Текст книги "Звезды не меркнут
(Повесть)"

Автор книги: Василий Камянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Василий Камянский
ЗВЕЗДЫ НЕ МЕРКНУТ
Повесть

1

Когда красное знамя торжествующе распахнулось по ветру высоко над крышей вокзала, Кириллу Атласову захотелось увидеть всю Калугу. Оставленные города он знал, но это был на его пути первый освобожденный…

Не обращая внимания на пули, еще прилетавшие откуда-то из-за составов, забивших пути, он побежал к железной лестнице, по которой только что взобрался наверх со знаменем сержант Андреев. Вдоль перрона, заваленного снегом и брошенным военным имуществом, стояли платформы с немецкими танками. На борту одного из них Кирилл увидел Поддубного. Разведчик полулежал, мечтательно дымя большой трофейной сигарой. Полы его изорванного маскировочного халата были раскинуты, за поясом, между гранатой и запасным диском к «ППШ», торчал вороненый парабеллум, на груди висел трофейный автомат, а свой лежал рядом, под рукой. Заметив командира взвода, Поддубный выдернул сигару изо рта, но позы не изменил.

– Бегом к старшине! – остановился Кирилл. – Отведешь пленных в штаб полка. Улица Огарева, сто семь, куда ночью водил.

– То есть, – медленно сел Поддубный, – Альбатрос не будет фотографироваться? Остальные – герои, а он, выходит, дерьмо?

– Не понимаю…

– Какое неуважение к красоте, товарищ лейтенант!.. Вы забыли ту симпатичную цыпочку с «лейкой», что приходила из газеты перед наступлением? Она ведь определенно обещала всему взводу: «Буду на вокзале разом с разведчиками. Страна увидит героев!» Альбатрос ждет.

– Вот оно что!

– Законный факт! Или, может, Поддубный не проливал свою молодую кровь за этот город Калугу?! Или не он час назад вскочил в эту дохлую керосинку, – разведчик пнул пяткой танк, – и не долбал фрицев из их же пулемета, пока товарищ лейтенант гранатами снимал прислугу с паровоза?! Мировая работка!.. Тридцать два танка – вот они, как на блюдечке! – Он повел длинными диковатыми глазами вдоль эшелона, затянулся и великолепным жестом отшвырнул сигару. – Пишите в штаб, товарищ лейтенант. Скорее пишите! Иначе нашу славу умоют. Вот!.. – привскочил он и указал автоматом в сторону водокачки, где на железнодорожные пути группами хлынули из переулка бойцы соседнего полка, охватывавшего вокзал с юго-запада. – Видите, сколько еще героев?..

– Да-а, – улыбнулся Кирилл, обрадовавшись подмоге. – Придется делить славу.

Он снял ушанку и стал вытирать ею лоб, прислушиваясь к звукам быстро угасавшего боя и все еще не веря, что отбитая сейчас контратака была последней. Настывший плотный мех приятно холодил кожу. Нервное возбуждение проходило. Атласовым овладевали усталость и то сложное душевное состояние, какое всегда переживал он в первые моменты после удачного боя. То было чувство огромного облегчения, вновь обретенного простора и какой-то грустной радости, словно перевалил он через крутую гору, все страшное осталось позади, но там же навеки осталась и частица чего-то очень дорогого.

– Придется делить славу, солдат! – повторил он и рассмеялся, видя, как закрутил разведчик горбатым носом. – Не согласен?

– Поддубный не из тех, кто на своем горбу возит других в рай! Вокзал и танки брал наш взвод, и мальчик из Анапы желает послать в родной город точный документ об этом.

Он развалился в прежней живописной позе и, не поворачивая головы, постучал прикладом в башню:

– Эй, цуцик, покажи товарищу лейтенанту свою заграничную морду!

Из люка показался толстый эсэсовец в черном мундире с отодранным воротником, со следами крови в углах мясистого рта. Подняв руки, он злобно отвел в сторону глаза.

– Что за номер? – нахмурился Кирилл. – На кой черт ты воткнул его туда?

– Солидный пейзажик?..

– Встать!

Мгновенным и точным прыжком Поддубный соскочил на перрон, вытянулся.

Кирилл поерошил темные волосы, от которых шел пар, надел шапку чуть набекрень, как всегда.

– Пора знать порядок, Поддубный. Месяц в армии. Опусти руки, – приказал он эсэсовцу по-немецки.

– Разрешите доложить, товарищ лейтенант?

– Короче.

– Абсолютно вкратце! Когда в родном городе Анапе Альбатросу требовалась картинка с его личности, он шел на Золотой пляж, где работал самый дорогой «пушкарь» Сеня Цукерман, просовывал голову в круглую дырку и через пять минут имел то, что надо: вороной конь, черкеска в серебре, сабля наголо! Любая девочка при виде такой красоты млела, как ставрида на горячем песке! Но то было золотое мирное времечко. Искусство могло делать даже из такого простого колхозного рыбака, как Ваня Поддубный, роскошного абрека. Пожалуйста! Вреда никому, а дурам нравилось. А сейчас… – разведчик с хлестом набросил ремень автомата на плечо, – сейчас все у нас должно быть правдой!.. Этого типа, – презрительным движением подбородка указал он на эсэсовца, – этого черного гада пришлось по кусочкам вынимать из его «оппеля», там, за путями, когда он собрался драпать. Зато получится не фото, а натуральный Репин: «Иван Поддубный бьет фашистов, или капут Гитлеру». Идейно?

– Значит, воткнул его в танк для фона?

– То есть?..

– Как декорацию, говорю.

– Абсолютно! Ну… потом… на ветру он подох бы в своей паршивой робе, а в коробке не дует.

Неожиданно из-под платформы выскочил юный лейтенант Демьяненко – командир роты соседнего полка, обрадованно сунул Кириллу цепкую ладошку:

– Здравствуй, Атласов! У тебя есть какая-нибудь связь?

– Рация…

– Дай, браток, поговорить с полком. Мою долбануло снарядом еще там, за водокачкой… Похоже, фриц собирается контратаковать меня от арсенала.

– Проводи товарища лейтенанта, Поддубный! Пленных убери немедленно с вокзала. Старшине скажи, чтобы взвод держал в кулаке. Я на минутку поднимусь на крышу к Андрееву. Что-то он копается…

2

Город лежал перед Атласовым истерзанный боем, который восемь дней неумолчно гремел на окраинах, а затем бурно хлынул в неширокие улицы и клокотал еще два дня – на земле и в небе…

Первоначальный план командования – пробиться в Калугу с юга излучиной Оки – не удавался.

Отходившие сюда из-под Алексина и Тулы соединения 43-го армейского корпуса генерала Хейнрици успели закрепиться на рубеже Ахлебинино, Никольское, Секиотово, превратив эти села в опорные пункты, и не только ожесточенно оборонялись, но и часто контратаковали, пользуясь большим перевесом в личном составе, артиллерии и особенно в танках. А из города приходили вести одна тревожнее другой: фашисты истязали калужан, жгли дома и предприятия, лихорадочно грузили в эшелоны заводское оборудование, расшивали железнодорожную колею. Тогда 885-й стрелковый полк и был внезапно, в ночь на 25 декабря, развернут фронтом на восток. Без артподготовки, штыковым ударом во фланг полк взял Никольское, истребив там батальон 431-го полка 131-й пехотной дивизии, и к утру был уже в Криушах – на левом берегу Оки. За ним пошла вся дивизия. По шоссе Тула– Калуга, на плечах врага, головные подразделения утром 26-го ворвались в Турынино. Отсюда, с просторных белых высот, Атласов тогда впервые увидел Калугу, рядом, в черных дымах.

Командованием дивизии была обещана награда полку, который первым выйдет к Московскому вокзалу, а также бойцу или командиру, который водрузит на нем красное знамя. «Калуга нас ждет, товарищи! – говорилось в приказе, напечатанном в дивизионной газете „За правое дело“. – Ждут советские люди! Вперед за Родину!» Но враг понимал, что потеря турынинских высот означала для него потерю города; фашисту бросили сюда свежую пехоту, танки, авиацию. За четыре дня боя от красивого села Турынино остались одни чадящие головешки. Только к полудню 30 декабря, обтекая высоты с севера, лесом, бойцы 883-го полка мелкими группами пробились к железной дороге у окраины города и захватили арсенал, наполовину подорванный. Сражение потекло в улицы. В пятом часу утра 31-го разведчики Атласова увидели наконец перед собой маленькую привокзальную площадь. Каменное здание на той стороне дышало огнем. Гитлеровцы стреляли из окон и дверей… Лишь к вечеру, когда соседняя дивизия, наступавшая с юга, от Секиотово, форсировала Оку, враг панически рванулся из города на северо-запад.

…Освещенная красным закатным солнцем, Калуга была хорошо видна Атласову с крыши вокзала – вся, до промятой снежной дороги через Оку на южной окраине. Снег на домах сверкал и местами казался забрызганным кровью; зияли проломами стены; разрушенные кварталы чернели вдали, как пропасти, со дна которых курились белесые дымки. Но Кирилл, окинув все это одним взглядом, спешил найти арсенал.

В бинокль он показался рядом – низкий, темно-красный на белом квадрате двора. Над рухнувшим южным крылом висело желтое облако; от него внутрь здания тянулась узкая полоса дыма, похожая на шланг. За арсеналом, в окраинных проулках и оврагах, скапливалась вражеская пехота; прятались за домиками артиллерийские тягачи и крытые фургоны, изредка проползали танки. Но Демьяненко ошибся: контратаковать немцы не собирались. Одна колонна поспешно вытягивалась на шоссе к Анненкам, другая уходила снежной целиной на север, в сторону разъезда Азарово.

– Что копаешься, орелик? – весело крикнул Кирилл сержанту, который вдруг снова стал прикручивать обрывками проводов древко знамени к железной стойке с множеством изоляторов.

– А чтобы до победы стояло, товарищ лейтенант!

Он выпрямился, широко разодрал губастый рот и простуженно закричал «ура». Снизу отозвались ликующими криками, автоматными очередями.

Они стояли на самом гребне крыши, держась за стойку, лейтенант и сержант, оба невысокие, плечистые, оба красные от мороза, и удивленно, радостно глядели на город. Знамя над ними трепетало, хлопало на крепнущем ветру. Оно было самой яркой точкой в центре широкой мрачной панорамы – словно солнце, которое уже опустилось на щербатый лесистый горизонт, кинуло все последние лучи на это родное полотнище.

– До победы, Миша?..

Кирилл взял сержанта за плечо, заглянул в растерянные от счастья глаза. Похожие глаза он уже видел однажды: в первый день наступления, в Маслове…

– А теперь, видать, не так уж долго… – Андреев встал поудобнее. – Теперь дело пошло куда как веселее.

На привокзальной площади, на улицах, во дворах, в садиках – всюду видны были пушки, легковые и грузовые машины, табуны мотоциклов, танки, зарядные ящики, патронные ящики, пулеметы, минометы, штабеля снарядов, мешки с вещевым довольствием, тюки, штабные автобусы, конные фургоны, снова пушки, пушки, машины…

Все было перепутано, сцеплено, искорежено, брошено кучами. Все говорило о беспощадной ярости отбушевавшей тут битвы, о повальном бегстве врага. Куда?..

Следуя взглядом за толстым пальцем сержанта, Кирилл увидел невдалеке, против белого здания, похожего на театр, обширную заснеженную площадь, наверное центральную в городе. Вся она была уставлена бесконечными тесными ровными рядами березовых крестов под черными касками. С жестоким чувством удовлетворения глядел Атласов на это железное кладбище. Тысячи касок! «За все вам, проклятые, за все!» – думал он. Одновременно его охватила боль. Прежде чем увидеть эту враждебную равнину пустых касок бывших солдат 31, 131 и 137-й пехотных дивизий, там, вокруг города, на иссеченных снарядами опушках, он видел иные могилы. Над каждой печально стоит четырехгранный столбик с красной звездочкой. Химическим карандашом по свежеоструганной сосне трогательно выведены фамилия, воинское звание. Иногда есть еще фотография, приколотая товарищем… Дорогие сердцу скромные, родные могилки под сенью леса, на околицах, в чистом поле…

Солнце зашло. Ветер, посвистывая, рвал на лоскуты багровое облако у горизонта. В улицах до крыш поднялась темнота. На южной окраине сильнее разгорался пожар. Через привокзальную площадь тянулась пехота…

– А верно, товарищ лейтенант, будто Гитлер лично в Калуге был?

– Ставку ему готовили.

Сержант захохотал.

– Ну, мы вставили ему!..

Он спрятал пунцовые уши под шапку, которую, подражая своему командиру, никогда не отворачивал, посмотрел в поле.

– А здорово, видать, завьюжит к ночи. Вон как вздымливает!

– Похоже.

– Нам теперь плевать! В городе не страшно. Организуем квартирку потеплее, чаек и – на боковую! Оторвем за все дни, как пошли с Тулы. Я сегодня сплю на ходу. Кроме шуток, товарищ лейтенант! А с Мирошей прямо цирк! Контратака эта вот, последняя, а он уснул в окопе, а пулемет не отдает. Я так, я сяк, снегу ему за шиворот – никак! У такого слона разве отнимешь!

– Отдохнуть надо бы…

– Уж куда как! Тоже город поглядеть охота. Известный России город! Папаша – он у меня знатный машинист на Октябрьской – отсюда родом, и ужасно строгий. Он непременно после войны потребует за чаркой: «А ответствуй-ка, меньшой Андреев, в каком таком виде ты отобрал у Гитлера Калугу?» А я что?.. «Извиняйте, мол, папаша, сигал из воронки в воронку носом вниз, не разглядел». Хо, тут такое сражение выйдет – страшнее сегодняшнего! Да и калужанам, я считаю, интересно поглядеть на меня. – Он горделиво выставил ногу. – Какие мы есть освободители.

– На тебя персонально?

Кирилл сбоку, вприщур посмотрел на сержанта.

– А что? – даже несколько обиделся тот. – Не хуже людей. А согласно приказу – то и герой. Во! – указал он на знамя. – Далеко видно!..

– Молодец, тут ты молодец, сержант! – тряхнул его Кирилл. – Но дело ведь не только в тебе. Не ты, не я – так другие сейчас были бы тут. Все равно были бы! И для калужан сейчас каждый наш солдат – герой. В любом из нас они сегодня видят всю Красную Армию, ей рады.

– Верно! – сразу согласился Андреев. – Вот я вам расскажу. Вчера, только мы выскочили на эту Кригштрассе…

– Улицу Огарева.

– Ну да, только фрицы понаприбивали там таких дощечек!.. На углу и ранило Зарубина. «Тащи в дом, в тепле перевяжем», – велю я Мироше. Взошли в угловой домик, а там хуже, чем на воле: голые стены, а на них снег нарос! Фрицы подчистую ограбили, даже печь сломали. Семья на полу, от пуль спасается: сам – по одежке видать, свой брат, железнодорожник, – хозяйка, малышни куча. Увидели нас – мать честная, не отобьешься! – и обнимают, и целуют. А девочка – верите, вот чуть поболе валенка, и худющая страшно! – обхватила Мирошу за ногу и так трогательно выговаривает: «Дяденька красноармеец, не уходи больше, нам страшно!» Мирон обомлел, губы трясутся, шепчет мне: «Товарищ сержант, что делать? У нее сердчишко колотится… Тут…» – и показывает на свое колено!.. Стали уходить, и хозяйка взмолилась: «Родные, как турнете проклятого из города, еще зайдите! Праздник^:то какой: и освободили нас, и Новый год тут! Зайдите, всей семьей просим!» Ну, сам – тот построжей, больше молчал, а потом взял пулемет Зарубина и – с нами. Тут его перед вокзалом и убило. Теперь непременно пойти надо к тем сироткам…

– Разведчика к командиру полка! – раздался внизу резкий крик ординарца майора Барабина.

– Сидор-маленький!.. – упавшим голосом прошептал Андреев. Лицо у него потухло. – Что за чертячья жизнь у разведчиков, мать честная!..

3

– От взвода осталось семь человек. Седьмой – я…

Майор покашлял, с усилием поднял на Атласова запавшие глаза.

– Приказ комдива, – тихо сказал он.

В комнате, где недавно распоряжался немецкий комендант, печь еще дышала густым теплом, но майор зябко ежился, все пытался плотнее запахнуться в полушубок, накинутый на плечи.

Кириллу стало неловко за свой резковатый тон.

– Я только докладываю…

– И обязан! – Сухой огонь в черных глазах майора совсем темнил его обветренное лицо, неподвижное от напряжения. – И отдохнуть вам давно пора, понимаю. Но дело важное, солдат. Нельзя допустить осечки! Фашисты угнали сорок паровозов и пятнадцать эшелонов с заводским оборудованием, представляешь? Всю Калугу разоружили!

– А кто сказал, что это все застряло перед Азаровом?

– Железнодорожник оттуда пришел. Час назад. Раненый. Стрелки взорвал. Бывший начальник разъезда. Фамилия его Мацейко, Илья Федорович. Запомни на всякий случай. – Майор снова склонился над картой. – Немцы теперь чинят стрелки. Им потребуется на это десять-двенадцать часов, по словам железнодорожника. А ты возьмешь свой взвод…

Вернулся Сидор-маленький, поставил на стол бутылку водки, дымящийся котелок чаю. Потом стал вынимать из противогазной сумки и молча раскладывать на полотенце хлеб, сало, стручок сухого красного перца…

Майор с упреком следил за ним.

– Ворожишь, турок?

«Турок» было его любимое присловье, которое он, смотря по обстоятельствам, произносил то ласково, то укоризненно, то строго.

На длинном лице ординарца появилось плаксиво решительное выражение.

– Ладно вам! – прикрикнул он, вытирая кружку. – Нельзя ж больному человеку другие сутки морить себя голодом! Перекусите, пока придет кухня.

– Потом, Сидор.

– Слыхал уже. Поешьте!..

Командир полка откинулся на спинку стула, передохнул.

– Ты что на меня кричишь, вроде на батька? Вот отдам в разведку, там научат субординации. Атласов – он научит, сам знаешь! Как, лейтенант, возьмешь его?

– Куда мне такой семафор? За пять километров видно.

Майор безнадежно закрыл глаза.

– Что же делать с тобой, Сидор?

– Поешьте! – не отступал тот, кутая его колени. – Ей-богу, скажу доктору!..

– Вот болячка! А еще земляк, горловский шахтер!

– Так от простуды ж самое верное крутой чай с горилкой та перцем! Дите вы, не знаете?.. Двести граммов – и что бабка пошепчет! А аппетит – юрунда! Можно через силу.

– А может, лейтенант, действительно разбомбим эту чертяку? – постучал майор ногтем по запотевшей бутылке. – Меня и вправду что-то корежит.

Сидор из-за спины майора умоляюще кивал Кириллу.

– Да я, по совести, не прочь! – снял тот шапку. – Сегодня еще не ел…

– Все! Еще кружку, турок! – Командир придвинул к себе сало. – «Харч в обороне – главное!»– так говорилось у нас до декабря, да? Но добрый харч и в наступлении…

Загудел зуммер.

– «Река» слушает! – зашипел Сидор в телефонную трубку, но тут же, округляя глаза, передал ее майору. – Комдив!..

Майор удобнее расставил локти, собрался с силами:

– Слушаю, товарищ двенадцать… – Пальцы свободной правой руки заученно потянулись к седеющему завитку над лбом, крутнули его, как ус. – Да, я тут уже. «Сынки» пошли дальше… Нет, «ниточек» к ним еще не имею… Есть! Есть!.. Да кто вам наговорил, товарищ двенадцать?! Чепуховый насморк… Конечно, в такой день пусть лучше врагу будет кисло! Кстати, трофейщики уже дали мне сводку. Получается, что мы здорово таки пощипали нашего старого знакомого – генерала Хейнрици. Тут не шерсти клок, как говорится, а прямо вилы в бок! Я пошлю вам сводку… Сейчас, по телефону?.. Есть! – Майор вытер повлажневшее лицо, достал из-под карты желтоватый листок, вырванный из полевой книжки, придвинул свечу. – Слушаете, товарищ двенадцать?.. Это по городу только, на моем участке, и, думаю, не точно: не успели все подсчитать… Есть. Докладываю: тридцать два исправных танка… без горючего, кстати… сорок тысяч снарядов, более шести миллионов патронов, сорок восемь орудий, сто пулеметов, двести сорок вагонов с военным имуществом, двенадцать паровозов, более четырехсот автомашин. Слушаете?.. Пока все. Нет, виноват! – Майор поспешно перевернул листочек. – Самое интересное забыл. Эшелон новогодних подарков из Берлина… Да, да, оттуда! И главное, подошел час назад… Именно как кур во щи!.. Вина, сладости, зимние вещи. Побор со всей Европы, конечно. На каждом вагоне плакат: «От фюрера – героям Калуги»… Ну, тут ваше слово, товарищ двенадцать, кого теперь считать героями Калуги…

За окном скрипели полозья, слышались окрики ездовых. Издали накатывался низкий железный гул, и вот цементный пол, и стол, и белые свечи, которых Сидор-маленький зажег целый десяток, начали мелко дрожать: через привокзальную площадь пошли танки.

Накручивая седой клок на палец, майор говорил, дыша с присвистом:

– Нет, нет, товарищ двенадцать, мой сосед дрался хорошо, но вокзал и танки – это наше… Да, да, Атласова работа, именно его!.. Виноват, не слышу… Вот за это спасибо, большое спасибо, Иван Алексеевич!.. Конечно достойны!.. Кирюша! – прикрыл майор трубку. – Тебе за Калугу «Красное Знамя», и Андрееву…

Теплая волна радости подняла Кирилла.

– A-а… как же?..

– Атласов спрашивает, а как же остальным его орлам, товарищ двенадцать?.. Да нет, это он интересуется. Он интересуется, говорю!.. Да вот он, передо мной… Сало резал, а сейчас стоит, переживает… И вовсе я не жадный, просто они у меня все герои… Так ваша школа, товарищ двенадцать! Ваша, ваша!.. Вот это справедливо! Еще раз – спасибо! Сейчас же пришлю на всех наградные… Нет, нет, Атласова не задержим. Он сейчас выходит… Да, сам пойдет, как вы и распорядились… Конечно, лучше его кто же сделает?! Есть! Всего доброго!

Возвращая трубку Сидору, майор задержал взгляд на исхудалом лице разведчика, посопел:

– Поспать бы тебе. Глаза у тебя ненормальные… Иди сюда!

Кирилл обошел стол. Глаза у него жгло, точно их запорошило песком, знаки на карте сливались в рябое зеленоватое пятно. Он потер веки, положил локти на стол. От маленького тела командира шел сухой жар.

– Выйдешь севернее Азарова, сюда. – Майор показал карандашиком место на карте. – Пока немцы чинят стрелки, ты подорвешь рельсы. Иначе наша пехота не успеет… Немцы хотят скорее протолкнуть эшелоны к Тихоновой Пустыне, а мы не дадим! Тихонова Пустынь – очень важный пункт. Смотри: мы берем эту станцию и перерезаем противнику пути отхода на Вязьму по железной дороге, перерезаем дорогу Москва – Сухиничи. Понимаешь?.. Немец на это легко не пойдет. Драка будет. День, может, неделю, черт его знает. Эшелоны за это время – тю-тю! Поплывут в Германию.

– Ясно, товарищ майор.

– Дорога, конечно, охраняется…

– Ясно.

– Выполнишь задание, двигай вперед, в лес, сюда, на эту тропку, к Горенскому. Доложишь по рации.

– Есть.

– И чтоб пехота на пятки не наступила!

– Есть!

– Действуй, солдат!..