Текст книги "Путёвка"
Автор книги: Василий Афонин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Все осмотрела Анна Павловна, гуляя, переходя из аллеи в аллею, проходя мостки, тропинки, повороты, минуя подъемы и спуски, и вышла опять на берег, против своего второго корпуса. Она села на широкую, со спинкой, скамью, шагах в шести от обрыва, вытянула ноги, откинулась и стала смотреть между деревьев на море, которого никогда до того не видела и к которому никак не находила времени подойти. Никого рядом не было. Тихо, тепло. Деревья мешали, Анна Павловна шагнула ближе, прислонилась спиной к стволу. Внизу широко и плоско лежала вода. Анна Павловна стала смотреть прямо перед собой, стараясь увидеть противоположный берег, но, как ни напрягалась, ничего не могла различить – вода сливалась с небом. Ветра не было, воду не рябило, мешали только солнечные пятна, но все равно хороню различались ближние и дальние буи, лодки рыбаков.
«Это надо же, столько воды!» – неясно подумала Анна Павловна, вернулась на скамью, уселась поудобнее, сложила на низу живота руки, пригрелась и неожиданно для себя уснула. Спала она не более получаса, проснулась оттого, что стала слегка похрапывать, заваливаться на правый бок. Выпрямилась, оглянулась быстро – не видел ли кто? – и заругалась: «Вот дура, не хватало еще и захрапеть тут на скамье!» Зевнув в ладонь, встала, пошла к себе, чтобы успеть не торопясь написать девкам письмо – думают, поди, как там мать.
В комнате Анна Павловна разложила на столе конверт, бумагу, села, спрятав ноги под стол. Сначала вывела на конверте адреса – домашний и новый свой, потянула лист бумаги, подумала, с чего начать письмо. Девкам она писала все три года – на станцию, в техникуме когда учились. Раз в неделю письмо. Они – ответ. «Здравствуйте, мои золотые и ненаглядные дочки Лена и Вера, – вывела Анна Павловна, прикусив губу. – Пишет вам ваша мать.
Во первых строках своего небольшого письма спешу сообщить, что я жива и здорова, чего и вам желаю. Доехала благополучно. Второй день уже нахожусь на месте. А как вы там живете?..»
Перед тем как написать каждую новую фразу Анна Павловна поднимала голову и подолгу смотрела в окно. Но видела она не кипарисовую аллею, идущую от «уральского» корпуса к шоссе, а свое село, избу на берегу речки, лица дочерей. На одиннадцати страницах Анна Павловна подробно описала все, что пережила и перечувствовала, начиная с того момента, когда села на станции в вагон, и но теперешний час. Написала и о море. «Пропасть, девки, как много воды». Пообещала прислать фруктов, дала дополнительные распоряжения но хозяйству, а то у них, должно, в головах перепуталось. Баню чтоб не спалили, ежель топить начнут.
Последние страницы отпела Анна Павловна под поклоны и приветы, перечислив знакомых села, начиная с соседей. Еще хотелось написать о том, как ехала она поездом и на последнем перегоне, перед станцией, проходил через вагон не то грузин, не то армянин – кто их разберет! – остановился, стал смотреть на Анну Павловну, цокать языком. Потом сел напротив, колени в колени, и начал звать к себе жить, хоть в Тбилиси, хоть в Цхалтубо – у него и там и там, дескать, дома. А она отказалась. Но девкам своим разве расскажешь такое? Хотела подруге написать, той, что в месткоме, да передумала. Разнесет по мастерским, приедешь – над тобой же и смеяться станут. Вот, скажут, не успела отъехать и... Зубоскалов много...
Алла Павловна дважды лизнула конверт, заклеила и по пути в столовую бросила в ящик. После ужина пошла сразу обратно, посмотрела на своем этаже в холле телевизор до полуночи и легла спать. О доме подумала спокойно, уснула. Так прошел ее второй день в санатории. Полный день. Без особых событий...
Через поделю Анна Павловна совершенно освоилась на новом месте. Со многими познакомилась, с некоторыми подружилась, как можно подружиться за такое короткое время. Стала гораздо смелее в разговорах. Но все равно продолжала прислушиваться, присматриваться к поведению других, более опытных, чтобы самой не оконфузиться. Думала, прежде чем сказать что-то. А лучше – помолчать...
День в санатории отличался одни от другого разве только погодой, по погода менялась здесь редко. Утро начиналось с подъема, Вставали сами по себе, кто когда хотел, лишь бы на завтрак не опоздать. Иной в шесть, иной в семь, иной до завтрака самого лежит в постели. Мужчины, удивилась Анна Павловна, просыпались раньше. Вскочут, натянут трикотажные тренировочные костюмы, не умываясь, полотенце на шее, рысцой к морю – купаться. Подруги по комнате, если поздно возвращались с гулянья, то и утром просыпались поздно.
Лариса проснется в восьмом часу, глянет – окно всегда настежь – и окно: «Ах, какая погода!» – поправит волосы и за дверь, халатик на бегу застегивая. Зоя Михайловна, продрав наведенные с вечера глаза, позевывая, тянулась к столику за сигаретами «Стюардесса», закуривала да так и лежала, пуская дым, глядя поверх двери, улыбаясь чему-то.
Анна Павловна с первого же дня, как прописали ей лечебную гимнастику, стала по утрам – днем само собой ходить на море. Халат у нее был, а шлепанцы уступала Зоя Михайловна, когда ленилась. Или в туфлях отправлялась – ничего.
Собиралась к морю рано. В пять, в начале шестого. В корпусе тихо. Дежурная по этажу, отомкнув входную дверь, ложилась в своей комнатке досыпать. Анна Павловна выходила и останавливалась около корпуса – послушать.
В глубине парка резко кричали птицы. Вот внизу, тяжело груженный, видимо, долго тянул состав – земля ощутимо подрагивала под ногами. Шум колес дошел издали, усилился и стал постепенно стихать. Деревья в парке зелены, хоть бы одна желтая ветка! Дома у них возле самых сеней береза, осенью выйдешь утром на улицу – на крыльце листья. Другая береза под окном. По двадцать лет им, дочерям ровесницы. С мужем сажали. Осенью и сажали, перед заморозками. Во-он куда уже годы вынесли! Двадцать лет!.. Интересно, сколько же верст до дома? Много, видно...
Спуск начинался за соседним корпусом. Мелко ступая по влажному от тумана асфальту, отклоняясь назад, чтобы не побежать, Анна Павловна попадала в ущелье, правый высокий берег и дно которого были покрыты кустарником. В ущелье даже и полуденную жару было сыро и прохладно, по дну, скрытый зарослями, протекал ручей – в дождливые дни он шумел и пенился. Через ручей – дощатый, узкий, с перилами мосток, над ним, через ущелье железнодорожный мост. Когда проносился скорый поезд, металлические фермы моста гудели, над головой свистело и грохотало, делалось на минуту страшно.
Море в это время было всегда спокойное, вода чистая, возле берегов хорошо просматривалось дно в небольших, разного цвета голышах. Вынутые из воды, обсохшие, они сразу же теряли свою прелесть. Берег над песчаной полосой саженей на сто в обе стороны укреплен был бетоном, По бетонному покрытию от спуска самого, от лодочной станции и до конца, тянулись пляжные постройки: грибки, навесы с топчанами под ними, зал лечебной гимнастики, кабинет медсестры.
Лодки давали по субботам и воскресеньям под паспорт, и в эти дни в половине пятого утра на причале собирались любители рыбной ловли из отдыхающих, дожидаясь, когда придет дежурный, откроет ангар, где находились лодки и весла.
Ангар подымался над морем метров на десять, напротив железнодорожного моста, и Анна Павловна, перейдя ручей, всегда останавливалась на причале возле решетчатого металлического барьера посмотреть, как спускают на воду лодки. Их опускали лебедкой, лебедка выдвигалась по балкам из ангара, а с нею – лодка, поставленная в четырехугольную железную раму. Рыбак уже сидел в лодке – с веслами, припасами, удочками, одной рукой держась на борт, другой – за теплую цепь лебедки, глядя и верх – лицо рыбака в этот момент было напряжено. Трос разматывался, рама касалась воды, погружалась наполовину в воду, рыбак, отталкиваясь руками, выводил лодку из рамы, устанавливал весла, разворачивал лодку и гнал к дальним буям, где разрешалось рыбачить. Под вечер лодки возвращались, рыбаки сходили на землю, еще более загорелые, довольные, со связкой рыбы в руках – бычков или скумбрии. Редко, но кое-кто и из женщин брал лодку, чтобы с полчасика «для развития костей» погрести неподалеку от берега.
В обычные дни ранним утром на пляже пустынно. Песок был сырым и тяжелым на вид, топчаны мокрые от росы, не освещенная солнцем вода темна. Можно было посидеть одной, глядя на море. В шесть приходила уборщица, открывала чулан, брала ведро, тряпку, начинала уборку, выметая из-под топчанов окурки, доставая порожние бутылки – следы вечерней смены. Бутылки составляли ежедневный доход уборщицы, всякий раз их набиралось десятка полтора, больше, меньше: водочные, коньячные, из-под сухого и крепленого вина. Уборщица сначала обходила владения, складывала бутылки в брезентовую сумку, уносила ее в чулан, потом начинала мести метлой. Один раз, опередив уборщицу, в зону санаторного пляжа пришла старушка небольшого роста, сухонькая, сгорбленная, из тех, что всюду высматривают, выискивают брошенную посуду. Обычно старушка эта, было замечено Липой Павловной, промышляла на соседних «диких» пляжах, но сегодня ей, видно, не повезло: не было бутылок или кто-то собрать успел раньше, только сюда она явились с порожним мешком. Старушка быстро обошла топчаны, опуская на дно мешка найденное, поглядывая в обе стороны, не видать ли уборщицы, замешкалась немного и едва не столкнулась с «хозяйкой» зоны, Старушка вскинула мешок на спину – бутылки брякнули – и побежала, за ней – метла наотмашь, с руганью – уборщица. И стала настигать, и собиралась уже – Анна Павловна даже закричать хотела – вскинутой метлой огреть воровку, но старушка наддала, проворство в ней оказалось, и сопящая, расплывшаяся уборщица отстала. Раздувая ноздри, хрипло ругаясь, она шла обратно, держа в полусогнутой руке метлу прутьями кверху, и долго еще гремела ведром, заглядывая под топчаны.
Анна Павловна расстроилась. Возвращаясь после купания и днем она все думала о людях: как по-разному живут они, всяк своей жизнью, и что заставляет этих, например, женщин, одну – собирать бутылки на берегу, другую – бежать с угрозами и руганью, чтобы отнять их. В молодости, поди, и не помышляли о подобном.
Но такое при Анне Павловне случилось единожды. Обычно на пляже было спокойно. Уборщица, сделав свою работу, уходила. Анна Павловна раздевалась, складывала вещи на топчан, оставшись в купальнике и тапках, побегав на месте, начинала делать гимнастику, которую никогда в своей жизни не делала и которой научилась здесь. Не просто гимнастику для бодрости, а чтобы сбросить вес. Все нашли, что Анна Павловна толста до неприличия. «Полнота – совсем иное. Удивительно, как сердце ваше выдерживает такой вес. Не жалуетесь? Странно».
– Ну что вы, милая, – оглядев Липу Павловну, заметила дама с чубом. Она постоянно лежала на топчане, курила, читала газеты. – Как вы можете жить с мм... такой фигурой. Удивляюсь. Вы же не будете иметь никакого успеха. (Позже несколько Анна Павловна поняла смысл ее слов.) Мой вам совет: меньше еды, больше движения. Бегать и бегать. Милая, в вас же центнер! Откуда вы?..
Об этом в первый же день сказала и Тамара Ивановна – лечащий врач.
– Вам необходимо похудеть. Находитесь в постоянном движении. Гуляйте, бегайте, купайтесь. Ежедневная гимнастика, ежедневный душ. Диета. Сбросить хотя бы десять килограммов, это вас спасет. Желаю всяческого успеха.
Дома Анна Павловна никогда не задумывалась о подобных пустяках – прилично или неприлично иметь такую, как у нее, фигуру. Понятно, если уж слишком толста женщина, – нехорошо. Но о себе этого она сказать не могла – все на своем месте. Худых не любила. «Наша краса в полноте, – говаривала Анна Павловна. – Да что ж она за баба, если ничего нет? Хоть со спины глянь, хоть сбоку...»
В еде – войну пережили – особо разборчивой не была. Что припасено, то и ела. Утром, правда, неохотно. Проснешься – аппетита нет. Хлеба с молоком, а то и молока одного банку литровую выпьет – и на работу. Но в обед – из мастерских обедать домой ходили – с двумя тарелками супа Анна Павловна съедала кусок свинины, здесь, по санаторным нормам, его бы поделили на пятерых. И вечером досыта. А что? Если еще и не поесть вволю, зачем тогда и жить на свете белом? А оно, видишь ли, нельзя много – вредно. Живешь вот в глуши и не знаешь, что к чему. Попробуй теперь похудей – за двадцать-то четыре дня!
Дома Анна Павловна любила после обеда в выходные соснуть. Вообще ложилась рано, зимой особенно. Десяти нет, она в постели. Летом работы больше, но все одно – высыпалась. В санатории приучила себя ложиться не раньше полуночи, вставать до шести, в шесть. И стала бегать. Сначала стеснялась, думала, как это она ни с того ни с сего побежит, хоть и на пляже, но оказалось, никакого стыда в этом нет, бегают многие, кому нужда. В первый раз она потопталась на месте, вскидывая под живот колени, поглядывая, не смотрит ли кто, – никто не смотрел. Анна Павловна прошлась туда-сюда, убыстряя ход, пробежалась, оглянулась – ничего, не смеются, каждый занят собой. Ну и слава богу! С этого и началось.
Обычно она приходила первая на пляж, но с некоторых пор ее стал опережать снабженец один, по виду – вислопузый, лысеющий со лба отдыхающий, которому, видно по всему, край как надо было бегать. Он раздевался с того же краю, где и Анна Павловна, скоро они привыкли друг к другу, стали здороваться и бегали в одном направлении. Когда снабженец пробегал мимо впервые, Анна Павловна не могла смотреть без смеха. Лицо снабженца было красно и мокро, мокры обвислые груди, он шумно сопел, тыкая локтями воздух, а пузо его колыхалось над ныряющими в разные стороны коленями. Развернувшись, он погнал навстречу и крикнул издали, подмигивай:
– Давай, мать, шевелись, ишь нагуляла телеса!
Анне Павловне не понравилось это, по куда денешься, негде – не поле.
Бег она начинала легонько, убыстряя и убыстряя, насколько возможно было с ее весом, пока не становилось горячо и начинало пощипывать под мышками. Тогда сбавляла скорость до быстрого шага. Успокоив дыхание, делала несколько резких движений – сгибаясь, приседая, раскачиваясь – и, отдохнув, сняв тапки, спускалась от топчанов по невысокой лестнице к воде, чувствуя подошвами каждую песчинку и камешек. Народу к этому времени собиралось порядочно, кто бегал, кто занимался зарядкой или просто стоял, облокотись на барьер, дышал морским воздухом. Мужчины – те сразу лезли в воду. Анна Павловна подходила к воде, пробовала ногой и останавливалась.
Когда-то, давным-давно, любила она купаться в своей речке Шегарке. Переплывать научилась в самых широких местах. С кручи ныряла с ровесниками. На спор, кто дальше.
Повзрослела, отвыкла от речки. Живет на берегу, в огороде работает летом, а и в голову не приходит пойти окунуться. Субботы дожидалась, бани. Помылась – и на неделю.
В санатории, зайдя с третьей попытки в море – вода доставала до колен, – она стала осторожно продвигаться вперед, щупая выставленной йогой дно, боясь глубины, обрыва, думая, сможет ли сейчас поплыть или надо учиться заново. Вода казалась холодной, хотя была обычная в это время морская вода. Анна Павловна знала, что следует окунуться сразу до подбородка, чтобы тело привыкло, она резко присела, мгновенно вскинулась и так тонко и пронзительно взвизгнула, что на дальнем конце пляжа вскочили отдыхающие. Тут же вспомнила, где находится, упала на правый бок и, загребая руками-ногами, поплыла как умела. Нет, плавать не разучилась, плыть было легко, не удаляясь шибко от берега, она перевернулась на спину, попробовать, сможет ли лежать не шевелясь, – смогла...
Это было на третий день приезда. Теперь она смело входила в воду.
Когда Анна Павловна выбралась из воды, по всей длине бетонного парапета встали шеренгой женщины – делать зарядку; баянист сидел поодаль, лицом к ним, за спиной баяниста – руководитель, молодой парень в белом халате.
Анна Павловна ушла в конец шеренги и вместе со всеми сделала зарядку, под музыку уже. Переоделась в кабинке.
Приближалось время завтрака. Многие задержались, чтобы посмотреть восход солнца, и Анна Павловна осталась.
Солнце подымалось далеко, из-за гор, невидимое с пляжа, за корпусами санатория, высокими деревьями, росшими на берегу. Сначала светлела полоска моря около дальних буев, вода меняла цвет, полоска постепенно приближалась к пирсам, освещались верхушки деревьев, концы выступающих в море пирсов – на них собирались купальщики – погреться. Солнце вставало над парком. Все поворачивались к солнцу лицом, жмурились, улыбались и шли наверх, завтракать. Пляж пустел.
Завтрак начинался в восемь. Анну Павловну через два дня перевели в первую смену, определив постоянный стол.
Столовая, как и все столовые, делилась на кухню и зал. Зал просторный, четыре окна, свету достаточно. На стенах – картины. Вон Илья Муромец – угадала его Анна Павловна – со своими ребятами, Аленушка горюет, голову свесила. А в простенках между окон – хороводы. Девки нарядные, венки на головах красивые. Анна Павловна любила разглядывать нарисованное.
Столы стояли в несколько рядов, каждый ряд обслуживала официантка. Работали они посменно. Сел за стол и жди.
Вот из кухонной двери, толкая перед собой тележку, уставленную в два яруса тарелками, показывалась официантка. Получай, что заказывал. Заказывал за столом кто-нибудь один. Анна Павловна ни разу не взялась за карандаш, говорила только, что ей, когда называли блюда. За столом с нею, кроме молчаливой девушки, сидели две дамы-москвички. Обе коротко стрижены. Одна с чубом, другая – с легкой прядью на лбу. Первая красила волосы в каштановый цвет, оставляя седым чуб, другая – в светлые тона, и только над правой бровью, через лоб опускалась черная с прозеленью прядь.
Обеим лет по пятидесяти, может, старше чуть. Подадут еду, они и начинают друг перед другом: кто, дескать, благороднее из них. Одна вилку возьмет хорошо, другая еще лучше. Дама с чубом, если возьмет стакан, то не просто возьмет – мизинец отставит в сторону. Дама с зеленой прядью брала стакан двумя пальцами, большим и указательным, остальные – в сторону. С Анны Павловны дамы глаз не спускали, та сидела, боясь пошевелиться. И постоянно делали замечания – учили.
Оказывается, хлеб целыми кусками никто ко рту не подносит, отламывать от него нужно кусочки, а от тех кусочков откусывать. Чего же там откусывать, когда два таких кусочка можно в рот положить сразу. Суп так не едят, да еще с заскребом. Положено оставлять в тарелке несколько ложек супа, показывая тем, что сыт уже, что налито тебе больше чем достаточно. Чай с присвистом пьют одни невоспитанные люди. Вот тебе на! Как же ты его выпьешь иначе, когда горячий он? А холодный чай кто и пьет! Дома Анна Павловна поднесет блюдце ко рту двумя руками да как потянет, потянет, аж на всю избу. В гостях. И ничего.
Анна Павловна просила диетсестру, чтобы пересесть за другой стол, та отказала. Тогда стала она приходить пораньше, к самому открытию, а то дыхнет чубатая табачищем, объясняя, – не до еды. И то ли от переживаний ежедневных застольных, от диеты или смены места жительства и совершенно иного режима, по которому жила теперь, стала она чувствовать, что худеет заметно. Даже пошатывать начало слегка. Идет-идет – и вдруг на минуту какую-то потеряет опору, земля поплывет из-под ног.
– От перегрева, – сказал врач, – злоупотребляете солнечными ваннами.
Но Анна Павловна понимала: не в солнце дело – в еде.
Готовили в столовой нельзя сказать чтобы неважно, нормально готовили. Да сознавать надо, попробуй приготовь отменно на такую ораву в сорокаведерных котлах! Случалось, правда, попадался в супе волос, обломок спички или какая другая мелочь, но никто шуму большого не подымал, не куражился; молча отодвинет тарелку. Соседи по столу делают вид, что ничего не случилось. Требовать замены супа нет смысла; из того же котла нальют. Порции малы были – вот что! Ну, женщинам, допустим, хватало. Не всем, понятно. Некоторые, как Анна Павловна, впроголодь ходили на первых порах, потом втягивались.
Мужики страдали. Борщ принесут, по три черпачка каждому – не ошибутся. Многие после обеда сразу не к морю заворачивали, а через шоссе в шашлычную. Мужики старались с женщинами попасть за стол, один с тремя. Но стол не сам выбираешь, куда посадят. Иной съел поданное, встал и ушел, а другой проглотит и сидит оглядывается. Или добавки начинает просить. Тут уж от официантки зависит. Хотя порции всегда имеются лишние. Редко столы заполнены в обед. Компания из третьего корпуса на целый день в горы ушла, те – в Туапсе за покупками, четверо с утра в шашлычной заседают. Самим нужно поесть – кухонным, а их не пять человек. С собой унести. А как же?..
Один из тех, кому всегда не хватало, однажды не выдержал – а мужчина представительный, одет аккуратно, – одернул пиджак, галстук подтянул и направился в кухню выяснять отношения. Подали плов с двумя – с наперсток – кусочками сухого мяса. Он едва отыскал в рисе кусочки и съел, а потом стал возмущаться. Ему бы надо взвесить на контрольных весах, если были такие, а тогда и затевать разговор. Он же поздно сообразил, пошел без «вещественных доказательств», так сказала дама с чубом. За столами ждали, чем кончится, каким результатом. Анна Павловна ушла, из разговоров узнала, что произошло на кухне...
Недовольного пригласила в кабинет старшая диетсестра. Он, как вошел, стал похлопывать по карманам, сделав озабоченное лицо, и на вопрос диетсестры – в чем дело? – ответил, что забыл захватить удостоверение. Не найдя таким образом удостоверения, которого у него, возможно, никогда и не было, посетитель выложил на стол карандаш, листок бумаги – на обратной стороне бумаги была запись неоконченной карточной игры – и, стоя, потребовал для разговора главврача. Диетсестра якобы побелела тогда – ну прямо как вот эта стенка! – стала успокаивать грозного посетителя, усаживать, обещая удовлетворить любые претензии. В ходе объяснений выяснилось, что санаторий «Южный» – санаторий третьей категории, кормят отдыхающих из расчета рубль тридцать в день на человека, что продукты привозят из города, что штат на кухне не укомплектован как следует, не хватает квалифицированных поваров, что случай с пловом – недоразумение, нужно было бы оставить мясо для взвешивания, и она непременно наказала бы раздатчицу, что она и так проведет с ними беседу, что она приносит ему и всем отдыхающим искреннее извинение по поводу случившегося, надеясь, что этого больше не повторится, и что лично его с завтрашнего дня кормить будут по повышенной норме. Нет, с сегодняшнего вечера. Она даст необходимые распоряжения. Главврача беспокоить не стоит, человек он занятой. Еще раз извините...
И верно. На ужин принесли жалобщику несколько вареных сосисок с двойной порцией картошки вместо ежедневной почти, надоевшей сухой гречки, сахару – полную сахарницу. Часть сосисок он съел сам, часть раздал товарищам по столу. Посмеялись такому обороту дела, на этом все и кончилось. Жаловаться он больше не ходил, уехал скоро. Похудел крепко, сказывали...
Но случай сам породил множество толков, и Анна Павловна участвовала в разговорах. О том, что санаторий «Южный» – санаторий профсоюзный, самой низкой категории, Анне Павловне приходилось слышать и раньше. Кому довелось побывать в санаториях второй категории, вспоминали, что кормят там куда лучше. Супу вдоволь. В санаториях первой категории никому из присутствующих отдыхать не случалось, но, но слухам, кормят там как на убой. А есть еще, узнала Анна Павловна, ведомственные санатории. А есть – куда даже таким крупным начальникам, как главбух или зам по хозчасти, ни в жизнь не попасть. Уж как там кормят, можно только догадываться! Ну об этом Анна Павловна меньше всего печалилась, ей в них не отдыхать, а удивляло ее следующее: как можно, да при теперешних ценах, накормить человека на рубль тридцать в день. Мужика, даже отдыхающего. Здоровый мужик, день целый на воздухе, на воде. Его, наоборот, поддержать надо, чтобы он, домой возвратись, год отпуск вспоминал. А то – рубль тридцать! Подсчитать, так за двадцать четыре дня на еду тридцать два с полтиной уходит. «А куда остальные деваются? – поинтересовалась Анна Павловна, – Путевка стоит сто тридцать, дорога за свой счет. Где остальные сто рублей?» – «На лечение», – объяснили ей. «На какое же лечение?» – удивилась Анна Павловна. Она, к примеру, гимнастику делает да душ принимает – вес сбивать – вот и все лечение. Остальные так же. Оказывается, тем, кто пользуется лечебными ваннами, – женщины пользуются, – привозят какой-то дорогой концентрат, он и поглощает деньги. Не поверила этому Анна Павловна, никто не поверил, чтобы концентрат сжирал за двадцать четыре дня по сто рублей с каждого. Ванны принимает человек двадцать в заезд. Мужики на них не ходят. А высчитывают, получается, поголовно. Тогда совсем ничего не понятно. Плутня.
Поговорили, перестали. Как обычно. А что еще? Вот если б заезд возмутился, заметно было б! А порознь – что ж? Одному безразлично, другому хватает, третий боязлив, голоса не подаст, корми его хоть голой гречкой, четвертый придет в обед горячего похлебать, а утро-вечер – в шашлычной. Винцо сухое, коньячок. А что? На то и отпуск, на то и отдых. Год ждал. Приехал на считанные двадцать четыре дня и станет нз-за каши скандал затопать, себе и другим настроение портить? Да гори оно ясным огнем!
Кому нужно, пусть идет требует. Дома ругань надоела. «Вот вы, Анна Павловна, возглавьте компанию по борьбе с недостатками, а?..»
Анна Павловна нашла выход – стала фрукты есть. До обеда, после обеда, утром, на ночь. И так ей это понравилось! Недельку усиленно попиталась, почувствовала себя увереннее. Крепость в теле появилась, не качало, шаг тверже сделался. Через шоссе, за шашлычной сразу, магазин «Фрукты-овощи», базарчик рядом, небольшой, правда, но бойкий. Туда и ходила она ежедневно почти. Две посылки с яблоками-грушами отправила девкам, для себя покупала. На пляж в мешочке целлофановом приносила, возле моря угощалась...
После завтрака отдыхающие к морю спешили – успеть топчаны занять, кто в тени любил полежать под навесом. Топчаны под навесами в два ряда поставлены, много, но на всех не хватает. Пришел на полчаса позже – ни одного свободного, бери лежак, располагайся на песке. Многие так и делали, помоложе кто, кому солнце не во вред. Лежаки тут же выдают по санаторным книжкам, отдал книжку – получил лежак. Как разлягутся в двадцать два ряда так и этак, к воде не проберешься, через тела шагать приходится. Иной прямо на песок упадет, без лежака, подстилки. Спину прогрел, животом повернулся. Уснет, бывает, да с храпом, его толкнут, вскочит очумелый, разморенный солнцем – и в воду. Прополощется – обратно на песок. Спина красная, вечером стянет кожу– помучаешься...
Четыреста человек, говорят, принимает санаторий. Приехала партия в четыреста человек, отдохнула, новая на пороге. Скользящий график. Одни приезжают, другие уезжают. Заезды каждый по себе считает. Кто с кем прибыл в одни день – те в одном заезде. Так круглый год. На пляжах не только санаторские, дикарей не одна сотня.
Пойди разберись, кто свой, кто чужой. Те вон, что на песке да на гальке лежат, видно, дикари. Дикари, растолковали Анне Павловне, все, кто приезжает к морю не по путевкам, а сам по себе. Приехал, поселился у частника в сарае или на чердаке – и загорает. Многие с палатками. В отличие от санаторских дикарь может и месяц прожить на берегу, и два – кому сколько время позволяет. Выйдешь на конец пирса – в обе стороны побережье, пока глаз хватает, усеяно. Сентябрь, осень, а в июне – июле что делается! Да здесь, по мнению многих, терпимо. От города далеко. А когда санаторий в черте города – не протолкнешься. Повезло вам, Анна Павловна, сюда попали.
Анна Павловна лежала обычно на своем топчане, крайнем в первом ряду, на море смотрела, разговоры слушала. На топчанах в основном женщины, кому под пятьдесят, кому больше. На солнце они бывают мало, боясь перегрева, ожогов, шока, выкупаются, плавая неподалеку, выйдут на пирс, постоят, обсыхая, и опять под навес. Уходя на обед, оставляют на топчанах подстилку, еще что-нибудь, чтобы не заняли. Иная после обеда и не придет вовсе, топчан пустует, глянут, подстилка лежит, значит, хозяйка купается. Над пляжем – музыка, ни громко, ни тихо – в самый раз. Песни больше.
Анна Павловна с удовольствием слушала. Некоторые она знала, пела с бабами на гулянках.
Жарко. Песок не шибко, а галька и голыши накалились – не ступить, горячо. В море солнце, куда ни глянь. Глазам больно. Но под навесами благодать! Ветерок малый налетает с воды. Воздух легкий. Медсестра туда-сюда проходит мимо топчанов, смотрит, не плохо ли кому. Время от времени музыку отключат, и матрос-спасатель кричит в усилитель:
– Отдыхающие, вернитесь в зону купания! Всем, кто за буи уплыл!
Некоторые, заметила Анна Павловна, женщины в особенности, плавают неутомимо и подолгу. Около часу могут находиться на воде. Уплывет, едва голова видна, перевернется на спину, руки-ноги раскинет и лежит. Анна Павловна и сама так умела, но далеко не заплывала, глубины боялась. В детстве тонула в своей речке, вытащили полуживую, с той поры боялась воды. В море – Анна Павловна чувствовала это – она могла плыть и плыть, но когда поворачивала назад, то, увидев берег, начинала думать, доплывет или нет, слабела мгновенно, теряла силы.
Анна Павловна первые дни переусердствовала на солнце – хотелось за двадцать четыре дня загореть втройне, – обожгла кожу и теперь время проводила под навесом; выходя, накрывала плечи полотенцем. Играли с соседкой в подкидного, подолгу разговаривали. Соседка ее по топчану, женщина из Таганрога, отдыхала с мужем третий раз в этом санатории. Черноликая, бойкая, а поговорить!.. О чем ни спроси – все знает. Муж только усмехался, слушая...
Оказывается, с апреля по октябрь, каждое лето на море этом Черном отдыхает едва ли не треть страны. Со всех краев. С Камчатки прилетают – вон аж откуда, с островов северных. Большинство, конечно, по путевкам, санаториев и домов отдыха по побережью не счесть, а многие – просто так, дикарем. Дикари, если палатку забыли взять, спешат устроиться к частнику. Хоть куда, лишь бы приткнуться. Частник этим только и живет, сумасшедшие деньги огребает. От дикарей отбою нет, сдает им частник и сарай, и чердак, и веранду, и комнаты жилые-нежилые, сам перебирается с семьей в кухню летнюю, теснится ради денег. Пускает каждый самое малое по десять человек зараз, цена – рубль в сутки с головы, вот тебе за сутки – десятка, за месяц – три сотни, попробуй заработай на производстве такие деньги! А некоторые – у Анны Павловны от сумм названных округлялись глаза – по пятнадцать человек пускают и больше.
