Текст книги "Миссия в Китае"

Автор книги: Василий Чуйков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Первая командировка в Китай

Моя первая командировка в Китай в 1926 г. не была случайной. В свои двадцать шесть лет я пережил немало: за спиной были Южный, Восточный и Западный фронты гражданской войны, ранения, командование полком. Как и многие активные участники гражданской войны, в 1922 г. я поступил учиться в Военную академию им. М. В. Фрунзе. После ее окончания в 1925 г. мне предложили продолжать учебу на китайском отделении восточного факультета той же академии. Как известно, в то время в Китае широким фронтом развертывалось революционное движение, охватившее миллионные массы крестьянства, рабочих, мелкую и национальную буржуазию. Мы, советские командиры, под руководством великого Ленина разгромившие войска белогвардейских генералов и отразившие походы иностранных интервентов, считали честью для себя принять участие в национально-освободительном движении китайского народа и помочь ему в борьбе с империалистическими хищниками. Лозунг «Руки прочь от Китая!» мы принимали всем сердцем.

Учились мы упорно, с огромным воодушевлением. День и ночь зубрили китайские иероглифы, старались овладеть их правильным произношением, кропотливо изучали историю Китая, традиции и обычаи его народа. Я до сих пор вспоминаю наших преподавателей – В. С. Колоколова, Лян Куня, профессора-историка А. Е. Ходорова и других.

Наш факультет часто посещали товарищи, которые уже побывали в Китае. Они много рассказывали нам о положении в этой стране. Мы часто бывали в Институте востоковедения им. Н. Нариманова, присутствовали на собраниях китайских студентов, среди которых шли споры и дискуссии о проблемах китайской революции. Скажу откровенно, нам, тогда еще плохо знакомым с обстановкой в этой стране, нелегко было разобраться во всех перипетиях революционной бури в Китае, представить пути, ее дальнейшего развития.

В 1926 г. некоторым слушателям восточного факультета академии предоставили возможность побывать в Китае. Меня командировали на практику с выполнением обязанностей дипкурьера. Мне предстояло проехать через Харбин, Шэньян, Далянь (Дальний), Тяньцзинь до Пекина и обратно. Пусть читатель перенесется в то далекое время и вообразит себе столь длительное путешествие – сначала через всю Сибирь, а затем и через Северо-Восточный Китай. Надо иметь при этом в виду, что после разрухи, связанной с гражданской войной, в нашей стране только налаживалась работа железнодорожного транспорта.

Сибирь была мне знакома по моей боевой юности. Там в борьбе с Колчаком я получил боевое крещение и стал командиром полка. Суровым был поход против войск Колчака и других генералов царской армии. Теперь за окном вагона мелькали мирные платформы. Селения и деревни залечили свои огненные раны. Поезда шли – хотя и с частыми опозданиями, но уже не по расписанию гражданской войны. В 1919 г. от Кургана до Москвы наш полк двигался по железной дороге больше месяца. Теперь экспресс – не того, конечно, класса, какие ходят сегодня, – доставил нас за семь суток до границы с Маньчжурией. Отсюда нам предстояло ехать по Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД) [10]10
  Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) – железнодорожная магистраль в Северо-Восточном Китае от ст. Маньчжурия через Хайлар, Харбин до ст. Суйфынхэ (Пограничная), с южной линией от Харбина через Чаньчунь до Даляня (Дальнего) и Люйшуня (Порт-Артура). Является важнейшей железнодорожной магистралью, которая связывает КНР с СССР, и одной из главных магистралей в Северо-Восточном Китае.


[Закрыть].

Мы пересекли границу. Сразу и не ощутили, что под колесами уже нерусская земля, не увидели поначалу и резких перемен в ландшафте. Но вскоре, выглянув из окна во время остановки поезда, убедились, что мы в ином мире. Жизнь будто замерла здесь, остановилась, и мы в одну минуту перенеслись на несколько лет в прошлое…

По платформам в военной форме с погонами разгуливают русские офицеры. Те, что были выброшены вместе с войсками Колчака и других генералов и атаманов за пределы Родины. Китайские власти привлекали их к охране дороги, и они служили, не меняя обмундирования, выжидая, когда понадобятся для какого-нибудь нового бандитского налета на большевистскую Россию в войсках атамана Семенова [11]11
  Г. Семенов – белый атаман. После победы Великой Октябрьской социалистической революции с группой сообщников бежал в Северо-Восточный Китай и развернул там при помощи японских империалистов формирование отрядов для вторжения в восточные районы Советской России. После разгрома империалистической Японии в 1945 г. Семенов был арестован и по приговору советского суда казнен за совершенные им злодеяния.


[Закрыть]или Меркулова.

С любопытством вглядываемся в их облик. Форма несвежая, поношенная, смятая. Нет того блеска, которым всегда отличалось русское офицерство царской армии. Настороженно-враждебный взгляд. Они сразу же в числе пассажиров отличают русских, да еще и дипломатов, полпредов Страны Советов, которую ненавидят. Но это Родина, и чувствуется, что они по ней тоскуют. Не светит им солнце на чужбине, и с каждым годом тают у них надежды вернуться победителями в Отечество, которое их изгнало. Впрочем, не все смотрят с ненавистью, в иных взглядах отчаянная тоска. Вернулись бы, упали на колени перед матерью-родиной, да расплата страшит: много они погрешили против нее, против русского народа, за спиной иных кровавые злодеяния.

Встречаются не только армейские офицеры. То там, то здесь мелькнет небесно-голубого цвета жандармский мундир. Это уже совсем немыслимые для нас «древности».

Отнюдь не для полноты описания своего путешествия вспомнил я здесь об этих мундирах и об офицерской форме. Встречались нам эти люди не только на приграничных станциях, но и в глубине Маньчжурии и в других районах Китая. Выглядели они далеко не импозантно – в старых военных гимнастерках и кителях с отпоротыми погонами. В носильщиках и в проводниках вагонов иногда можно было угадать бывших царских офицеров или солдат. Или вдруг такая сцена: на небольшой китайской станции стоит группа могучих, широкоплечих русских мужиков с окладистыми боярскими бородами. Казаки – уральские, амурские, забайкальские. Чужая воля оторвала их от обильных и плодородных земель, от чапыг, кос, молотилок и обрекла пребывать в непонятном для них состоянии эмигрантов. А вот некоторые офицеры (ведь среди них были не только низшие, но и полковники, генералы, которые с капитальцем бежали, иные близко вошли в соприкосновение с японской разведкой) стали своими людьми у кое-кого из китайских милитаристов. В каком-то ресторане на большой станции услышал я белогвардейскую песенку. Словно бы и веселенькая песенка, только почему-то тоской наливались глаза ее исполнителей:

 
Москва златоглавая,
Звон колоколов,
Царь-пушка державная,
Аромат пирогов…
 

Тоска, ностальгия? Нет, не только. Это явление было более опасным. Люди побитые и вышвырнутые с нашей земли, только и думали о том, как бы вернуться в Россию, штыком и гранатой, кнутом и виселицами снова привести народ в прежней, закабаленное состояние. Других целей в жизни у них уже не оставалось. И везде, где только можно, каждому, кто с ними общался, соседу по вагону, на банкете у китайского милитариста или офицера японской разведки, на каждом перекрестке они твердили одно и то же: «Россия большевиков долго не продержится, это колосс на глиняных ногах, только тронь – и развалится. Спешите к дележу большевистской России! Отдаем нефть Баку, оазисы Средней Азии, сибирские рудники и неоглядную тайгу, а нам верните наши тульские, уральские, питерские заводы и смоленские да рязанские поместья!» Щедрой горстью сыпали эти отщепенцы несбыточные обещания, везде, где можно, сеяли ненависть к Стране Советов.

Любопытно было наблюдать за проводниками из бывших русских офицеров. Даже если они были одеты в гражданское платье или в железнодорожный китель, по выправке в каждом из них безошибочно угадывался офицер. С детских лет он привык к поклонам и уважению, сапоги ему чистил денщик. А тут подметай вагон, вытряхивай за пассажирами пепельницы, а иному за несколько центов чаевых и сапоги приходилось чистить. Ох, как унизительно и нелегко барчуку заработать кусок хлеба! А я вспоминал, как меня мальчишкой в шорной мастерской Савельева старшие мастера обучали ремнем и держали на побегушках. Неужели у людей, отверженных Родиной, могла родиться надежда, что миллионы таких, как я, шедших в революцию, позволят снова вернуть страну в прежнее состояние?

Итак, в качестве дипкурьеров старый большевик Рожков и я направлялись в Пекин. В вагоне мы часто ловили на себе косые взгляды своих соотечественников: в нас узнавали русских, понимали, что мы – большевики, а иные догадывались о цели нашей поездки. Рожков посоветовал мне держать наготове пистолет; белогвардейцы стали обыкновенными бандитами, для них и дипкурьер может быть лишь заманчивой добычей, международное право для них – пустой звук. Такой случай с нашими дипкурьерами однажды уже был.

Но вот и Харбин…

Опасный перегон позади. Нас встретили на станции консульские работники. Можно было вздохнуть свободнее и познакомиться с городом.

Харбин – торгово-экономический и политический центр тогдашней Маньчжурии, ее столица и одновременно центр контрабандистской и шпионской деятельности. Весь город был черным рынком, где открыто торговали валютой, наркотиками, оружием, людьми. Здесь все считалось товаром. Нет в наличии – доставят из любого уголка земного шара. Закон запрещал беспошлинную торговлю, но не было чиновника, который за взятку не согласился бы его нарушить. Такого распада нравственности, как в 20-х годах в Харбине, мне никогда не приходилось больше встречать.

В городе много русских, и не только эмигрантов. Многие поселились здесь со времен строительства КВЖД, некоторые здесь и родились. Их речь сильно отличалась от обычной русской речи и по акценту, и по словарному запасу. Русские слова часто перемежались английскими, французскими или даже китайскими словечками.

Некоторые из местных русских просились на Родину, подавали заявления в наше консульство с просьбой о приеме их в советское гражданство. Они испытывали симпатию к России и к большевизму, несмотря на то что белоэмигранты постоянно пугали их «большевистскими злодеяниями». Тем, кто подавал заявления о приеме в советское гражданство, консульство выдавало особые квитанции. Этих людей, еще не принятых в советское гражданство, белогвардейцы в насмешку называли «квитподданными».

Помню знаменательную встречу на главной улице Харбина с ее торговыми рядами, бесконечными лавочками, палатками, магазинами, подвалами опиумных курилен. Я шел с товарищами из консульства. Нас можно было принять только за советских людей, за дипломатов или сотрудников посольства. Дорогу нам преградил человек лет тридцати пяти в потертом и пропыленном офицерском кителе со следами отпоротых погон на плечах. Легко было угадать по следам от звездочек, что этот человек когда-то был капитаном. Мне в лицо дохнуло перегаром китайской водки – ханжи. Человек не протянул молча руки за подаянием, он еще старался сохранить вид благородного нищего.

– Подайте, господа, бывшему офицеру!

Мы сначала попытались от него отойти, он шел за нами.

– Господа, господа! Вы русские, и я русский! Не дайте погибнуть!

Не всякий поступок диктуется логикой, тем более когда логика сталкивается с чувством. Я понимал, что этот человек всего несколько лет назад сражался с оружием в руках против нас, быть может, даже против меня на Восточной фронте. И мы стреляли друг в друга…

Я подал ему доллар – для милостыни это была огромная сумма.

– Возьми, господин, – сказал я ему. – Но мы не господа! Между нами принято обращение – товарищи. И подал этот доллар тебе большевик, советский комиссар.

«Капитан» взял под козырек, показав, что его военная выучка не утрачена и в столь бедственном положении. Отчеканивая каждое слово, произнес:

– Тронут, господа! Готов вам служить и готов выполнить любое ваше приказание!

Мы поблагодарили его за готовность «к службе» и расстались с ним…

Харбин – город контрастов. С одной стороны, богачи, зарабатывающие огромные деньги на самых рискованных спекуляциях. Нажив капитал, они потом перебирались в более спокойные места. С другой – масса нищих. Трудящиеся тоже влачили полунищенское существование. Китайский рабочий почитал за счастье получить работу на КВЖД у советской администрации. Здесь были организованы профсоюзы, рабочие получали повышенную зарплату.

Тогда мы все приглядывались: а существует ли в Харбине революционная ситуация, готовы ли харбинские рабочие к организованным формам протеста? Увы, каких-либо видимых проявлений такого протеста не ощущалось. Город захватила стихия черного рынка, полицейского террора, волна белогвардейщины.

В Харбине я провел пять дней. Вскоре мы выехали через Шэньян, Далянь в Пекин. На станции Чанчунь – пересадка с КВЖД на Южно-Маньчжурскую железную дорогу (ЮМЖД). До русско-японской войны 1904–1905 гг. КВЖД была единой дорогой. Построена она была царским правительством. Затем по Портсмутскому мирному договору ЮМЖД от Чанчуня до Люйшуня (Порт-Артура) была передана Японии. Японцы стали полновластными ее хозяевами. Возникло что-то вроде государства в государстве. Китайцы служили на дороге только в качестве рабочих.

Японцы ввели на дороге военизированные порядки. Это давало им возможность поддерживать дисциплину. Поезда ходили точно по расписанию, работали вагоны-рестораны. Со станций исчезали белогвардейцы со споротыми погонами, праздношатающиеся, проститутки, пьяные.

Но дорога для богатых. Цены на билеты очень высокие. В вагонах-ресторанах прекрасная кухня, искусные повара, но блага эти для состоятельных. Порции столь мизерны, что русскому человеку впору съесть два-три обеда, чтобы не выйти из-за стола голодным.

Порт Далянь (Дальний), как и расположенная рядом крепость Люйшунь (Порт-Артур), находится в южной части Ляодунского полуострова, которая в свое время была приобретена в «аренду» царской Россией. В результате русско-японской войны 1904–1905 гг. эти порты отошли к Японии и, по существу, превратились в японские города на территории Китая. Отличие их от китайских городов было огромным. Далянь представлял собой благоустроенный город, с современной архитектурой – незамерзающий океанский порт, оборудованный новейшей техникой. Японцы строили заводы, расширяли старые; четко работала администрация. Нищих тоже хватало, но на главных улицах они не смели появляться. Редко можно было встретить русского человека, белогвардейцев здесь не жаловали, их держали поближе к русской границе как пушечное мясо, для военных набегов на советскую землю или для пополнения кадров шпионов. Японцы обходились китайскими рабочими – и дешевле и спокойнее. Из них выжимали все соки. Жаловаться им было некому, защищать свои права они не умели, японские власти запрещали деятельность профсоюзов, О местных коммунистах в те годы в Даляне и не слыхивали.

В городе мы встречали много европейцев, путешествовавших или приезжавших совершать сделки в торговом пароходстве. Пляжи были полны купающихся.

Здесь я впервые познакомился на практике с работой японской контрразведки. Она пользовалась своеобразной методой, резко отличной от приемов западных разведок. Ну, к примеру, за нами была установлена плотная слежка, при этом японские детективы и не пытались скрыть её, как-то открыто показывая, что следят за нами. Мы не собирались надолго задерживаться в Даляне. Поэтому ситуация складывалась смешная и досадная. Мы пришли на пляж, разделись, вошли в воду, а рядом неотступно японец. Я плыву от берега, и он плывет за мной.

Детективы предельно вежливы. Если во время прогулки понадобятся спички зажечь папиросу, они тут как тут. Один из наших спутников зашел в магазин, купил какую-то безделушку и нарочно уронил ее. Японский детектив услужливо поднял вещь и вручил ее хозяину с обворожительной улыбкой, открывающей все зубы. Они ни в чем не пытались нам мешать, но и не отходили ни на шаг, провожая до дверей консульства. А у дверей консульства с улыбкой раскланивались и шли на свои наблюдательные посты, ожидая, когда мы выйдем в город. Прелестно!

После Даляня наш путь шел морем. Мы погрузились с чемоданами дипломатической почты на японский пассажирский пароход. На нем нам предстояло обогнуть Ляодунский полуостров и высадиться в порту Тангу, неподалеку от Тяньцзиня.

Люйшунь мне довелось увидеть с моря. Пароход там не приставал. Очень хотелось побывать в городе, поклониться праху русских героев, сложивших головы при его обороне, но въезд в Люйшунь для советских людей тогда был закрыт – японская морская крепость.

Перед заходом в порт Тангу нас жестоко потрепал шторм. Мои вестибулярный аппарат в те годы был достаточно стойким против качки, но мои товарищи хлебнули морской болезни досыта. Из Тяньцзиня в Пекин добирались поездом.

Назвать Пекин столицей Китая в 1926 г, можно было только условно. В стране бушевала революция. В июле 1926 г. революционное правительство Юга предприняло Северный поход, который принес его войскам немалые успехи.

Ко времени нашего приезда положение пекинских правителей сильно пошатнулось, Пекин находился под военным контролем двух китайских милитаристов – Чжан Цзолиня [12]12
  Чжан Цзолинь (1876–1928) – китайский милитарист, глава так называемой фынтяньской (мукденской) клики милитаристов, тесно связанной с японскими империалистами. Пытался изменить ориентацию и вступить в контакт с американцами и гоминьдановским правительством. Был убит японцами в 1928 г.


[Закрыть]и У Пэйфу [13]13
  У Пэйфу (1878–1939) – китайский генерал, глава проанглийской чжилийской клики милитаристов, господствовавшей в долине Янцзы и частично в Северном Китае.


[Закрыть], которых поддерживали американские, английские, французские и японские империалисты, рассчитывая с их помощью укрепить и расширить сферы своего влияния в Китае. В частности, Чжан Цзолинь, властитель Маньчжурии, ориентировался на Японию, полагаясь на нее как на более близкого соседа. Нелишне заметить, что, когда политическое влияние Чжан упало и у него возникли трения с его покровителями, он был попросту устранен: в 1928 г. Чжан Цзолинь погиб при взрыве поезда, организованном соответствующими японскими службами.

К осени 1926 г. войска У Пэйфу потерпели тяжелое поражение от революционных войск, нанесших удар с юга. В Пекине царила атмосфера неустойчивости, какой-то призрачности, хотя это было и не сразу заметно. Чиновники пекинского правительства пытались казаться любезными и уверенными в своем положении. Торговую жизнь лихорадило. Лопались банки, тут же возникали новые, совершались в огромных масштабах финансовые аферы, промышленники торопились выкачать из своих предприятий последние прибыли за счет каторжного труда рабочих. И одновременно – внешне спокойная, размеренная жизнь в посольском квартале. Это было государство в государстве, территория для иностранцев на китайской земле. Китайцы допускались в квартал лишь в исключительных случаях по специальному пропуску. Здесь были расквартированы иностранные войска, работала особая полиция, подчиненная лишь администрации квартала.

Я не мог без чувства горечи за униженное человеческое достоинство смотреть, как трудятся рикши, не мог допустить и мысли, что мы, коммунисты, можем пользоваться трудом человека-лошади. Но вот однажды попытались наши посольские работники отказаться от их услуг. Это стало известно рикшам, и они обратились со слезной просьбой в наше представительство отменить этот запрет, ибо он лишал их дополнительного заработка. Пришлось согласиться с рикшами, но от этого чувство неудобства не пропало.

Пекин, Тяньцзинь и другие города Китая, которые удалось посетить в первый приезд, напоминали пороховую бочку. Революция была единственным средством покончить с чудовищным бесправием народа. На севере Страна Советов показывала пример, как это делается.

Осенью 1927 г. я и мои товарищи окончили восточный факультет академии. Командование сочло нас подготовленными для работы в Китае. Несмотря на очень сложную обстановку там (к этому времени Чан Кайши уже совершил контрреволюционный переворот [14]14
  Контрреволюционный переворот Чан Кайши был совершен в Шанхае 12 апреля 1927 г.


[Закрыть], уханьский гоминьдан изменил революции, а в августе вспыхнуло Наньчанское восстание [15]15
  Вооруженное восстание, организованное руководством КПК против сил контрреволюции, вспыхнуло в Наньчане 1 августа 1927 г. План действий предусматривал создание собственных вооруженных сил КПК, переход этих частей в Гуандун, где сохранились очаги крестьянского движения, и создание там новой революционной базы. Восстание потерпело поражение в результате решающего превосходства сил контрреволюции и не смогло остановить спада революционной волны.


[Закрыть], было принято решение послать нескольких военных советников в войска, находящиеся под влиянием Коммунистической партии Китая.

С тех пор, когда наши военные советники прибыли в Китай и начали налаживать работу в стенах военного училища в Гуанчжоу, времени прошло немного, а для создания настоящей кадровой армии явно мало. Однако в боях Северного похода в какой-то мере выкристаллизовались те воинские части и подразделения, которые могли стать костяком подлинно революционной армии. Прежде всего коммунистические полки отличались от гоминьдановских войск тем, что они не были наемными. Они формировались не по капризу какого-либо милитариста, не подчинялись командиру как нанимателю. Они состояли из добровольцев, из тех, кто понял, что такое революция, что она несет китайскому народу. Китайский солдат был вынослив, смел, воодушевлен идеей революции. Он старался учиться военному делу, понимать своего командира, прилагать все силы и выполнить боевой замысел. Но должен заметить, что редкий солдат до конца сознавал цели революции, для многих революция воплощалась в решении его личной судьбы, судьбы его близких. Основной контингент революционных частей – крестьянский. Крестьянин, часто неграмотный или полуграмотный, не очень разбирался во всех оттенках революции, не до конца понимал, почему Чан Кайши не может примириться с коммунистами. Лишь позже пришло сознание, что Чан Кайши попросту предал революцию и перешел в стан ее врагов.

По роду своей деятельности я много ездил по стране. Мне довелось побывать в районах Пекина, Тяньцзиня, в провинции Сычуань, я исколесил почти весь Северный и Южный Китай, научился довольно бегло говорить по-китайски.

В 1929 г. начался известный конфликт на КВЖД. Все советские граждане – служащие дороги подвергались всевозможным оскорблениям и нападкам со стороны полиции и были отозваны из Китая. Нашей группе не разрешили возвращаться на Родину через Маньчжурию, пришлось пробираться кружным путем – через Японию.

Наверное, тогда я впервые увидел, что китайские чиновники и даже простые служащие бывают неприветливы, что они могут обходиться и без дежурном улыбки на лицах. Чиновники – это понятно: они были воспитаны в слепом повиновении начальству, иерархическая лестница бюрократии давно и прочно сложилась в Китае. Но даже носильщики отворачивались от нас. Мы двигались по стране будто в пустоте. Нас как бы не замечали, а те, кому поручено было за нами следить, не отходили ни на шаг. Сопровождали нас полицейские и в форме и в штатском. Они не грубили, но в глазах у них была холодная ненависть.