Текст книги "Сабля Лазо"

Автор книги: Василий Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛОСИНЫЙ КЛЮЧ

Тимка не мог дождаться утра. Едва стало светать, потихоньку слез с печи, нырнул ногами в рваные галифе, на ходу натянул рубаху. Немного подумал – вытащил из-под лавки старенькие моршни, спрятал за пазуху кусок лепешки.

– Ты куда, сынок?

Никак не удается Тимке обмануть маманю. Уж так тихо, так тихо собирался, нет же – услышала.

– Я, маманя, в Сосновый бор сбегаю. Гурьян-то, поди, правду сказал?

Не в Сосновый бор собирается Тимка– к партизанам, на Лосиный ключ.

Тимка выскакивает на двор, спускается к Тургинке. Павлинка наверняка дрыхнет, Кирька подавно храпит на золотом мешке. Тем лучше, одному способнее.

Ползучий туман колышется над речкой, тускло смотрится вода в серое небо. Сурово недвижны молочные тальники.

Утренники в Межгорье и летом холодны. Неохота Тимке мочить ноги, да не обойдешься. Жмись не жмись – скидывай порточки. По-хорошему, речку надо возле Козулиных перебредать, там перекат мельче. Перекат мельче, да кобели страшнее. Схватят за ляжки– не отбрыкаешься.

На той стороне сразу кустарник начинается, за ним – кочки горелые, старица бельмами поблескивает. Потом березняк пойдет, осинник – вплоть до Соснового бора.

Можно через Шумный бежать, да круголя давать неохота.

От Соснового бора Тимке влево забирать надо, вверх по ключику топать. Там такие буреломы – не знавши, пешком не продерешься.

В Сосновом бору, в лощине, наткнулся Тимка не то на монгола, не то на бурята– не поймешь. Сидит монгол на коне, голову как-то набок склонил. А конь воду из ключика пьет, зубы щерит. За спиной у беляка японская винтовка, на правом боку баклажка, на левом – сабля. Немудрящая сабля, в потертых ножнах.

«Да ведь это баргут, что с Копачом на Шумном был! – вспоминает Тимка. – Загрустил, видать, без глаза-то».

Осторожно отходит Тимка от баргута, по ложбинкам прячется. Добрался до безопасного места, подтянул штаны, вздохнул поглубже, да как припустит с места в карьер!

Версты четыре пробежал без роздыха, еще сколько шагом прошел, потом опять бежал. До тех пор бежал, пока на дороге не растянулся.

Поднимает голову Тимка, смотрит: стоит перед ним дядька с красным бантом на белой рубахе, высокий, костлявый, с редкой бороденкой.

– Вставай, парень, – смеется партизан. – Чево разлегся? Чай, не постоялый двор. Кто таков будешь?

Все по порядку рассказывает Тимка. А сам шею щупает. Догадался дядька веревочку через дорогу протянуть. Льняная веревочка, крепкая. И незаметная. Через нее и кувыркнулся Тимка.

– Не для тебя припасена, – извиняется партизан. – Хитрая, малек, сигнализация. Дотронешься – ботало дзинь! Оно у меня на дереве, над ухом привязано. Я, значит, сей секунд – на место. Цоп – и на мушку!

Партизан приветливый попался, разговорчивый, сразу поверил, что Тимка – сын Платона Смекалина.

– Маркелом меня зовут. – Партизан вскидывает винтовку. – Эй, Тишка! Гляди тут! А я малька до штаба отправлю.

– Дава-ай! – соглашаются, кусты. – Курнуть принеси!

Маркел поправляет рубаху, подтягивает ремень, зачем-то щупает редковолосую бороденку – будто проверяет, все ли волоски на месте.

– Запомни, малек, партизаны все знают.

– А если не все?

– Не могет быть, – шумно сморкается Маркел. – У нас ухо востро. Комар запищит – весь табор слышит. Да погодь ты, не бежи, постреленок!

Ох и длинной показалась Тимке дорога. Идет Маркел, еле-еле ногами двигает. И все талдычит, талдычит. Про себя, про деревню, про дружков партизан. «Два пуда соли с ними съел, котел гречневой каши...»

Теперь вот о Ершове и Лазо разговор начинает.

– Возьмем товарища Лазо, – Маркел многозначительно поднимает палец. – Кто он такой? Молдаванин по личности. Твой отец сказывал. Земляк Григория Котовского. В царской армии служил – всем известно. В семнадцатом году вместе с ротой на нашу сторону перешел. В Иркутске белых чистил. У нас в Забайкалье Семенову хвост прижимает.

Интересно Тимке про Лазо слушать, да не время, торопиться надо.

В глухом лесу раскинут партизанский лагерь – Тимка не сразу его увидел. Землянки одна к одной лепятся, люди возле кучками рассыпаны. Одеты пестро, цветисто, кто во что горазд. За соснами партизаны маршируют: «Ать-два! Левой!» Какой-то казачок лошадь объезжает. Только сядет, она задом – брык! Казачок через голову хрясть! Вскочит, плюнет – снова за свое.

Маркел у встречных про Смекалина спрашивает. «В разведке, говорят, вот-вот должен вернуться».

– Айда к Лазо, – поворачивает Маркел. – Может, и Ершов тамо-ка.

Землянка у Лазо самая обыкновенная. Посредине стол, как у Тимки в пещере, за ним топчан под суконным одеялом; печурка в углу прячется – на случай дождя сварить что-либо. На стене карта, над ней бинокль висит. Большой бинокль, полевым называется.

На столе еще одна карта разложена. Над ней и колдуют Лазо с Ершовым.

– А, Тимофей? – распрямляется Ершов. – Знакомьтесь, Сергей Георгиевич: красный следопыт Тимофей Платонович Смекалин.

– Сын Платона? – вскидывает брови Лазо.

– Так точно, он самый.

Так вот он какой, товарищ Лазо! Смуглый такой, брови широкие, усы тонкие, подбритые, бородка черная-черная, как клин срезана. Фуражка тоже невиданная: козырек блескучий, короткий, ни у кого таких нет.

Без сабли Лазо, с плеточкой. Выходит, взаправду подарил свою саблю товарищу Ершову.

– Здравствуй, красный разведчик, – протягивает руку Лазо. – С какими вестями к нам?

Глаза у Лазо будто черемуха спелая – мягкие, завораживающие.

Хочется Тимке ответить быстро, точно, по-военному. А слова почему-то в горле стоят, никак протолкнуть не может.

– Что ж, Тимофей, аль беляки язык отрезали? – шутит Ершов. – Докладывай товарищу командующему.

Кое-как совладал Тимка с языком, говорить начал. Прежде всего о том, что Гурьян сообщил.

Лазо выслушал, дважды на карте какие-то пометки сделал, качнул головой.

– Важные сведения... Гурьян как чувствовал... Неспроста тебе доверился...

Не понял Тимка, о чем Лазо говорит.

– Сегодня утром наши разведчики нашли Гурьяна мертвым, – пояснил Лазо. – К нам, видимо, шел, да не дошел...

– Жаль старика, – вздыхает Ершов. – Много людям добра сделал...

– А батяня мой где? – вдруг затревожился Тимка.

– Беляков караулит. – Ершов ставит чайник на стол. – Мы ведь знаем о семеновцах – и то, что ты передал, и более того... Ну, что смотришь? Пей чай, бери хлеб. Сахару нет, бедны мы на сахар.

«Значит, зря бежал», – загрустил Тимка.

– А я считаю подтверждение данных никогда не лишним, – вмешивается Лазо, искоса поглядывая на Тимку. – Так что спасибо большое тебе, Тимофей.

У Тимки настроение после каждой фразы меняется: только что грустил, теперь опять повеселел.

Повеселел и на ершовскую саблю глянул, глаза отвести не может. Еще красивей она показалась, нарядней.

– Понравилась сабелька? – подтрунивает Ершов. – Сергей Георгиевич, поведай нам про эту штуку.

– История, Тимофей, обыкновенная, – Лазо кладет карандаш, берет кружку. – Давайте, и я с вами за компанию... Неудобно мне рассказывать, за бахвальство примете. Ну, да меж своими сойдет. Приходит однажды ко мне молодой башкир, Закир по имени, подает вот эту саблю и говорит: «Возьми, бачка, тебе нес. Много дней скакал, далеко скакал – от Златоуста-города. Самый хороший мастер делал, во всем мире такого нет».

Мне, сами понимаете, как-то не по себе. Не могу принять, отвечаю, дорогой подарок, за какие-такие заслуги...

А он бух мне в ноги и лбом о землю:

– Прими, бачка, не то секим башка Закиру. Товарищи так сказали.

Пришлось взять, ничего не поделаешь...

Лазо умолкает, медленно отхлебывает из кружки.

– Дальше што было, товарищ Лазо? – не терпится Тимке. – Закир где сейчас?

– Нет Закира, Тимофей, – Лазо поднимает печальные глаза. – В недавнем бою убили... Вот, говорят, нельзя дареное дарить, а я не утерпел. И не жалею. Есть у нас настоящий красный генерал – Ершов Кузьма Саввич. Ему и отдал саблю. – Лазо сворачивает карту, смотрит на часы.

– Пора, товарищ Ершов. Распорядитесь.

– Ты пока отдохни, Тимофей. – Ершов хлопает Тимку по плечу. – Хочешь – здесь, хочешь – у ребят в землянке.

– А вы куда?

– Мы тут... по делу.

– И я с вами!

Смеется, что ли, дядя Ершов? Сами к бою готовятся, а он – отдыхай! Нет уж, как хотят. Не отстанет от них.

– Не знаю, как быть, Тимофей, – разводит руками Ершов. – Пусть товарищ командующий решает. Как бы нам от батьки твоего не влетело.

– Товарищ Лазо, можно? – Тимка поднимает голову, опускает руки по швам. – Честное солдатское! Во всем вас буду слушаться.

– М-да... – смущается Лазо. – Дело серьезное. А как быть – не знаю.

– Может, со Смекалиным посоветуемся, Сергей Георгиевич?

– Дело! – решает Лазо. – Испробуем последнюю инстанцию.

СТЫЧКА

Вот и сшибились красные с белыми. Часто-часто затакали пулеметы, засвистели пули, застучали конские копыта. Полетело громкое казацкое «ура»!

Россыпью несется семеновская конница, блестят на солнце вражеские сабли. Десятки ртов ревут на всю долину.

А красные ждут, не торопятся, поближе подпускают, чтоб наверняка хлестануть.

И вдруг: та-та-та! затрещали пулеметы. Падают в траву передовые, ползут раненые, ржут лошади. Иные без ездоков по полю скачут.

Тимка не видел, как захлебнулась атака белых: до начала боя отец прогнал его к ездовым. Хотел совсем в Межгорье турнуть, да некогда было.

У ездовых скукота. Сидят в лощине, покуривают, словами перебрасываются. Лошади рядом топчутся, головами вертят, ушами прядают. Пули вверху будто пчелы за медом летят: жи-жи-жи!

Ездовые от нечего делать к Тимке пристают, особенно старик Лука, тот, что ершовского коня стережет. Лука – старый, сморщенный, как весенняя луковица, лицо длинное, желтое. На печке бы ему лежать, кости стариковские греть. А он еще спрашивает, зачем Тимка сюда приперся. «Думаешь, тут медом кормят? Тут пулями потчуют, а ково и кашей березовой».

– Какая каша? – не понимает Тимка. – Про што вы, дедушка?

– А такая, – ухмыляется Лука. – Снимут штаны и по заднему месту: тр-та-та! Вон, как пулеметы стрекочут. Штоб, значит, не шастал, где не велено.

– Это вы про меня, дедушка?

– И про тебя, и про отца твоего. Перво-наперво отцу надо всыпать, штоб ребятенка берег.

Боится Тимка: и отсюда могут турнуть, очень свободно. Вон какие глаза у деда, так и стрижет.

– А мне товарищ Лазо разрешил, – находится Тимка. – Когда у него в землянке был.

Зря бахвалится Тимка, не разрешал ему Лазо. С отчаяния врет.

– Лазо, говоришь? – сомневается Лука. – Ну, что ж, и Лазо можно за такое дело. Потому – резон! Я ведь чево, парень, я тебе добра желаю, уберечь хочу. Новой жизни, хоро...

Не досказал старый Лука, охнул, поехал на бок, стукнулся головой о землю. Шальная пуля отыскала деда.

– Коня товарищу Ершову! Живо-о!

Это с командного пункта крикнули. Ездовые опомниться не успели, как Тимка в седло прыгнул. Ударил коня пятками, вылетел на бугор. Смотрит: на другом пригорке, за камнями, человек десять стоят. С обеих сторон пулеметы торчат. И Лазо там, и Ершов. Снова ударил коня, к седлу пригнулся. В ушах ветер свистит, рубаха пузырем вздулась. Пули над головой жужжат.

Быстро доскакал Тимка, возле Лазо остановился. Лазо к Тимке спиной стоит, биноклем по долине водит. Ординарцу что-то показывает.

– Дядя Ершов! Берите коня!

– Тимофей?! – изумляется Ершов. – Ах ты, друг ситный! Лука где?

– Убило его...

– Прячься за камень. И – никуда. Слышишь?

Лазо поднимает руку. Плотнее прилипают к железу пулеметчики, настораживаются командиры.

– Ершов! Атакуй слева! Смекалин справа ударит.

– Слушаюсь!

Пружинно влетает командир в седло, махом выхватывает дареную саблю. Тысяча солнц вспыхивает на стали.

– За мной!.. В атаку!.. Ура-а-а!..

– Ура-а-а!.. – ошалело несется по долине.

– Ур-ра-а-а! – кричит Тимка. – Бей беляков!

У Тимки от волнения в горле пересохло, не может на месте стоять, бежать охота. А куда? Зачем?

Чуть-чуть опоздали из засады смекалинцы: часть белых мимо проскочила. Пока смекалинцы с остальными рубились, беляки на хвост ершовцам насели. Впереди Копач на буланом жеребце. Так саблей и крутит.

Сшиблись, мигом смешались. Не поймешь, кто где.

Но тут Смекалин с ребятами подоспел. Теперь сам Копач в тисках оказался.

Другой на его месте, может, струсил бы, улепетывать стал. А Прокоп Егорыч грудью на Ершова наскакивает. Хочется ему красного командира достать.

Ершов сам не из трусливых. Одного наотмашь рубанул, второго. А третий – сам Копач, вот он.

– Ну, держись, красный дьявол! – хрипит Копач и на стременах привстает, чтоб сильней, с потягом рубануть.

– Держусь, ваше благородие! – вскидывает саблю Ершов.

Но не успевает Ершов опустить саблю. Споткнулся его конь. Ударил Прокоп Егорыч по ершовской сабле, выбил из рук.

– Теперь не уйдешь, – щерится Копач. – Получай, волчье племя!

Хотел Копач во весь мах резануть, да не вышло: кто-то в спину так ахнул, что Прокоп Егорыч едва из седла не вылетел. Упал он коню на холку, вниз пополз. Вот-вот наземь брякнется.

Оглядывается Ершов: кто бы это? Смекалин, друг бородатый! Будто на крыльях, подлетел, вовремя выручил.

– Бери, Кузьма, мою саблю! Я их, гадов, винтовкой достану.

– Спасибо, Платон!..

Недолго длится бой, а Тимке кажется – вечность. Видел он, как сверкнула ершовская сабля и упала. Видел, как Прокоп Егорыч клинок занес и как батяня трахнул Копача в спину прикладом.

Увлекся Тимка, загляделся, не заметил, что Лазо ускакал, что пулеметы с пригорка снялись.

Бой укатил вперед, за увал.

ТРОФЕИ

Ранним вечером затихают последние выстрелы. Как ни храбро дрались красные, пришлось им отступить: к семеновцам подоспело подкрепление – несколько эскадронов белоказаков.

Ершовцы отошли на Лосиный ключ, семеновцы заняли Межгорье.

Раньше они вокруг да около Межгорья стояли. Вроде бы не входили в село, но и партизан не подпускали. А теперь, как видно, решили обосноваться.

Вечером Тимка, Павлинка и Кирька приходят на поле боя. Тимка ищет ершовскую саблю – он же видел, как она упала. Вот здесь, недалеко от дороги. Кирька тоже что-то промышляет. Павлинка ходит за компанию.

– Што с тобой? – Тимка замечает ее хромоту. – Ногу вывихнула?

– Ничего, пройдет, – морщится Павлинка. – Я сюда от Шумного бежала. Только стала хребтинку пересекать, смотрю: дядька Панфил скачет. Остановился как вкопанный, кричит: «Откуда взялась? Марш домой!» А я ногу о камень раскровянила, ступить не могу! Ползу по траве, охаю. Перегнулся он, хвать меня за шиворот – и в сторону. Будто кутенка возле сосенок бросил. А тут и все поскакали.

– Давай перевяжу, – наклоняется Тимка. – Что ж раньше не сказала?

– Не больно.

– Давай, говорю.

Павлинка садится на траву, откидывает голову, опирается на руки. Невзначай нащупывает что-то твердое.

– Ой, Тимка! Гляди, пистолет!

Смотрит Тимка – верно: держит Павлинка небольшой вороненый пистолетик, вполовину меньше нагана.

– Вот это да! – ахает Тимка. – Дай, погляжу. И патроны есть? Чудеса!

– Нравится? – спрашивает Павлинка.

– Еще бы!

– Бери, дарю.

– Ладно, давай ногу. – Тимка сует пистолет в карман. – Сейчас бинт оторву, – он вытаскивает из-под штанов рубаху. – Сейчас кругом отчикаю.

– Зачем?

– Она у меня длинная.

Тимка срывает подорожник, сдувает пыль, прикладывает к тряпке.

– Ноготь обязательно слетит, видишь, какой черный. Зато новый нарастет – будет как лаковый. Готово! Можешь шлепать дальше.

А Павлинка не двигается, приятно ей с Тимкой сидеть. Руки у него быстрые, сильные, глаза голубые, как небо после дождя. Волосы волнистые, белесые, будто ковыль осенью. Может, и нехорошо думать так о Тимке. Но это невольно и впервые.

– А сабли ершовской нет, – вздыхает Тимка. – Сам же видел, как она упала.

– Какой, какой? – переспрашивает Павлинка.

– Ершовской, говорю. Помнишь встречу на Шумном? Дядька Ершов – самый главный командир у партизан. После Лазо. Отчим твой на Ершова налетел, а у того конь споткнулся. И сабля по сабле пришлась. Я видел, как она выпала. А знаешь, какая сабля?

– Видала...

Тимка подробно про бой рассказывает, а сам саблю ищет. В ковылях смотрит, в кочках – нет ее нигде.

Павлинка ходит за ним, о чем-то думает.

– Слушай, Тимка, – говорит она, – а если твой отец сегодня Прокопа Егорыча убил?

– Откуда? Я же говорил тебе: он к лошади припал и дальше помчался.

– А если убьет?

– Не знаю, – останавливается Тимка. – Это же война... Разве это хорошо, когда богатые и бедные? Один с голоду помирает, а у другого пузо от жира трескается. Правильно это?

– Ну, неправильно,

– Значит, и твой отчим неправильно делает? Почему он не разделит свое добро поровну?

Павлинка не знает, почему. А что не разделит, за это она ручается.

Кирька в разговоре не участвует. Рыщет росомахой по полю. Здесь хвать, там хвать – полные карманы набил.

– Эй, Кирька, иди сюда!

Кирька знает, зачем Тимка зовет: на проверку. Да не дурак он, Кирьян Губанов. Все самое ценное в ямку зарыл, песком присыпал. Утром пораньше заберет.

– Слушаю, товарищ начальник! – выпячивает живот Кирька. – Чего изволите?

– Пойдем посмотрим, где барахлишко запрятал.

– Окстись, Тимка! Ничегошеньки нет!

– Нет так нет, сам поищу. Я видел, где закапывал.

«Што у него – глаза на затылке? – думает Кирька. – Спиной же ко мне сидел!»

А Тимка ничего не видел, он Кирьку «на пушку» берет.

Нехотя ковыляет Кирька, откапывает одну ямку. Так, ничего особенного, кроме карманных часов. С крышечкой часы, со звоном.

– Все? – хмурится Тимка.

– Как на духу! – крестится Кирька, а сам уселся на песок, где главный трофей зарыт.

– А ну встань! – командует Тимка. – Не брыкайся! – Он за шиворот оттаскивает Кирьку, осторожно разгребает песок... Ершовская сабля! Светлая-светлая, аж синевой отливает. Попробовал пальцем – острие будто бритва.

– Мародер ты, Кирька! – наступает Тимка. – По законам военного времени...

– Врешь! Это я нашел! Значит, сабля моя!

– Это сабля дяди Ершова. – Тимка гладит рукоятку. – Павлинка знает.

– Моя! – наскакивает Кирька. – Я нашел!

– Мы отдадим саблю дяде Ершову. Правда, Павлинка?

– Пойдем, что с ним разговаривать, – злится Павлинка. – Выгнать его из отряда, чтоб не пакостил!

– Подумаешь! – фыркает Кирька. – Сам хотел вас бросить. Нужны вы мне! Есть у меня дружки-приятели...

– Вот и валяй к дружкам-приятелям, – машет рукой Павлинка. – Видать, и они такие, как ты.

ГЛАВА ПЯТАЯ

НИЧЕЙНОЕ ЗОЛОТО

С приходом белых сиротеет Межгорье. Будто мор прошел по улицам. Собаки и те по подворотням сидят.

Копач совсем озверел, ни днем, ни ночью покоя не знает. Носится по селу как угорелый, все вынюхивает – кто красным помогает.

Тимка в эти дни все больше в сараюшке сидит, с пистолетом возится. Наган отцовский совсем простой, а этот заковыристый. Но ничего – постепенно понял, что к чему. Теперь, ежели придется, сумеет пистолетом этим воспользоваться. Жаль, пострелять негде, поучиться малость – всюду беляки.

Сидит Тимка в сараюшке, к улице прислушивается. Вот конные мимо проскакали. Вот крикнул кто-то: «Ироды! Кровопийцы!» Видно, отбирают что-то семеновцы. А вот маманя с кем-то разговаривает. Ага! Павлинка прибежала, про него спрашивает.

У Тимки от Павлинки секретов нет, это не Кирька Губан.

– Иди сюда, – зовет Тимка, а сам пистолет в карман прячет, боится, как бы мать не зашла, не увидела.

– Слышь, Тимка, – понижает голос Павлинка, – я знаю, что это: «больсой... голова нету...» Сосна это, Тимка! Та, безголовая, что у «Зарода» стоит. Которую молнией разбило. Это про нее Ван Ли тебе говорил.

– Похоже, так, – не сразу соглашается Тимка. – Ты сейчас будто бы домой иди, а я к Тургинке спущусь. Перебредем на первом перекате. Чтоб семеновцы не видели.

Татьяна Карповна за Тимкой зорко следит. Уж если Павлинка прибежала, значит, опять что-то придумали.

– Ты куда, Тимоша? – спрашивает она.

– На Шумный, рыбу ловить.

– Ой, не ходи, сынок. Не до рыбы сейчас. Снова к Копачу в руки попадешь.

– Что ты, маманя. Я теперь хитрый.

Смотрит Тимка на мать: жалко ее. Вот и думает Тимка, как ему поступить. Про золото сказать – совсем не пустит. Дескать, пропади оно пропадом. Только и делов.

– Ох, не ходи, Тимошенька, как бы лиха не было!

«Нет, не скажу, – решает Тимка. – Потом, когда батяня вернется».

– Не бойся, маманя, я скоро!..

С первого переката Межгорье почти не видно – за поворотом прячется. Лесок по обеим сторонам растет. Перебрел – и сразу в кусты.

До «Зарода» Тимка с Павлинкой бегут без передышки.

Сосна с обломанной верхушкой стоит по другую сторону от их заветной пещеры. Там такой бурелом – конца-краю не видно.

Тимка за лопатой в пещеру пошел. Павлинка тем временем к сосне продирается. Ничего особенного не видит она. Всюду мох, трава, камни, сучья, валежины. Ни солнца, ни неба. Один страх да сырость.

– Ну что, Павлинка? – спрашивает Тимка. – Есть что-нибудь?

– Ничего нет.

– Погоди, погоди! – Тимка вглядывается в темно-зеленую кору. – Затесов никаких... Теперь траву осмотрим. Над ямой трава должна быть другая.

– Почему?

– Потому что дерн. Его как аккуратно ни снимай, ни укладывай, все равно у травы корни порушишь.

– Знахарь ты! – дивится Павлинка.

Ползает Тимка на животе, каждый клочок земли проверяет. Смотрит: в одном месте трава вроде бы желтее, к самой сосне квадратом лепится.

– Давай лопату!

Правильно говорил Тимка, да не совсем. Если б дождик разок-другой прошел – и этот бы дерн зазеленел. А то месяц кряду дождей не было.

– Копай, копай! – не терпится Павлинке. – Может, пусто там?

Снимает Тимка пласты дерна – под ними земля седая, обыкновенная супесь. Легко копается, быстро.

– Дай мне, Тимка?

– Подожди, кажется, есть што-то. Твердое. Видишь, береста! И сверху, и с боков... Гляди, гляди: мешочки внизу!

Мешочки небольшие, пузатые, похожие на тот, что Тихон Лукич Кирьке передал. Прочные, холщовые, тесьмой перевязанные. Тесьма к мешочкам крепко-накрепко пришита.

– Сколько их, Тимка?

– Один, два, три... – считает Тимка. – Пять.

– Это ж сколько фунтов? – загорается Павлинка.

– Фунтов двадцать-тридцать. – Тимка осторожно кладет мешочки на траву. Павлинка берет один, развязывает, раскрывает... В нем тускло поблескивают золотые крупинки. Она запускает руку в золото – крупинки рассыпаются, искрятся, блестят заманчиво, словно подмигивают: «Бери, бери нас! На всю жизнь богатой будешь!»

– Вот это да! – щурится Павлинка. – Теперь мы богачи, Тимка.

– Нельзя, – мотает головой Тимка. – Не наше золото.

Это верно – не ихнее золото. А чье же? Ван Лина нет. Значит, ничейное?

– Оно ничейное, – говорит Павлинка. – Слышишь?

– Ван Ли сказал: золото нужно отдать его жене. – Тимка крепко стягивает тесемки.

– И себе не возьмем? Нисколечко?

– Не знаю. – Тимка задумывается. – «Сказать ей, что Ван Ли разрешил немножко отсыпать? Павлинке что – у нее в доме все есть. А у нас с маманей – хлеба ни крошки. День лебеду варим, день крапиву... Может, Ван Ли это золото сам намыл?..»

– Ладно, – решает Тимка. – Немножко возьмем, только не сейчас. Вот сходим к Ванлиновой жене, все узнаем – тогда. Сама даст, сколько не жалко.

– Чудак! Лучше сразу понесем.

– Ага! Поймают беляки – все отберут.

Обратно ребята тем же путем бегут. Перебрели Тургинку, огородами стали пробираться. Потому что на улице опять начали постреливать.

Дом у Ван Ли – такая же мазанка, как у Смекалиных или Губановых. Огородишко маленький: две грядки огурцов да кустов тридцать картошки. Некому, видать, заниматься. Возле грядок пугало стоит: кофта на нем драная, на голове шляпа соломенная. Рыжая, сморщенная, с большими дырами.

С огорода Тимке не видно, что мазанка заколочена – каждое окно двумя досками крест-накрест. Дверь тоже забита, да еще замок висит.

Озираются ребята, – кого бы спросить, куда Ванлинова жена делась. Никого нет, кроме соседки – глухой бабки Саввишны. Эта смерти не боится. Согнулась, будто коромысло, двор подметает.

Тимка раз пять спросил Саввишну, где Ванлиниху разыскать. Ребята знают, что она не китаянка, а русская, Марья Кузьминишна. Но куда скрылась Марья Кузьминишна – бабка не ведает. И китайца бабка давно уже не видела.

Идут Тимка с Павлинкой по огородам, не знают, как им с золотом поступить. Выходит, правильно говорит Павлинка: ничейное оно, приблудное.

– Теперь мы обязательно всего накупим, – радуется Павлинка. – А нет – разделим поровну. Каждый што хочет, то и делает.

– Эх ты! – укоряет Тимка. – Недалеко от Кирьки отстала. Мы золото партизанам отдадим, пускай оружия накупят.

– Все ты своим партизанам, – сердится Павлинка. – А было бы у меня такое богатство, мы с мамой ушли бы, может, совсем от Прокопа Егорыча.

Ну, как быть? Что делать?

– Ладно, бери сколько хочешь, – разрешает Тимка. – Я все равно себе ничего не возьму.

– Тогда и я, – опускает голову Павлинка.