Текст книги "Спиноза"

Автор книги: Василий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Как сын своей эпохи, автор «Этики» должен был считаться с представлениями о соотношении божественной деятельности и процессов природы. Но конечно, спинозовский детерминизм был обязан своим происхождением не только, и даже не столько, философской традиции, сколько импульсам со стороны механико-математического естествознания. Детерминизм Авиценны, Маймонида и даже Аверроэса оставался во многом еще теологическим, тогда как детерминизм Спинозы стал уже чисто философским, можно сказать физическим. «… При исследовании естественных вещей, – читаем мы в „Богословско-политическом трактате“, – мы стараемся найти прежде всего самое общее и присущее всей природе, именно: движение и покой и их законы и правила, которые природа всегда сохраняет и по которым она постоянно действует…» (8, 2, 110).

В этой связи необходимо указать, что Спинозе принадлежит немалая заслуга в разработке самого понятия объективной, природной закономерности, которое, как уже упоминалось, относится к числу важнейших завоеваний передовой философской мысли рассматриваемого столетия.

Чтобы оценить эпохальное значение этого завоевания, весьма углублявшего материалистическое мировоззрение, необходимо вспомнить, что само по себе понятие естественного закона (точнее сказать, представления о нем) родилось в сущности вместе с самой философией. Однако наука древности, не говоря уже о средневековье, выявила еще очень мало подлинно естественных, чисто природных связей. Философия всегда так или иначе ориентируется на науку, усваивает ее аналитические методы познания. Но как мировоззрение она идет дальше того, о чем говорит наука. Отсюда использование философией приемов простой аналогии – между тем, что человеку ближе и кажется понятнее, и тем, что должно быть объяснено.

Применительно к категории закона, приобретшей с самого начала огромное мировоззренческое значение, эта особенность философского знания приводила в древности к тому, что понятие естественного закона наполнялось прежде всего морально-юридическим, антропоморфным и социоморфным содержанием. Такое содержание и сделало возможным теологическое переосмысление некоторых философских понятий, выражавших категорию закономерности. Например, понятие логоса, философское у Гераклита и стоиков, стало одним из основных уже в ранней христианской теологии.

Благодаря названным выше естественнонаучным открытиям рассматриваемого столетия появилось понятие закона в его чисто физическом содержании. Декарт одним из первых осознал его философское значение. Следуя за ним, Спиноза последовательно проводил в своих произведениях дезантропоморфизацию закона, являвшуюся прямым следствием его настойчивой дезантропоморфизации божественной деятельности. Так, нидерландский мыслитель четко различает закон, выражающий естественную необходимость (necessitas naturae), от общественного закона, зависящего «от людского соизволения» (hominum placitum) (см. 8, 2, 62), – два класса законов, постоянно смешивавшихся и даже отождествлявшихся в предшествующем развитии философской мысли.

Монистическо-натуралистическая онтология «Этики» сделала понятие естественного закона одним из главных своих элементов, что можно проиллюстрировать хотя бы следующими ее словами: «…природа всегда и везде остается одной и той же; ее сила и могущество действия, т. е. законы и правила природы, по которым все происходит и изменяется из одних форм в другие, везде и всегда одни и те же…» (8, 1, 455).

В свете настойчивой борьбы Спинозы против иррационалистического, контингентного (случайностного) истолкования действительности с присущей ему ориентацией на неожиданное и чудесное становится понятной и историческая обусловленность того «перегиба», который мыслитель осуществлял своим радикальным отрицанием случайности, полностью исключающейся при осуществлении высшего рода познания. Это отрицание и привело философа к концепции сквозной закономерности природы. Но оно же в значительной мере заставило философа поставить этот порядок в зависимость от разумно необходимой деятельности божественного существа, совпадающего с субстанцией.

«…Законы природы, – подчеркивает Спиноза, – суть решения бога открытие естественным светом…» (8, 1, 310–311). В «Богословско-политическом трактате» он пытался сделать своим союзником даже Библию, уверяя, например, читателя, что «Писание под решениями и велениями бога (Dei decreta et volitiones), а следовательно, и под промыслом (providentia) разумеет не что иное, как самый порядок природы, необходимо вытекающий из ее вечных законов…» (8, 2, 88–89). Поскольку, таким образом, «решения бога» вполне доступны человеческому уму, они принципиально отличаются от предрешений, например, кальвинистского бога, недоступных никакому человеческому уму.

Натурализируя понятие божественного предопределения, наполняя его естественнонаучным содержанием, Спиноза подчеркивает в том же произведении: «…мы постольку не понимаем могущества божьего, поскольку не знаем естественных причин…» (там же, 31). Совершенно очевидно, что здесь, как и при некоторых отождествлениях бога с единичными вещами, находит свое наиболее яркое выражение спинозовский материализм. Стремясь обеспечить победу своей сугубо детерминистической точке зрения в специфических условиях господства религии в свою эпоху, автор «Богословско-политического трактата» уверяет здесь также читателя, что «из чудес мы не можем уразуметь ни сущности, ни существования, ни промысла божьего… наоборот, все это гораздо лучше понимается из прочного и неизменного порядка» природы (там же, 91).

Последние слова показывают, что генетическая зависимость спинозовского истолкования закономерности от понятия божественного предопределения усилила антиисторичность, метафизичность этого истолкования. Как результат извечного «решения божья», законы природы «показывают нам бесконечность, вечность и неизменность бога» (8, 2, 93). Подобно субстанции законы природы, согласно Спинозе, выражают актуальную, а не потенциальную бесконечность. Поэтому они не динамичны, а статичны. Конечно, такое понимание закономерности, отражая известную зависимость от традиционного понятия божественного предопределения, было прямым следствием и неисторической методологии Спинозы.

Подводя итоги этого раздела, необходимо констатировать, что Спиноза своим детерминистическим учением разрушал вековые религиозные фаталистические и иррационалистические представления, ставившие все события природного и человеческого мира в зависимость от непостижимой деятельности внеприродного бога. Однако механистический характер этого детерминизма вместе с концепцией оконеченного мира, в котором все без исключения события, подчиняющиеся абсолютно неизменным законам, могут происходить только таким и никаким другим образом, снова приводил нидерландского философа к фатализму. Правда, фатализм Спинозы, если этот термин все же применим для характеристики отмеченных аспектов его учения, не носил религиозного характера, ибо был принципиально враждебен понятию чуда, с необходимостью присущего религиозному фатализму. Некоторые авторы, стремясь обойти трудности фатализма спинозовского типа и вместе с тем подчеркивая однозначность присущего ему понимания необходимости, предлагают вместо термина «фатализм», использовать термин «нецесситаринизм» (лат. – необходимость). Но это – лишь терминологическое решение данной трудности.

Однако проблема спинозовского фатализма или квазифатализма как один из важнейших аспектов его детерминизма может быть более полно решена лишь после рассмотрения развитой автором «Этики» концепции свободы.Чтобы подойти к ней, нам необходимо рассмотреть развитое им учение о человеке, что и составляет тему следующей главы.

Глава V. «Человек – это лишь частичка природы»

Проблема человека – важнейшая составная часть предмета философии. В античности преобладало ее натуралистическое и даже материалистическое решение. Оно состояло прежде всего в том, что древнегреческие философы рассматривали человека как малое подобие окружавшей его природы, как микрокосм (малый мир), в принципе тождественный макрокосму (большому миру). Антропологическая проблема, однако, все более осложнялась по мере углубления собственно познавательной, гносеологической проблематики, а также и по мере того, как человек даже в условиях весьма медленного – разумеется, с современной точки зрения – развития форм социальности и культуры, характерного для древности, осознавал себя личностью, развивался морально. Безусловно, этот процесс протекал в конкретных классовых формах, входить в рассмотрение которых здесь не представляется возможным.

Сложный и противоречивый процесс морального развития человека, затрагивавший широкие массы, как и углубление собственно познавательной проблематики, осознававшееся, конечно, значительно меньшим числом людей, и стал одним из решающих оснований развития идеализма, который на исходе античности был тесно связан с христианством. В философско-теологических построениях христианских «отцов церкви» человек полностью изымался из природы, денатурализировался. Точнее говоря, так стали рассматривать в христианстве (а впрочем, и в других монотеистических религиях) душу человека как носительницу его морально-познавательной жизни. Уже в античных идеалистических учениях пифагореизма и платонизма душа была провозглашена бесплотным и бессмертным началом, которое после смерти своего «владельца» может стать оживотворяющим центром другого человека, а иногда животного и даже растения. При всем идеализме этих «языческих» представлений о душе, одновременно составлявших и основу религиозности, в них все же сохранялись немалые следы гилозоистических воззрений, натуралистически объяснявших человеческое сознание, сближавших его с животной и растительной жизнью.

Христианская религия и христианская философия провозгласили душу человека только его индивидуальным достоянием, не имеющим ничего общего с окружающим его «тленным миром», проявлением которого считалось и человеческое тело. Креационизм христианского вероучения, распространенный на человека, привел к положению о творении богом души как его главного «образа» и воплощения в земном мире. И лишь после своего творения душа становилась бессмертной, хотя и освобождалась от посмертного переселения в другие тела.

Охарактеризованные религиозно-идеалистические представления, сложившиеся в конце античности, господствовали в средневековом мировоззрении. Несмотря на то что они формально «возвышали» человека, провозглашали его, вернее, его душу божественным творением, фактически эти воззрения выражали аскетические умонастроения, отражавшие тяжелые жизненные условия средневекового человека. Успехи материальной и духовной культуры в эпоху Возрождения, возникновение раннебуржуазной культуры гуманизма привели и к новому воззрению на человека, отрицавшему мораль аскетизма. Это воззрение возвращало человека в лоно природы. У многих передовых философов той эпохи стало господствующим натуралистическое понимание человека и его духа как ее порождений. Эти философы возрождали античные идеи единства и тождества микро– и макрокосма, которые, впрочем, не умирали в средневековье. В этой связи ренессансные натурфилософы, у которых, как указано выше, господствовал натуралистический пантеизм, развивали и гилозоистические воззрения, господствовавшие еще в античной натурфилософии.

Успехи научного знания XVII столетия изменили картину природы и понимание человека, присущие всем предшествующим векам.

Следует в этой связи подчеркнуть, что как проблема материи,то есть объективной реальности, так и проблема духа, то есть человеческого сознания, составляющие в своем взаимоотношении то, что мы называем основным вопросом философии, по-разному ставились и решались в различные периоды истории. Они отражают общий прогресс культуры, и прежде всего прогресс научного познания природы и человека. Природа в век Спинозы стала трактоваться большинством передовых философов как огромный механизм. Органистический взгляд на нее, господствовавший в античности, как и в ренессансной натурфилософии, был оттеснен на задний план философской мысли. В соответствии с этим указанные философы, по крайней мере деисты, отказались и от гилозоизма, а вместе с ним и от воззрения, согласно которому чувственные качества объективно присущи самим вещам. Живой всечеловеческий мир стал миром мертвым.

Важнейший результат такого перехода от органицизмак механицизмусостоял во включении не только животного, но и человеческого организма в сферу механистически истолкованной природы. Наиболее последовательное свое выражение это нашло в знаменитом учении Декарта, согласно которому животное, как и человек в его непроизвольных действиях, есть не что иное, как простая машина. Само это учение знаменовало безусловный прогресс в познании жизнедеятельности организма. Показательно, что оно возникло в теснейшей связи с открытием кровообращения и роли сердца в этом процессе, сделанным У. Гарвеем. Такое познание позволило Декарту полностью изгнать из объяснения жизнедеятельности организма схоластическо-перипатетическое, восходящее к Аристотелю учение о растительной и чувственной душах, призванных объяснить эту жизнедеятельность. Трактуя человека – главным образом в его непроизвольных действиях – как физическое существо, жизнедеятельность которого полностью объяснима механическими законами телесного мира, материальной субстанции, Декарт глубоко проник и в сферу его психической жизни. Так, он впервые в истории научной мысли стал рассматривать человеческие страсти не с точки зрения морали, а исходя из его телесной организации, то есть натуралистически.

Но уже последний аспект истолкования человека указывает на усложнение его проблемы в философской мысли рассматриваемого столетия. Такое усложнение в особенности стало результатом расширения и углубления собственно познавательной сферы человеческого духа, в которой Декарт, как и многие другие философы рассматриваемой эпохи, видел его главное проявление. Как уже не раз отмечалось выше, успехи научного познания, как опытного, так и в особенности дедуктивно-математического, привели их к осознанию первостепенной важности достоверного знания. В нем они видели главное проявление творческого характера человеческого духа.

Но Декарт не считал возможным объяснить человеческое сознание в этом его определяющем качестве механическими законами материальной субстанции. В своем первом произведении – «Правилах для руководства ума» великий французский философ писал, что «сила, посредством которой мы, собственно, познаем вещи, является чисто духовной, отличающейся от всего телесного не менее, чем кровь от костей или рука от глаза, единственной в своем роде…» (20, 124). И чем сильнее он настаивал на исчерпывающем характере механических законов при объяснении природных явлений и явлений животного и человеческого организмов, тем решительнее он изымал из сферы их действия область человеческого познания и сознания. Отсюда знаменитое учение Декарта о двух субстанциях, не только материальной, характеризующейся протяженностью, но и духовной, определяющий атрибут которой составляет мышление. Это дуалистическое учение – одно из главных положений картезианской метафизики.

Оно выражало у Декарта важнейшую философскую проблему, оформившуюся, можно сказать, именно в рассматриваемом столетии. Мы имеем в виду психофизическуюпроблему: почему телесные действия человека и его мысли, в особенности наиболее сложные, абстрактные и глубокие из них, в повседневной деятельности здорового человека оказываются гармонически увязанными? Ответ самого Декарта, сформулированный в духе дуализма, носил неопределенный характер: душа и тело совершенно равноправны, как равноправны духовная и материальная субстанции, их взаимодействие непонятным образом осуществляется благодаря контактам в шишковидной железе человеческого организма.

Одна из определяющих идей натурализма Спинозы, многократно сформулированная в его произведениях, состоит в настойчивом утверждении, согласно которому человек не образует в природе «государства в государстве» (8, 1, 454; 2, 292). Напротив, он составляет интегральную часть и даже частичку (particula) природы и полностью подчиняется действию ее законов, обнимающих собой «общий естественный порядок, часть которого составляет человек» (там же, 567).

Эти законы, как мы видим, вытекают из действия субстанции, а следовательно, выражают оба ее атрибута. Если в мире природы, рассматриваемой без человека, господствуют механические законы, выражающие атрибут протяженности, то именно в деятельности человека проявляется и второй атрибут – мышление. Тем самым человек, будучи неотрывной частичкой природы, составляет все же особую частичку, наделенную сознательной деятельностью.

1. «Ни тело, ни душа не могут определять друг друга к взаимной деятельности»

С наибольшей очевидностью, согласно Спинозе, действие естественных законов проявляется в телесной организации человека, целиком объясняемой положениями механистического детерминизма. Значительно труднее даются Спинозе истолкования человеческой души в качестве частицы природы.

В принципе она составляет модус атрибута мышления, частичку «бесконечного разума бога». Душа, или дух, всегда состоит из совокупности идей. Каждая из них представляет собой «понятие, образуемое душой в силу того, что она есть вещь мыслящая» (8, 1, 612). Каждая идея интенциональна, то есть направлена на определенный объект. Ближайший объект души – ее собственное тело. Отсюда определение души как «идеи тела». Но это качество души скорее свидетельствует об ее пассивности, зависимости от тела. Оно связано с чувственным познанием. Но душа способна не только к осознанию телесных состояний, но и к осознанию собственных идей. Здесь проявляется активная сторона души, связанная с рационально-интуитивным познанием. Это качество души, выражающее самонаправленность человеческого сознания, автор «Этики» именует «идеей идеи тела» или «идеей души» (см. особенно 8, 1, 426). С данным качеством и связано истолкование души, состоящей из дискретных, всегда конкретных, определенных идей, как субъекта, то есть центра активной, непрерывноймыслительной деятельности.

С проблемой субъекта неразрывно связана и психофизическая проблема, играющая огромную роль в истолковании человека автором «Этики». Уже из его методологии ясно, что не только чувственно-абстрактное, но в особенности интуитивно-дедуктивное познание ставят перед философом эту трудную проблему единства тела и духа, действий и мыслей человека.

Для Спинозы было неприемлемо упрощенное, несколько вульгаризированное представление, согласно которому мышление – чисто телесный процесс, как его рассматривал, например, Гоббс. Трезво расценивая в общем еще весьма скромный характер физиологических знаний своей эпохи, философ указывает в этой связи, что не может быть речи о сведении мыслительных процессов к телесным уже потому, что «мы имеем лишь весьма смутное познание о нашем теле» (8, 1, 415).

Но мыслительные процессы, с точки зрения Спинозы, принципиальноне могут быть порождены процессами телесными, ибо это явления, объясняемые различными атрибутами, непроницаемыми друг для друга. Природа мышления «никоим образом не заключает в себе понятия протяжения…» (8, 1, 448). Обобщенную формулировку своей позиции в решении психофизической проблемы автор «Этики» дает во второй теореме третьей части этого произведения: «Ни тело не может определять душу к мышлению, ни душа не может определять тело ни к движению, ни к покою, ни к чему-либо другому…»(там же, 457).

Позицию Спинозы, выраженную столь категорически, обычно именуют психофизическим параллелизмом. В этой связи возникает вопрос о том, в каком смысле мы обычно говорим о преодолении Спинозой, последовательно настаивавшим на единстве и единственности субстанции, дуалистической позиции Декарта, утверждавшего необходимость существования двух субстанций.

Ответ на этот вопрос может быть тот, что преодоление картезианского дуализма Спинозой достигнуто лишь в общем плане учения о единстве субстанции. Но в решении психофизической проблемы невозможно говорить о полном преодолении картезианского дуализма, поскольку для Спинозы характерно представление о взаимонепроницаемости двух атрибутов. Однако его учение о единстве субстанции все же дало автору «Этики» возможность показать последовательное единство в действиях души и тела.