Текст книги "Крылья крепнут в бою"

Автор книги: Василий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Товарищ заместитель командира полка, я с жалобой к вам. Разрешите обратиться. Выживают меня из моей землянки, все время кто-то ставит крест надо мной и надпись. А в другую землянку мне нельзя, несподручно. Здесь я рядом с эскадрильей, возле самолетов.

По правде сказать, этот случай меня и рассмешил и порадовал: раз люди шутят, значит, оправились от пережитого. И я сказал инженеру:

– А зачем тебе, Николай Иванович, таскаться с крестом? Пусть стоят, хлеба же не просит? А на дощечке, назло шутникам, напиши; "Дурак-таскает, умный – почивает".

И что же? Прошла неделя, и Метальникова оставили в покое. Но он этот случай не забыл. Спустя много лет, 9 мая 1978 года, когда я встретил Николая Ивановича у Театра имени Пушкина в Ленинграде, где ежегодно в День Победы собираются морские авиаторы, его, постаревшего, седого и потерявшего зрение, вела жена. Только по голосу мы узнали друг друга. Вспомнили Таллин, Ханко, Ладогу, Кронштадт, вспомнили и "ЛИ-1", в котором полтора года жил Метальников, н наш с ним ночной разговор возле моего самолета.

Утром после боевого дежурства, вернувшись в деревянный домик, я застал живших со мной Васильева и Цоколаева за сборами на аэродром. Вдруг в окно, закрытое черной маскировочной бумагой, сильно постучали. Васильев поднял штору, и мы увидели возбужденное лицо командира полка. В незастегнутом кителе, без головного убора, он прокричал через двойные рамы:

– Качайте Голубева!

В первую минуту никто не понял, что случилось, почему подполковник Корешков прибежал к нам в таком виде. Лишь когда он распахнул дверь и, влетев в комнату, крепко, трижды меня поцеловал, товарищи сообразили в чем дело и тоже бросились поздравлять меня с присвоением звания Героя Советского Союза.

– Только что по радио передали Указ Верховного Совета, – взволнованно сообщил Корешков. – Из нашего полка трое, и все из 3-й эскадрильи: Голубев, Кожанов и Байсултанов – понимаете? Сразу три летчика из одной эскадрильи! Сейчас соберем митинг!

Радостное событие за несколько минут облетело весь аэродром. Вчетвером мы побежали к большой землянке, где жили комиссары и заместители командиров эскадрилий, чтобы поздравить Петра Кожанова. Алима Байсултанова, к сожалению, в Кронштадте не было, он все еще находился в тылу на краткосрочных курсах. Но мы тут же послали ему поздравительную телеграмму.

В 4-м ГИАП Героев Советского Союза стало больше, чем в других истребительных авиационных полках Военно-Морского Флота. Семь летчиков! А с получившими это высокое звание в финскую кампанию – десять.

Митинг вылился в ликующий праздник, летчики и техники давали клятву бить врагов, не щадя своих сил и жизни, до полного освобождения Ленинграда и нашей священной земли.

Вторым радостным событием, сыгравшим значительную роль для будущих боев 4-го гвардейского, оказался день вручения золотых медалей и боевых орденов адмиралом флота Николаем Герасимовичем Кузнецовым и начальником авиации ВМФ генералом Семеном Федоровичем Жаворонковым. Получая награду, я высказал просьбу летчиков полка – переучить нас на новый истребитель конструкции Лавочкина, о котором идут восторженные отзывы с фронтов. Адмирал Кузнецов здесь же переговорил с генералом Жаворонковым и ответил, что самолеты начнут поступать в авиацию ВМФ в начале 1943 года и что он будет рад, если первыми освоят их летчики 4-го гвардейского полка.

– Своими боевыми делами вы заслужили право летать на новых самолетах, сказал Кузнецов.

На исходе был 1942-й. За последние два месяца все молодые летчики, прибывшие из училищ, и опытные, прослужившие по нескольку лет в авиации Тихоокеанского флота, в том числе и новый командир полка подполковник Лаврентий Порфирьевич Борисов, назначенный вместо переведенного во вновь созданную штурмовую бригаду Корешкова, были полностью введены в боевой строй.

Воздушные схватки и штурмовки показали, что полк опять в полной боевой форме и готов постоять за город Ленина.

Положение Ленинграда к началу 1943 года несколько улучшилось, но блокада мешала снабжению войск, флота и населения, а обстрелы и бомбардировки уносили сотни и тысячи жизней.

Коренной перелом в ходе войны после Сталинграда подсказывал нам, что недалек день решительной битвы, к которой мы долго готовились и теперь с нетерпением ждали. И этот день настал.

Утром 11 января на КП собрался руководящий состав полка, командиры и комиссары эскадрилий. Подполковник Борисов, открывая совещание, взволнованно сказал:

– Товарищи, сообщаю пока только для вас. Завтра войска Ленинградского, Волховского фронтов при поддержке Балтийского флота начинают прорыв блокады. Операция имеет кодовое наименование "Искра". Суть ее в следующем: встречными ударами двух фронтов разгромить группировку противника в районе шлиссельбургско-синявинского выступа и разорвать кольцо южнее Ладожского озера. Конкретная задача нашему полку будет поставлена после перебазирования на аэродром Гражданка. Перелет необходимо произвести сегодня до 16.00. Скрытно и на предельно малой высоте.

Затаив дыхание слушали мы подполковника Борисова. Эскадрильи давно уже рвались в бой. Командир полка, не дожидаясь вопросов, раскрыл нам план действий полка.

Летчикам предстояло ргшить две задачи: непосредственно участвовать в прорыве блокады и одновременно прикрывать Ленинград и Кронштадт со стороны моря. 3-я эскадрилья, усиленная звеном из 1-й, будет участвовать в прорыве. Руководство группой возлагается на исполняющего обязанности заместителя командира полка капитана Голубева. Комиссар группы – капитан Кожанов.

Еще несколько советов я указаний, касающихся поддержания боевой готовности после переброски на новое место, – и все торопливо разошлись по своим подразделениям.

В назначенное время восемнадцать летчиков и технический персонал воздушным и наземным эшелонами достигли аэродрома Гражданка. Тут же мы получили задание от командира авиабригады Кондратьева: вместе с истребителями других частей обеспечить эффективные удары штурмовой и бомбардировочной авиации по укреплениям врага в полосе наступления и в его ближайшем тылу; надежно прикрыть войска 67-й армии при форсировании Невы на участке Московская Дубровка – Шлиссельбург и в боях – до завершения операции.

Как-то сам собой, стихийно возник короткий митинг. Мы вспомнили погибших друзей и тех, что остались в Кронштадте, и дали слово не опозорить честь полка – драться умело и отважно.

12 января 1943 года. Девять часов утра. Памятный вдень, незабываемый час. Две восьмерки И-16 стояли, готовые к взлету. Первую должен вести я, ее задача – весь день прикрывать эскадрилью грозных балтийских штурмовиков Ил-2. Первый удар они нанесут по командному пункту пехотной дивизии врага в северной части Синявяна. Мысленно представил себе готовую к взлету штурмовую эскадрилью на противоположной стороне аэродрома, ее командира Героя Советского Союза Сашу Потапова, давнишнего друга, с которым начинали войну...

В семь часов утра мы всей своей группой ходили к штурмовикам, уточняли взаимодействие. Расставаясь, Саша предупредил меня:

– Василий, объект сильно защищен зенитками, я летал туда на разведку. Ты своих "ишачков" фанерных в зону огня не заводи, лучше ненадежнее прикрой нас после выхода из атаки, пока соберется вся моя группа. Особенно следи за воздухом на обратном пути. "Фоккеры" так и шастают...

– Спасибо за информацию, все будет сделано. До встречи после боевого!

Второй нашей восьмерке – Петра Кожанова – предстояло сопровождать шестерку Пе-2, наносившую удар по рабочему поселку ь 5, наиболее сильному оборонительному узлу противника в центре шлиссельбургско-синявинского выступа.

Минуты тянулись медленно, в скованной морозом предрассветной тишине отчетливо слышно тиканье самолетных часов. Учащенно бьется сердце. Волнуюсь. Не за себя, а за тех, кто вот-вот с первым выстрелом встанет и бросится вперед на врага. Скорей бы взвилась зеленая ракета и – вырваться в небо. Чтобы отвлечься, стараюсь думать о летчиках своей группы и Петра Кожанова. Наверное, у них сердца стучат посильнее моего, мое-то привычное...

Техник звена Антон Цюкан молча томится у левой плоскости, часто оборачивается в мою сторону. То снимет, то опять наденет меховые рукавицы. Ему от волнения жарко. Более сотни раз провожал он меня на боевые задания и потом, так же насупясь, ни с кем не разговаривая, мерил шагами пустую стоянку, пока не раздавался знакомый звук мотора. Тогда он громко кричал мотористу и оружейнику:

– Наш идет на посадку. Быстро встречать командира!

...В 9.30 утра над Невой прокатился нарастающий гром. Это заговорили 1800 орудий и множество минометов – началась артиллерийская подготовка. Через несколько минут грохот канонады сольется с гулом сотен самолетов, несущих бомбы и снаряды для разгрома вражеских командных пунктов, узлов связи, мостов и укреплений в глубине обороны. Зеленая трасса ракеты еще не успела погаснуть, как рокот наших моторов заглушил все другие звуки на аэродроме.

На взлет парами пошла десятка Ил-2 Потапова. Сразу за ней двумя четверками взлетели "ишачки". Маленькие, с грозно ревущими моторамм, они, наверное, походили издали на разъяренных шмелей. Заняв свое место в боевом порядке, я покачал крылом Потапову.

– Саша, я здесь, – сообщил я ему, – за фланги и тыл не беспокойся, а для лобовой у тебя одного огня больше, чем у всех моих "ишачков".

Саша ответил долгим мелким покачиванием с крыла на крыло. И я понял, что он доволен, благодарит нас.

Осматривая небо, я видел много групп штурмовиков и бомбардировщиков, окруженных истребителями. Все Они, набирая высоту, летели на юго-восток к своим целям. Мне невольно вспомнились август и сентябрь сорок первого, когда здесь, под Ленинградом, мы бились насмерть, теряя в неравном бою своих товарищей. Сейчас мы подходили к Невской Дубровке. Весь левый берег Невы, насколько хватало глаз, кипел от разрывов. Огненно-темная завеса шевелилась в глубине вражеской территории километрах в пяти от берега.

От левого берега Невы до Синявина всего девять километров, минута двадцать секунд полета – ничтожно малый срок. Но как он бесконечно долог, когда преодолеваешь стену зенитного огня. Сотни разрывов, перекрестия разноцветных трасс "эрликонов", крупнокалиберных, спаренных и счетверенных пулеметов, от которых, кажется, небо горит, все теснее окружают нашу группу, идущую на высоте километра. И мы и штурмовики делаем малозаметный с земли маневр скольжением, и он пока что спасает нас от прямых попаданий. Цель все ближе, и плотность зенитного огня растет. На позициях вражеских зениток поднимаются высокие дымные султаны от снарядов дальнобойной артиллерия флота, помогающей авиаторам.

Но вот и "илы" решили "причесать" зенитные батареи, две пары пошли в атаку. За ними круто опускает носы шестерка Потапова. Его самолет окутан разрывами зениток. Но Саша, не обращая на них внимания, пикирует на цель командный пункт фашистской дивизии. Из-под крыльев полетели РС-132, потянулись вниз цветные нити пушечных и пулеметных трасс.

Наблюдать больше нет времени. Мы увеличиваем скорость и спешим выйти восточное Оинявина к месту встречи со штурмовиками, как просил Потапов. И снова появляются "илы". Первый, охваченный огнем, летит на высоте ста метров к берегу Ладожского озера... Боже мой! Сашка горит! Как сердце Данко, горит, показывая путь к долгожданной победе. Еще секунд десять, и огненный клубок останется на месте самолета, прервав героическую жизнь друга. Слезы текут под оправу летных очков. Они и сейчас, когда пишутся эти строчки, застилают мне глаза.

Рванув самолет в левый боевой разворот, я повел своих "ишачков" поперек курса выходивших из атаки штурмовиков,

Истребителей врага нет – они в зоне зениток не действуют. Вот когда мы выйдем на озеро, они попрут и снизу и сверху. Зенитный заслон пройден. Под нами белый торосистый лед. Огибаем кипящий от нашего артогня Шлиссельбург и – вот они! Выше меня четверка Ме-109 и четверка ФВ-190 заходят в атаку.

Словно сговорившись, мы с Анатолием Кузнецовым, ведущим второго звена, даем по немцам реактивный залп и заходим в лоб двумя парами. К нашему удивлению, они приняли вызов (видать, без победы им запрещено возвращаться). Стреляя друг в друга напропалую, мы расходимся над идущими бреющим полетом штурмовиками. Атаку враги не повторили. Почему – об этом мы узнали на второй день, когда получили сообщение поста, что один из Ме-109Ф сел подбитый на лед восточное Шлиссельбурга и сгорел, а летчика взяли в плен.

К одиннадцати дня погода резко ухудшилась, облачность понизилась до четырехсот метров, пошел зарядами снег. За полкилометра ничего не видать. Вылеты пикирующих бомбардировщиков прекратились – сослепу недолго ударить и по своим.

Вторично эскадрилья Потапова шла на тот же объект двумя отдельными четверками уже без своего командира. Но летчики на борту каждого штурмовика написали: "Потапов с нами!" Питомцы моего друга шли в бой, чувствуя рядом его верную руку, его светлую голову и горячее сердце.

Я прикрывал их одним звеном с летчиками, отлично летающими в сложных метеорологических условиях. Неву перелетели западнее Марьина на небольшой высоте, в тот момент, когда наш огонь по левому берегу достиг высшего накала. Залпы "катюш" накрыли сразу большую площадь и без того перекореженной земли. Тысячи бойцов бежали по льду Невы к вражескому 11 берегу. Казалось, не люди, а темные морские волны, вскипая, катятся друг за другом, презирая преграды. Они шли на штурм крутого левобережья. Отвага наших бойцов на земле подхлестывала нас, придавала новые силы. В густом зенитном огне штурмовики трижды заходили на цель. Мы вертелись рядом с ними в огненных трассах, оберегая товарищей от вражеских атак.

С первого дня наша авиация захватила господство в небе Ленинграда. Фашисты в жестоких схватках старались изменить воздушную обстановку, но наши молодые летчики, не отставая от "стариков", дрались смело и тактически грамотно. На второй и третий день операции противник, подтянув подкрепление, предпринял контратаки. Тогда вся морская авиация обрушилась на его подходившие резервы в районах Мги, Шапок и Тосна.

15 января двенадцать Пе-2, получив данные воздушной разведки, нанесли удар по станции Тосно, куда прибыли эшелоны с войсками. Две эскадрильи И-16 поднялись в воздух: одна – для надежного прикрытия бомбардировщиков, а другая – чтобы сковать врага.

На подходе к Тосно фашистские истребители пытались не допустить наших пикировщиков, но мы разогнали "мессеров" и тем самым дали возможность как следует ударить по разгружавшемуся эшелону.

Станция утонула в пожарах, там взрывались боеприпасы.

Обратный маршрут был куда труднее. На нас остервенело накинулись свежие силы истребителей. Начался тяжелый, неравный бой. Ведущий восьмерки свободного боя Цыганов вынужден был оставить группу и сковать фашистских стервятников, чтобы дать возможность нашим бомбардировщикам отойти с прикрытием за линию фронта.

Тем временем, став по высоте в два эшелона, прикрывая друг друга, цыгановцы продолжали драться на вертикальном маневре. Это сразу принесло успех – два ФВ-190 были сбиты, но отбивавший атаку сержант Семен Почуев был тяжело ранен. Богатырская сила и большое самообладание позволили ему остаться в строю. Он не сообщил о ранении, продолжая до конца боя прикрывать своего командира Цыганова. Лишь за линией фронта в группе заметили, что Почуев не отвечает но радио, а его самолет летит как-то странно, рыская по сторонам.

Над аэродромом обессилевший летчик трижды заходил на посадку и все же приземлился. Зарулив на стоянку, он выключил мотор, но выйти из кабины уже не смог. Когда к самолету подбежали техник, механик и капитан Цыганов, сержант Почуев был мертв.

Он повторил подвиг старшего лейтенанта Алексея Лазукина, который зимой 42-го, смертельно раненный в грудь, привел самолет на свой аэродром.

Тяжелыми для наземных войск и авиаторов были эти бои. Но вот настал долгожданный день 18 января. Летая на прикрытие, мы своими глазами видели, как на различных участках соединялись войска Ленинградского и Волховского фронтов, совместно добивая врага в его укреплениях и блиндажах.

К концу дня противник был уничтожен и в окруженном Шлиссельбурге, южное побережье Ладожского озера полностью освобождено, коридор шириной в одиннадцать километров находился в руках наших войск. В этот вечер с нетерпением ждали сообщения московского радио. Лишь около часа ночи, когда все уже крепко спали, раздались близкие сердцу позывные центральной радиостанции и дежурная служба разбудила всех как по тревоге.

Звучал сдержанно-ликующий голос Левитана, сообщавшего сводку Совинформбюро... Блокада прорвана!

Совершилось то, о чем мечтали каждый ленинградец, каждый воин и моряк Балтики, вынесшие на своих плечах невиданную в история тяжесть блокады. Этого события ждала и вся Советская страна.

Громкое "ура" перекатывалось над аэродромом. В эти радостные ночные часы никто не спал. В дома, где жили летчики, техники, офицеры штабов, прибегали жителя поселка Гражданка. Они обнимали, целовали воинов и друг друга. Многие приносили каким-то чудом сохраненные запасы вина и предлагали победителям выпить в честь победы. Тут же возникали короткие, жгущие душу митинги. Воины давали слово разбить коварного врага и полностью освободить Ленинград.

С рассветом все были готовы лететь в бой на врага, пытавшегося оттеснить наши войска с захваченных позиций. Опять была скверная погода, падал мокрый снег, нижний край облаков опускался до ста пятидесяти метров, и улучшения не предвиделось.

Это было на руку гитлеровцам, которые, пользуясь тем, что наша авиация на приколе, предприняли сильное артиллерийское наступление в районе Белявского болота, Невской Дубровки и маленького плацдарма на левом берегу Невы у Московской Дубровки.

Надо было срочно разведать позиции вражеских батарей, чтобы скорректировать по ним огонь нашей артиллерии.

Собрав наиболее подготовленных летчиков-"всепогодников", я сообщил, что от нас требуется. Анатолий Иванович Кузнецов попросил поручить это задание ему.

Словно опасаясь отказа, он с горечью стал убеждать меня, что именно ему, штурману полка, хорошо знающему район, много летавшему на разведку не только днем, но и ночью в сложных метеоусловиях, под силу выполнить задачу.

– Через сорок минут я готов к вылету, только прошу ведомого мне не давать, он не удержится рядом а такую погоду, да и мне в одиночку будет легче маневрировать на малой высоте, – закончил Анатолий и улыбнулся, будто собирался на приятную прогулку.

А погода все ухудшалась, и вылет Кузнецову разрешили только во второй половине дня. Хотя Кузнецов и возражал, но я обязал его взять ведомым старшего сержанта Гурьянова – боевого пилота, ранее не раз летавшего вместе с ним.

...Пара И-16 взлетела и тотчас канула в белую мглу. Уже через несколько минут капитан Кузнецов сообщил по радио:

– Обнаружил артбатареи между деревнями Келколово, Мусталово и южным изгибом реки Мойки. Через три минуты начну выполнять задание.

Под сильным огнем зениток он успешно корректировал стрельбу нашей тяжелой артиллерии.

Истребителей противника в такую погоду быть не могло, и Кузнецов, боясь потерять ведомого в этой огненной заварухе, приказал ему удалиться к Невской Дубровке и ждать его там. Все это слышали на командном пункте аэродрома Гражданка комбриг Кондратьев, командиры полков и эскадрилий. С затаенным дыханием ловили они и четкие, спокойные команды и поправки, посылаемые нашим артиллеристам.

Какие же нужно иметь нервы и выдержку, каким обладать умением, чтобы на высоте двести метров среди зенитных разрывов все видеть, управлять самолетом да еще выверять по планшету корректировку. Но вот команда Кузнецова оборвалась на полуслове – прямое попадание снаряда. Погиб храбрейший, всеми любимый человек, наш боевой друг...

Сержант Гурьянов, все время слушавший радио, понял, что стряслась беда, и тут же рванулся на поиски своего ведущего. Восточное Мусталова, на левом берегу Мойки, увидел он пылающий самолет Кузнецова...

Гвардейский полковой коллектив тяжело переживал потерю прославленного аса, сбившего за двадцать месяцев войны 14 самолетов врага лично и 19 в группе. Особую тяжесть утраты чувствовали мы – летчики-гангутцы, на долго которых на Ханко выпали самые тяжкие испытания в воздухе и на земле. И вот уже нет Кузнецова, истребителя, превосходно воевавшего на самолете боевого друга Алексея Лазукина.

Потери боевых друзей всегда надолго оставляют глубокие душевные раны. У меня и через 40 лет они не зарубцевались.

22 февраля 1943 года, в канун 25-й годовщины Советской Армии и Военно-Морского флота, Указом Президиума Верховного Совета гвардии капитану Анатолию Ивановичу Кузнецову было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Этим подвигом и закончилась для 4-го гвардейского истребительного авиационного полка операция "Искра".

В 16 часов 19 января 1944 года командиру авиабригады пришло предписание командующего авиацией Балтийского флота генерал-лейтенанта М.И. Самохина-получить двадцать самолетов Ла-5 и срочно начать переучивание двух эскадрилий: 1-й и 3-й.

Не без грусти отдали мы своих "ишачков" капитану Цоколаеву, оставленному в полку прикрывать главную военно-морскую базу, а сами уехали на прифронтовой аэродром осваивать долгожданный истребитель.

ПЕРЕД НОВЫМИ СТАРТАМИ

Южнее станции Пестово, да берегу реки Мологи, раскинулась большая деревня Новинки, За ней, оттесняя лес и болото от извилистого берега, лежало заснеженное поле. Единственное место во всем Пестовском районе, подходящее для нового аэродрома истребительной авиации, которая приступила к освоению самолетов конструкции Яковлева и Лавочкина.

Командование авиации флота рассчитывало за зиму и лето 1943 года на аэродромах, расположенных в ближайшем тылу, переучить несколько полков под своим непосредственным контролем. Близость к фронту позволяла в случае обострения обстановки под Ленинградом использовать подготовленные подразделения истребителей в боевых действиях.

На вновь созданный, еще совершенно необстроенный для базирования аэродром первым из глубокого тыла прибыл 13-й истребительный полк, который был сформирован на базе 13-й отдельной Краснознаменной истребительной эскадрильи, где я когда-то служил. От прежнего состава в полку осталось всего два боевых летчика да войсковой номер 13.

За длительность переучивания, частую смену руководства и неоднократное откомандирование в действующие полки едва освоивших самолет летчиков шутники назвали этот полк фронтовым, но с питанием тыловым.

От нашего появления 13-му полку легче не стало. Его потеснили в размещении, в использовании стартового времени, а главное, приказали передать нам пять летчиков, ранее летавших на И-16 и имевших максимальный налет на "яках". Взамен переданных полк получил пилотов запаса и выпускников из училищ. Обновление летного состава вынудило командование 13-го полка начинать, как выразился новый командир майор Шварев, с нуля.

Передавая летчиков, он по старой дружбе похлопал меня по плечу и сказал:

– Бери, Василий! В свой родной полк не жаль отдать цвет молодежи. Пилоты все как на подбор; летают хорошо, к тому же весельчаки, И поработать умеют и погулять – настоящие истребители.

– Какие они истребители, бои покажут, – с усмешкой ответил я. – Гулять мы долго не собираемся, через месяц-полтора наше место под Ленинградом.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, – возразил Шварев. – Наш полк вот уже десять месяцев переучивается, аварии терпим, самолеты исправно бьем – старенькие, правда, из ремонта. Новые "яки" прямо с заводов идут на южные и центральные фронты – там тяжелые бои, – с грустью закончил командир 13-го. – Вот и Князеву не повезло...

Я молчал. В памяти возник дорогой образ Дмитрия Князева, он погиб здесь на "яке" при вынужденной посадке. Как бы я хотел, чтобы он сейчас был с нами рядом, освоил пока неизвестный Ла-5, а потом бы дали бой на этом красавце новоявленным "фокке-вульфам" – новой надежде Геринга. Но сказанное Шваревым вернуло меня к действительности – сроки учебы, которые утвердил своим приказом командир бригады Кондратьев, были сжаты до предела.

Летчики-перегонщики двумя партиями прямо с завода доставили двадцать Ла-5. Передали их группе наших техников, которые в течение шести дней изучали материальную часть на том же заводе, уехав из Новинок еще до нашего прибытия. Спросить о поведении самолета хотя бы на взлете и посадке было не у кого. Учебно-тренировочный Ла-5 с двойным управлением пока что на заводе не выпускали. Ну что же, мы – гвардейцы, начнем с нуля, для меня это не ново. Еще в Осоавиахиме, в 1938 году, мне в числе первых выпало счастье осваивать маленький с виду, но очень строгий в пилотировании спортивный самолет Ут-1. К нему даже и путной инструкции по технике пилотирования не было. И ничего – освоили. Ни один фокус этой спортивной блохи, как мы прозвали Ут-1, не застал меня врасплох. Это была удача. Мой инструктор по парашютному спорту, прославленный рекордсмен мира по затяжным прыжкам, Николай Евдокимов сложил голову на этом "утенке". А ведь условия были мирные, да и сроки не поджимали.

Теперь же нам впервые в авиации Военно-Морского Флота дан лучший самолет-истребитель, на который, используя наш учебный и боевой опыт, пересядут а ближайшее время сотни летчиков. Значит, каждый казус или, не приведи бог, несчастный случай станет тормозом в освоении самолета, так необходимого в предстоящих боях.

На четвертый день наземных занятий, а их отводилось пять, прилетел полковник Кондратьев. Его беспокоили два вопроса: выпуск летчиков на Ла-5 без провозки на учебном двухштурвалыюм самолете, особенно молодых пилотов, и незащищенность аэродрома от ударов с воздуха.

В Новинках сосредоточилось два авиаполка, на открытом поле находилось более сорока самолетов, а каждом доме деревни размещался личный состав полков и подразделений обслуживания. Приди сюда десяток Ме-110 или дюжина ФВ-190, а до их баз всего 180-200 километров, и сгорят все наши планы и сроки, как стружки на костре. А тут словно по заказу в момент встречи командира бригады на большой высоте пролетел Ю-88 – фашистский разведчик.

Полковник поднял руку, давая нам понять, чтоб повременили с докладами, проследил за полетом противника, спокойно спросил меня и Шварева:

– Ну что, боевые истребители, имеете сорок машин, а перехватить и уничтожить разведчика не можете?

Воцарилось молчание.

– Товарищ полковник! – сказал я. – Не только перехватить, а и взлететь и сесть на Ла-5 пока не знаем как. Вот слетаем хотя бы в зону, тогда и пойдем на перехват. Да и кислорода на аэродроме нет, а без него "юнкерса" на такой большой высоте не возьмешь.

– Помолчи, Голубев, – поморщился Кондратьев и строго спросил Шварева: Сколько летчиков па "яках" летают на боевое применение?

– Восемь, все из руководящего состава полка и эскадрилий, – четко ответил Шварев. Потом добавил: – Были еще, да передали их Голубеву.

Командир бригады с недовольным видом помолчал, поправил шлем на голове и пошел к домику штаба 13-го авиаполка. Мы, командиры и начальники, примолкнув, двинулись вслед за ним.

В штабе Кондратьев внимательно выслушал сообщение о состоянии дел в полках, задал несколько вопросов начальнику связи 13-го и командиру технической базы, поинтересовался у командира роты, как организована охрана самолетов, служебных помещений, общежитии личного состава я других объектов. Заканчивая совещание, приказал:

– Тринадцатому полку немедленно организовать боевое дежурство составом звена самолетов Як-7, не снижая темпов переучивания. Штабу полка обеспечить связь и оповещение данных о воздушной обстановке ПВО Северо-Западного фронта. Четвертому гвардейскому в течение пяти дней дать максимально возможный налет на самолете Ла-5 восьми летчикам, имеющим на своем счету сбитые самолеты врага, и приступить к боевому дежурству в светлое время суток составом звена. Хотя аэродром и далековат от линии фронта, но удар в светлое время вполне вероятен. Два звена истребителей при своевременном подъеме – сила. Ну, а чтобы летчики не слабели, переведем их на фронтовую норму питания, а то у вас здесь и не фронт и не тыл...

Несение боевого дежурства спутало намеченный порядок в освоении техники пилотирования и боевого применения. Но решение Кондратьева правильно. А теперь – главное: подняться на Ла-5 самому, понять машину на различных режимах, в пилотаже и особенно на взлете и посадке, где больше всего бывает неприятностей.

На следующее утро я сидел в кабине Ла-5, казавшейся очень просторной после самолета И-16. Внимательно ее осмотрел, открыл вентиль воздушного баллона, пристегнул привязные ремни, сделал несколько движений педалями и ручкой управления, проверил плотность закрытия и легкость хода колпака кабины. Затем, закрыв глаза, на ощупь проверил расположение приборов, рычагов и кнопок. Все было в нужном положении. Как безошибочно находит рука все кнопки и тумблеры! Казалось, новый самолет я знаю лучше "ишака", на котором прошел огонь и воду. Потом, облегченно вздохнув, ответил стоявшему на плоскости инженеру Николаеву на несколько вопросов по эксплуатации самолета и мотора в воздухе. Получив его одобрение, порулил на старт. У посадочного знака с микрофоном в руке стоял полковник Кондратьев.

Затормозив самолет точно на старте, доложил по радио – тридцать третий к взлету готов! В наушниках послышался знакомый спокойный голос:

– Добро, тридцать третий, взлетайте!

Увеличив обороты, отпустил тормоза, и самолет, быстро набирая скорость, плавно оторвался от снежного поля. Не успел осмотреться, убрать шасси, как скорость достигла 400 километров, а высота 300 метров. Да, вот это конь ретивый! Сила в тебе есть, мысленно дал я первую оценку самолету и сообщил на старт: на борту все нормально, я тридцать третий. Над аэродромом сделал три больших круга, на четвертом, согласно временной инструкции полетов, сделал расчет на посадку. Кажется, все правильно, на высоте двести метров выпустил посадочные щитки, чуть увеличил обороты винта. Теперь все внимание – на скорость планирования и точность расчета.

Сел с маленьким недобором на колеса, но без "козелка". Самолет плавно опустил хвост, покатился по прямой, хорошо чувствуя тормоза и руль поворота. Техник осмотрел самолет и, улыбаясь, показал большой палец – все в порядке, я ответил тем же знаком. И снова в наушниках голос Кондратьева:

– Тридцать третий, выполняйте еще два полета по кругу. На посадке чуть раньше добирай ручку – понял?!

– Тридцать третий понял, – ответил я и уверенно вырулил на старт.