Текст книги "Он сделал все, что мог. «Я 11-17». Отвеная операция (илл. А. Лурье)"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

11

«19 октября вечером мы с Иваном Ивановичем, соответственно одетые и снабженные документами, отбыли на исходную позицию, заблаговременно указанную по радио вильнюсскими подпольщиками. Это был хутор в четырех километрах от Вильнюса. Хозяин усадьбы и два его взрослых сына были связаны с подпольщиками – добывали для них оружие и провиант, а хутор был резервной явкой.

Здесь, я должен сделать признание об одном совершенном мною нарушении дисциплины. Никому ничего не сказав, я листки своих записей о начале войны зашил в подкладку пальто. Я сделал это достаточно ловко и хитро. Это явное нарушение дисциплины, но совершил я его вполне сознательно. Я не мог оставить кому-то эти листки со своей исповедью. Не мог, и все. Мальчишество? Согласен. Преступное своеволие? Согласен. Но я это сделал. Сейчас, когда я пишу об этом, я уже могу сказать, что мой поступок ни к чему плохому не привел. Но раз он совершен, я обязан о нем сообщить.

Но вернусь к описанию операции.

На явочном хуторе встретили нас хорошо: оказалось, нас давно ждали.

За полночь Иван Иванович ушел в Вильнюс. В качестве проводника до городской окраины с ним отправился старший сын хозяина. Часа через четыре он вернулся и сообщил, что все прошло гладко – Иван Иванович уже в городе.

Начались дни напряженного и нервного ожидания. В случае успеха операции Иван Иванович с помощью подпольщиков должен дать об этом шифрованную весть хозяину хутора. Тогда я должен отправиться обратно в партизанский отряд Деда.

Уходя, Иван Иванович сказал мне:

– Желаю тебе остаться без работы.

– Дай бы бог.

Днем я сидел в подвале, искусно устроенном под хозяйской спальней. Ночью покидал убежище, поднимался наверх. В семье, кроме хозяина и двух сыновей, была еще мать хозяина – слепая и глухая старуха, которая, казалось, вечно сидела на одном и том же месте – в. кресле возле печки.

Прошло три дня, никаких сведений от Ивана Ивановича не было. Признаюсь, я страшно нервничал. Волнение мое нетрудно понять. Включение меня в такую операцию, нити которой тянутся в Москву, я расценивал как огромное к себе доверие. Если с Иваном Ивановичем случилась беда, вся ответственность за операцию ляжет на меня. Справлюсь ли? Без конца продумывал десятки ситуаций, в которых я мог оказаться, и на каждую придирчиво отыскивал единственно правильное решение.

Но вот пошел пятый день. Вестей от Ивана Ивановича нет. По плану операции, я должен идти в город.

В полночь я попрощался с хозяином, и тот же старший его сын повел меня в Вильнюс. Я шел с тайной мыслью, что Ивану Ивановичу удалось все сделать, что просто подкачала связь…

В город я вошел без всяких осложнений. Как было предусмотрено планом, сперва я направился на вокзал, где пробыл час двадцать минут – до прихода поезда из Кенигсберга. Потом с небольшим чемоданом в руках, вместе с пассажирами вышел на привокзальную площадь, нанял частную машину и назвал шоферу адрес недорогого, но и не третьеразрядного отеля.

Портье зарегистрировал меня без разговоров, но, узнав, что я собираюсь пробыть в Вильнюсе дней десять, попросил завтра же отметиться в полиции. «Хорошо, – решил я про себя, – может быть, мы и отметимся, а может… Вообще об этом надо подумать».

Пока я регистрировался у портье, очевидно, с того же поезда прибыли еще два немца. Мы тут же, у стойки, перезнакомились. Один из них был инженером, приехавшим по заданию какой-то электрофирмы, а другой – коммерсантом, как и я. Он решил пронюхать, не стоит ли здесь открыть магазин канцелярских товаров – филиал его берлинского магазина.

Узнав у портье, что для пассажиров ночного поезда в отеле работает специальный буфет, мы сперва разошлись по номерам, оставили там вещи, а затем снова сошлись, уже за столиком буфета. Это неожиданное знакомство могло мне пригодиться, и первый разговор в буфете тоже был для меня очень важным. Во-первых, я имел возможность в разговоре проверить надежность своей персоны, во-вторых, мне очень могли пригодиться всевоз можные детали, которые всегда мелькают в непринужденном разговоре. Однако я заметил, что мои собеседники, узнав о моем интересе к ценностям, явно утратили ко мне свое расположение, особенно инженер. С чуть заметной брезгливой усмешкой он сказал:

– Война растрясла людские ценности, а вы их подбираете. Наверное, неплохой гешефт.

Они стали разговаривать друг с другом, и вскоре я ушел в свой номер.

Утром я в самом прекрасном расположении своего коммерческого духа, одарив улыбками всех горничных отеля, а заодно и портье, вышел на улицу и начал свой пеший вояж по ювелирным и комиссионным магазинам.

Как бы я ни увлекался коммерцией, в двенадцать тридцать я должен прийти в садик, что под сенью башни Гедемина. Там на каменном парапете, именно на парапете, а не на скамейке, должен сидеть человек в темнозеленой шляпе, тулью которой будет опоясывать желтый шнур с бантом на неположенной правой стороне. В руках человека должен быть молитвенник без переплета с заложенным между страницами белым птичьим пером. На плече у человека на его темно-серой куртке должно быть меловое пятно. Если все будет так, к человеку можно подходить и произносить первую фразу пароля. Со дня появления в городе Ивана Ивановича и затем подряд еще пятнадцать дней в разное, установленное специальным расписанием время этот человек будет приходить в садик.

Но сегодня я к нему не подойду, и у меня не будет примет, известных этому человеку. Сегодня я только посмотрю, на месте ли этот человек. Учитывая отсутствие сообщений от Ивана Ивановича, эту предусмотрительность я считал крайне необходимой.

А пока я пошел по магазинам. Вот, кстати, на углу небольшая комиссионная лавочка. Фамилия хозяина на вывеске литовская – прекрасно. В магазине никого. На стук двери из-за портьеры вышел мрачный мужчина с головой абсолютно голой и отполированной, как бильярдный шар.

– Добрый день! – весело сказал я по-немецки.

– Добрый день, – настороженно ответил хозяин, и я сразу почувствовал его скверный немецкий язык.

Я окинул взглядом убогий товар магазина и покачал головой.

– Что, коллега, я вижу, дела плохи?

– Вы хотите что-нибудь купить? – с нескрываемым недружелюбием спросил хозяин.

– Коллега, я коммерсант из Германии. Делаю деньги так же, как и вы. И мне, как и вам, достаточно взглянуть на дело, – я показал взглядом на пустые полки, – чтобы знать, как оно, это дело, идет. Не так ли?

Хозяин молчал.

– Война, война, кто не торгует порохом, тот идиот* o– Что вам угодно? – раздраженно спросил хозяин.

– Ценности, коллега, побрякушки для дам, которые пока не стали вдовами, камушки и прочее. Разговор на эту тему возможен?

– Нет, – отрезал хозяин.

– В таком случае, разрешите откланяться.

Я вышел на улицу. Первый мой визит явно провалился, и виноват в этом только я. Конечно же, было ошибкой избрать этот легкий, фривольный тон разговора. Ведь идет, черт возьми, война, которая для большинства людей все-таки беда. Ну что ж, примем урок к сведению.

Подхожу к магазину уже пошикарней. Большая витрина уставлена и увешана разнокалиберным товаром, присущим комиссионной торговле во всех частях света: от кофейной мельницы до полотен живописи.

За прилавком – целых три продавщицы; они очень похожи друг на друга. Очевидно, дело ведет одна семья. А вот и ее глава – из стеклянного скворечника кассы вылезает и подходит ко мне пожилой человек в элегантнонебрежном полосатом пиджаке. Розовая маслянистая физиономия, аккуратненько зачесанная реденькая шевелюра, волосок к волоску.

– Здравствуйте, – говорит он медовым голосом по– литовски.

– Добрый день, – строго отвечаю ему по-немецки и мимо него направляюсь к прилавку, где разложены всякие безделушки.

Хозяин проворно обегает прилавок и, отстранив девушку, оказывается прямо передо мной.

– Сувенир? Подарок? – спрашивает он уже по-немецки, рабски заглядывая мне в глаза.

Я брезгливо показываю на витрину:

– Это, по-вашему, сувениры или, может быть, подарки?

Хозяин разводит руками:

– Мы, комиссионеры, товар не заказываем. Что принесут, то и продаем.

– У нас в Германии уши протрубили, что Литва богатейшая страна. И, очевидно, это факт, раз литовцы не несут вам настоящие вещи. Когда богат, зачем уносить вещи из дому? Лучше нести в дом.

Хозяин засмеялся, причем как-то странно, будто икоту рассыпал.

– А мне приходится нести от этого материальный ущерб, – продолжал я. – Неужели я действительно зря приехал сюда с самого края немецкого света?

– Вы ищете что-нибудь определенное? – осторожно спросил хозяин.

– Да, ценности. Я коммерсант-ювелир.

Хозяин пристально и заискивающе смотрел на меня целую минуту, а потом прошелестел:

– Может быть разговор. – Кивком головы он показал на дверь в углу магазина и пошел туда. Я – за ним.

Мы оказались в темной, пахнущей мышами комнатушке. Наверное, здесь он принимал товар. Комнатушку перегораживал низкий ларь, по обе стороны которого стояло по креслу.

– Что вам конкретно надо? – деловито спросил хозяин.

– Конечно, не пудреницы без крышек. Нужен настоящий товар: благородный металл, камушки и прочее. Будет и настоящая плата. Я ехал сюда с уверенностью, что война тряхнула вашу аристократию. А тут дошло до того, что вон там, на углу, в комиссионном магазине продается эмалированная кастрюля о отломанной ручкой.

Хозяин печально улыбнулся:

– О-о, знаю. Тот делец неудачник. У него в первые дни войны от случайной бомбы сгорело большое дело, и он начал все сначала. Если вы коммерсант, то знаете, что означает начинать снова.

Я вздохнул:

– Это верно. Мой отец прогорал ровно три раза и три раза начинал сначала. Но я веду дело по-новому, в ногу со временем. Кастрюлями меня торговать не заставишь, черта с два!

Мы оба посмеялись. Я спросил:

– Ну что ж, будет разговор о настоящем товаре?

– Да… может быть… может быть… – замедленно ответил хозяин и вдруг решительно спросил: – Чем вы платите?

– Товар люкс оплачиваю швейцарской валютой. Но только чистый люкс. Остальное – рейхсмарками, не оккупационными, а рейхе, понимаете?

Хозяин мелко-мелко кивал головой, в это время о чем-то напряженно думая.

– Сколько времени вы можете мне дать? – спросил он.

– Выращивать садик возле отеля не собираюсь, – засмеялся я. – Даю три дня.

– О, мало. Ведь теперь все страшно сложно, люди не верят друг другу, как бывало.

– Да, я забыл сказать. С каждой сделки и в валюте той сделки вы получите десять процентов комиссионных. Но цену мы сбиваем вместе. Этого вам достаточно для восстановления пропавшей веры в людей?

Хозяин блудливо улыбнулся:

– Лично мне достаточно. А какие гарантии?

– Гарантия – первая же сделка. И с клиентом и с вами я буду расплачиваться немедленно и наличными.

В конце концов мы условились, что завтра я зайду к нему в час закрытия магазина.

Да, теперь я держался более правильно. Однако уже было десять минут первого, и я отправился к месту явки…

На парапете сидел человек, который меня ждал. Стараясь не привлечь его внимания, я прошел мимо него и шагах в пятнадцати сел на скамейку. Решил понаблюдать, что происходит вокруг связного. Может быть, он сам не знает, что за ним следят. После возможной неудачи Ивана Ивановича я должен быть настороже вдвойне. Методически просмотрел площадь и садик. Как будто ничего подозрительного не было, но сам связной почему-то вел себя неспокойно. При приближении каждого мужчины он начинал перекладывать молитвенник из руки в руку и все время озирался по сторонам. «Все-таки непра вильно, – заметил я про себя, – что на такую ответственную связь, от которой зависит судьба всей подпольной организации, поставили неопытного, да еще, видно, и нервного человека».

Ровно в час тридцать пять связной встал, осмотрелся и пошел к главной улице. А я отправился продолжать знакомство с коммерсантами – это мне нужно было, чтобы в случае чего я мог сослаться на свое с ними знакомство и чтобы освоиться на улицах города. Посетил еще два магазина. Оба они были похожи на тот, где продавалась кастрюля без ручки. Я даже не вступал в переговоры с хозяевами.

Пообедал в фешенебельном кафе. Все тут было на высоком уровне – и меню и цены. Удивило, что кафе переполнено, и не военными, а штатскими. Сидят по двое, по трое, беседуют, осторожно сблизив лица и поминутно оглядываясь. Кто эти люди? Коммерсанты? Чиновники нового порядка? Вылезшая из щелей буржуазия? Поди разберись.

За мой стол села пожилая дама, явно переусердствовавшая по части косметики. Она молчала как пень и только протяжно вздыхала. На двух пальцах ее левой руки были дорогие перстни. Так, не обронив ни слова, мы с ней отобедали и вышли из кафе. Она еще раз вздохнула и пошла налево, а я – направо.

На другой день, согласно расписанию явок, связной должен был прийти на свое место в садике к десяти часам утра. В случае дождя он должен находиться у колонн музея.

И как раз дождь. Хорошо еще, что хоть не холодный. Шагаю, подняв воротник плаща и надвинув шляпу на нос.

Связной, тот же самый человек, исправно стоял, прислонясь к колонне. Я подошел к нему.

– Здравствуйте.

Он не отвечает – по паролю так и надо.

– Не знаете, случайно, где в Вильнюсе можно купить породистых голубей?

Следует установленный ответ:

– Я знаю, где продаются голуби декоративных пород.

Мы пожали друг другу руки.

– Идемте, – сказал связной.

Мы пересекли площадь и вошли в узкую, кривую улочку старого города.

– До меня вы встретили товарища? – спросил я» – Он не пришел.

Я даже остановился.

– Как – не пришел?

– Так – не пришел. Очевидно, с ним что-то случилось. И, может быть, очень плохое. Наши люди пытаются разузнать.

Мне стало холодно – неужели Иван Иванович схвачен? Не хотелось в это верить. Но что же тогда могло помешать ему прийти на явку? Только какой-нибудь нелепый случай. Именно за это объяснение я и ухватился, чтобы не думать ни о чем другом.

Через ворота, такие маленькие, что в них не могла бы въехать и малолитражка, мы прошли в квадратный тесный дворик, вымощенный каменными' плитами. У двери, украшенной художественной поковкой, связной нажал кнопку звонка. Дверь тотчас отворилась. По железной гремящей лестнице мы поднялись на второй этаж и вошли в маленькую, по-мещански обставленную квартирку.

В столовой, наполовину заполненной старинным пузатым буфетом, у круглого стола сидели двое мужчин. Перед ними стояли откупоренная бутылка вина и три бокала. Мы поздоровались. Я сел к столу. Связной из столовой вышел. Мне придвинули бокал и налили в него вина.

– С благополучным прибытием! – Мужчина с острым лицом и орлиным носом улыбнулся и пригубил бокал.

– Что случилось с моим предшественником? – не дотрагиваясь до бокала, спросил я.

– Очевидно, попал в гестапо. Окончательное подтверждение будет завтра вечером.

– С кем я разговариваю? Вы руководитель организации?

– Так и есть, – последовал ответ. – Я руководитель, кличка «товарищ Петер», а это мой заместитель – «товарищ Ян». – Человек с орлиным носом говорил по– русски с отчетливым акцентом прибалтийца.

Я припомнил все, что должен был сказать, и спросил: o– Не появился ли в вашей организации примерно месяц назад человек со следующими приметами: рост средний, возраст сорок – сорок два года, по национальности литовец, широколицый. Возможно, носит усы. Волосы чуть рыжеватые, глаза серые. Главная мета – на спине под левой лопаткой крупная родинка со следами попыток вывести ее. У него должны быть две биографические версии. Обе подтверждаются документами. По первой он постоянно жил в Латвии, был в партизанском отряде, действовавшем в Латгалии, бежал из Латвии в Литву после разгрома отряда карателями. Прилично говорит по-русски. Другая версия…

– Одну минуту, – тревожно сказал товарищ Петер, – у нас есть такой человек.

– Он провокатор.

Товарищ Петер даже привстал:

– Не может этого быть!

– Абсолютно точно. Он подготовлен и заслан к вам гестапо. Москва получила не подлежащие сомнению сведения из Берлина. Что сходится – приметы или версия?

– И то и другое.

– Родинка?

– Этого мы не могли видеть.

– Для абсолютной уверенности надо увидеть и это.

– Все остальное сходится. Невероятно! – Товарищ Петер нервно закурил.

Я сказал, что в гестапо работают не дураки и с этим нужно считаться. Потом спросил, много ли известно провокатору об организации.

– Он знает свою тройку, в которой действует, – ответил товарищ Петер, – знает меня и товарища Яна. Мы с ним, естественно, беседовали сразу после его появления.

Я сказал, что Москва рекомендует установить, как провокатор нашел ход в организацию.

Товарищ Петер и товарищ Ян переглянулись.

– Установить нетрудно, – покачивая головой, сказал товарищ Ян. – Его ввел в организацию Эльгисонис. Он его рекомендовал, ручался за него.

– Значит, он провокатор номер второй, – сказал я.

– Он десять дней назад убит при довольно смутных обстоятельствах, – сказал товарищ Петер. – Но теперь эти обстоятельства проясняются, – видимо, его, как лиш него свидетеля, устранили гестаповцы. Да, да, а он стал их человеком после ареста зимой и довольно фантастического побега из тюремной машины.

– Тройка, в которой действует провокатор, важная? – спросил я.

– У нас все важные.

– Где он сейчас?

– Минувшей ночью его тройка должна была взорвать восстановленную немцами мельницу. Взрыва не произошло. Сегодня в двадцать часов у него явка с моим связным.

– Где?

– На одной из наших квартир.

– Можно его там задержать, осмотреть и, если надо, ликвидировать?

– Можно. Это отдельный домик на окраине. Хозяин домика врач, наш человек, его можно посвятить во все. Мне самому нужно там быть?

– Ни в коем случае, товарищ Петер. Там буду я и ваш связной. Врач абсолютно надежный? Тогда пусть где-нибудь поблизости находится и он. Вы меня представите ему как нового связного.

– Все ясно…В домик врача меня привезли в санитарном автобусе. Наверное, водитель этой машины связан с организацией. Автобус въехал во двор и задним ходом подкатил вплотную к крыльцу. Скрываемый со стороны улицы дверцей автобуса, я прошел в дом, и машина тотчас уехала.

Врач оказался совсем молодым человеком, примерно моим ровесником, только ростом он был повыше и скроен покрепче. По-русски он говорил плохо, и мы сразу перешли на немецкий язык.

Я рассказал ему, что должно произойти вечером в его доме. Он побледнел.

– Ведь он уже второй раз приходит на явку в мой дом.

– Второй и последний, если вообще придет. Но так или иначе, дом этот вам придется покинуть.

– Только бы пришел… – сквозь сжатые зубы произнес врач.

Я объяснил ему, в чем его роль.

Мы осмотрели дом. Врач показал мне столовую, где обычно происходили явочные встречи. Окна ее выходили на улицу, и, хотя они плотно закрывались внутренними ставнями, я все же решил перенести явку в спальню, единственное окно которой выходило в сад. Кровать оттуда убрали, а из столовой принесли стол и три стула.

Время было еще раннее. Врач приготовил кофе, и мы на кухне мирно толковали о чем придется.

Начало смеркаться. Я попросил врача незаметно понаблюдать за улицей – нет ли там чего-нибудь подозрительного, – а сам стал продумывать, как получше провести эту нелегкую операцию. Продумал все вплоть до того, как поставить настольную лампу и как наклонить ее абажур. За этим занятием я старался подавить волнение, которое подступало к сердцу.

И вот наконец настал час операции. Пришел связной. Он во все уже был посвящен, и мне осталось только сказать ему, какой помощи я от него жду. По всему было видно, что это опытный человек. Он дал мне несколько дельных советов, и мы вдвоем, если можно так сказать, прорепетировали свои действия.

Ровно в восемь пришел тот, кого мы ждали. Его встретил связной. Из комнаты я слышал, как они весело разговаривали о чем-то в передней. Но вот дверь отворилась, и я увидел его. Он удивленно оглянулся на связного.

– Знакомьтесь, – сказал связной. – Теперь зы будете встречаться с ним, его зовут Михаил.

Мы обменялись рукопожатием, и я пододвинул ему стул, сев на который он оказался в узком пространстве между столом и стеной.

– Ну, как идут дела? – спросил я по-русски, стараясь говорить как можно непринужденнее.

– Сегодня ночью шли плохо, – угрюмо ответил он и замолчал.

Я смотрел на него, и в ушах у меня звучали* слова описания примет провокатора, заученные мною, как стихи. Все сходилось.

– Я пойду к доктору, кофе сварю, – сказал связной и вышел из комнаты, не совсем плотно прикрыв за собой дверь.

Провокатор кивнул головой на дверь:

– Он, кажется, не закрыл?

Я махнул рукой:

– Ничего, тут все свои. – Волнение, сковывавшее меня в первую минуту, стало проходить, я совершенно спокойно спросил: – Как было сегодня на мельнице?

Он грустно покачал головой:

– Не повезло. Мины установили, а часовой механизм подключить не успели, подвел третий исполнитель – замешкался. А в это время у корпуса, где мы действовали, появился сторож с собакой, и пришлось бежать.

– Повторить операцию можно?

– Конечно, – обрадованно произнес он. – Ведь самое трудоемкое уже сделано: мины установлены.

– Когда это сделаете?

– Завтра ночью.

– А сегодня нельзя?

– Нет. Тот человек, который помогает нам проникать на территорию мельницы, работает через день.

– Понятно, понятно.

Я делал все, чтобы он успокоился, чтобы в душе его ослабла напряженность, естественная для его двуличной жизни.

– Ну, вот мы и познакомились. Теперь мы будем встречаться часто.

– Вы уже давно в организации? – спросил он.

– Да нет. А вы?

– Тоже недавно. Вы русский, местный?

Я улыбнулся:

– Отнюдь нет, я из Москвы.

В глазах у него зажглось любопытство:

– И давно оттуда?

– Нет.

– Как там, в Москве?

– Порядок получше, чем здесь.

– Воздухом? – Он поднял глаза вверх.

– Что – воздухом? – изобразил я непонятливость.

– Как прибыли сюда?

– А как же еще? Прямые поезда из Москвы сюда пока еще не ходят.

– Это здорово. – Он помолчал. – Ну, а как вам здесь, в организации?

– Пока осматриваюсь. Вы-то подольше меня в организации. К тому же, вы человек с партизанским опытом. Какое впечатление у вас? Правда, какое ваше первое впечатление? Мне… нам это очень важно знать.

Он кивнул головой:

– Понимаю, – и преданно посмотрел мне в глаза. – Берите-ка все это дело в свои боевые, московские руки, вот что я вам скажу. Берите, пока не поздно.

Я выказал крайний интерес к тому, что он говорил. Он привстал и плотно прикрыл дверь.

– У меня такое впечатление, – снова заговорил он.– что организация действует на холостом ходу. А главное, что в ней происходит вообще, узнать невозможно.

– Это же хорошо, – сказал я. – Секретность -наш первый завет.

Он усмехнулся:

– Понимаю. Но, когда люди организации в полном неведении о ходе борьбы, это плохо. Успехи товарищей всегда подогревают других. А тут организация словно нарочно так построена, чтобы ты, кроме того, что делают два человека из твоей тройки, абсолютно ничего не знал.

Я подумал: «Молодцы руководители организации, правильно ее построили, трижды правильно».

– Но это, – продолжал он с улыбочкой, – создает одновременно благоприятные условия для очковтирательства. Ведь руководство в своих рапортах и донесениях может приписать к заслугам организации все, что происходит и даже не происходит в городе. Поди проверь.

– Спасибо за ориентировку. Я подумаю об этом, посмотрю. Вы, я слышал, партизанили в Латвии?

– Так точно, – по-военному ответил он, и я увидел, как он в это мгновение весь подобрался. Он знал, что как бы безупречно ни была разработана его биографическая версия, всегда в ней может образоваться трещина и надо быть начеку. – В лесах Латгалии воевал, хорошие дела мы там совершали. Но пролез провокатор. Сколько по* гибло замечательных бойцов – страшно вспомнить.

– А как попал в отряд провокатор?

– Очень просто. Задержали в лесу человека. «Иду, – говорит, – к вам». Партизаны есть партизаны. Проверили его кое-как и зачислили в отряд: мол, пусть покажет себя в деле. Вот он и показал.

– Ну что же, провокатор может пролезть и в нашу организацию. И очень хорошо, что она разбита на глухие тройки. Предаст двоих – вот и все его трофеи.

Он чуть смешался:

– Да… В этом отношении – да.

– А организация здесь действует сильная, – продолжал я, не сводя с него глаз. – Ею наверняка интересуются в Берлине. И представьте себе, они с огромным трудом снаряжают сюда провокатора. А тот, кроме как выдать двоих подпольщиков, сделать ничего не может. Нельзя позавидовать тому провокатору. Нет, нет, вы, пожалуй, неправы в отношении троек. Подпольная организация – это не партизанский отряд. Тут действуют свои законы распределения сил и свои законы бдительности.

– Да, да, конечно, – поспешил согласиться он, и я заметил, как он приложил к скатерти, как видно повлажневшую ладонь.

Ну что же, пора переходить в наступление.

– Опасность провокации всегда страшна, – сказал я жестко. – Уберечься от нее можно, но это нелегко. Вот вы, например… – Я сделал секундную паузу и заметил, как в глазах у него словно тень метнулась. – Вот вы, например, приезжаете сюда, устанавливаете контакт с организацией, говорите, что вы из Латвии, что вы партизан. А какая гарантия, что вы не являетесь тем самым провокатором?

– Ну, знаете… это… – Он пробовал даже возмутиться.– У меня документы на руках.

Я покачал головой:

– В Берлине делают документы отлично, тем более что в руки гестапо попало немало подлинных партизанских документов. А еще какие у вас есть доказательства, что вы не провокатор?

Теперь он уже догадался, что попал в западню. На висках у него проступили бисеринки испарины. Я пристально следил за его руками. Никогда не забуду эти руки. По ним будто ток пробегал, в них дрожала каждая жилка. Они были готовы на все. Но тот, кому они принадлежали, видел, что моя правая рука в кармане пиджака, а это лишало его тех секунд, какие были нужны ему, чтобы опередить меня. И потому он продолжал навязанную мною игру.

– Всегда можно почувствовать, когда у человека реальная биография, а когда выдуманная, – сказал он устало. – А потом ведь всегда можно провести последующую проверку.

– Это верно, – согласился я. – Но далеко не всегда. Скажем, вашу партизанскую биографию так или иначе можно проверить – это, как говорится, в наших руках. Ну, а вдруг вы предложили бы совсем другую свою биографию? Например, такую… – И я начал рассказывать вторую, резервную версию, разработанную для него в Берлине.

Вот теперь он уже окончательно понял, что находится в западне. Но, как видно, это был человек очень сильной воли. Он даже улыбался.

– Но ведь и у второй стороны можно потребовать доказательств, подтверждающих ее подозрения?

– Вам их еще недостаточно? – мгновенно спросили.

– Да, недостаточно.

– Ну что же, вот вам еще одно: снимите пиджак и рубашку. Если у вас на спине под левой лопаткой…

Вот тут-то он и сорвался. Сделал стремительное движение правой рукой со стола в карман, но, когда рука его еще была в движении, я выпустил в него три пули из своего «ТТ». Он рывком выпрямился и, замерев на секунду, смотрел на меня бешеными глазами, а потом начал медленно валиться на стол. В комнату вбежали врач и связной.

Врач, наклонившись над телом провокатора, смешно сказал по-русски:

– Уже есть покойник.

– Приговор приведен в исполнение, – торжественно произнес связной, смотря на распластанное тело провокатора. – А может, стоило сперва выбить из него все полезные нам сведения?

– Нет, – ответил я, – такие умеют молчать. Его нужно было ликвидировать, и все.

Итак, задание выполнено. По плану операции, завтра вечером я должен с помощью подпольщиков покинуть город, вернуться на хутор и оттуда – в отряд Деда.

Но вышло все иначе…»