Текст книги "Князья Русс, Чех и Лех. Славянское братство"

Автор книги: Василий Седугин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

III

Некоторое время Чех и Туснельда сидели неподвижно, потрясенные происшедшим. Наконец Чех пошевелился, пробуя крепость веревок, посмотрел на девушку. Вид ее был жалок, разорванное платье, растрепанные волосы, на лице царапина.

– Как ты? – спросил он ее.

Она кинула растерянный взгляд на него, ответила, разомкнув спекшиеся губы и пытаясь улыбнуться:

– Меня-то не били. А вот тебе досталось. Сильно болит?

– Ерунда, терпеть можно, – храбрился он. – Малость задели, уже не больно. Но вот как вырваться на свободу?

– Не знаю. Связанными не убежишь, да еще два воина сторожат снаружи.

Они помолчали. Неожиданно она спросила:

– А почему ты пришел освобождать меня, рисковал жизнью?

– Но как же иначе? Я похитил тебя, значит, взял ответственность за твою судьбу на себя.

– И – только?

Он немного помялся, потом ответил несколько смущенно:

– Понравилась ты мне. Я всю дорогу за тобой наблюдал и о тебе думал…

– Я заметила. Но считала, что ты боялся, как бы я не убежала.

Он засмеялся тихо, будто про себя.

– Ты чего? – удивленно спросила она его.

– Пожалуй, это единственный случай, когда можно было глядеть на девушку, а она даже не могла догадаться, что ей оказывают внимание. Я тебе не надоедал?

– Нисколько. Наоборот, мне было даже приятно.

– Вот как? – искренне удивился он. – Тогда почему же ты со мной была такой букой?

– А какой же я должна была быть – ласковой? Ты похитил меня из дома, сделал пленницей, повез неизвестно куда, а я должна была за это рассыпаться перед тобой в любезностях?

Он промолчал, в душе соглашаясь с ней.

Потом сказал:

– Когда ты скрылась из избушки, я не столько переживал, что лишился пленницы, как боялся, что тебя ночью загрызут дикие звери.

– Я тогда тоже сильно испугалась. Когда убегала, не думала ни о чем. А когда оказалась одна в лесу, да еще в жуткой темноте, меня охватил такой ужас, что я села под дерево и не могла двинуться с места.

– Взяла бы да воротилась назад.

– Я не знала, в какую сторону идти.

– Ты не умеешь находить направление? Ведь ты же выросла среди лесов…

– Какие леса? Я родилась и жила в столице нашего племени, в лес выходила редко и только в сопровождении слуг. Я не знаю и боюсь лесов, особенно ночью.

– Я так радовался, что нашел тебя!

– Я это видела и поняла, что ты – добрый, очень добрый человек. Вот с этого случая ты мне стал все больше и больше нравиться.

– А сейчас ты во мне не разочаровалась?

Она качнулась и прижалась к нему. Прошептала:

– Наоборот. Ты мне стал очень дорог.

Теплая волна прошла по всему его телу. Он вдруг понял, что эта девушка стала для него самой близкой и самой желанной на свете.

Сквозь щели в хижине они увидели, что к ним направляется группа воинов.

– Что они с нами сделают? – со страхом прошептала Туснельда.

– Ничего, – спокойно ответил он. – Мы только пленники, не больше. Никого из их племени не убивали. Твоего стражника я только оглушил, он, наверно, сейчас уже отлежался.

Воины вошли в хижину. Один из них, как видно, старший, приказал им встать. Не разрезая веревок, их повели на площадь. На площади собралось все население. Посредине круга стояли десять седовласых женщин в белых полотняных мантиях, застегнутых брошью на плече, босые; в руках у некоторых были длинные, узкие мечи. Как видно, это были жрицы. Две из них вышли навстречу и, подталкивая в спины, повели к столбу, врытому в землю. Движениями мечей жрицы заставили пленников прижаться к нему и не отпускали, держа острие мечей у их грудей. Жители селения стояли вокруг на значительном расстоянии, молча и с почтением наблюдая за всеми действиями служителей богов.

– Что вы с нами хотите сделать? – спросил Чех у жрицы.

– Мы перережем вам горла и души передадим во власть нашим богам, – скрипучим голосом ответила она. – А по крови проведем гадание, чтобы узнать судьбу рода на ближайшее время.

– Но ведь мы не сделали вам ничего плохого! – в ужасе выкрикнула Туснельда. – За что так жестоко наказываете?

– Это не мы, а наши боги повелевают поступить так.

Чех держался достойно, но Туснельду колотила крупная дрожь, глаза ее становились безумными.

– Ничего они нам не сделают, – пытался успокоить ее он. – Походят, помолятся и отпустят. Я знаю ритуалы германцев, они не предусматривают пролития крови.

– Но тогда почему она так говорит?

– Просто чтобы попугать нас. А потом отпустят, – врал Чех, чтобы вселить надежду в душу девушки и ей не так страшно было умереть. Сам он приготовился к смерти и о спасении уже не думал.

Остальные жрицы между тем выстроились в цепочку и, воздев к небу костлявые руки, пошли кругом, напевая гнусавыми голосами речитатив:

– О, бог Солнца, венценосный Сотвар! Ты щедро даришь людям нашего рода земные плоды, богатые урожаи! Своей мощной секирой ты караешь врагов и восстанавливаешь правду на земле! Пребывая в Нижнем мире ночью, осенью и зимой, ты приобретаешь мрачные, смертоносные черты своего характера. Не обрати их против нас, внимающих тебе с рабской покорностью! А мы принесем тебе в жертву души цветущей девушки и сильного юноши!

Затем жрицы пошли в обратную сторону, продолжая речитативом другую молитву:

– О, бог-громовержец, вершитель всех наших побед, всемогущий Тор! Ты молнией истребляешь наших врагов и пеплом рассыпаешь по свету их прах! Ты, бог воинственный, буйный и своенравный! Ты мчишься на колеснице по небу и мечешь оттуда стрелы в демонов, чудовищ, во всех врагов, ты поражаешь их палицей и уничтожаешь каменным топором-молотом! Прими наш дар тебе, этих юношу и девушку, которые на том свете станут верными слугами, воинами твоими!

Пропевши молитвы, жрицы направились к своим жертвам. Первыми шли женщины с обнаженными мечами, им вменялось в обязанность перерезать горла Чеху и Туснельде. За ними шли собиратели крови с широкими чашками, потом два гадателя, которые по рисункам, образовавшимся на поверхности крови, должны были предсказать ближайшее будущее жителей селения; следующие жрицы располагались возле обреченных, чтобы по их предсмертным судорогам определить, взяли ли боги их души с благодарностью или отвергли.

Жрицы сухими пальцами схватили Чеха и Туснельду и стали медленно поднимать над собой для свершения жертвоприношения…

IV

Леха и Русса грубо схватили и поставили связанными на ноги, а чтобы они не упали, прислонили к деревьям. Братья осматривались вокруг. Поражало большое количество воинов, их было несколько сотен. Откуда могло взяться такое их число в небольшом селении? Не иначе, как в нем ночевали жители других деревень. Впрочем, на размышления им времени не давали. Один из врагов, как видно предводитель, подступил с допросом к Леху, видя в нем старшего из захваченных:

– Ну-ка рассказывай, куда направлялись и что собирались выведать?

– Да никуда, – решил придуриться Лех. – Вот с братом надумали немного прогуляться по лесу, грибов и ягод пособирать.

– И в полном боевом снаряжении?

– Ну, мало ли кто может встретиться в лесу? Вот вы нечаянно попались. Кстати, мне кажется, я тебя где-то видел…

– Ты мне зубы не заговаривай. Лучше ответь, много ли воинов находится в селении?

– Будто не знаете, – удивился Лех. – Вы сами оттуда идете, а спрашиваете…

– Послушай, Турбид, – обратился один из воинов к старшему, – наш пленник как-то странно говорит. По-моему, он не германец, а славянин.

– Чего мелешь? Откуда здесь быть славянам?

– Я и сам в недоумении. Но вот говор у него не чистый. Ты бы построже их поспрашивал, кто они такие и из каких краев?

– Ты чего, правда не германец? – спросил Турбид Леха.

– Правда. Я славянин из племени бодричей.

– А как здесь оказался?

– Служу в римском войске наемником. Послан с поручением начальником гарнизона Аврелием.

– А я его знаю! – вдруг раздался голос другого воина. – Он центурион, я его видел на стенах Виндобоны.

– Да вы-то кто такие? – удивился Лех.

– Как кто? Мы из племени квадов.

– Так вы не бургунды? – еще не веря своим ушам, переспросил Лех.

– Какие мы бургунды! – захохотал Турбид, а с ним и окружавшие его воины. – Мы самые настоящие квады. Я воевал недавно против вандалов вместе с римскими войсками.

– То-то же лицо мне твое показалось знакомым!

– Я тоже теперь начинаю тебя припоминать, – вглядываясь в лицо Леха, сказал Турбид. – Ты случайно не брат Чеха, под командованием которого я сражался?

– Ну, конечно, я! А это брат Русс!

– Вот так встреча! – радостно проговорил Турбид, и все воины его весело засмеялись. – А мы думали, ценных пленников взяли, допросим и много узнаем о противнике.

Веревки на Лехе и Руссе были тотчас развязаны.

– Но вы-то тут как оказались? – спросил Лех.

– Бургунды напали на наши селения, грабили, убивали. В отместку мы собрали большие силы и идем мстить…

В это время из леса выбежал воин, прокричал:

– В селении все жители собрались на площади, приносят в жертву юношу и девушку!

– Это Чех и Туснельда в лапах бургундов! – взвыл Лех. – Спасать надо!

И первым кинулся в сторону селения, за ним помчались все остальные.

Они ворвались в деревню, когда жрицы подняли над собой Чеха и Туснельду. В любой момент им могли перерезать горла. Лех выхватил лук со стрелой, выстрелил в сторону одетых в белые одеяния женщин. Тотчас свою стрелу послал Русс, а за ним и остальные воины выхватывали на ходу луки и стреляли в толпу.

Внезапное нападение большого числа квадов повергло в панику бургундов. Не оказывая сопротивления, они кинулись в разные стороны, оставляя раненых и убитых. Лех и Русс подбежали к пленникам. Те валялись на земле. Их быстро развязали, поставили на ноги. Туснельда была в полуобморочном состоянии и, как видно, плохо понимала, что происходит. Чех, растягивая бескровные губы в судорожной улыбке, проговорил с хрипотцой в голосе:

– Смерти в глаза смотрел. Жуткое это зрелище.

Разгромив селение, квады пошли дальше, а несколько человек сопроводили братьев и Туснельду до плота. Взяв шесты и весла, они погнали его на ту сторону Дуная. Чех окончательно пришел в себя, рассказывал братьям про свое пребывание в плену. Туснельда с отсутствующим видом лежала на помосте. Один из квадов догадался влить ей в рот вина, после чего она заснула. Чех сидел возле нее, глядел в ее бледное лицо. Иногда ее тело вздрагивало, она всхлипывала, как видно, во сне вновь переживая страшные картины жертвоприношения.

Через два дня на плоту они приплыли в Виндобону, прошли ко дворцу Аврелия. Извещенный слугами, тот выбежал им навстречу, как видно, ожидая увидеть сына. Не узрев Тибула, он с немым вопросом стал смотреть на Чеха, с лица его постепенно сходила краска, оно все больше становилось похожим на белую маску. Видя это, Чех поспешил успокоить его:

– Тибул жив, и я думаю, что скоро вернется домой.

– Заходи и рассказывай, – глухо проговорил Аврелий и первым пошел во дворец.

Рассказ Чеха успокоил его. Он оживился, даже повеселел, охотно пошел навстречу просьбе Чеха не держать пленницу в строгих рамках, а разрешил ей жить свободно у себя во дворце под наблюдением прислуги и позволил гулять по городу. Потом, хитровато прищурившись, он вдруг спросил:

– И что-то ты так усиленно просишь за нее? Уж не имеешь ли какие-то особые виды на княжну?

Чеху неловко было говорить, что он ни разу не вспомнил про Флавию. Но тот сказал:

– Не переживай за Флавию. Только ты отбыл к вандалам, как она схлестнулась с каким-то заезжим купчишкой и сбежала с ним в Рим.

Чех облегченно вздохнул. Он в последнее время думал и переживал, как будет отказываться от помолвки с дочерью правителя Иллирика; бегство ее решило задачу самым лучшим образом.

В тот же день к вождю вандалов был послан гонец с предложением об обмене Тибула и Туснельды.

И потекли спокойные дни встреч Чеха и Туснельды во дворце и долгие их прогулки по улицам города, а потом и в окрестностях. Она постепенно выходила из угнетенного, подавленного состояния, на ее лице все чаще и чаще появлялась улыбка, она стала понимать шутки, отвечала на доброту и участливое отношение. Ее поражал город Виндобона, который не шел ни в какое сравнение с племенной столицей. Ей доставляло удовольствие любоваться дворцом Аврелия с колоннами, капителями, высокими окнами с мозаичными стеклами, строгим порядком кирпичных домов на улицах.

– Виндобона – это настоящая деревня по сравнению с Римом, – как-то сказал ей Чех.

– А ты бывал в Риме? – загорелась она. – Расскажи, какой он?

– Нет, в Риме я не был, – с сожалением ответил он. – Но вот Аврелий родился в нем и хорошо его знает.

– Попроси его как-нибудь, может, не откажет…

Такой случай представился. На одном из ужинов, на который пригласили центурионов, Аврелий много выпил, вдруг расчувствовался и стал говорить, как он скучает по своей родине – Риму.

– Чем красив Рим? Мы бы с удовольствием послушали рассказ о нем, – обратился к нему Чех.

– О Рим! – патетично воскликнул тот и замотал пьяной головой. – Самый красивый город на свете! Видели бы вы блестящий мрамор дворцов, вилл и храмов, пышную зелень садов и парков. На холмах и в долинах теснятся дома желтого, розового, зеленого и синего цветов, многие из них в несколько этажей… А взойдешь на Палатин, и перед тобой открывается прекрасный вид на весь город и реку Тибр… Могучие стены окружают этот великий город, а он настолько разросся, что его прямые улицы, устланные камнем, выходят за пределы… По многочисленным водопроводам из окрестных рек течет к римлянам чистейшая вода, а сложная сеть подземных каналов выводит нечистоты за пределы города…

Он много еще говорил, расписывая дворцы своих родных и знакомых – царство роскоши и комфорта, где стены отделаны цветным мрамором, со своим водопроводом, обогреваемыми полами и маленькими бассейнами. В них всюду мраморные колонны, изящно поддерживающие потолок. На мозаичных полах изображены сцены из римской и греческой мифологии. Подбор изысканной мебели – столы из цитрусовых деревьев на ножках или слоновой кости, ложе из панциря черепахи…

– А здесь я гнию на отшибе, в глубинке, среди варварского населения, не видя блестящих постановок в театрах, выступлений настоящих ораторов и поэтов, рассуждений великих философов. То, что происходит в моем дворце – это бледная копия римской жизни…

И по лицу Аврелия потекли пьяные слезы…

Поразила Туснельду римская баня, выстроенная рядом с дворцом Аврелия. Она знала на своей родине деревянную баню – обыкновенную избу, приспособленную для мытья. В ней в больших котлах кипятили воду, воздух в ней нагревался от печи, там были удобные полки для мытья. Другой бани она не представляла. В ней было широко и просторно, не то что в деревенских мазанках, в которых повернуться негде…

А тут баня стояла на возвышении, двухэтажная, сложенная из кирпича, с мраморными колоннами, увенчанными замысловатыми, ажурными капителями перед входом. К ней от дороги вели широкие ступени, которые постепенно сужались и заканчивались площадкой перед высокой дубовой дверью резной работы. Слуги Аврелия ввели Туснельду сначала в огромный общий зал, потом ей была предоставлена одна из комнат для раздевания с удобной скамеечкой и вешалкой для белья. Из нее она попала в темную комнату с бассейном. Попробовала воду ногой – она была теплой. По маленькой лесенке Туснельда опустилась в воду и долго барахталась в ней, испытывая неизъяснимое наслаждение.

Приятно разогретая, она прошла в парную, там рабыня долго и умело натирала ее кожу мыльной мочалкой, пока кожа на ее теле не стала красной и горела, как от сильного жара.

Не дав остыть, рабыня повела ее в другой бассейн. Вода в нем оказалась такой холодной, что захватывало дух, но она легко справилась с новым ощущением и даже некоторое время поплавала.

Затем она снова вошла в парильню, вновь ее терли мочалкой, смывали мыло теплой водой, снова мыли и смывали. После этого ее провели в теплую комнату с диванами, застеленными белыми простынями, там она долго отдыхала.

Когда Туснельда вышла из бани, ей показалось, что будто снова родилась. Все прошлые заботы и волнения, страхи и ужасы отошли куда-то вдаль, на душе оставались только покой и умиротворение. Она снова хотела жить!

Вечером во дворец Аврелия пришел Чех. Когда он взглянул на нее, в ней все затрепетало, она перестала замечать окружающее; перед собой она видела только его – сильного, спокойного и очень доброго человека, которого она горячо любила и которому могла вверить свою судьбу.

Целый вечер она незаметно, но постоянно следила за ним и ждала, когда он подойдет к ней. И он подошел. Помаргивая голубыми глазами с белесыми ресницами, он спросил, слегка смущаясь:

– Туснельда, не хотелось бы тебе прогуляться вокруг дворца?

О, как бы ей хотелось пройтись не только вокруг дворца, но и уйти далеко-далеко с этим обожаемым ею человеком! Но она ничего не сказала, а только кивнула головой и пошла следом за ним.

Едва они вышли из дверей и оказались в темноте ночи, как, не сговариваясь, повернулись друг к другу и поцеловались. Это был их первый поцелуй, нежный, долгий и сладкий…

А потом они ходили по улицам города до самого рассвета и говорили, не переставая, обо всем и ни о чем. Им все казалось легко и просто, они не представляли своей будущей жизни врозь, не собирались расставаться и не помышляли о разлуке.

Но наутро прискакал гонец, посланный Аврелием к вождю вандалов, и привез весть, что конунг дал согласие на обмен Тибула и Туснельды; обмен он предлагал провести на земле квадов; гарантом надежности сделки выступал вождь племени.

Эта весть моментально распространилась по Виндобоне. Чех, запыхавшись, прибежал во дворец Аврелия. Там уже были закончены сборы, всех торопил Аврелий, не чаявший скорого вызволения сына из неволи. Туснельда сидела в возке. К ней подскочил Чех.

– Туснельда, ты уезжаешь, – только и смог он сказать…

У нее по щекам побежали слезы.

– Чех, я должна… Я бессильна остаться, Чех.

– Я понимаю, я все понимаю, – бормотал он, как в бреду. – Тебе нельзя иначе…

Возок тронулся, он пошел рядом, неотрывно глядя ей в лицо.

– Ты дай мне весточку с каким-нибудь купцом, – попросил он наконец.

– Обязательно передам. Но и ты тоже…

– При первой возможности. Как только представится…

Кони перешли на быстрый шаг, Чех отстал. Туснельда продолжала смотреть на него, пока возок не завернул за угол…

Вот и всё, подумал он, тупо глядя на пустую улицу. Было и прошло. И ничего больше не будет. Не будет ни встреч, ни расставаний. А все эти приветы и ответы через купцов – как эхо большой любви. И останутся в памяти только сладостные воспоминания о том, как плыли на плоту по реке Мораве, как встречались влюбленными взглядами да вчерашняя ночная прогулка по сонному городу и долгие, сладостные поцелуи… И этому уже никогда не вернуться, как не вернется из родного племени к нему Туснельда…

V

По случаю возвращения сына из плена Аврелий закатил невиданный пир. Такого изобилия блюд и вин никогда не было на его столе. Кроме различного рода кушаний из мяса и рыбы были здесь и жареный лебедь, помещенный на большом золотом блюде с пирогами вокруг в виде домиков на зеленом лугу, и дрозды со спаржей, и кабанья голова, и павлиньи мозги, и молоки мурен, и искусно приготовленные язычки соловьев…

Во главе стола восседал Аврелий, по правую сторону от него находились Тибул и Луцилла, по левую – Чех, Лех и Русс. Тосты за них всех следовали один за другим. Гости были искренни в своих чувствах, освобождение Тибула наполнило радостью и гордостью сердце каждого горожанина: сильна Римская империя, грудью встает она на защиту своих граждан! Никого не дает в обиду!

Чех наклонился к Руссу и, преодолевая шум, спросил, лукаво блестя глазами:

– Ну как, поборол свою болезнь?

– Какую такую болезнь? – не понял Русс.

– А свое влечение к Луцилле!

– А ну ее! – отмахнулся брат. – Даже не думаю больше.

«Слава богам, перебесился наконец», – облегченно подумал Чех, принимаясь за новое блюдо.

Но Русс врал. Даже приключения во время бурного путешествия к вандалам не остудили его страсти. Он по-прежнему думал и мечтал о жене начальника гарнизона и ничего не мог с собой поделать. И сейчас, как бы ненароком, он нет-нет да бросал на нее короткие, восхищенные взгляды. Она не обращала на него внимания, но ему было достаточно того, что он видел ее, наслаждался ее красивым, свежим лицом, пышными черными волосами с завитушками возле ушей, короткими пухленькими пальчиками с нанизанными на них колечками и перстнями…

Когда пир был в полном разгаре, Луцилла встала и пошла к выходу. Русс, чуть помедлив, двинулся вслед за ней. В коридоре ее уже не было. Он направился в ее комнату. Она стояла перед зеркалом и пальчиками что-то поправляла на своем лице. Смелый от хмельного, он прислонился плечом к косяку и неотрывно смотрел на нее. Она скосила глаза и увидела его в зеркале, спросила с усмешкой:

– Пришел что-нибудь сказать?

– Что люблю тебя.

– Ишь ты, какой храбрый! А не боишься, что Аврелий проткнет тебя мечом из-за ревности?

– Нисколько.

Он шагнул к ней, намереваясь обнять за плечи. Но она в последний момент каким-то неуловимо ловким движением сумела увернуться из его объятий и, выставив перед его лицом тугие полуоткрытые груди, проговорила укоризненно:

– Нельзя покушаться на жену своего начальника. Это и совестно, и грешно.

Вид ее полуобнаженного тела был для него, как красная тряпка для быка. Он ринулся в новую атаку, надвинулся на нее всем корпусом и свалил на кровать. Но и тут она сумела сделать так, что они оказались сидящими рядом на пухлой перине. Оба тяжело дышали.

– С чего это ты вдруг стал таким настойчивым? – наконец спросила она.

– А ты разве не замечала, что нравишься мне?

– Видела, что глаз не спускаешь с меня.

– А я тебе нисколько не нравлюсь?

– Нравишься. Да только…

– Что – только?

– Молоденький ты очень…

И она вздохнула.

– Я повзрослею. И скоро, – пообещал он.

– Вот тогда и приходи, – ответила она и со смехом выбежала из комнаты.

Через неделю из Рима в Виндобону прибыл чиновник и долго беседовал о чем-то с Аврелием. После этого Аврелий собрал центурионов и стал говорить озабоченным голосом:

– Получено важное сообщение из Рима, от императора Проба. Правит он уже два года. Будем надеяться, что сможет удержаться у власти намного дольше своих предшественников…

Римская империя в описываемые годы переживала нестабильность центральной власти. За сто лет в государстве сменилось тридцать три императора, и тридцать из них заплатили за императорскую багряницу багрянцем крови; часто не только своей, но и всего потомства. Если восточные легионы провозглашали своего полководца императором, то западные немедленно выдвигали своего. Против того, кто был поднят на щит придунайскими солдатами, восставали африканские воины. А римский сенат покорно пресмыкался перед каждым, наступившим ему на горло.

Солдаты, поднявшие на щит нового императора, могли похоронить его под щитами через три месяца, через три недели, а то и через три дня, смотря по тому, когда объявится другой полководец, – может быть один из ближайших друзей императора, готовый заплатить солдатам побольше или выдать обувь подобротнее. А иной раз и этого не требовалось. Было совершенно достаточно, если гадальщики, всегда находившиеся при армии, получали от богов дурное предзнаменование, или какой-нибудь пустомеля-центурион рассказывал, что ему приснилось, как с древков боевых знамен улетали боевые орлы, а вскоре слетал с престола и сам император.

Именно поэтому известие об императоре не встретило особого волнения. Центурионы встретили его довольно спокойно. Только Лех спросил:

– Жалованье нам новый император прибавил или оставил прежним?

– Жалованье увеличено с 1700 до 1750 динариев в год, – ответил Аврелий. – во время походов эта сумма удваивается. По-прежнему солдатам разрешается вступать в законные браки и жить семьями вне лагерей. Но вот после выхода на пенсию нас ждут некоторые изменения.

Аврелий сделал паузу и внимательно оглядел центурионов. Те заметно посерьезнели и обострили свое внимание.

– Раньше вышедшим на отдых солдатам полагались участки земли, которые отбирались у прежних владельцев. Это вносило большое неудовольствие и повышало нестабильность в стране. Императором Пробом решено заранее определить своим воинам пустоши, которые уже с этого момента становятся их владениями. Таким образом, наемные воины приобретают свою землю, свою, так сказать, родину, родной край уже сейчас. Они будут знать, что станут защищать. А когда закончат свой срок службы, спокойно займут по закону принадлежащие им земли.

Это известие обрадовало центурионов. Они знали, что наемники с восторгом примут такое известие.

– Трем римским центуриям определены земли в Паннонии, а славянским центуриям – в округе Крапина, что в Иллирике. Уже на днях вы отправитесь в свои земли и приступите к их дележу и первичной обработке. Вас встретит римский чиновник, укажет границы. Там теперь будет ваш родной край, там вы поселитесь со своими семьями… Когда вернетесь, римские центурии так же отправятся получать свои земли.

Новая весть привела в восторг воинов центурий. Все с большим желанием и настроением стали собираться осваивать пустошь. Впрочем, долго ли собраться солдату? Он всегда готов выступить в поход. Поездка в Крапину сравнима в какой-то степени с небольшим военным походом.

Перед отправлением Русс забежал к Луцилле. Она сидела за столом, читала какой-то манускрипт.

– Благослови меня на новое дело, – сказал он, становясь перед ней на одно колено и прислоняя свою голову к ее ногам. – Я заслужил небольшой участок земли, построю там дом и приглашу тебя в него моей хозяйкой.

– Глупенький, – смеялась она, – но я ведь замужем!

– А ты разведешься, – не сдавался он. – Долго ли развестись в наше время?

Действительно, в Римской империи наблюдалось большое падение нравов. Легко заключались и расторгались законные браки, быстро сходились и расходились в гражданских браках. Немало было однополых браков. Большое число людей проповедовали свободный образ жизни, некоторые появлялись на людях в обнаженном виде…

– Ну ладно, ладно, поезжай и устраивайся на своей земле. И пусть она тебе будет твоей новой родиной. Тебе, твоим детям и внукам!

– Так я могу надеяться на твою взаимность?

– Влюбленный должен всегда надеяться. Иначе какая же это любовь?

Округ Крапина был расположен к западу от Виндобоны, на берегу Дуная. Это была обширная болотистая местность. Ее надо было осушить и освободить от большого числа кустарников и низкорослых деревьев. Воины собрались вокруг своих центурионов, глядели на них с недоумением, тревогой и надеждой. Чех взгромоздился на телегу, Лех и Русс стояли возле нее.

– Так что, братцы-воины, скажете мне? – вопрошал Чех. – Вы осмотрели будущие свои владения. Теперь надо решать, будем ли мы брать их для обработки или откажемся?

Воины зашевелились, задвигались, начали переговариваться между собой, потом послышались крики:

– Здесь на год работы!

– Неправда! Месяца за три-четыре управимся.

– Пусть освобождают на это время от службы, тогда мы согласны!

– И обеспечат орудиями труда и рабочей одеждой!

– Пропитание бы надо тоже!

Чех спросил римского чиновника:

– Как насчет рабочей одежды, топоров и лопат?

– Это дело не мое, – ответил тот. – Моя обязанность – нарезать вам землю и отбыть в столицу. А уж вы как хотите, так и поступайте.

– Ясно, – проговорил Чех и, подумав, вновь обратился к боевым соратникам:

– Значит, так. Нам прибавили жалованья на пятьдесят динариев. Вот на них мы закупим лопаты и топоры, а также одежду для работы. Остальное у нас есть – и палатки, и постели, и полевая кухня, и все необходимое для житья. А к труду мы привычны. Как говорят, глаза боятся, а руки делают. Пророем сначала большой канал из болота в Дунай, а потом малые каналы, чтобы стекла остальная вода. Земля здесь уже удобрена торфом, торфа в достатке хватит на удобрение и отопление и нам, и нашим детям и внукам. Так что мое предложение такое: время не терять, а браться за дело. Так я говорю, братцы-воины?

– Верна-а-а! – зашумели в ответ.

Сначала принялись за сооружение военного лагеря. Выбрали высокое место на берегу Дуная, прорыли ров, накидали высокий вал, огородились частоколом с въездными воротами, по углам поставили сторожевые башни. В общем сделали то, что делали всегда в военном походе, когда каждую минуту могли ждать нападения вражеских войск.

Работу начали с берега Дуная. Пробивали толщу земли, выбрасывали ее по обе стороны канала, дожидались, когда сойдет болотная вода и снова принимались за работу. Стояли прекрасные августовские дни с редкими дождями, поэтому работа шла споро. Никто не унывал: это будет их земля, которую никто никогда не отнимет!

Через месяц надо было ехать в Виндобону, чтобы прикупить лопат и черенков к ним, а также пополнить запасы продовольствия. К Чеху пристал Русс: возьми да возьми с собой, очень уж надо побывать в городе.

– Да какая у тебя там такая большая надобность? – допытывался старший брат.

– Ну надо. Мало ли чего бывает у человека!

– Глупости, наверно, какие-нибудь? – пытаясь притвориться непонимающим, гнул свое Чех. Он тогда на пиру все-таки нечаянно углядел, куда отлучался Русс, и поэтому догадывался, почему он сейчас так настойчиво у него просится в город.

– Да никакие не глупости. Побуду на рынке, друзей навещу…

Чех уже хотел отказать в просьбе (пусть не занимается глупостями!), но потом вспомнил про Туснельду и сразу почувствовал, как оборвалось у него внутри. Случись хоть малая возможность повидать ее, он бросил бы все и улетел на крыльях!

Поэтому ответил:

– Ладно, садись, только не вздумай надолго задерживаться. Чтобы обратно приехал со мной!

Выехали после обеда, в город прибыли затемно. Чех стал распрягать лошадей, а Русс тотчас ушмыгнул. Старший брат и не догадывался, что он задумал какую-то каверзу, и не остановил его. А Русс прямиком направился ко дворцу Аврелия. «Если сейчас не повидаю Луциллу, то завтра и подавно, Чех переговорит с Аврелием и поедет обратно. Что ему до моих дел?»

Сначала он обошел дворец со всех сторон. На нижнем этаже жила прислуга, там делать нечего. Часть верхних окон была освещена, значит, еще не спали. Кажется, вот это окно, за которым находится комната его возлюбленной. Рядом спальня Аврелия. Окно у него темное, наверно, спит, но, скорее всего, ушел к любовнице. Весь город знал, что на окраине выстроил он домик, куда и поселил свою пассию. Удивлялись жители, что за наложницу он себе выбрал. Как говорится, ни кожи, ни рожи. Высокая, сухая, с совиными глазами, глядеть не на что. И ради такой страхолюдины оставлял он красавицу жену. Видно, сильно тосковал он по первой жене, сбежавшей в Рим, и никак не мог забыть, коль полюбил женщину, в чем-то подобную ей…