Текст книги "Вихри Валгаллы"

Автор книги: Василий Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Капитан пожал плечами.

– Думаю, как раз тем самым. Ощущением самодостаточности и шляхетского гонора. Мы – это мы. Стали бы князьями – даже вот вам и спросить не о чем было бы…

Капитан даже после тяжелого боя смотрел на Шульгина задорно и с вызовом.

– Нормально, командир, хороший ответ. Живы будем, еще на эту тему пообщаемся…

Со стороны поля вдруг появился поручик Юрченко. Неизвестно где и когда, но явно добавивший еще. Он залихватски улыбался и тащил в руках какой-то прибор.

Подошел, откозырял.

– Позвольте доложить, господин генерал, лично осмотрел неприятельские позиции. Огнем «Пламени» отправлено в штаб Духонина, как красные выражаются, двадцать две штуки… Их. С пулевыми дырками мои осколки не спутаешь.

Юрченко сообразил, что Шульгин смотрит на него слишком пристально, и прервал тираду.

– И вот такую штуку на поле боя нашел…

Сашка взглянул мельком.

– Отнесите ко мне в вагон. – Он повернулся к капитану. – Нечто в этом роде я и имел в виду. Прочешите еще раз все поле, тщательно обыщите автомобиль.

…Лариса скрылась в своем купе, чтобы умыться и переодеться. Юрченко замер у порога, стараясь незаметно опереться о стенку. Трофей он по-прежнему держал перед собой в обеих руках.

– Бутылку успел высосать или больше? – Шульгин сам знал в этом деле толк и понимал, что после тяжелого боя меньшая доза была бы просто незаметна.

– Да кто ж считал, Александр Иванович… Стаканчик здесь, стаканчик там…

– А теперь надеешься, что тебе за сегодняшнее дело еще и Георгий положен? Вообще-то положен, конечно, особенно за эту вот штуку. Ладно. Вон налей себе еще стопарь, и чтоб до Харькова я тебя не видел. А там разберемся…

Выпроводив бравого поручика, Шульгин первым делом поднял броневые заслонки с окон. И порадовался, что вовремя догадался их опустить. Хоть стекла целы и можно дальше ехать в тепле. В офицерском вагоне не осталось ни одного, и вообще он стал похож на консервную банку, по которой упражнялись в стрельбе пьяные охотники. Потом Сашка стянул грязную и рваную куртку, разделся до пояса, сел на табурет посреди столовой. Вновь успевшая переодеться в платье, умытая, причесанная и даже слегка надушившаяся «Пуазоном», Лариса тампонами с перекисью водорода смыла с его лица и шеи корку засохшей пополам с пылью крови. Пинцетом долго выковыривала вонзившиеся в кожу осколки гравия и железную окалину, сбитую взрывом с вагонных колес и рамы. Время от времени шипя при особенно неаккуратных ее движениях, Сашка рассказывал не слишком связно, путаясь в словах и повторяясь:

– Килограммов, наверное, двести они на дрезину загрузили. Скорее всего мелинит, уж больно дым ядовитый и вонючий. Воронка здоровенная получилась, целое звено рельсов будто испарилось. Опоздал бы поручик, от нашего поезда только колеса бы остались. Он и сам рассчитывал спастись, грамотно в кювет отвалился, да уж больно заряд был большой.

– Главное, что ты не опоздал. Ты действительно ясновидец? Терпи, терпи, уже заканчиваю. Сейчас клеем замажу – и все. Почему браслет гомеостатный не взял, через полчаса целенький бы ходил. А теперь как папуас две недели будешь…

– Я – ладно. Раненых бы довезти. У Берестина всех вылечим. А браслет бы я где взял? Их всего три. Один у Лешки, один у Андрея с Сильвией, а третий на пароходе. Мало ли что там случиться может, раз пошла такая пьянка. Нам же только сутки ехать было по мирной территории.

– Вот тебе и мирная… Знала бы, лучше бы дома осталась.

– Ври больше. Теперь я знаю – ты баба азартная и страшная. Сколько сегодня патронов расстреляла? Что касается ясновидения… Честно говорю: не знаю. Вообще-то я просто себя на их место поставил. Раз живьем «объект» захватить сразу не получилось, надо кончать до рассвета. Вот и догадался, исходя из технических возможностей и характера рельефа. А теперь сам думаю… Может, и вправду ясновидение? Ну да бог с ним. Лучше коньяку налей заместо противошокового. И себе тоже… – Он выпил полстакана, подмигнул Ларисе. – Ну, мы теперь с тобой точно братья по оружию.

Она едва заметно улыбнулась и тоже подмигнула. Отнюдь, впрочем, не весело.

– Я сегодня человек десять, наверное, подстрелила. И совершенно никаких эмоций не испытываю. Разве только злорадство. Это плохо, наверное…

– А ля гер ком а ля гер. Все нормально. Тебе ж не впервой, на Валгалле тоже по «ракообразным» стреляла. Молодец, вот таких баб я и люблю! Сейчас помоги мне одеться – что-то плечо плохо двигается, – и займемся пыточным делом. Ты тоже приготовься, будешь участвовать.

– Не имею желания.

– Неважно. Психология. Когда на допросе присутствует красивая женщина, да еще зловещего облика, клиент быстрее ломается. Во-первых, страшно, во-вторых, стыдно страх показывать, проще сразу колоться, сохраняя достоинство.

– У меня зловещий облик? Ты так думаешь?

– Постарайся, чтоб был. Приоденься соответственно, подраскрасься. Мне тебя учить?

…Поезд тронулся без гудка, оставив за собой кучи еще воняющих пороховым дымом гильз, наскоро присыпанные землей окопы, куда офицеры свалили трупы бандитов, высокий шест с тревожным красным лоскутом перед разорвавшей насыпь воронкой, и кое-как склепанный из железных полос крест на том месте, где испарился в пламени взрыва «живота не пощадивши за други своя» поручик Нелидов.

Перед тем как приказать ввести первого пленного, Шульгин, уступив настойчивому требованию Ларисы, часа полтора вздремнул, предоставив ей подготовить все необходимое.

Потом надел свежую сорочку и китель с генеральскими погонами, расположился за маленьким, почти игрушечным, письменным столом, на зеленом сукне которого белел одинокий лист бумаги и посверкивала в лучах только что вставшего солнца граненая хрустальная пепельница.

Лариса устроилась на угловом диванчике, изображая «фурию белой идеи». В туго перетянутой офицерским ремнем черной лайковой куртке поверх алой водолазки, черных велюровых джинсах в обтяжку, высоких черных сапогах смотрелась она впечатляюще. На рукаве – трехцветный шеврон и корниловский череп с костями. Темно-каштановые волосы распущены по плечам, губы тронуты карминной перламутровой помадой, глаза умело подкрашены в «персидском стиле» – углами до висков, ресницы удлинены махровой тушью.

Облик действительно вызывающий и даже способный напугать непривычного человека. Ведь в эти годы подобным образом выглядели только женщины вполне определенных моральных качеств, пусть и не такие красивые.

Покачивая блестящим сапогом, Лариса задумчиво подкрашивала ногти. По вагону разносился ацетоновый запах лака.

– Знаешь, – говорил Шульгин, с интересом наблюдая за ее действиями, – наше положение по отношению к пленникам куда выигрышнее, чем можно предположить. Даже с учетом разницы в статусе. Дело в том, что для нас все происходящее – интеллектуальная игра, пусть и сопряженная с риском для жизни. Но тем не менее… Для них же это единственная жизнь, и о возможности иной они не подозревают. Потому относятся к ней куда серьезнее, отчего непременно и проиграют. Заведомое отсутствие вариантов очень осложняет жизнь…

Лариса слушала его рассеянно. Понемногу приходя в себя после недавнего стресса, она почти не слышала глубокомысленных сентенций приятеля. Как всякая женщина, она думала о последствиях чересчур уж бурно проведенной ночи. Первой ее половины.

– Как ты себе представляешь дальнейшее? – спросила она наконец, поймав паузу в Сашкиных умопостроениях. – Что будет с тобой, со мной, с Олегом?

– В каком смысле? – недоуменно повернулся к ней Шульгин. – Откуда я знаю, что с нами будет? Может, на следующем километре такой фугас рванет… Или…

– Да я не об этом. Если живыми до Москвы доедем. Как с Олегом держать себя будем? Как ни в чем не бывало? Мне придется спать с ним, думая при этом о тебе, а ты будешь нормально с ним общаться, прикидывая, когда и как снова его обманешь? Как такое соотнести с банальной нравственностью?

– Господи, Ларок, да о чем ты вообще? Какая тебе нравственность, если вся наша теперешняя жизнь по определению безнравственна! Историю и судьбы людей об колено ломаем, руки у всех в крови… – Он сказал эти слова и сам их вроде бы испугался. – В крови… Она, может быть, и ненастоящая, как в ковбойском фильме, а все равно… Нет, лучше в эти дебри не лезть. И без того на душе муторно. Забудь все… А ты про наши невинные игры вспомнила. Да какая разница – может, тебе все во сне привиделось! Бывали же такие сны, правда? Кайф, переходящий в кошмар.

Лариса не ответила, возможно, нечто такое припоминая.

– Ерунда все это, – подвел Сашка итог. – Вот если бы ты от Олега насовсем ушла ко мне, к другому – неважно, ему тяжело бы пришлось, не спорю. А то, чего мы не знаем, для нас и не существует. Согласна? Если нет – подумай, время есть. Только в жены я тебя не возьму, и не из-за Олега. Мы с тобой в супруги друг другу не годимся. Пробки быстро перегорят. Друзья – это да. Особенно в широком смысле… – Взглянул на девушку, не обиделась ли? Вроде бы нет, только усмехнулась непонятно.

– Пока же займемся делом грязным, но необходимым, – подвел он черту под разговором и позвонил в серебряный настольный колокольчик.

ГЛАВА 7

Первым к ним в кабинет ввели мужчину лет сорока, одетого в обычный по тем временам полувоенный костюм – френч с большими накладными карманами, широкие галифе и ботинки на толстой тройной подошве с твердыми крагами. Достаточно умное, со вчерашнего утра небритое лицо, начинающий наливаться всеми цветами спектра кровоподтек от переносицы до угла рта. Веревку с запястий у него явно сняли только что, и он шевелил пальцами и массировал затекшие кисти.

Взгляд его Шульгину показался знакомым, не лично, а той куда большей свободой и независимостью, чем у нормальных русских людей, и он обратился к пленнику сразу по-английски. Пробный шар, так сказать, подкрепленный той штукой, что лежала на диване, прикрытая газетой. А, как известно, с помощью Антона Сашка изучил язык на уровне автора знаменитого вебстеровского словаря. И произношение имел самое что ни на есть оксфордское. На каком уже тогда разговаривали только природные аристократы в собственном узком кругу. И еще, возможно, профессор Хиггинс из «Пигмалиона».

В глазах допрашиваемого метнулось удивление, которого Шульгину было достаточно.

– Садитесь, достопочтенный сэр, и будьте как дома. Еще несколько минут, и леди Лариса сможет подать нам очень неплохое виски, сигары, а то и ростбиф, если мы ее попросим. Нет-нет, представляться друг другу будем позже, согласитесь, это немедленно к чему-то обязывает. А в среде джентльменов говорить те вещи, что я собираюсь довести до вашего сведения, как-то не принято. Посему останемся пока инкогнито, при том что вы мое имя и так знаете, а я о вашем догадываюсь…

Изобразив эту тираду, Сашка откинулся на спинку кресла, размял очередную папиросу, чисто русским движением заломил ее мундштук, затянулся с чувством собственного достоинства.

Пленник явно колебался. Шульгин отлично понимал, о чем тот думает. Русский язык его наверняка страдает хоть какими-то погрешностями, и выдавать себя за русского – заведомо обречено на неудачу, сопряженную причем с потерей лица. Но и сразу признаться в своей национальной и служебной принадлежности тоже неприемлемо для кадрового разведчика, которым он, несомненно, является.

Сашка решил ему помочь.

– Ну, если ваши принципы того требуют, я могу вам позволить минут пять поизображать из себя глухонемого или, скажем, красного интернационалиста, мадьяра или немца. Чеха не надо, у славян акцент трудный для имитации. Но не больше, свободным временем не располагаю. При недостижении соглашения в отведенный мной отрезок времени оставляю за собой право прибегнуть к нецивилизованным методам. Лариса Юрьевна, продемонстрируйте… – перешел он на русский язык.

У Шульгина имелся небольшой, но успешный опыт следовательской работы с руководителями советской ВЧК, и он решил велосипедов не изобретать.

Лариса сдернула салфетку с откидного столика рядом со своим диваном. Взгляду открылась закопченная паяльная лампа, позаимствованная у машиниста паровоза, и извлеченное из полевого телефона магнето.

– К сожалению, утюга у нас не имеется. Чем богаты, как говорится… Мне жаль использовать столь грубые доводы, но ведь это ваши нынешние друзья первыми решили вернуть Россию к раннему средневековью. Культурным людям, вроде нас с вами, они должны казаться отвратительными…

Лицо Сашкиного собеседника передернула нервная гримаса.

– Что вы от меня хотите? – спросил он по-английски.

– Уже прогресс, – обрадовался Шульгин. – Для начала полные анкетные данные, цель вашей акции, заказчики, организаторы и, по возможности, смысл происходящего. Это пока все, что меня интересует. Если за время дороги до Харькова мы достигнем полного взаимопонимания, могу обещать вам не только жизнь и свободу, но и вполне приличное вознаграждение. Если же нет – задумайтесь о том, чем в данный момент заняты ваши недавние соратники. Нет, не чем они заняты, а кто занят ими? Как медик я уверен, что могильные черви уже учуяли приятный для них запах…

Все это Шульгин говорил с располагающей, абсолютно светской улыбкой, выбирая наиболее вежливые обороты языка, время от времени поглядывая на Ларису как бы за подтверждением своих слов, а она отвечала ему равнодушным, даже сонным взглядом. Сашка подумал, что и ему от этого взгляда делается не по себе. Ночь девушка не спала и пережила сильнейшее нервное напряжение во время боя, но все-таки… Куда понятнее был бы лихорадочный блеск глаз и едва сдерживаемая истерика… Или ей на самом деле нравится такая роль?

Англичанин тоже должен был испугаться. И что-то, конечно, в душе у него шевельнулось, но апломб представителя «владычицы морей» пока заставлял его «держать понт».

– Я не очень понимаю, о чем вы говорите. Да, я случайно оказался в качестве наблюдателя миссии Красного Креста в расположении одного из отрядов союзной вашему правительству повстанческой армии господина Махно. Однако я и понятия не имел о смысле проводимой ими операции, а уж тем более что она направлена против вооруженных сил Юга России, которым правительство его величества оказывает всестороннюю поддержку. Сожалею о случившемся недоразумении и буду вам благодарен, если вы доставите меня в расположение британской миссии в Харькове или в Москве, на ваше усмотрение…

Шульгин выслушал произнесенную твердым голосом тираду с максимально сочувственным выражением лица. Даже покивал головой, выражая полное понимание случившегося «мисандестендинг»[2]2
  Недоразумение (англ.).


[Закрыть].

Протянул британцу папиросу. Поднес огонек зажигалки, далеко перегнувшись через стол. И лишь потом произнес свистящим шепотом:

– Ты меня понял? Пять минут. Пока папиросу докуришь. Можешь курить медленно, я не тороплю. Лариса, проводи джентльмена в столовую. Пусть посидит и послушает. Даже… ладно, я добрый, дай ему еще одну папиросу и рюмку водки, вдруг у меня со следующим клиентом разговор затянется…

И когда англичанин пошел к двери, Сашка вдруг подскочил, догнал как раз возле спинки дивана, тронул за локоть, приподнял край газеты.

– Заодно не забудь придумать убедительное объяснение, зачем «санитару» такое устройство. – И указал на новенькую киносъемочную камеру, будто только что с завода. К полированному деревянному корпусу снизу была пристроена сильная автомобильная фара с куском оборванного провода. – Доказательства твоим хозяевам требовались? Мой труп крупным планом?..

Со вторым пленником разговор у Шульгина вышел гораздо проще. Этому на вид было не больше тридцати, и внешность его на подозрения об особо мощном интеллекте не наводила. Этакий обычный пролетарий, выслужившийся за годы войн и революций до функционера среднего ранга. Излюбленный типаж авторов идеологически выдержанных фильмов. И тональность беседы сразу установилась доверительная. Как у белого генерала с заведомым коммунистом.

Просто и доходчиво Шульгин объяснил собеседнику суть текущего момента, бессмысленность классовой нетерпимости в их узком кругу, коли уж даже товарищ Троцкий пошел на плодотворное сотрудничество с «черным бароном», то есть незачем холопам чубов лишаться, коли паны помирились. В качестве альтернативы полюбовному соглашению предложил на выбор смерть после некоторых взаимно неприятных процедур.

– Ты же должен сообразить, «товарищ», что никакой пользы мировой революции геройская гибель таких, как ты, в паровозных топках или на виселице отнюдь не принесла. Думаешь, мне русских людей не жалко, что с вашей стороны, что с нашей? И чем все кончилось в итоге?

– Ты мне зубы не заговаривай, ваше благородие. Сегодня не получилось – завтра получится. Все равно мы вам кадык прижмем. Меня шлепнешь – другие найдутся…

– А, как же, помню, помню… Всех не перевешаешь! Да ведь зачем же всех? Сегодня вот непосредственно тебя. Что завтра будет – уже вроде тебя и не касается. А жизнь-то… у тебя одна и у меня одна. Смотри вон – за окном солнышко встало. День теплый будет, независимо, что ноябрь уже. А я вдобавок насчет мировой революции ничего спрашивать не собираюсь. Ты по мирному времени кем был-то?

То ли от желания перед смертью хоть кому-нибудь рассказать о себе, то ли по непреодоленной привычке отвечать на вопросы старших по положению и возрасту, пленный довольно подробно поведал о своей прошлой жизни. Хотя и говорил вроде бы зло, с презрением к палачу трудового народа.

– Хорошо, все это мне понятно. Обычная судьба русского человека, вообразившего, что можно разом устроить жизнь, которую и за пятьдесят лет не устроишь. Ты вот на Балтийском заводе работал, а не сообразил, что если инженера выгнать, а на его место дворника поставить, так корабли лучше и быстрее получаться не будут.

– Ты, генерал, корабль с устройством жизни не путай. Там наука, а тут главное – справедливость.

– И я о том же. Когда инженер постройкой корабля руководит – это разве не справедливо? А управление государством не наука разве? У тебя какой разряд был?

– Ну, четвертый…

– На твое место ученика поставить, он справится? А тебя на место производителя работ? Вот твои большевички и наруководили, что все три года жрать вам в РСФСРии нечего, а на белой стороне до сих пор никто с голоду не умер – ни мужики, ни рабочие, ни господа… Только я с тобой политграмотой заниматься сейчас не буду, недосуг и скучно. Ты мне сейчас быстро ответишь, кто тебя и зачем сюда прислал, что вместе с тобой, убежденным большевиком, англичанин-эксплуататор делал и кому ты о результатах захвата поезда доложить был должен? Чека московская послала, Агранов, Петерс или кто? Отвечаешь – и жить будешь, слово офицера. Нет – через полчаса тебя уже собаки под насыпью жрать станут. Начинай, я слушаю…

Послушав пару минут скучную, неизобретательную легенду «комиссара», как его назвал про себя Шульгин, специально не спросив его имени и должности, он хлопком ладони прервал допрос:

– Врать не умеешь. Значит, к неудаче и плену не готовился. Тем лучше. Оставляю тебе последний шанс. Сейчас с третьим поговорю. Потом снова с тобой. А пока хочешь – молись, хочешь – последнюю передовицу в «Правде» вспоминай. Минут десять имеешь.

Третий пленный то молчал, тупо глядя в покрытый ковром пол, то начинал оправдываться, что он только шофер автомобиля, а куда ехал и зачем, знать не знает. Это продолжалось до тех пор, пока Шульгин, посмеиваясь, не разжег паяльную лампу, ждавшую своего часа на столике, старательно отрегулировал ее пламя так, что оно стало синим и свистящим.

После первого эксперимента с допросом чекиста Вадима в московской квартире при помощи утюга он научился изображать палача с непринужденностью, которая особенно пугала его «пациентов».

– Так как, будем дальше разговаривать или приступим к пыткам? – Он стоял, широко расставив ноги, посередине салона. Поезд набрал приличную скорость, и иногда его дергало так, что Сашке приходилось пружинить коленями, сохраняя равновесие. Гудящая лампа опасно колебалась в его руке.

– Уберите. Все скажу, черт с ним! Только честно пообещайте: не убьете?

– Да зачем ты мне нужен – убивать тебя? Поживешь…

Все сложилось просто, хотя и интересно. Вообще Шульгин считал, что все популярные легенды о героических большевиках и советских разведчиках, стойко умиравших под пытками, но не выдававших гайдаровских «военных тайн», – полная туфта. Во-первых, ни один человек не в состоянии выдержать по-настоящему качественных пыток, это аксиома, подтвержденная хотя бы тем, что все без исключения герои гражданских войн и революций признались во всем, что им инкриминировали ежово-бериевские следователи, а если кто вдруг и не признался, значит, от них этого не очень и требовали. А если и случались по-настоящему трагические истории, вроде как с Зоей Космодемьянской или Юрием Смирновым, так эти восемнадцатилетние дети умирали под пытками оттого, что никто и ничего у них выяснять и не собирался. На самом-то деле, что такого интересного для немцев мог знать и скрывать младший сержант Смирнов, чтобы его пытали покруче Джордано Бруно? Просто попал в руки остервеневших садистов и умер бы в любом случае, даже сообщив им все тайны Генерального штаба.

Вот и здесь выстроилась интересная цепочка. Бывший слесарь Балтийского завода, вдохнув полной грудью запах своих усов, задымившихся от слишком близко поднесенной лампы, сообщил Шульгину, что был направлен от Югзапбюро РКП в помощь московскому товарищу, организовал ему связь с местными подпольными партячейками и независимыми повстанческими группами для проведения экспроприации «золотого эшелона», на котором якобы беляки перевозят средства в Харьков и дальше, чтобы подкупать обманутый пролетариат.

«Московский товарищ», куда более грамотный и сообразительный, признался, что является агентом Особого отдела ВЧК. Выполняет специальное задание центрального руководства, заключающееся в обеспечении безопасности и оказании полного содействия «сотруднику Коминтерна», ведущему чрезвычайно секретную операцию, смысл и цель которой ему знать не доверили. Однако за минувшие две недели они с «коминтерновцем» побывали в Харькове, Симферополе и Севастополе. «Товарищ Вальтер» больше отсиживался на конспиративных квартирах, где встречался с функционерами коммунистического подполья и советскими разведчиками, с многими – наедине. В частности, много внимания уделялось американскому пароходу. Последнее задание – подобрать исполнителей и организовать теракт на железной дороге, захватить в плен, а в крайнем случае – уничтожить белогвардейского посла, едущего в Москву, чтобы чинить там разложение среди отступившихся от ленинских идей предателей.

И под запал назвал несколько фамилий работников центрального аппарата, ставивших перед ним боевую задачу. На взгляд чекиста – малозначительных. И заодно проговорился, по недомыслию или в стремлении набить себе цену, что за последнее время таких вот «товарищей из Коминтерна» на Лубянке появилось довольно много. Очевидно, по причине резкого падения революционной активности европейского пролетариата.

В мелкие подробности Шульгин поначалу вроде бы не вникал.

Тонкость его тактики заключалась в том, что он все время держал на столе включенный магнитофон, давал своим подследственным получасовые передышки, внимательно прослушивал записи, потом формулировал новые вопросы. А «пациентов» в это время оставлял под присмотром Ларисы, которая совершенно ничего плохого с ними не делала, только листала модные журналы, подправляла пилочкой ногти и время от времени бросала на очередного поднадзорного внимательные, оценивающие взгляды. Рядом с ней на столике лежал длинноствольный пистолет с глушителем.

На них это действовало, пусть и по разным причинам.

Англичанин, который мог быть каким-то аналогом Сиднея Рейли или Локкарта, быстренько сообразил, что, признав перед известным ему генералом Шульгиным, который на самом деле был кем-то совсем другим, свой внешнеполитический статус, он может рассчитывать на применение к нему цивилизованных норм обращения с иностранными представителями, и начал давать информацию, пусть и весьма дозированную для начала.

Тут Шульгин пошел на второй круг. Оставив за кадром подпольщика-пролетария, он основное внимание обратил на москвича-чекиста. В портативном ноутбуке имелось достаточно информации, подготовленной совместно с Берестиным и Левашовым. То есть по двум-трем названным фамилиям сотрудников ВЧК Сашка свободно вычислил всю цепочку, которая, как он и ожидал, замкнулась на Михаиле Трилиссере.

Неожиданности здесь не было. Даже наоборот. Шульгин снова пригласил к столу москвича и на том самом листе чистой бумаги нарисовал ему схему операции. Внизу крестиком обозначил самого пленника, а вверху, через длинную лестницу стрелок и квадратиков, большой круг с пресловутой фамилией.

– Вот так вот, парень. Ты еще и на дело не пошел, а нам уже все доложили. С самого верха. Отчего мы вас и приловили. И за кого ты головой рисковал? Под сотню человек ты собрал, и где они все? Под насыпью гниют? Так что начинай вспоминать мелкие подробности. Кто кому что говорил, дословно, с первой секунды, когда тебя в операцию ввели, и до нынешнего момента. Чтобы, когда с тобой настоящие специалисты работать будут, ты не сбивался и не путался. Я-то тебе почти верю, а они добросовестные ошибки могут за хитрую игру принять.

С англичанином Шульгин говорил чуть иначе, но используя ту же схему. Сначала изложил ему очередную порцию полученных фактов плюс некоторые собственные умозаключения, потом задал ряд вопросов, сопроводив их следующими словами:

– Исходя из вашего знания русского языка вы и подробности нашей истории знать должны. Византия, абсолютная Византия, о чем я сам лично глубоко сожалею, являясь поклонником Чаадаева, кстати, если это имя вам о чем-то говорит. Желал бы общаться на европейском уровне со всеми там «Хабеас корпусами» и прочими незыблемыми правами личности. Увы, не могу. Вольно же вам, просвещенным мореплавателям, было лезть в наши варварские дела. Посему так. До Москвы, где вы могли бы рассчитывать на признание самого факта вашего существования, больше тысячи миль. Среднестатистическая же могила занимает… ну… два с половиной ярда. Из этой пропорции можете вычислить свои шансы. Поэтому предлагаю в последний раз – на вот этом чистом листе начинайте рисовать табличку. С самого начала. Когда по России специализироваться начали, какую работу и где выполняли, с чего данная операция началась, с кем ее отрабатывали в деталях, кто и как обеспечивал, отдельно в РСФСР, отдельно на белой территории… Нарисуете – может, еще и на сафари съездим, в мое имение под Найроби, там у меня тысячи полторы квадратных миль… Да и заработать можете прилично, на спокойную старость хватит. А уж если нет, так нет, мистер Роулинсон…

Отпустив пленников для короткого отдыха под присмотром весьма к ним не расположенных офицеров, Шульгин пригласил на обед командира конвоя. Капитан пришел, подтвердив свое светское воспитание, то есть переодевшись в царскую форму вместо измазанного и грязного камуфляжа. Одно время он служил старшим адъютантом бывшего наследника престола великого князя Михаила Александровича в бытность его начальником Дикой дивизии. И крайне был поражен, узнав обстановку вагона, в котором ранее бывал неоднократно. Сашка в очередной раз подивился странному пересечению человеческих и вещных судеб.

Выпили, помянув погибших. Без аппетита закусили, налили по второй: «Чтобы пуля не успела пролететь».

Капитан был одним из тех офицеров, что ходили с Шульгиным и Новиковым в Москву еще в сентябре. Поэтому Сашка разговаривал с ним доверительно:

– Валентин Андреевич, мы с тобой вот что сделаем – сочтем меня убитым. Так надо для дальнейшего. К сожалению, не так много осталось людей, которым придется внушить эту мысль. Но внушить нужно отчетливо. Вопрос жизненный. На вокзал приедем в достаточно убедительном виде. Нас встретят, подготовят гробы и прочее. Торжественные похороны. Ни слова о пленных. Меня вы пока больше не увидите. Поедете на отдых в Крым…

– Простите, Александр Иванович, я все понял. Только без Крыма. По любой легенде, но мы лучше с вами. Сами должны понять, какой нам теперь отдых…

– Хорошо, Валентин. Спасибо. Это мы сообразим. Но в любом случае меня больше не существует. Вот Лариса Юрьевна на похоронах поплачет. А там видно будет… И вот еще что. За пару перегонов до Харькова на удобной платформе вы сгрузите мой автомобиль, и остаток пути я проделаю самостоятельно. Думаю, так будет лучше. А на моем вагоне тоже стекла побейте…

…Наконец они с Ларисой вновь остались одни. Пленных увели для отсидки в специальное купе в офицерском вагоне, причем Шульгин распорядился установить и включить в нем магнитофон. Пусть побеседуют друг с другом на досуге. Глядишь, скажут что-нибудь, что пригодится в дальнейших разработках.

– Господи, как я устала! – сказала девушка, проводя рукой по лицу. – Поражаюсь на тебя. Неутомимый какой-то. А у меня все это вызывает жуткое омерзение и желание отключиться. Хотя бы на сутки. Не видеть, не думать, не помнить…

– Нет проблем. Столько мы и будем ехать. Сейчас позвоню капитану, чтобы не превышал скорость сорок и в Борках или Мерефе стал в отстой, пока не прикажу… Кофе приготовить?

– Даже не знаю. Душ, рюмку коньяку и в постель – вот этого хочу безусловно.

Она потянулась, выгибая узкую спину. Шульгин вдруг вновь ощутил острое желание обладать ею. То, что влекло его к Ларисе, проявилось сейчас с еще большей силой. Или возбуждающе действовали пережитый страх смерти и то нервное напряжение, что он испытал во время допросов?

– Хорошо. Иди в душ, а остальное я приготовлю.

– Нет-нет, не надейся, я сразу спать… – поняла она Сашкино настроение.

Шульгин ничего не ответил. Для чего ненужные споры с женщиной? Только вот походочка, которой она пересекла салон, внушила ему некоторые сомнения. Зачем бы так ненавязчиво демонстрировать умение поигрывать бедрами всего лишь на шести метрах вагонного пространства?

Еще за тонкой стенкой шумели тугие струи воды, а Сашка уже принес кофе в ее купе и торопливо проглотил большую рюмку, чтобы удержаться в бодром состоянии. Тоже ведь вторые сутки на ногах, не считая короткого полусна. Высосал дольку лимона, а покурить вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой. В расчете он не ошибся. Лариса выскользнула из душевой, обернутая в махровое полотенце, села на край своей полки. Увидела накрытый стол. И, наверное, подумала, что Шульгин всерьез принял ее слова, а то и просто, обессилев, отправился спать. Тем же торопливым движением, что и сам Сашка, она опрокинула стопку коньяку, глубоко вдохнула носом и выдохнула ртом.

«Умеет пить девочка, а целый год притворялась», – подумал Шульгин, выбрасывая окурок и входя в купе.