Текст книги "«Сатурн» почти не виден"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Судя по всему, партийный деятель. Причем из тех, кто уверен, что каждое его слово – это божья искра гениального ума. Его любимое изречение: «Фриц сам лезет в петлю, наше дело подтолкнуть его в спину». И это глубокомысленное заключение он сделал, сидя в болотной землянке.

Андросов пожал плечами.

– То же самое, только чуть другими словами твердит московское радио.

– Ну что вы! – не согласился Рудин. – Если уж говорить об официальной пропаганде, то она и в Москве, и в Берлине грешит только одним: бежит несколько впереди событий и норовит желаемое выдать за действительность. Я из-за этого немало пережил.

– А вы тут при чем? – вяло поинтересовался Андросов, очевидно, думая о чем-то другом.

– Я ведь решил сдаться в плен давно. Но я считал, что мне здесь не будет веры, если я явлюсь, когда у немецкой армии одни бесспорные успехи.

– Теперь, значит, они уже небесспорны? Так прикажете вас понимать?

Рудин молчал, только взглядом спрашивая, можно ли сказать все откровенно.

– Ну, ну, а что же теперь? – бесстрастно спросил Андросов.

– Теперь обстановка на войне изменилась, – тихо проговорил Рудин.

– Это интересно. Что вы имеете в виду? – все так же бесстрастно спросил Андросов. Но Рудин увидел за этим неподдельную заинтересованность: конечно же, ему интересно узнать, что думают о ходе войны с той стороны.

– Я имею в виду видный всем факт – молниеносной войны у немцев не вышло, – спокойно заговорил Рудин. – Советская Армия приведена в порядок и оказывает все более стойкое сопротивление. А немецкие войска получили непомерно длинные и притом постоянно нарушаемые партизанами коммуникации, по которым совсем нелегко… нормально питать какие бы то ни было большие операции…

Рудин говорил неторопливо, будто раздумывая вслух, но с большой убежденностью. Выражение лица Андросова становилось все более замкнутым, а взгляд – отсутствующим. Он точно сверял то, что сейчас слышал, с собственными мыслями.

– Наступает, вернее – уже наступила зима, – продолжал Рудин. – Немецкая армия к ней не подготовлена, и это станет ее трагедией. Между тем как советское командование даже партизан обеспечивает полушубками и валенками. Это очень важно. Но дело не только в одежде. Немецкая техника захлебнулась еще в осенней грязи. Что с ней будет, когда начнутся снежные заносы? Словом, теперь нельзя меня заподозрить в том, что я сдался в плен, чтобы примазаться к праздничному пирогу. Нелегкой борьбы хватит и для меня. Вы меня понимаете?

Вопрос Рудина застал Андросова врасплох. Сказать, что он понимает Рудина, означало бы согласиться и с его оценкой положения дел на фронте. Выигрывая время для обдумывания ответа, он неторопливо размял и закурил папиросу:

– Дилетантский взгляд на такое событие, как война, прежде всего субъективен. Нужно уметь видеть дальше собственного носа.

– Конечно, я знаю далеко не все, – покорно принял обвинение Рудин. – Но если говорить о будущем войны, учитывая только то, что известно всем, нас с вами тоже не ждут легко сбывающиеся надежды. Я имею в виду простой арифметический подсчет всех и всяких резервов Германии, с одной стороны, и России с ее могущественными союзниками – с другой.

– Союзники России – блеф, – вставил Андросов.

Рудин улыбнулся.

– Вот вам типичный пример, когда немецкая пропаганда желаемое выдает за реальность. Нет, нет, мы с вами должны приготовиться к тяжелой и затяжной борьбе.

Андросов промолчал, и это, как ничто другое, сказало Рудину, что инициативу разговора он уже взял в свои руки. Надо продолжать атаку.

Рудин тихо и сочувственно спросил:

– Вам не бывает страшно при мысли, что вы…

– Вы забылись! – крикнул Андросов. – Вы забыли, где вы находитесь!

– Я не забыл, я просто не знаю, где я нахожусь, – мягко улыбнулся Рудин. – Я откровенно разговариваю со своим земляком, с которым у меня, в общем, одинаково тревожное положение. Почему бы нам не посоветоваться, не поговорить искренне? Потом вы можете сдать меня гестапо. Вам-то бояться нечего. А кричать не стоит. Меня ваш крик не испугает, а полезному для нас обоих разговору он только повредит. Я понимаю, что вам в высшей степени наплевать на мои сомнения и на меня. Но не торопитесь плевать, Андросов, я еще могу вам пригодиться.

Рудин видел, что Андросов в смятении, он уже, вероятно, почувствовал, что перед ним не просто очередной пленный из тех, что вереницей прошли через его руки раньше.

Да, Андросов был в смятении, а главное – у него было ощущение, что он не властен над этим человеком, который сидит перед ним. Чутье подсказывало ему, что этот разговор таит для него опасность и что-то еще. Он весь дрожал внутри от напряжения, от желания скрыть эту, дрожь. Но он никогда не был трусом и потому сейчас решил пойти навстречу опасности.

– Скажите-ка прямо, что вы хотите? – спросил Андросов. – У меня такое впечатление, что вы вертитесь вокруг да около, главного не говорите, а у меня время ограничено.

– Мне хотелось бы вернуться немного назад, – с улыбкой заговорил Рудин. – Вы с насмешкой отнеслись к моей ссылке на голос крови. Ну а что руководило вами, когда вы пошли работать к немцам?

– Это что, допрос? – спросил Андросов.

– Да нет, – поморщился Рудин. – Допрашиваете вы. Я же только пытаюсь разобраться в сложнейшем для меня моменте собственной жизни. Мне кажется, что и вы, и я не из тех примитивных людей, которые с легкостью меняют форму и убеждения и для которых где хорошо кормят, там и рай. Допустите все же, что меня позвал голос крови, и скажите, что привело сюда вас.

– Ваше – ваше, мое – мое, – быстро сказал Андросов.

– Но все же что оно – это ваше? Может, обида?

– Что? – насторожился Андросов.

– Ну, скажем, несправедливость, когда-то проявленная к вам? Разве у нас не было так: человек совершает небольшую ошибку, а с ним под горячую руку расправляются, как с преступником? Или еще того хуже: человек и не совершал ошибки, а его обвиняют, не дав себе труда разобраться в сути дела? После этого человеку трудно верить в объективность. Можно, конечно, но трудно.

– Вы думаете, что все-таки можно? – усмехнулся Андросов.

Рудин затаил дыхание, Андросов шел в приготовленное русло разговора.

– Конечно, можно, – сказал Рудин убежденно. – Для этого необходимо только одно: когда над вами совершается несправедливость, ясно сознавать, что на людях, которые ее совершают, общество не заканчивается, а если вы коммунист – понимать, что даже общее собрание партийной организации – это еще не партия.

Андросов сидел молча, плечи его опустились, он не смотрел на Рудина.

– А что, если я скажу вам, что подполковник Маслов и тогда, и до сих пор считает, что с вами поступили несправедливо? – спросил Рудин и заметил, как, услышав фамилию подполковника Маслова, Андросов вздрогнул, но продолжал, будто ничего не случилось: – Больше того, подполковник Маслов был тогда и до сих пор убежден, что в утере секретного документа вы виноваты меньше всех из тех, кто имел доступ к тому документу. Я говорю – до сих пор, но я должен предупредить, что подполковник Маслов еще не знает, чем вы занимаетесь теперь. Он знает, что вы были отчислены в резерв и, по непроверенным слухам, заболели. Он как раз собирался вызвать вас по вашему делу, а ему доложили, что вы больны. А потом – война.

Теперь Андросов уже и не пытался скрывать, как он поражен услышанным. На лбу у него выступила испарина.

– Теперь я понимаю, кто вы, – весь обмякнув, тихо произнес он.

– Тем лучше, – подхватил Рудин. – Вы должны понять и другое: какое огромное значение придается нашей с вами встрече. Ради нее было решено рисковать моей жизнью. Впрочем, чтобы вами не было допущено ошибки, уточняю: цель этой нашей встречи – не спасение грешника Андросова, а нечто, как вы догадываетесь, гораздо большее.

– Я все понимаю, – глухо и как-то рассеянно отозвался Андросов.

Эта его внезапная рассеянность встревожила Рудина. Очевидно, именно сейчас Андросов решил, как ему поступить. Именно в эту напряженную до предела минуту дверь распахнулась и в кабинет вошел высокий подполковник.

– Вы, оказывается, здесь? – сказал он раздраженно. – Почему не отвечаете по телефону?

Вскочивший при его появлении Андросов посмотрел на вмонтированный в стол щиток.

– Вон в чем дело: очевидно, я нечаянно задел рычажок переключения…

Рудин прекрасно видел, как несколько минут назад Андросов вполне сознательно перевел этот рычажок в верхнее положение. Рудин даже подумал тогда, не включил ли он звукозапись или не зовет ли кого на помощь. Оказывается, Андросов просто отключил телефон, чтобы звонки не помешали их разговору.

– Кто это? – спросил подполковник, смотря на Рудина.

– Пленный, переданный нам военной комендатурой, – небрежно ответил Андросов.

– Когда кончите с ним, зайдите ко мне.

– Слушаюсь.

Подполковник вышел. Андросов взглянул на Рудина и отвернулся.

– Я боялся, – сказал Рудин, – что вы проявите минутное малодушие и на этом наша очень важная беседа оборвется.

– Я могу это сделать пятью минутами позже, – угрюмо произнес Андросов.

– Насколько я понимаю, это был подполковник Мюллер?

– Откуда вы его знаете? – удивился Андросов.

Рудин рассмеялся.

– Все стоящие внимания обитатели «Сатурна» нам известны.

Андросов склонился над столом и опустил голову.

– Я отлично понимаю вас, Андросов, – сочувственно заговорил Рудин. – Я верю, что вам нелегко далось решение идти на службу к немцам. Нелегко вам и теперь принять новое решение. Но тогда вы были во власти случайных обстоятельств, которые толкали вас в спину, и выбора у вас, объективно говоря, не было, ибо далеко не каждый в том вашем положении мог бы найти в себе силы и не согнуться от ударов. Но теперь перед вами ясный выбор: либо продолжать идти по этому же пути, отлично зная, что впереди вас ждет пропасть, либо сделать все, чтобы искупить свою вину перед Родиной и своим народом и обрести право на будущее. Решение должно быть принято сейчас же. Я лично готов ко всему. Но моя смерть вас не спасет.

Рудин молчал, глядя на Андросова, который продолжал сидеть с низко опущенной головой. После очень долгой паузы, показавшейся Рудину бесконечной, Андросов спросил, не поднимая головы:

– Как это будет выглядеть практически? Что я должен делать?

– Сделать все, чтобы устроить меня сюда, в «Сатурн». Мы будем вместе с вами работать на благо своей Советской Родины.

После этого Андросов долго сидел, не поднимая головы. Лицо его стало белым, как бумага. Потом он выпрямился, посмотрел на Рудина и решительно сказал:

– Я согласен.

– Я искренне рад за вас, Андросов!

Искренне! Рука у Андросова была холодная, как у мертвеца.

– Я не знаю, – сказал он с жалкой улыбкой, – что мне теперь с вами делать.

– Отправьте меня туда, куда вы отправляете всех проходящих через вас пленных, по поводу которых у вас сложилось мнение, что они могут пригодиться. Потом займитесь проверкой моей версии. Все, что касается моей сдачи в плен в Никольском и бегства из поезда, подтвердится на сто процентов. Затем вы докладываете обо мне начальству. Покажите им письмо моего отца, только скажите, что оно изъято у меня при обыске. А договориться о дальнейшей нашей работе мы еще успеем…

Андросов кивнул головой и нажал кнопку звонка.

Глава 15

Метель как зарядила с того вечера, когда Рудин был доставлен в «Сатурн», так и не прекращалась уже пятые сутки. В город вошла и прочно поселилась в нем зима во всей своей девственной и чистой красе.

Проснувшись утром в арестном помещении «Сатурна», Рудин через окно, почти доверху забитое досками, увидел угол крыши с навьюженным на нем косым сугробом, увидел беснующуюся метель и неожиданно для себя тихо рассмеялся: вот и пришла зима; все идет своим чередом, как надо.

За прошедшие четыре дня его дважды вызывали на допрос. Первый раз, кроме Андросова, на допросе присутствовал неизвестный Рудину седоголовый майор, который все время молчал, не сводя глаз с Рудина. Андросов тусклым своим голосом сообщил, что получил подтверждение показаний Рудина, и задал несколько чисто формальных вопросов: год и место рождения, кто отец, мать, где они сейчас? Рудин понял, что он вызван только для показа сидевшему на диване майору.

Второй раз Рудина отвели к Андросову вчера – он заполнил опросный лист и написал обязательство «честно и добросовестно выполнять приказы военной разведки Германии».

Прочитав написанное Рудиным обязательство, Андросов положил его в стол и с чуть заметной улыбкой сказал:

– Теперь и вы в моих руках.

Рудин удивленно поднял брови.

– Почему я? Ведь вы, Андросов, не у меня в руках. Вы в руках своих собственных.

Андросов сообщил Рудину, что в самое ближайшее время с ним будет говорить кто-нибудь из большого начальства.

– Будьте осторожны, тут работают не дураки, – тихо сказал он. – Пока все идет нормально. На присутствовавшего здесь в прошлый раз личного референта начальника «Сатурна» Зомбаха вы произвели хорошее впечатление…

Зима совсем не радовала полковника Зомбаха. Если до этого зимние холода были для него не больше, чем одним из аргументов в разговорах о положении и перспективах Центрального фронта, то теперь зима стала и его личным бытом. В первый же зимний день он, пока дошел от квартиры до «Сатурна», набрал полные ботинки снега. Пришлось в кабинете переобуваться, посылать домой солдата за сухими носками. И он отдал приказ, чтобы каждое утро расчищали от снега всю улицу, на которой находились «Сатурн» и жилые дома его сотрудников.

Вчера Зомбах хотел съездить в Оршу, где после совещания, проведенного начальником штаба, находился командующий 4-й армией фельдмаршал фон Клюге, о котором говорили, что «ключи от Москвы у него в кармане». Шофер сказал, что на легковом «Мерседесе» в Оршу не проедешь, вся дорога занесена, нужны цепи для колес, а их до сих пор не прислали. Комендант «Сатурна» предложил воспользоваться гусеничным тягачом. Зомбах отказался; ему почему-то показалось унизительным прибыть к фельдмаршалу Клюге на тягаче. К счастью, сегодня выяснилось, что Клюге сам приехал сюда проверить один из своих штабов. Зомбах позвонил ему и попросил уделить тридцать минут по очень важному вопросу. И в ответ услышал:

– Очень рад буду видеть вас, полковник, сейчас же…

Положив трубку, Зомбах долго думал, чем объяснить такую поспешную любезность Клюге. Уже подъезжая к особняку, в котором остановился фельдмаршал, Зомбах продолжал думать об этом, но никакого объяснения так и не нашел.

У особняка стояло несколько легковых машин. В вестибюле толпились офицеры разных рангов. Дежурный провел Зомбаха к адъютанту Клюге. Тот, узнав, с кем имеет дело, тотчас прошел за массивную дверь. Спустя минуту он вернулся и, вытянувшись перед Зомбахом, сказал:

– Командующий просит извинения, он примет вас через три минуты.

Спустя две минуты из кабинета Клюге вышли несколько офицеров. Выходя, они с любопытством посматривали на Зомбаха. Наверно, им было любопытно, из-за кого это командующий так спешно всех их выпроводил.

Клюге вышел навстречу Зомбаху с протянутой рукой.

– Добрый день, полковник! Рад вас видеть, садитесь. Вот сигары, сигареты.

– Спасибо, – Зомбах выдавил на своем каменном лице улыбку. – Я запланировал себе долгую жизнь и не курю.

– А я плюнул на все и дымлю, как фабрика, – рассмеялся Клюге. – Один мой полковник подбросил мне утешительную формулу. Он сказал: на войне, если не курить, надо пить. А я как раз из ваших же соображений не пью. – Клюге посмотрел на часы. – Я слушаю вас, полковник.

– У нас произошел конфликт со здешним начальством СД, – начал Зомбах. – Вдруг, не предупредив нас, они ликвидировали находившийся в пяти километрах отсюда лагерь военнопленных, из которого мы черпали необходимые нам кадры.

– Что значит ликвидировали? – спросил Клюге.

– Просто погрузили всех пленных в эшелон и вывезли куда-то на запад.

Клюге ворчливо сказал.

– Черт знает что! Мы своих раненых не можем вовремя вывезти… – он повернулся к столику с телефонами и схватил одну из трубок. – Полковник Гашке? Здесь – Клюге. Почему ликвидировали местный лагерь военнопленных? Так… так… Хорошо. Мой штаб вы об этом информировали? Так… хорошо, спасибо. – Он положил трубку и повернулся к Зомбаху. – Лагерь, оказывается, не ликвидирован, отсюда только вывезли контингент, чтобы иметь возможность на этом месте построить зимние бараки. Строительство закончится через месяц, и лагерь снова будет наполнен. Вас это устраивает?

– Но нам уже теперь необходимо непрерывное поступление пленных.

– А лагерь под Гомелем? Это же совсем недалеко.

– Но и не близко… – возразил Зомбах. – Когда лагерь рядом, мы имеем возможность вести там повседневные весьма важные для нас наблюдения за пленными. А поездки в Гомель могут попросту срываться из-за тех же снежных заносов, из-за которых я не смог вчера приехать к вам в Оршу.

Клюге посмотрел в окно, за которым бушевала вьюга, и вздохнул.

– Да, русские вполне могут назвать зиму вторым фронтом.

– Неужели она так сильно усложнила наши действия? – осторожно спросил Зомбах.

– Очень, – доверительно, как доброму другу, сказал Клюге. – Страдают от нее и техника, и особенно люди. За последние два дня мы имеем сотни обморозившихся солдат.

– Значит, это факт? – спросил Зомбах. – А я подверг сомнению донесение своего агента.

– Напрасно. Это в Берлине должны знать.

– Но ставка, наверное, знает все, – возразил Зомбах, уже начиная догадываться о причинах поспешной любезности фельдмаршала. – Ведь вы со ставкой связаны повседневно.

– Связан-то связан, но у нас нет привычки докладывать ставке о подобных неприятных вещах, тем более не имеющих прямого отношения к ходу военных действий, – бросив свой доверительный тон, раздраженно сказал Клюге и добавил поспешно: – Но если и вы тоже будете молчать в сомнении, это будет похоже на заговор лжецов.

Теперь Зомбах уже окончательно понял, почему Клюге так захотел его повидать: решил выяснить, доносит ли фюреру разведка о том, о чем сам он сообщать не решается.

– О трудностях во время осенней распутицы мы сообщали регулярно, – сказал Зомбах, решив несколько успокоить и обнадежить Клюге.

– Могу вас за это только поблагодарить. Кстати, вполне ли точны ваши данные о том, что русские подтягивают к нашему району свежие и достаточно крупные резервы?

– Вполне. Данные перепроверены и подтверждены несколькими нашими агентурными точками.

– Фюрер об этом тоже знает?

– Конечно. Наши данные уже фигурируют в материалах главной ставки.

– О, это ничего не значит, – махнул рукой Клюге. – Материалы ставки могли пройти и минуя фюрера. А сейчас, как никогда, фюрер нуждается в абсолютно точной и регулярной информации о нашем фронте. Вам, наверно, известно, полковник, что недавно я был в конфликте с фельдмаршалом Боком по поводу тактической цели группы «Центр». Я придерживался первоначальных планов фюрера, чтобы наши армии остановились на реке Десне, а выход на Москву осуществлять с юга. Но затем победила позиция Браухича, и войска «Центра» атакуют Москву. Браухич склонил к этому решению и фюрера. А для нас, солдат, приказ есть приказ – мы, не считаясь ни с чем, рвемся вперед. Не считаемся мы и с сообщениями о том, что русские подтягивают резервы.

– Но ведь и для русских, – сказал Зомбах, – контрнаступление затруднено теми же зимними условиями.

– Вы так думаете? – с иронией спросил Клюге. – У русских есть очень точная поговорка: дома и стены помогают. А мы тут в гостях, полковник. Вы не читали случайно мемуары наполеоновского генерала Коленкура? Обязательно прочитайте… – Клюге кивнул головой через плечо. Спросил: – Ваши агенты… там… не прозевают момента, когда готовность русских к контрудару станет вполне реальной?

– Не должны. В прифронтовой полосе с той стороны у нас больше десятка хорошо работающих агентов.

– Я иногда думаю об этих ваших людях. Смелый народ. И я слышал, все они русские? Это верно?

– Да. Почти все.

– Таинственная нация, честное слово, таинственная!

– Почему? – спросил Зомбах. – Люди, склонные и даже влюбленные в рискованную профессию разведчика, есть в каждой нации. И мы их хорошо готовим, надежно оснащаем, мы много платим тем, кто хорошо работает. Вы помните наши сводки по району Гжатск – Вязьма?

– Как же! Как же! – оживился Клюге. – Это была ценнейшая информация, она позволила мне высвободить из боя и перебросить в другое место три дивизии. И силами одной дивизии я сделал то, на что собирался бросить почти всю армию. Это был пример великолепного контакта армии и ее разведки, пользуюсь случаем поблагодарить вас за это.

– За этот эпизод ставка наградила наших людей орденами, – сказал Зомбах.

– По заслугам, по заслугам, полковник! – быстро проговорил Клюге и снова задумался.

– Стремление к такому контакту должно быть и постоянным, и обоюдным, – сказал Зомбах. – Очень досадно, когда сталкиваешься с непониманием и неуважением наших задач.

– Что я могу сделать для вас? – Клюге подвинул к себе огромный блокнот.

– Не можете ли вы отдать приказ, чтобы пока здешний лагерь будет построен и заполнен, мы получали пленных непосредственно от войск? Мы будем производить отбор, а остальных переправлять в ближайшие лагеря.

Клюге сделал размашистую запись в блокноте.

– Хорошо, это будет сделано. Вы правы, армия должна помогать вам лучше, но и вы армии тоже.

– Мы делаем все, что от нас зависит, – с достоинством ответил Зомбах. – Меньше чем за полгода создать в тылу противника широкую агентурную сеть было делом нелегким.

Зомбах и в самом деле был доволен проделанной «Сатурном» работой. И он был уверен, что если бы не вечные интриги службы безопасности да еще холодок в отношениях с армейской верхушкой, дело можно было бы развернуть еще лучше. В этом смысле Зомбах возлагал большие надежды на этот свой разговор с фельдмаршалом Клюге.

– Вы несете большие потери? – спросил Клюге.

– Значительная убыль для нашей работы естественна. Главным образом потери происходят при переходе через фронт. Вот и здесь, позволю себе заметить, помощь нам армии могла бы быть значительно лучшей.

– А как же мы можем помочь? – спросил Клюге.

– В настоящее время при переходе фронта наши люди могут рассчитывать лишь на то, что свои не выстрелят им в спину. Но бывало и такое.

– Не может быть! Где, когда?

– В сентябре на участке сто девятой дивизии. Командир дивизии по нашей просьбе будто бы отдал соответствующий приказ, но приказ почему-то не дошел до флангов дивизии, и мы потеряли двух ценных, хорошо подготовленных агентов. Их застрелили наши солдаты.

– Почему об этом случае не доложили мне?

– Шифровка вам была послана.

– Я расследую это. – Клюге сделал запись в блокноте и, отшвырнув карандаш, сказал: – В свою очередь просьба к вам: будьте до конца честны в сводках, которые достигают стола фюрера. Вы понимаете меня?

– Вполне.

– Армия не забудет этой вашей помощи ей. – Клюге встал. – Я буду позванивать вам, а вы звоните мне, не стесняйтесь, я хочу иметь с вами, полковник, настоящий деловой контакт. – Клюге протянул руку. – До свидания, полковник, желаю успеха.

– Взаимно.

Зомбах вернулся в «Сатурн» в хорошем настроении. Разговор с Клюге получился интересным и весьма обнадеживающим. Зима – все же опасность побочная: армия с ней справится. Надо немедленно сообщить об этом разговоре Канарису, подчеркнув просьбу Клюге относительно честного информирования фюрера.

Зомбах зашел в кабинет своего заместителя Мюллера и рассказал ему о встрече с Клюге. Он рассказал все, кроме того, что собирается подчеркнуть в донесении Канарису.

– Когда им становится плохо, они вспоминают о разведке, – съязвил Мюллер. – Кажется, еще старик Николаи сказал, что армия любит делиться с разведкой только поражениями.

– Неплохо сказано, – усмехнулся Зомбах. – Что нового?

Мюллер раскрыл лежавшую перед ним папку и вынул из нее два оранжевых листка, на каких печатались расшифрованные донесения агентов.

– Два интересных донесения, – сказал он. – Агент Иван сообщает, что за истекшие сутки из Сибири к Москве проследовало тринадцать эшелонов, то есть на два эшелона больше, чем вчера, и на пять больше, чем третьего дня. Второе – от точки «Оскар». Вторично утверждает, что ничего похожего на голод в Москве не наблюдается. – Мюллер положил шифровки в папку. – Я думаю, что оба эти донесения нужно включить в сводку номер один.

Зомбах вспомнил просьбу Клюге и распорядился включить в главную сводку только донесение о сибирских эшелонах. Незачем лезть на рожон. Геббельс в «Фелькишер беобахтер» ежедневно расписывает голодающую Москву, и в конце концов сам этот факт, тем более что он вовсе и не факт, никакого значения сейчас для немецкой армии не имеет.

Мюллер не возражал. Он и сам думал так же, но хотел заручиться поддержкой начальника «Сатурна».

– Остальные точки, – сказал Мюллер, – точно сговорились передавать чепуху. Точка «Южная» нашла нужным радировать о пожаре в керосиновой лавке.

– Может, это дело их рук? – спросил Зомбах.

– Да нет же, они бы об этом сообщили. Доносят, как репортеры в хронике: «Сгорела керосиновая лавка». Я дал указание Фогелю, чтобы он всем этим репортерам сделал строгое внушение.

– Только пусть он это делает мягче, без ругани, которая может обидеть агентов. Прошу вас, проследите за этим. Что еще?

– Андросов докладывает, что у него есть, как он выразился, любопытный и очень стоящий экземпляр. Он настаивает, чтобы мы сами поговорили с этим человеком.

– Откуда он его взял?

– Прислали из военной комендатуры.

– С чего бы это они вспомнили о нас? – удивился Зомбах.

– Чистая случайность, – пояснил Мюллер. – Наш Грейс дружит с каким-то майором из комендатуры, и тот сделал ему этот подарок.

– Ну что ж, учитывая наш голод на кадры, давайте посмотрим, что за экземпляр. Минут через тридцать пусть его доставят ко мне. Приходите.

Зомбах написал личное донесение Канарису о разговоре с Клюге. Как всегда, он абсолютно точно рассчитал время. Только из его кабинета вышел шифровальщик, унесший донесение Канарису, как в дверях появился Андросов.

– Человек, о котором вам говорил подполковник Мюллер, здесь, – доложил Андросов. – Прикажете ввести?

– Подождите, сначала расскажите, что он собой представляет.

В это время в кабинет вошел Мюллер.

– Это он сидит у дверей? – обратился он к Андросову.

– Да.

– Морда симпатичная, похож на какого-то нашего киноартиста, из-за этого мне кажется, что я его где-то видел.

– Вы видели его у меня в кабинете, – сказал Андросов. – Помните, когда я не отвечал по телефону и вы вошли узнать, в чем дело. А симпатичный он и в другом, для нас более важном, – почтительно улыбнулся Андросов.

– Посмотрим, – хмуро бросил Зомбах. – Расскажите о нем.

Андросов четко, без лишних слов изложил версию Рудина-Крамера и сообщил, что проверка того, что можно было проверить, показания Крамера подтвердила.

– А что? – обратился к Мюллеру Зомбах. – Я верю в такой зов немецкой крови. Письмо отца у вас? Ну-ка покажите.

Андросов вынул из своей папки и протянул Зомбаху письмо. Тот исследовал отдельно конверт, потом начал читать письмо.

– Да, это письмо писал немец… – Зомбах подумал и сказал Мюллеру: – Между прочим, мы эту большевистскую республику немцев Поволжья как резерв кадров использовали плохо.

– Об этих наших интересах, – сказал Мюллер, – большевики своевременно подумали и приняли меры. Республика эта стала для нас недоступной.

– Ах, эти несносные большевики! – рассмеялся Зомбах, которого еще не покинуло хорошее настроение. Он обратился к Андросову: – Давайте сюда вашего красного немца…

Первый вопрос Рудину задал Зомбах:

– Где и в какой форме вы рассчитываете сотрудничать с нами?

Рудин долго не отвечал, делая вид, будто он напряженно обдумывает ответ.

– Вы задали мне самый трудный вопрос… – пробормотал он и, помолчав еще, спросил: – Можно ответить мне на этот вопрос позже?.. Понимаете, я был готов ко всему, что вы мне сами предложите, о выборе я и не помышлял, но раз вы мне предоставляете эту возможность, я хочу обдумать как следует.

– Какая причина толкнула вас перейти к нам? – спросил Зомбах.

– Было несколько причин, – не торопясь, с паузами ответил Рудин. – Здесь и письмо отца, которое еще раз напомнило мне, какая кровь течет в моих жилах; здесь и хамское отношение ко мне командования партизанского отряда, куда меня забросили; здесь и…

– Почему вас не любило командование отряда? – перебил его Мюллер.

– Любовь или нелюбовь – это не то определение, – скромно улыбнулся Рудин. – За хамством ко мне стоял средний уровень культуры моих начальников.

– То есть? – не понял Зомбах.

– Почти всегда люди среднего уровня не любят людей образованных, имеющих это явное превосходство над ними.

– Почему? Наоборот, более естественно их уважение к такому человеку, – сказал Зомбах.

– Да, да, – закивал головой Рудин, – где угодно, только не в России. Проследите трагическую судьбу умных людей России во все времена ее истории. В основе этих трагедий то, что облеченные властью посредственности не признавали ум и талант этих людей. Пушкин, Шевченко, Лермонтов, Некрасов. В России неприязнь клики людей среднего уровня к уму сложилась исторически. – Рудин улыбнулся. – Я, конечно, не причисляю себя к таким гениям, как Пушкин, и моя трагедия в сравнении с его трагедией – песчинка, но для каждого человека своя боль – самая больная. Командиру отряда не нравилось во мне все: и то, что я знаю немецкий язык, а он его не знает; и то, что я люблю книги, а он каждый свободный час заваливается спать; и то, как я разговариваю и не прибегаю, как он, к матерной ругани. Ну и уж, конечно, то, что я по крови наполовину немец. Они называли меня Полуфриц и делали вид, что не знают другого имени. Часто я был не согласен с командиром по поводу действий отряда, но это менее существенно. В конце концов за отряд отвечал он, а не я. А главное – у меня не выходили из головы слова отца, и с каждым днем я чувствовал себя в отряде все более чужим. В конце концов я увидел, что оставаться там мне не по силам. Я мог однажды сорваться и погибнуть. И тогда я сдался в плен…

Рудину казалось, что Зомбах слушает его не только с интересом, но и с сочувствием. А вот Мюллер – тот не сводил с него холодного прищуренного взгляда. Но это были разведчики-профессионалы, и точно определить, что они сейчас думают на самом деле, невозможно. Было видно, как нервничал сидевший в стороне Андросов. Он так сжимал в руках папку, что пальцы у него стали белыми.

– Разрешите мне теперь ответить на ваш первый вопрос? – обратился Рудин к Зомбаху.

Полковник благосклонно кивнул.

– Все, что я сейчас сказал, и есть часть ответа на первый ваш вопрос. Я нахожусь здесь в нашем… простите, в вашем тылу… – смущенно поправился Рудин. – Все дни войны я наблюдал поистине грандиозный размах действий немецкой армии и ее оккупационного аппарата. Но, с другой стороны, я не мог не видеть досадных оплошностей и промахов, которые происходили от незнания специфики Советской России. Именно Советской, а не просто России. Вы меня простите за смелость, но мне кажется, что многие действующие здесь представители Германии изучали Россию только по Достоевскому.