка, проверяя в лесу телефонную линию, заметили, как от дерева, к которому был подвешен провод, поспешно уходил человек. Внимательно осмотревшись, они обнаружили замаскированный в кустах конец кабеля Ясно, что здесь действует шпион, а провод ему нужен для подслушивания телефонных переговоров. Ночью необходимо сделать засаду.

И вот я сам с тремя разведчиками укрылся под деревом. Голохвостов с небольшой группой расположился поблизости. Все было хорошо видно – луна освещала подходы к дереву. Но в течение ночи ничего подозрительного мы так и не заметили.

Утром вернулись с Голохвостовым в штаб полка, доложили, что к дереву никто не являлся.

– Как не являлся? – сердито заметил адъютант. – Наверно, проспали всю ночь?

– Никак нет, ваше благородие, – ответил Голохвостов. – Смотрели внимательно. Нас даже их благородие господин поручик похвалили.

– Какой поручик?

– Высокий такой. Видно, из штаба полка. Рани утром он шел из тыла, заметил нас и спрашивает: „Чего вы тут торчите?“ „Шпиона ловим“, – доложил я. „Интересно! А как вы думаете его поймать, мерзавца?“ Я доложил наш план. Он похвалил нас, пожелал удачи и пошел к передовым.

Пока Голохвостов рассказывал это, я видел, как адъютант багровел, лицо его делалось свирепым. Под конец он не выдержал:

– Мерзавцы, идиоты, это и был шпион! Почему не задержали?

На крик вышел командир полка;

– В чем дело?

Выслушав рапорт адъютанта, спокойно сказал:

– Разведчиков бранить нечего, они не виноваты. А вам, поручик, следовало распорядиться задерживать любого, даже офицера…

* * *

Кончался июнь. Положение на фронте продолжало оставаться тяжелым.

Из сообщений „солдатского вестника“ мы знали, что немцы теснят фланги русских севернее и южнее Варшавы. В результате варшавский участок оказался выдвинутым далеко вперед.

Чтобы хоть как-то облегчить положение войск на флангах, соединения в центре участка пытались активизировать свои действия. Предпринимали атаки и наши полки, но из-за слабой артиллерийской поддержки только несли потери. Словом, приостановить или хотя бы задержать наступление противника на Нижнем Нареве и на праснышском направлении не удалось.

И тогда русское главное командование решило вывести армию из немецких „клещей“. В ночь на 4 июля 1915 года войска, находившиеся западнее Варшавы, стали отходить.

Вместе с другими отходил и наш полк. В течение всех этих трех недель команда разведчиков действовала не зная отдыха.

В первую ночь нас оставили для „обозначения своих“, в чем команда уже накопила опыт. Пока мы тревожили немцев, полк снялся и к утру успел отойти почти на Двадцать верст. После этого наша команда следовала позади арьергардного батальона и стремилась всячески задерживать противника.

И тут особенно проявил себя наш новый товарищ – разведчик Борис Куняев. Незадолго до отступления я узнал о нем из бесед с солдатами 4-й роты. Они хвалили „вольнопера“, по специальности инженера.

Теперь, при отступлении, он был незаменим. По его предложению мы устраивали взрывные „сюрпризы“: подкладывали в пустующих домах гранаты, а кольца чеки привязывали тонкими веревками к ручкам входных дверей и различным предметам. Куняев был мастер на выдумки. Куда он только не подкладывал „сюрпризы“: и под ступеньки крыльца, и в печи, и в шкафы или под крышки сундуков, в которые вражеские солдаты, жадные до чужого добра, охотно лазали.

В одной из деревень разведчики нашли много оставленных войсками боеприпасов. Сложив их в придорожной канаве, подсыпали вниз пороху и подвели бикфордов шнур. Женя Эйхголь остался в засаде. Когда показалась голова немецкой колонны, он поджег шнур. Сначала стали рваться патроны, производя впечатление стрельбы, потом грохнул большой взрыв. Противник рассыпался, залег, открыв пальбу.

Через несколько дней мы нагнали полк.

Штаб разместился в Варшаве. Там я встретил Асмана. Он шел, понурив голову, о чем-то задумавшись. Обрадованный, я вытянулся перед ним во фронт. Капитан поднял голову, улыбнулся:

– Здравствуйте, Абрамов. Легки на помине. Я как раз справлялся о вас. Вчера из штаба дивизии запросили кандидата в школу прапорщиков. Я назвал вас. Готовьтесь в дорогу. Будет время, заскочите попрощаться.

Капитан ушел, а я продолжал стоять на месте. Сколько раз мечтал попасть в школу, а вот когда мечта осуществилась, вроде растерялся. Было и радостно и тревожно.

Начальник команды разведчиков разрешил отлучиться в 15-ю роту, чтобы попрощаться с друзьями. Они уже знали о моем предстоящем отъезде. Никита Цветков, ласково улыбаясь, крепко обнял меня, напутствуя:

– Иди, учись. Но никогда не отрывайся от солдат – в них вся сила.

Три месяца в Петергофской школе прапорщиков пролетели незаметно. А зимой 1915 года вместе с товарищем по школе Воробьевым мы очутились в Минске. Здесь получили назначение в 334-й Ирбитский полк. Сразу из штаба поспешили к поезду.

Когда извозчик подъезжал к вокзалу, городовой остановил нас:

– Скоро подойдет царский поезд. Никого пущать не велено.

Трешница, врученная Воробьевым, возымела действие. Городовой разрешил пройти пешком к вокзалу, очищенному от публики.

Даже не верилось, что я увижу самодержца, которому ежевечерне желали „многая лета“ выстроенные на молитву солдаты. Каков-то он?..

Порядком на вокзале распоряжался жандармский полковник Скалой. Он не мог отказать в нашей просьбе „перед смертью за царя и отечество посмотреть на любимого монарха“.

Время шло. День кончился. На станционных путях загорелись огни. Начался съезд высокопоставленных лиц. Прибыли губернатор, архиерей, командующий 2-й армией генерал Смирнов, командующий фронтом генерал от инфантерии Эверт.

Царский поезд подтянулся медленно. Николай II вышел из вагона, выслушал рапорт командующего фронтом, протянул руку ему, затем генералам, губернатору, принял благословение архиерея, приложился к его руке, Поздоровавшись с караулом, царь, поминутно запинаясь и покашливая, произнес короткую речь, смысл которой состоял в том, что он не сложит оружия и будет вести войну до победного конца.

Так вот он каков, самодержец всея Руси! Щуплый, рыжий, роста ниже среднего, не говорит, а мямлит… Наш прапорщик Ильинский в Петергофе на что невзрачный, и то, кажется, был представительней.

Еще много дней после этого я выстраивал роту и желал „многая лета“ русскому царю. А перед глазами каждый раз возникал образ щуплого мямли…

334-й пехотный Ирбитский полк, в который мы с Воробьевым прибыли, находился в резерве около Молодечно. На следующий день в 12 часов явились на прием к командиру полка. В большой комнате собралось 16 молодых прапорщиков. Присутствовали все батальонные командиры.

Командир полка полковник А. В. Никитников вышел из соседней комнаты с женой, довольно еще моложавой. Остановился, окинул нас взглядом и произнес:

– Здравствуйте, господа. Рад вашему приезду. Прошу представляться.

Первым к нему подходит правофланговый:

– Господин полковник, прапорщик Цымбалов представляется по случаю назначения во вверенный Вам полк.

– Очень рад. Желаю успеха, чинов и орденов, – подает руку и наклоном головы направляет новичка к супруге.

– Рада с вами познакомиться. Откуда прибыли? Из Тулы? Покинули бедных тулянок, и те, поди, грустят? – шутливо спрашивает она.

Прапорщик целует ей руку, щелкает каблуками и отходит.

Я вижу: дебют удачный. Стало быть, надо все делать, как Цымбалов. Представляюсь пятым или шестым. Полковник подает руку, произносит: „Желаю успеха“ – и отпускает к супруге.

За мной выходит Каминский. Высокий, стройный, с ястребиными глазами на смуглом красивом лице, он произвел впечатление на полковника. И командирша очаровательно улыбается, не говорит, а воркует:

– Очень, очень рада познакомиться, господин Каминский. Сразу видно, человек из хорошей семьи. – Но только прапорщик наклонился к ручке, как полковница вскрикивает: „Недоучка!“ – поворачивается и убегает из комнаты.

Все поражены. Полковник недоуменно спрашивает:

– В чем дело, господа?

Не получив ответа, выходит. Все поворачиваются к Каминскому, и он объясняет, что вместо руки полковницы поцеловал свою руку.

Командир вернулся явно расстроенный.

– Господа, – обращается к нам, – случившееся здесь я склонен считать досадным недоразумением и объяснить тем, что в школе вам не дали должного воспитания. Постарайтесь скорее устранить этот пробел…

Я получил назначение в 9-ю роту, которой командовал поручик Микиртумов. Александр Георгиевич был призван из запаса, до войны служил в Кургане земским начальником. Человек незаурядного ума и большого жизненного опыта, он многому меня научил.

В то время полк занимал окопы под Сморгонью. Зима 1915–1916 годов прошла здесь сравнительно спокойно. Лишь в марте, когда немцы усилили нажим под Верденом, русские армии Западного фронта для поддержки французов начали активные действия у озера Нарочь. Хотя из-за распутицы наступление имело местное значение и скоро выдохлось, оно основательно выручило союзников. Немецкое командование вынуждено было временно прекратить атаки на Верден.

Весной до нас дошло, что немцы обстреливали соседние части газовыми снарядами. Еще не успокоились встревоженные этим умы, как „солдатский вестник“ разнес слух, будто на один из полков дивизии немцы пустили облако удушливых газов. Передавали, как напуганные солдаты бросились бежать, но настигнутые газом, падали в страшных мучениях. Называли число погибших – свыше двух тысяч человек. Хотя многое было преувеличено, сам факт имел место.

Через некоторое время нам роздали подушечки из марли, смоченные каким-то раствором, говорили, что они защищают от отравляющих веществ. Потом прислали противогазы. Первые образцы были громоздкими и неудобными. Многие в них не могли дышать. Начались ежедневные тренировки.

Одновременно пришло распоряжение наладить в ротах противогазовую службу. Предписывалось в каждом взводе держать специального наблюдателя и иметь запас топлива для костров. В случае появления со стороны противника белого, стелящегося облачка наблюдатель обязан был поднять тревогу и зажечь костры. Солдатам надлежало собираться вокруг них, так как дым обеспечивал дополнительную защиту.

В один из апрельских вечеров и наш полк находившийся тогда в резерве недалеко от фронта, подвергся газовой атаке. Накануне вечером мы с Микиртумовым разговорились и уснули поздно. Поэтому спали крепко, и не сразу дошел до сознания голос фельдфебеля Поцелуева, кричавшего в открытую дверь землянки:

– Ваши благородия! Газы!

– Что такое? Какие газы? – подняв голову, спросил заспанный Микиртумов.

– Немецкие газы!

Мы вскочили. Я сразу почувствовал неприятный запах. Ощущение такое, будто отдает растертым луком, раствором горчицы или еще какой-то острой смесью.

Солдаты растерянно метались по лагерю, не зная, что делать.

– Смирно! – громко скомандовал я. И когда люди успокоились, подал вторую команду: – Надеть противогазы, зажечь костры!

Командир роты в противогазе дышать не мог и уселся возле костра, а меня попросил проверить порядок в роте. Я прошел от землянки к землянке. Костры горели тускло, словно в синем тумане. Некоторые солдаты сняли противогазы и, приблизив лица чуть ли не к самому пламени, учащенно дышали.

Скоро после восхода солнца под его лучами газовое облако стало редеть, а потом и совсем пропало. Я снял противогаз – запаха почти не слышно.

От газов у нас пострадало всего пять солдат. Их эвакуировали в тыл.

Хуже получилось с продовольствием. Когда улеглось волнение, денщики согрели чай, принесли из землянки еду. Но в рот ничего нельзя было брать, продукты имели горький вкус…

* * *

Не зря немцы нервничали, прибегали к газам – русские войска готовились к наступлению на огромном фронте от Двинска до Карпат.

Мы с радостью видели, как и на нашем участке, под Сморгонью, накапливаются свежие силы. Ближайшие населенные пункты и леса сплошь забиты пехотой и артиллерией. Ударь теперь мы – и обескровленный враг не выдержит. Возникают надежды скорой победы и долгожданного мира.

С нетерпением ждем приказа. Но проходят дни, недели, а мы все бездействуем. В чем дело?

В умах солдат брожение. То один, то другой обращаются с вопросом:

– Ваше благородие, почему не наступаем?

А что я мог сказать? Старался как умел успокоить, обнадежить. Но чувствовал – солдаты не удовлетворены.

Только позже, в середине двадцатых годов, познакомившись с воспоминаниями царских генералов, я получил ответ на волновавший нас вопрос о причинах бездействия Западного фронта.

Из высказываний командующего нашей 4-й армии стало ясно, что армия была отлично подготовлена к прорыву укрепленных позиций противника у Молодечно. Командующий твердо был убежден, что с теми средствами, которые ему были даны, он, безусловно, одержал бы победу, а потому „войска были вне себя от огорчения, что атака, столь долго подготавливаемая, совершенно для них неожиданно отменена“.

А отменил атаку командующий фронтом Эверт, пользовавшийся поддержкой царской клики. Несмотря на то что по плану операции главную роль в наступлении был призван играть Западный фронт, Эверт оттягивал начало наступления.

Правда, наступление армий Юго-Западного фронта началось несколько раньше намеченного срока. Это было вызвано необходимостью помочь Италии, которой грозил окончательный разгром, а также облегчить положение французских войск под Верденом. Но и потом, в течение месяца, русское верховное главное командование в лице Николая» Романова так и не смогло добиться, чтобы Западный фронт хотя бы просто поддержал наступление Юго-Западного.

Дорого обошлась солдатам эта нерешительность царя. Немцы получили возможность маневрировать резервами и в конце концов приостановили победоносное наступление. Единственная помощь, оказанная Ставкой Юго-Западному фронту, заключалась в переброске ему нескольких дивизий с Западного.

Наша дивизия тоже погрузилась в эшелоны. Приехали на станцию Дубно, а оттуда к фронту тронулись пешим порядком. Ночью на третьи сутки выдвинулись на передовую. Выяснили – перед нами австрийцы.

Украинская ночь, в отличие от сырой белорусской, темная, но теплая и сухзя. Можно спать прямо на земле, не боясь простудиться.

Отдохнули, а утром пошли в наступление. Впереди – цепь холмов. На половине пути нашей роте пришлось остановиться – сильно обстреливали вражеские пулеметы. Надо было уловить момент, когда темп стрельбы хотя бы на время снизится, и проскочить опасную зону без больших потерь.

Артиллерия нас не поддержала, и наступление застопорилось. Несколько дальше других проскочили только 11-я и 12-я роты.

Под вечер меня вызвал батальонный и объявил:

– Командир одиннадцатой роты поручик Ушаков заболел, замещавший его прапорщик Мелех контужен. Командир полка временно назначает вас командиром роты.

Сгущались сумерки, и стрельба затихала. Казалось, для солдат наступил желанный отдых. Можно выйти из окопа и размять ноги. Скоро привезут обед. Но враг хитрил. Лишь только мы с батальонным прошли полпути, как начался сильнейший огневой налет. Над окопами поднялась черная стена дыма и пыли.

Мы остановились, Сердце больно сжалось. Сколько народу сейчас погибнет!

Канонада так же внезапно прекратилась, как и началась. На месте многих окопов – перекопанная разрывами земля. В воздухе стоит терпкий запах пороховых газов и крови.

Внезапно в голенище моего сапога врезается торчащий из земли штык, – очевидно, засыпало убитого в окопе.

Шатаясь, к нам подошел прапорщик Мелех и, заикаясь, отрапортовал:

– Господин по-оручик, о-одиннадцатой роты не с-с-уществует…

– Не надо, Мелех, – батальонный остановил его, взял за плечо и ласково сказал: – Иди, голубчик, в околоток. Ординарец, проводи прапорщика.

Когда Мелех ушел, батальонный повернулся ко мне:

– Спасайте остатки людей, ободрите их. А я пойду в двенадцатую.

Вместо вызванного мною фельдфебеля подошел солдат и указал на огромную воронку:

– До стрельбы фельдфебель с санитарами были здесь.

«Были»! Десять человек как будто и не жили на свете! Иду вдоль окопов, спрашиваю:

– Живы, братцы? В ответ слышу:

– Пока живы, а завтра, видать, пойдем за фельдфебелем.

Спаслись многие, но люди напуганы. Приказываю:

– Всем вылезать из окопов! Взводным проверить и доложить о потерях!

Один из взводных подходит:

– Ваше благородие, солдаты отказываются выходить. Говорят, в окопах умирать сподручнее.

Пришлось самому обойти все окопы, вывести солдат. Говорю им:

– Тяжело вам досталось, братцы. Многих нет, но остальным надо жить. Я тоже умирать не хочу. Применим хитрость: отроем окопы впереди, хорошо замаскируем и скроемся в них. А старые подновим. Увидите, что получится.

Впереди поле с овсом. Отмерил я двести шагов, расставил людей и приказал рыть. К утру все было готово: новые окопы отрыты и замаскированы, старые местами подправлены. К рассвету залегли. Я строго наказал никому, кроме наблюдателей, не высовываться. Для меня санитар Семен Иванович Рыжов тоже отрыл щель, прикрыл ее доской, а сверху засыпал землей.

Наступило утро. Что принесет нам новый день – жизнь или смерть?

Первый снаряд разорвался над старыми окопами, второй и третий – там же. Огневой налет – тоже по ним.

Солдаты, лежащие поблизости, приподнимают головы, смотрят на меня с улыбкой:

– А ведь обманули австрийца!

Обстрел с небольшими паузами продолжался весь день. Временами огонь вели 12– и 14-дюймовые орудия. Разорвется такой снаряд – и земля дрожит, а со стенок окопов песок сыплется.

К вечеру стрельба затихла. Чтобы не повторилось вчерашнего, из окопов пока не выходим. Подсчитал потери: пятеро раненых и ни одного убитого. А вчера за один налет было 56 убитых и 19 раненых.

Обошел окопы. Солдаты бодрые. Спрашивают:

– Когда и где новые окопы будем рыть?

– Новых рыть не будем, перейдем в старые.

– Перебьют там!

– А мы врага снова обманем – эти демаскируем, а старые только углубим.

Пришел комбат, одобрил наши действия. Следующий день обещал провести с нами. Затем явился командир 10-й роты прапорщик Шпаченко, говорит:

– Батальонный прислал за опытом. Что вы тут придумали? – Но, выслушав мой рассказ, заметил: – Все это ерунда. Просто противник вел огонь по моей роте, потому у тебя и потери небольшие.

Наступил второй день. Теперь, к нашей радости, снаряды рвались впереди, на оставленных окопах. Было два сильных огневых налета. Вблизи наших окопов падали только перелетевшие снаряды, а 12-й роте пришлось туго.

Едва стемнело, Шпаченко, опять пришел. Спрашивает:

– У тебя какие потери?

– Три человека.

– Ну что же, придется, видно, рыть окопы по твоему методу…

Третий день застал нас в окопах, отрытых впереди новых. На этот раз огонь противника показался мне еще более страшным. Возможно, повлияло то, что мы третий день голодали.

Днем меня вызвал батальонный, находившийся в 12-й роте. С ним были Шпаченко и начальник пулеметной команды.

– Подкрепитесь, а то так и с голоду умереть недолго, – усмехнулся поручик, подавая мне стакан водки и кусок колбасы.

Выпили, поговорили, и я уже решил уходить, но поручик задержал меня до вечера.

Когда стрельба стихла, он пошел со мной. Приходим, смотрим: на месте моей землянки-щели – огромная воронка. Поручик взглянул на меня:

– Кажется, я правильно сделал, что не пустил вас днем!

В ту ночь наши роты сменили. Три дня, проведенные под разрывами снарядов, сблизили меня с солдатами больше, чем годы службы.

За бой у Заложцев меня и Шпаченко произвели в подпоручики.