Текст книги "Разбойник и Мишка "

Автор книги: Василий Великанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Хорошо. Давайте. Только не нагружайте её помногу. Как бы не

утонула.

– Будьте покойны, товарищ майор. Она у меня будет делать по

расписанию два рейса в день. Аккуратно доставит.

На другой день Первушкин ранним утром послал Альфу в первый рейс с

газетами. Альфа реку переплыла и, прыгнув в траншею, побежала по

извилистому пути к вожатому. Но Коробкова на старом месте не оказалось.

Собака понюхала землю и устремилась по ходу сообщения дальше. Солдаты

попытались остановить связную собаку: «Альфа, Альфа, стой!» Но она

увернулась от них и даже оскалила зубы. Солдаты отстранились от собаки и

поругали её:

– Вот злюка! Учёная, а некультурная...

Альфа не обращала на них внимания. Она нюхала землю и шла по траншее

вперёд. Траншеи солдаты по ночам копали по направлению к противнику, и

сейчас Коробков находился в самом отдалённом ответвлении.

Альфа разыскала хозяина. Коробков обрадовался и погладил собаку:

– Хорошо, Альфа, хорошо, – и угостил её сахаром.

Вынув из вьюка газеты, Коробков роздал их солдатам.

– А когда же она письма принесёт? – спрашивали.

– Сегодня вечером.

– А как же она нашла тебя по следам? Ведь следов-то много.

Коробков улыбнулся:

– Простая хитрость: подошвы я смазал рыбьим жиром и этим усилил запах

своих следов. Вот Альфа и нашла меня!

Вечером Первушкин завернул пачку писем в парусину и вложил в

брезентовую сумку вьюка. Надо было сберечь их от воды. Письма были в

разных конвертах – и в серых, и в жёлтых, и в синих – и простыми

треугольниками. И в каждом из них своя жизнь, своя тоска и надежда.

По команде «Пост! Пост!» Альфа побежала знакомым маршрутом. Сначала

она бежала через кусты, потом поплыла. Вражеские снаряды рвались на обоих

берегах реки, где располагались наши войска. Иногда снаряды падали в реку,

и вверх взлетала высоким фонтаном грязно-бурая вода. Альфа привыкла к этим

взрывам, и как бы близко они ни появлялись, она не изменяла своего

маршрута.

Альфа вылезла из воды и, отряхиваясь, побежала по берегу к окопам. В

это время недалеко от неё разорвалась мина, и многочисленные осколки

мгновенно взборонили землю. Альфа взвизгнула и упала на живот – будто ей

подсекли ноги. Песок под ней окрасился кровью.

Коробков поджидал своего почтальона и часто выглядывал из траншеи —

посматривал по направлению к реке. Здесь пролегает линия связи. Вон там,

около песчаного холмика, Альфу уже можно было увидеть.

И вот Коробков увидел своего почтальона. Собака шла медленно,

покачиваясь, иногда приседала, ложилась и пыталась ползти.

Коробков вылез из траншеи и пополз навстречу собаке:

– Альфа, ко мне! Ко мне! Альфа! Ползи!

Собака слышала призыв хозяина, скулила, скребла лапами песок и не

могла сдвинуться с места. Коробков дополз до собаки, схватил её за вьюк и

потащил за собой в окоп.

– Тихо, Альфа, хорошо, Альфа... – приговаривал Коробков, успокаивая

собаку.

За ней оставался кровавый след.

Втащив Альфу в окоп, Коробков сбросил с собаки вьюк и начал торопливо

перевязывать раны. Раны были на всех ногах, а на правой задней перебита

кость. Два солдата помогали Коробкову перевязывать раны, а другие

протягивали ему свои перевязочные пакеты:

– На, на, Коробков, перевязывай скорее, а то кровью изойдёт. Вот

молодчина: раненная, а письма принесла.

После перевязки ран Коробков роздал солдатам письма. Солдаты с

радостным оживлением благодарили:

– Спасибо, Коробков, спасибо.

А потом все предлагали Альфе галеты, сало и сахар, но она

отворачивалась от соблазна и посматривала на Коробкова так, словно хотела

спросить: «Можно ли взять?»

– Ишь какой привередливый твой почтальон, – сказал один солдат, – от

такого угощения отказывается...

– Не привередливая, а дисциплинированная, – пояснил Коробков, – она

из чужих рук не должна брать пищу.

Ночью на резиновом поплавке переправили Альфу через реку и привезли к

нам в лазарет. Мы удалили из тела собаки осколки, а на перебитую ногу

наложили гипсовую повязку.

Через месяц Альфу вернули в строй. На задней ноге у неё осталась

костная мозоль, но Альфа не хромала и бегала хорошо.

После этого и прозвали ее «аккуратный почтальон».

ГИБЕЛЬ АЛЬФЫ

Как-то мы с Мишей Владимировым возвращались из передовых частей к

себе, во второй эшелон дивизии. Я ехал на своём верном Соколе, а

фельдшер – на Гнедке, быстроходном маленьком иноходце.

Едем мы с Мишей лёгкой рысцой и вдруг замечаем: в полукилометре от

нас по склону высотки бежит волк. «Наверно, спугнули его снарядом из

логова – вот он и удирает теперь подальше от огня, в тыл...» – подумал я.

Но бежит зверь как-то странно – медленно и зигзагами, иногда покачивается

и приседает. Хвост поленом волочит, и голова опущена до земли.

– Владимиров, за мной! – крикнул я, и мы полной рысью помчались

наперерез волку.

На ходу я выхватил пистолет из кобуры. Подскакиваем ближе, осаживаем

коней. Овчарка!

Спрятал я в кобуру пистолет и крикнул громко, властно: «Стой!» Собака

вздрогнула и остановилась. Повернула голову и покосилась на нас правым

открытым глазом. Вся морда у неё была в крови, левый глаз затёк кровью, а

полуоторванное левое ухо свисало вниз. На шее – кожаный ошейник.

Я спрыгнул с коня и подошёл к раненой собаке. Она дрожала.

– Миша, кажется, это Альфа...

Поглаживая собаку по спине, я приговаривал тихо и ласково: «Альфа,

спокойно... Ложись». Собака легла, и дрожь у неё стала затихать. Лошади

таращили на собаку глаза и тревожно фыркали. Все животные пугаются и

волнуются, когда чуют кровь.

Успокоив собаку, я приказал:

– Владимиров, сумку!

Через плечо у фельдшера висела большая кожаная сумка, в которой

находилось всё необходимое для оказания первой помощи раненым животным:

бинты, вата, хирургические инструменты и некоторые лекарства.

Да, то была Альфа – «аккуратный почтальон». Мы узнали её по костной

мозоли на правой задней ноге.

Мы расстелили на земле попону и положили на неё своего пациента. Ноги

связали бинтом, а на челюсти наложили петлю. Это страховка, чтобы во время

операции собака не могла укусить. Владимиров придерживал Альфу. Осторожно

тампонами я снял с морды свернувшуюся кровь. Мы опасались, что у неё

повреждены череп и левый глаз, но наши опасения не оправдались. Видно,

небольшой острый осколок, словно лезвие безопасной бритвы, чиркнул по

голове и разрезал кожу лба наискосок от правого уха к левому глазу. Здесь

он рассек надбровную дугу, но не затронул глаза. А другой осколок оторвал

наполовину левое ухо.

Рану мы зашили шёлковой ниткой. И ухо пришили. После этого

забинтовали голову, оставив два окошечка для глаз.

Во время операции собака иногда вздрагивала и повизгивала. Когда же

мы её развязали, она встала, потянулась, будто расправляла уставшее тело,

и замотала головой.

Собака наклонила голову и попыталась лапами сорвать повязку.

– Альфа, нельзя! Фу! – крикнули мы разом с Мишей, и собака

послушалась.

– Надо теперь проследить за ней, – сказал я Владимирову, – а то она

испортит нам всё послеоперационное лечение.

Владимиров сел в седло, а я на руках подал ему Альфу. Гнедок

покосился на неё и фыркнул. Миша положил собаку поперёк седла впереди себя

и обхватил её руками. Альфа прильнула к нему и как будто задремала.

Чтобы не тревожить пациента, мы ехали шагом и через час добрались до

своей землянки. Нас встретил ветсанитар Квитко.

– О-о, да вы с прибылью... – сказал он, принимая от Владимирова

раненую собаку.

Квитко предложил нам пообедать. В солдатском котелке он приготовил

мясной кулеш.

– Но он уж, наверно, остыл. Я его сейчас подогрею.

– Не надо подогревать, – остановил я санитара, – нам как раз и нужен

чуть тёплый. А ну-ка, дайте консервную банку.

Мы отдали собаке своё мясо, и она охотно съела его. Потом мы налили

ей в банку суп и покрошили в него хлеб. И это блюдо Альфа тоже охотно

съела и даже облизала банку. Таким образом, в этот день от нашего обеда

остались нам с Мишей, как говорят, одни рожки да ножки.

После супа мы угостили Альфу сладким. Хрупая сахар, она виляла

хвостом и смотрела на нас с благодарностью. Карие её глаза, выглядывающие

из марлевых «окошечек», увлажнились и блестели.

– Ишь ты, сластёна... – усмехнулся я.

Собака лизнула мне руку, и мы поняли это как просьбу повторить

сладкое.

– Хорошенького понемножку, – промолвил Владимиров и повёл Альфу в

землянку.

После обеда я прилёг отдохнуть в землянке. Альфа легла у моих ног и

задремала. Во сне она часто вздрагивала и тихо скулила.

Через неделю швы смяли. Раны зажили хорошо. И ухо приросло. Только

рубец стянул немного его: ухо укоротилось и не поднималось «свечкой».

Чтобы восстановить у собаки силы, мы кормили её вдоволь кониной.

Квитко давал ей слишком большие куски. Альфа разрывала их на три-четыре

части и прятала мясо в землю в разных местах, чтобы съесть после.

Первушкин очень обрадовался, когда узнал, что его собака жива и

находится у нас.

– Наша Альфа никогда с маршрута не сбивалась. А потом раз – и

пропала. Мы уже подумали: прямое попадание снаряда либо мины...

Вероятно, когда Альфа возвращалась с передовой к своему вожатому в

штаб, то попала под артиллерийский налёт и, раненная, сбилась с маршрута и

побежала куда глаза глядят, подальше от огня. Вот тогда-то мы и

повстречали её в поле.

Первушкин увёл Альфу в роту, а через три дня снова привёл её к нам:

– Товарищ ветврач, не годится собака для боевой службы. Испорчена.

– Почему? Что случилось?

– Огня боится. Не идёт на передовую. Я уж её и так и сяк – ничего не

помогает: ни хлыст, ни сахар. Отбежит от меня немного и опять ко мне

обратно.

– Ну и что же теперь с ней делать будем?

– Да вот командир роты к вам прислал. Посмотрите хорошенько. Может, у

неё что-нибудь в мозгах сдвинулось... Прямо не узнать собаку. Как рванёт

где-нибудь снаряд, дрожит, жмётся ко мне и скулит, будто плачет.

– Ну что ж, оставляйте. Понаблюдаем за ней.

– Только вы уж, пожалуйста, в тыл её не эвакуируйте. Уж больно

способная была собака. Может, и выправится со временем.

Я дал слово вожатому никуда не отправлять Альфу, и она осталась у

нас.

Вожатый ушёл. Миша, довольный, улыбался.

– Чему, – спрашиваю, – радуешься?

– Да вот Альфа теперь у нас будет. Может, и совсем останется.

– Не радуйся, Миша, – сказал я, – наверно, она получила тяжёлое

нервное потрясение...

– Ничего, товарищ начальник, не волнуйтесь. Мы её опять приучим к

боевой службе.

– Не забывай, Миша, что Альфа была ранена и контужена в голову. После

сотрясения мозга нелегко поправляются.

Находясь у нас под наблюдением, Альфа стала вести караульную службу.

Когда мы спали, она бодрствовала у землянки и охраняла нас и лошадей.

Альфа везде следовала за мной. Обычно она бежала впереди, на перекрёстках

или развилках дорог останавливалась и, повернув ко мне голову,

оттопыривала правое ухо и громко, отрывисто взлаивала: «Ам». Я понимал это

как вопрос: куда идти? Я указывал рукой и кричал: «прямо», «направо»,

«налево». И Альфа бежала туда, куда я указывал.

Иногда где-нибудь в лощине я оставлял своего коня и шёл дальше

пешком, а Альфу ставил в караул около Сокола. Она ложилась у его передних

ног, и никто не мог подойти к коню. Обычно он стоял спокойно и без

привязи, но иногда соблазнялся хорошей травой и тянулся за ней, делая

шаг-другой. Альфа мгновенно вскакивала и легонько цапала зубами за

передние ноги коня и рычала, словно хотела выразить: «ни с места». Она

даже не позволяла приближаться ко мне незнакомому ей человеку, если я не

говорил: «Свой, Альфа, свой».

Но однажды Альфа удивила меня...

Поехал я по делам службы к командиру полка полковнику Смирнову. Штаб

полка размещался в блиндажах, вырытых на обратных от противника скатах

безымянной высоты. Тут же внизу был заросший кустарником овраг. Подъезжать

к штабу на машинах и на лошадях запрещалось, потому что немецкие самолёты

могли засечь его и разбомбить. Лошадей и машины надо было оставлять в

полукилометре от штаба, а затем идти пешком. Так я и сделал. Не

привязывая, поставил Сокола в кустах и, приказав Альфе лечь около коня,

пошёл по оврагу, пригибаясь к кустам. Отошёл я от коня метров пятнадцать и

оглянулся. Смотрю, Альфа идёт за мной. Удивился я и строго прикрикнул на

собаку: «Назад!» Вернулась Альфа и опять легла у ног коня. Ещё прошёл

метров пятнадцать и опять оглянулся. Альфа опять следовала за мной. «Что

такое? – думаю. – Почему она не хочет выполнять моё приказание?»

Рассердился я. Вернулся, подошёл к собаке и стукнул её рукой:

– Назад! Ложись!

Альфа снова легла у ног Сокола и, положив на лапы морду, закрыла

глаза. После этого я пошёл по своему маршруту и, пока не скрылся в кустах,

видел лежавшую около коня Альфу. Лишь один раз она немного приподняла

голову и, как мне показалось, хитровато посмотрела мне вслед. Но я не

придал этому значения.

Каково же было моё удивление и возмущение, когда я при подходе к

блиндажу командира полка увидел Альфу. Приседая на все ноги, она кралась к

блиндажу с обратной стороны. Вот она уже на крыше блиндажа, покрытого

зелёным дёрном. Смотрит на меня насторожённо, воровато и пугливо: а что,

мол, ты на это скажешь?

В первый момент я хотел накричать на неё, но, подумав о том, что

Альфа обхитрила меня – пока я шёл по прямой тропинке, она обежала по

кустам, кругом, – я почувствовал себя обезоруженным. Развёл руками и

улыбнулся:

– Ах ты, плутовка!..

Заметив мою улыбку и услышав добродушный голос, Альфа спрыгнула с

блиндажа и бросилась лапами ко мне на грудь. Радостно взлаивая, она

пыталась лизнуть меня в губы. Но я уже овладел собой и, оттолкнув её,

нарочито громко крикнул:

– Пошла прочь!

Но Альфа не испугалась – она чувствовала, что этот окрик неискренний.

Альфа отскочила от меня и, подбежав к двери блиндажа, толкнула её

передними лапами и ворвалась в блиндаж. Я пошёл вслед за ней и услышал

голос полковника Смирнова:

– Ваня! Гостья пришла. Угощай.

Это полковник говорил своему ординарцу Ване Горохову. Оказывается,

когда я вместе с Альфой был в этом же блиндаже неделю тому назад и выходил

из него на некоторое время, Ваня Горохов угостил Альфу тем, что она

особенно любила, – колбасой и сахаром. И вот теперь, когда мы снова

очутились в этих местах, Альфа настойчиво стремилась попасть в

гостеприимный дом.

– Товарищ Горохов, вы дисциплину подрываете у моих пациентов, —

упрекнул я его. – Нельзя угощать! – А на собаку прикрикнул: – Марш к коню!

Ну!

Альфа виновато опустила голову и вяло, нехотя вышла из блиндажа.

Когда я вернулся к своему коню, собака лежала у его ног и боязливо

посматривала на меня. Она опасалась наказания за свой проступок, но я не

тронул её. Сам больше виноват... Бывая с ней в частях, я иногда допускал,

что её кормили из чужих рук.

Постепенно мы приучили Альфу к выстрелам, стреляя поблизости от неё

из пистолета и винтовки. Но особенно она боялась взрывов. Когда мы

попадали под артиллерийский обстрел и снаряды рвались недалеко от нас,

Альфа бросалась под ноги к коню и взвизгивала. Во время артиллерийского

налёта приходилось ложиться на землю. Сокола я тоже приучил ложиться.

Альфа прижималась ко мне, вздрагивала и закрывала от страха глаза. Я

отгонял её от себя и подбадривал.

– Вперёд, Альфа, вперёд!

Она вскакивала и немного отбегала от меня, но тут же возвращалась

обратно. Чтобы снова приучить Альфу к связной службе, мы обозначили два

«поста» и заставляли её бегать между ними. Первый «пост» – наша землянка,

и здесь находился я, а второй «пост» – в километре от землянки, в овраге,

и там находился Миша. Я посылал её к Владимирову, а он – ко мне. По пути

Квитко взрывал недалеко от неё «пакеты». Так мы приучали собаку к связной

службе в боевой обстановке. Альфа постепенно привыкала, смелела, и мы

тешили себя надеждой, что вскоре вернём её в строй.

Но надежда наша не сбылась.

Летом сорок третьего года наши войска разбили противника на Курской

дуге и погнали его на запад. Противник отходил с боями и по пути отхода

минировал дороги, берега рек, лесные опушки. Мне надо было поехать в

дивизионный ветлазарет. Раненых лошадей в это время поступало много. Путь

мой лежал по большаку – километров пятнадцать. «Зачем я поеду по этому

длинному пути, когда можно поехать напрямик, через лес? Тут гораздо

ближе...» – подумал я и поехал к лесу. Как обычно, Альфа бежала впереди

меня. На опушке она остановилась, обернулась и пролаяла: «Ам».

Я крикнул:

– Стой, Альфа!

Подъехав к опушке, я внимательно посмотрел на землю. Поверхность

ровная, никаких следов не видно. Взглянул на деревья – и на них не увидел

каких-либо знаков. Иногда наши сапёры не успевали обезвреживать минные

участки, и в этом случае они прибивали на столбах или деревьях дощечки с

крупной надписью: «Заминировано». «Да зачем здесь пойдут немцы?.. —

подумал я. – Нет здесь ни дорог, ни троп. Они ведь по дорогам удирают...»

Альфа стояла около меня и смотрела, ожидая приказания. Я крикнул:

– Вперёд, Альфа! Прямо! – и указал рукой.

Альфа взмахнула хвостом и побежала в лес.

Ехал я шагом, не правя конём – он сам осторожно лавировал между

деревьями. Впереди мелькало серое тело Альфы. В лес я углубился не более

чем на пятьдесят метров, как услышал впереди себя взрыв. Сокол вздрогнул и

остановился. Альфа мгновенно исчезла из моих глаз.

На том месте, где только что находилась собака, образовалось облачко

дыма и пыли. Вскоре облачко рассеялось, и я увидел Альфу. Альфа нарвалась

на мину. Мне хотелось подъехать к ней, подойти, но этого нельзя было

делать: значит, лес заминирован, можно подорваться. Да и помощь моя ей уже

не требовалась...

Я поехал обратно. Правил так, чтобы Сокол шёл по своему следу.

Благополучно выехав на лесную опушку, я направился в ветлазарет по дальней

дороге. Ехал и думал: «Кто знает, может быть, Альфа своей смертью спасла

меня и моего Сокола...»

КАЗАЧОНОК

Цирк озарился белым светом. Открылся красный занавес, и на арену

стремительно выскочили кубанские казаки на золотисто-рыжих дончаках.

Впереди – усатый казак Митрофан Сердюк, за ним пять молодых всадников. С

пронзительным гиканьем казаки мчались по арене, соскакивали с сёдел то на

одну, то на другую сторону и так же молниеносно вспрыгивали в седло. Полы

бурок у них развевались широкими крыльями. Сбросив бурки, они рубили

шашками лозу и метко стреляли в бумажные мишени.

Оркестр заиграл «Русскую». Всадники скрылись за кулисы. На арене

остался один казачонок Петя. На полном скаку он встал в седло и заплясал.

Петя так быстро и уверенно перебирал ногами, словно плясал не на скачущей

лошади, а на земле. Золотистая Ласточка быстро несла его по арене, и

казалось, будто конь летит по воздуху, не касаясь земли. Казачонок вдруг

скользнул в седло, тонко вскрикнул и упал с седла навзничь. Какая-то

женщина в публике испуганно вскрикнула: «Ах!» Ей показалось, что мальчик

сорвался с седла и потерял сознание. Ноги его были в стременах, голова

висела у задних ног коня, а бессильные руки пылили опилками. Нет, это,

конечно, не случайность. Это, вероятно, цирковой номер, но что-то уж очень

долго... Как бы лошадь не ударила его копытами по голове... Кто-то в

публике не выдержал и крикнул: «Довольно!»

Казачонок пружинисто подтянулся, вскочил в седло и умчался за кулисы.

Цирк взорвался аплодисментами.

Петя выехал на арену и, сделав над седлом сальто, снова умчался за

кулисы.

Митрофан Николаевич подошёл к сыну и обнял его:

– Молодец, Петро! Здорово у тебя «обрыв» получился.

– Прощальный номер, батько, – проговорил раскрасневшийся Петя,

отстраняясь от отцовских усов, щекотавших его лицо.

– Наш-то прощальный – это верно, а тебе придётся ещё выступать.

– Нет, батько, я с вами поеду.

– Петро, я уже говорил. Нельзя тебе ехать. Это ж тебе не цирк...

Мне-то не привыкать, а ты ещё малый.

– С собой не возьмёшь – всё равно убегу.

– Хватит тебе, дурень. Тебе жить надо. Убить могут.

– Поеду, – упрямо твердил Петя, – всё равно поеду. Мне уже скоро

паспорт дадут. А ты думаешь, что я всё маленький.

Митрофан Николаевич смотрел на сына и думал: «Упрямый, весь в меня».

...Всю ночь по улицам Москвы двигались колонны войск, машины с

пушками на прицепах, громыхали танки. Чуть брезжил рассвет, когда из ворот

цирка выехала группа всадников-казаков. Впереди ехал Митрофан Николаевич,

за ним – попарно молодые казаки, группу замыкал Петя. На лицах казаков

было суровое выражение. А Петя радовался. Он едет на фронт! Ему хотелось

улыбаться, говорить с товарищами и даже запеть песню, но он молчал. А то

ещё подумают – мальчишка. Чтобы казаться побольше, Петя приподнялся над

седлом и ехал на вытянутых ногах.

Отец оглянулся на сына и подумал: «Радуется, дурачок, и не знает, что

в пекло едет... Пропадёт дытына, и роду Сердюков не останется. И зачем

только я его взял?..»

Вся группа цирковых наездников попала в кавалерийский полк, которым

командовал подполковник Мирошников. Циркачей (как их прозвали в полку)

посылали в разведку в тылы врага, и они часто привозили в седле «языка».

Но в эти опасные выезды разведчики не брали Петю. Он ездил с

поручением в подразделения или в тыл полка. Петя обижался. Он жаждал

подвигов, а его не пускали в настоящее дело. Петя пытался уговорить

командира полка, но тот, как и отец, был непреклонен:

– Рано тебе, Петя, в бой идти, приучайся пока, присматривайся, а там

видно будет... Война не на один день. Придёт и твоё время.

– Да, придёт... Гайдар вон в пятнадцать лет в разведку ходил, а мне

скоро шестнадцать будет.

Но и ссылка на Гайдара не помогла Пете. Казачонок уходил от командира

полка рассерженный. «Наверно, с батьком договорились не пускать меня...» —

думал он.

Стоял дождливый, слякотный октябрь сорок первого года. Враг наступал.

А отступать нашим некуда – ведь позади Москва.

Однажды командир полка вызвал к себе Петю:

– Скачи, казак, к соседям слева и установи с ними связь. Что-то не

отвечают. Да смотри в оба. Опасно. Обстановка видишь какая...

Подполковник Мирошников развернул перед Петей карту с «обстановкой».

– Смотри и запоминай: вот наше боевое расположение. Доложишь им. Их

штаб должен быть вот тут, в деревне Королёвке.

Петя внимательно посмотрел на карту и сказал:

– Понял.

– Ну, аллюр три креста!

– Есть! – воскликнул Петя и пулей вылетел из избы, где располагался

штаб полка.

Петя накинул на себя бурку и, вскочив в седло, с места рванул

Ласточку в галоп. Наконец-то он получил настоящее боевое задание! Он

выполнит его, и пусть тогда батько увидит, что Петро уже не маленький: сам

командир полка задание дал и даже казаком назвал!

Где-то недалеко, справа, ухали пушки, и земля вздрагивала. В небе

гудели вражеские самолёты. За лесом, слева, горела деревня, едкая гарь

доносилась до Пети. «Жгут, сволочи...» – подумал он.

Сначала Петя ехал по истоптанному мягкому полю, копыта коня вязли в

сырой земле. Потом он спустился в балку и поехал кустарником. А вот и

берёзовая роща на высотке. За ней должна быть Королёвка.

От южной опушки рощи до деревни Королёвки не более километра. Выехав

на опушку леса, Петя направил Ласточку к деревне широкой рысью.

Деревня состояла из одной длинной улицы. Деревянные серые домики

притихли и будто ссутулились. Никого не видно. «Здорово

замаскировались... – подумал Петя, въезжая в улицу и поглядывая по

сторонам... – Наверно, все жители эвакуировались...»

И вдруг он услышал неясный человеческий гомон где-то в середине

улицы. Вон кто-то вышел со двора на улицу – в каске и шинели грязно-серого

цвета. Похож на немца. Наверно, пленный. Но у него в руках автомат!

Неизвестный солдат сначала уставился на чёрного всадника, а потом побежал

во двор и закричал истошно: «Казак-партизан! Казак-партизан!»

Петя рванул повод на себя и, подняв Ласточку на дыбы, повернул её на

месте кругом и поскакал карьером обратно. Голову низко пригнул к луке,

чёрная бурка веером расстилалась по воздуху. Со двора, куда скрылся

солдат, выбежали несколько автоматчиков и торопливо, без прицела,

застрочили вслед казачонку. Пули засвистели вверху, над головой, где-то

справа, слева, как будто над самым ухом. Петя оглянулся и увидел двух

мотоциклистов. Они мчались за ним, не стреляя. «Наверно, живым хотят

захватить», – мелькнула мысль у Пети. Он обернулся и выстрелил несколько

раз в немцев. Один мотоциклист сковырнулся вместе с машиной набок и

закричал, барахтаясь на земле. Вот и окраина деревни. Второй мотоциклист

настигал Петю. Петя сделал крутой поворот направо и поскакал целиной по

лугу, заросшему мелким кустарником. Здесь мотоцикл не пройдёт; Петя

обернулся и хотел выстрелить в мотоциклиста, но патроны в карабине

кончились. Немецкий мотоциклист затормозил перед кустарником и, соскочив с

машины, дал очередь по всаднику. Немец видел, как русский казак схватился

за грудь и затем, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Чёрная бурка

тащилась по кустам – будто крылья подрубили всаднику. Голова и руки

бессильно повисли. Немец прекратил стрельбу и побежал вслед за конём,

крича на ходу:

– Хальт, пферд! Хальт, пферд! (Стой, лошадь!)

Наверно, ему очень понравилась Ласточка, и он хотел её поймать. Но

русская лошадь не понимала немецкой команды и мчалась карьером к лесу,

волоча за собой поверженного казака. И бежала она как-то странно: боком,

по-собачьи, словно оберегала хозяина, чтобы не наступить на него. И вдруг

немецкий автоматчик остолбенел от удивления: убитый казак пружиной

вскинулся в седло и скрылся за деревьями. Немец открыл по лесу трескучую

пальбу, но Петя был уже далеко...

Соскочив с коня, Петя вбежал в избу к командиру полка, поднял было

руку к козырьку, но тут же торопливо опустил её, вспомнив, что кубанки у

него на голове нет.

– Товарищ подполковник, ваше приказание не выполнил. В Королёвке —

противник...

Увидев окровавленного Петю, подполковник крикнул:

– Санинструктора сейчас же сюда! Санинструктора!

– Ничего, товарищ подполковник, это я так, немного поцарапался... Я

не знал, где искать штаб... Виноват.

Выслушав казачонка, подполковник подошёл к нему и положил руку на

плечо:

– Ничего, казак, на войне как на войне – всякое бывает. А за

находчивость – молодец. Теперь тебя можно и в настоящее боевое дело

пустить... Не растеряешься.

После того как санинструктор забинтовал Пете поцарапанные лицо и

руки, казачонок долго не ложился спать, хотя был уже поздний вечер. Он

старался быть на виду у красноармейцев, чтобы все знали, что он ранен.

Ночью вернулся из разведки отец и, увидев Петю с забинтованной

головой и руками, встревожился:

– Что с тобой, сынок? Где это тебя так, а?

– Я, батько, «обрыв» сделал перед фашистами, а там кусты. Ну и

поцарапался немного. А санинструктор забинтовал, как тяжелораненого. Я ему

говорил – не надо, а он своё: заражение крови, говорит, может быть.

Отец осмотрел Петину бурку и, увидев несколько пулевых пробоин,

покачал головой:

– А поклевали они тебя, сынок, здорово... Ласточку не задело?

– Задело немного, но ветврач сказал – не опасно. А за меня, батько,

не бойся. Подполковник сказал, что я теперь в разведку могу.

– Уж больно горячий ты. В разведке выдержка нужна.

– Так я с тобой пойду. Ты и научишь меня. Тебе в гражданскую войну

восемнадцать было, а мне тоже нынче шестнадцать исполнилось. И я могу.

Митрофан Николаевич посмотрел на сына с гордостью. Было отцу и жалко

Петю – сын ведь, и радостно – в сердюковскую породу пошёл.

ПРЫЖОК

Поздней осенью сорок первого года, когда немцы приближались к Москве,

кавалерийский полк, в котором служил Петя Сердюк, был направлен в боевой

рейд по тылам врага.

К этому времени Ласточку выписали из ветлазарета совершенно здоровой,

и Петя был очень рад этому. Ему казалось, что другой такой чудесной лошади

нет ни у кого на свете.

И вот однажды...

Ночь была тихая, спокойная, будто во всём мире нет никого, нет и

противника, который мог подстерегать под каждым кустом. Стремена и пряжки

были тщательно обмотаны зелёными тряпками, и кони и люди сливались с

густыми лесными тенями.

Лейтенант Котов, вручая Пете донесение, приказал:

– Товарищ Сердюк, доставьте начальнику штаба в посёлок Рудня. Времени

на исполнение – час. Путь движения – правее шоссе, через лес, азимут —

сорок четыре. – А потом по-дружески, тихо добавил: – Помни, Петро, мы

находимся в расположении противника... При встрече – в бой не вступать,

разведать и обойти...

Петя повторил приказание, вскочил в седло и почти бесшумно нырнул меж

сосен. Густой сосновый лес словно проглотил его. Только раз негромко

хрустнула под ногами лошади сухая веточка, будто переломилась кость, и

потом всё стихло.

Лунная белизна кое-где прорывалась меж деревьев яркими бликами.

Всадник правил лошадь по затемнённым местам. Двигался лёгкой рысью,

напряжённо присматриваясь к кустам и деревьям. Земля местами покрыта

тонкой ледяной корочкой, которая хрустит под ногами коня – раздражает

ненужным шумом.

Проехав с полчаса, Петя очутился на опушке леса. Перед ним открылась

широкая болотистая луговина. Продвигаться дальше опасно. Петя свернул

налево и в это время услышал невдалеке говор. Круто придержав лошадь,

насторожённо прислушался: «Говор слева... Метрах в ста... Противник».

Сначала Петя хотел повернуть направо и ускакать, объехать болото

где-нибудь правее и следовать дальше, в посёлок Рудня. Но тут же мгновенно

передумал: «Надо разведать... Куда направляются... Сколько их...»

Петя свернул на опушку, где кустились молодые ёлочки. Потянул правый

повод и, нажимая правым шенкелем на грудь лошади, сказал тихо, властно:

– Ложись, ложись!

Послушная лошадь слегка присела и медленно повалилась на левый бок.

Откинув голову, она распласталась на сыроватой земле и глубоко вздохнула.

Петя прилёг на грудь лошади и слегка раздвинул перед собой веточки

ёлок. Теперь он прекрасно замаскирован. Могут пройти совсем близко и не

заметить. Только бы Ласточка лежала спокойно.

Говор приближался, и уже можно было различить отдельные немецкие

слова. Петя почувствовал биение своего сердца – оно било, стучало громко,

как молоток. «Может, напрасно я задержался? Влипнешь и донесение не

доставишь... – Но тут же успокоил себя: – Ладно. Если полезут, дам из

автомата и гранатой подсыплю». Он скользнул левой рукой по поясу, на

котором были пристёгнуты две гранаты – рябоватые «лимонки». Руки цепко

вросли в автомат.

Вот они уже ясно видны – восемь всадников. Остановились. Один из них

вынул из сумки карту и осветил её тонким пучком карманного фонарика. В

этот момент одна лошадь громко заржала, и её ржание раскатилось по лесу

звонким призывом. Пете показалось, что Ласточка напрягается всем телом,

чтобы дать ответ. Петя судорожно вцепился рукой в верхнюю губу лошади и

строго, умоляюще прошептал: «Тихо... тихо...»

Немец, смотревший на карту, указал по тому направлению, где лежал

разведчик, и что-то проговорил.

Два всадника отделились от группы и спокойным шагом двинулись прямо