Текст книги "Накануне войны"

Автор книги: Василий Ноовбранец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я стою молча, смотрю на него. Сначала его лицо выразило удивление, потом недоумение, а потом разразилась гроза.

– Вы что-о? Вы хотите спровоцировать нас на войну с Германией? Что мне с вами делать, упрямый вы хохол? – Генерал выскочил из–за стола, пробежался по кабинету. – Не–ет! Я не утверждаю эту сводку! Запрещаю ее рассылать в войска! Приказываю уничтожить весь тираж!

Спокойным, ровным голосом говорю:

– Товарищ генерал, это невозможно: сводка уже в войсках.

Голиков побагровел, задохнулся, долго не мог говорить. А потом снова взорвался:

– Ка–ак? Вы… вы отправили сводку без моего разрешения?

– Да, товарищ генерал, отправил. Я считаю это дело очень серьезным, всякое промедление в данном случае – преступление.

Генерал задыхался. Трудно, с хрипом выдавил:

– Да как вы смели? Да вы с ума сошли… я вас… – Дальше пошли такие ругательства, каких бумага уже не терпит.

Не вытерпел и я:

– Товарищ генерал, вы на меня не кричите. Я начальник информационного отдела. Я подписываю сводку и отвечаю за нее головой. Положение на западной границе весьма серьезное, и молчать об этом нельзя. А так как наши взгляды на положение дел разошлись, прошу вас устроить мне личный доклад начальнику Генштаба. Иначе буду искать другие пути.

На раскаленного генерала будто водой плеснули. Мигом остыл. Сел за стол, удивленно посмотрел на меня и стал вдруг сверх меры корректен.

– Хорошо, товарищ подполковник, я устрою вам личный доклад начальнику Генерального штаба! – в голосе слышалась скрытая угроза: – Можете идти, вы свободны.

Пошел я в свой отдел и стал спешно готовиться к докладу. Написал его обстоятельно и убедительно. Кроме того, заготовил спецсообщение Сталину, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Тимошенко и Берии, в котором изложил основную суть сводки и доклада с общим выводом о реально нависшей угрозе со стороны Германии, и приложил сводку № 8.

Через несколько дней после рассылки сводки я получил весьма показательный отклик на нее. Позвонил начальник Академии Генштаба генерал–лейтенант Мордвинов:

– Слушайте, товарищ подполковник, я получил вашу последнюю продукцию. Действительно ли положение так серьезно, как указано у вас?

– Да, товарищ генерал, еще серьезней, чем написано.

– Да как же так? Ко мне в Академию ездят разные докладчики и говорят совершенно другое.

В то время, как я уже писал, был заключен пакт о дружбе с Германией и договор. С Мордвиновым мы были в хороших отношениях, и потому я позволил себе шутливо ответить:

– Гоните их в шею ко всем чертям, товарищ генерал! Они все врут.

Мордвинов засмеялся:

– Шеи у них толстые, не прошибешь… Ну ладно, будем разбираться.

…Но мне было не до смеха: стало ясно, что «докладчики» обрабатывают генштабистов по указанию свыше.

Через несколько дней (примерно в конце декабря) часа в два ночи (был такой дикий обычай работать по ночам!) в моем кабинете раздался звонок телефона. Поднимаю трубку. Голос Голикова:

– Вас ожидает для доклада начальник Генерального штаба.

– Товарищ генерал, – возражаю я, – да как же так можно? Надо же было предупредить меня, чтобы я подготовил доклад.

– Ничего не знаю. Вас ожидает начальник Генштаба! – с подчеркнутой резкостью сказал Голиков и бросил трубку.

Я порадовался своей предусмотрительности. «Ну, – думаю, – подвел бы ты меня, товарищ генерал, если бы я не подготовил материал заранее». И бегом в Генеральной штаб. Был я, конечно, очень взволнован, ведь стоял вопрос не только о моей личной судьбе как разведчика, но и о судьбе Родины.

Вбегаю в кабинет запыхавшись. Вижу – у стола стоят начальник Генштаба генерал армии Мерецков и его заместитель генерал Василевский[2]2
  А. М. Василевский в то время был зам. начальника оперативного управления. (Прим. ре д.).


[Закрыть]. Василевский тотчас пошел мне навстречу.

– Что с тобой? Что у тебя? – берет и осматривает мою левую руку. На пальце кровь. Когда и где я рассадил его – не заметил.

– Ну–ка сюда, к аптечке! – говорит Василевский. Залил йодом палец, быстро и ловко забинтовал. – Ну вот, а теперь докладывай, что у тебя накипело…

На большом столе я разложил карту и весь свой материал. Докладываю. Меня внимательно слушают, не прерывают. Закончил доклад часа в три ночи.

Мерецков и Василевский «ползали» по моей карте, внимательно изучая группировки немецких войск. Прикидывали, в каком направлении могут быть введены главные силы фашистов. Мерецков спросил меня:

– Когда, по вашему мнению, можно ожидать перехода немцев в наступление?

– Немцы, – отвечаю, – боятся наших весенних дорог, распутицы. Как только подсохнут дороги, в конце мая – начале июня можно ждать удара.

– Да, пожалуй, вы правы.

Мерецков и Василевский начали накоротке обмениваться между собой мыслями, прикидывать необходимое время для развертывания армии и приведения страны в боевую готовность. Говорили они тихо, но я услышал, что Василевский называл срок: шесть месяцев.

– Да, времени у нас в обрез, – сказал Мерецков, – надо немедленно будить Тимошенко и докладывать Сталину.

– Товарищ генерал! – обрадованный удачным результатом воскликнул я. – Если вы думаете изложить ему этот доклад, то он у него будет через два часа. Я направил ему такой же доклад фельдъегерской связью. В шесть часов утра он его получит, а два часа погоды не сделают и ничего не изменят.

– Ах так! Вы уже направили ему доклад?

– Да, конечно. И не только ему. Доклад и сводки посланы Сталину, Ворошилову, Маленкову, Берии и другим.

– Значит, к утру все будут знать о положении дел на границе?

– Конечно.

– Очень хорошо! Спасибо! – Мерецков пожал мне руку. – Вы свободны, идите отдыхать.

Из Генштаба я не шел, а летел на крыльях. Утренний морозец охлаждал разгоряченное лицо. «Вот хорошо, – думал, – есть в Генштабе светлые головы. Сегодня утром Мерецков и Василевский доложат Тимошенко, а затем Сталину о положении дел на границе. Будет, конечно, созвано экстренное заседание Политбюро, и оно примет важные решения о скрытой мобилизации, о развертывании армии и перестройке промышленности. Опыт войны во Франции будет изучен, и будут приняты решительные меры для повышения боевой подготовки армии, оснащения ее большим количеством артиллерии, противотанковыми и противовоздушными средствами. Будут созданы танковые армии; схлестнувшись с немецкой; танковой армией, они должны разбить ее наголову». Мечтал я и о том, что учение Д; М. Карбышева о применении оперативных инженерно–саперных заграждений типа «саперная армия» против танковых масс найдет свое отражение в армии. «Теперь, – думал, – вы, господа Браухичи и Рундштедты, получите по зубам. Это вам не Франция!».

Увы! Мечтам моим не суждено было сбыться даже в малой доле.

На совместном совещании Военного совета и Политбюро Мерецков заявил, что война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну, укреплять границы. Его посчитали «паникером войны» и сняли с должности начальника Генерального штаба. Не знаю, каким чудом уцелел Василевский, ведь он придерживался одних взглядов с Мерецковым и многими другими. Это просто счастье, что Василевского не арестовали! Неизвестно, как сложился бы ход войны, если бы не было Василевского. А в то время он тяжело заболел, что, возможно, и спасло его от расправы.

В информационном отделе было заведено круглосуточное дежурство. Дежурный офицер получал ночную зарубежную информацию. Это было важно для немедленной фиксации всех передвижений немецких частей и тыловых учреждений, например, подвижных полевых госпиталей. Такая, казалось бы, «мелочь», как прибытие полевых передвижных госпиталей, могла служить сигналом готовности немецкой армии к наступлению. Подвижные госпитали в мирное время не развертываются – потребность армии удовлетворяется стационарными, а при подготовке к наступлению они развертываются, готовятся к маршу, занимают исходное положение. Важно было зарегистрировать этот момент выдвижения. Поэтому мы и следили за немцами круглые сутки.

Голиков вызвал меня и грубо приказал отменить дежурства:

– Довольно мне здесь воевать и разводить панику.

Между тем сообщения о новых перебросках немецких войск на наши западные рубежи продолжали поступать. Наша тревога усиливалась. Не выдержав, я решил проверить, что же делается для обороны страны.

В оперативном управлении Генштаба работало несколько моих товарищей по Академии Генштаба. Среди них начальник Среднеазиатского отдела полковник Шарохин, начальник Западного генерал–майор Кокарев, начальник по тылу полковник Костин.

Шарохин на мой вопрос, что делается на наших западных границах, ответил:

– Знаю, что положение опасное, но что предпринимается с нашей стороны – не знаю. Может быть, я не в курсе. Зайди к Кокареву.

– А-a! – весело и радушно встретил меня Кокарев. – Разведка пришла. Здорово! Честь и место. А теперь скажи, что ты нас своими сводками пугаешь?

– Не я пугаю, а немцы. И не только пугают, а скоро бить нас будут.

Улыбка исчезла с лица Кокарева.

– Да, ты прав. Весной немцы ударят, а мы, как страусы, сунули головы в вороха бумаг, в «пакт о ненападении» и прочие немецкие «мирные заверения», и кричим о мире. А кто против – так те «паникеры» и «провокаторы войны».

Новое начальство таких выгоняет. На границе у нас ничего нет. Наберется, может быть, 40 дивизий, да и те занимаются не тем, чем следовало бы…

– Для первого случая, – говорю я, – нужно не меньше ста дивизий.

– Что ты! Попробовали заикнуться еще при Мерецкове, но нам ответили, что для перемены дислокации только одной дивизии потребуются миллионы рублей. Ворошилов запретил даже говорить об этом…

Началась крутая расправа со всеми «паникерами» и «провокаторами войны», которые указывали на возможность военного нападения Германии. Коснулось это и разведки. Стали вызывать из–за рубежа всех «провинившихся».

Получил основательную нахлобучку помощник военного атташе по авиации в Берлине полковник Скорняков. Отозвали и другого помощника военного атташе – по бронетанковому делу – полковника Бажанова: тоже дали нахлобучку и демобилизовали. Нервное потрясение так подействовало на Бажанова, что он скончался.

От одного работника из Японии мне пришлось отводить удар. Мы считали этот источник информации очень хорошим. Он тоже подавал сигналы о неизбежности войны с Германией. Однажды мы получили из Японии сообщение, что Гитлер подписал приказ о войне против СССР.

Наше начальство оценило эту информацию как «паникерскую» и решило отозвать пославшего ее. Борьбу с «врагами народа» и «паникерами» в нашем управлении возглавлял заместитель начальника Разведупра генерал–майор Ильичев И. И. Он не умел, да и не хотел думать и слепо следовал по указанному Сталиным пути: раз классовая борьба обостряется, то проще всего в каждом работнике видеть потенциального врага народа, шпиона. Особенно в то время, в начале 1941 года, были вредны и опасны «паникеры», которые кричали о близкой и неизбежной войне с фашистами.

Однажды ко мне пришел, кажется, майор Мельников (не решаюсь утверждать с полной уверенностью).

– Ильичев требует дать отрицательную характеристику на источник «Рамзай» и подобрать на него материал. Он будет отозван.

– Почему отрицательную? Вы лично уверены, что «Рамзай» дезинформатор?

– Нет, наоборот. Мы считаем его самым лучшим источником. Его надо всеми силами оберегать. Если мы его угробим, все наше хозяйство по этой стране развалится. Я прошу вас дать о его сообщениях совершенно объективный отзыв.

Я проверил все донесения «Рамзая» и убедился в их достоверности. Особенно убедительно было его сообщение об одном нашем полковнике, перешедшем на службу в японскую армию. В донесении сообщались все подробности о деятельности этого перебежчика в качестве советника японской армии.

Я знал его, этого перебежчика – его фамилия Фронт, – учились на одном курсе в Академии имени Фрунзе. После окончания Академии он попал советником в Монгольскую народную армию. Из Монголии перебежал к японцам.

Информация источника «Рамзай» была точной. В этом духе я и дал свой отзыв с таким выводом: «Нет никаких оснований подозревать источник «Рамзай» в дезинформации».

Не знаю, сыграло ли мое заключение какую–либо роль, но Зорге («Рамзай») не был отозван. До сего времени неизвестны причины его провала. И, кроме того, правительство ничего не предприняло для его спасения. Три года после своего провала Зорге просидел в тюрьме. За это время можно было принять меры для его спасения – обменять на японского агента или как–нибудь иначе, дипломатическим путем. Но это не было сделано. Зачем? Чтобы иметь живого свидетеля своего преступления?.. А история с награждением?! Только через 20 лет после смерти Зорге наградили – присвоили звание Героя Советского Союза, и то лишь потому, что о его подвиге узнали американцы. О Зорге заговорил весь мир. А ведь об этом подвиге было у нас известно давно. Нет, не хотел Сталин награждать Зорге! Гораздо проще было уничтожить такого важного свидетеля своей несостоятельности…

Помню еще двух товарищей, которым угрожала расправа.

Однажды Ильичев по телефону дал мне такое распоряжение:

– К вам сейчас зайдет полковник Савченко. Поговорите с ним и сообщите, имеет ли он какую–либо ценность для разведки. Предупреждаю, мы его считаем человеком неблагонадежным. Есть указание его демобилизовать.

– Хорошо, товарищ генерал, – отвечаю, – поговорю, выясню.

Через несколько минут зашел полковник Савченко. После взаимных приветствий усаживаю его в кресло. Закурили. Молча изучаю его. Внешне очень симпатичный человек. В глазах усталость и тревога. И почему он «неблагонадежный»? Слово–то какое гнусное, старорежимное. Первым нарушил молчание Савченко: …

– Як вам «наниматься», – и улыбнулся. Улыбка горькая, вымученная.

Я решил поддержать эту горькую шутку.

– Хорошо, – говорю тоже с улыбкой, – а какая же ваша специальность и квалификация?

– Бывший военный атташе в Афганистане.

– Хорошая работа. А что же вам там не понравилось, почему оттуда ушли?

– Не я ушел, а меня «ушли».

Краснея и бледнея, прерывающимся от волнения голосом рассказал он о своей беде. Один из агентов ведомства Берии написал на него донос: якобы живет не по средствам, наверно, шпион. Подозрение ни на чем не основанное, все дело в том, что Савченко хорошо зарабатывал (жена его тоже работала) и купил себе дорогой радиоприемник.

В те времена отвести удар «стукача», что–либо доказать, было очень трудно, почти невозможно. Не смог этого сделать и Савченко. Его сняли с работы и представили к демобилизации.

Убедившись, что Савченко – очередная жертва нашей «бдительности», что человек он честный, преданный партии и Родине, я решил ему помочь. Позвонил Ильичеву, доложил: Савченко хорошо знает афганский язык (фарси), знает Восток, он из золотого фонда наших кадров, и увольнять его из армии не следует, я беру его в свой отдел.

Ильичев возразил: делать этого нельзя, Савченко политически ненадежен. Тогда я сказал, что беру ответственность на себя. В то время можно было брать на работу в информотдел любого офицера с любой политически отрицательной характеристикой, данной органами, но за этого офицера я отвечал головой.

– Ну–ну, смотрите, – сказал Ильичев и положил трубку.

Я не ошибся в Савченко. В информотделе он работал до самой войны, потом был на фронте, хорошо воевал. Возможно, он и не знает, что ему тогда грозило.

Еще в более тяжелом положении, чем Савченко, оказался полковник Тагиев. Он, хоть и был хороший работник, «провалился», как Зорге, – не всегда везет, однако ему удалось избежать ареста и скрыться. Потеряв связи с Центром, оставшись без средств, он был вынужден длительное время под видом дервиша скитаться по странам Востока. Все же ему удалось связаться с нашими работниками в одной из этих стран, и он возвратился в СССР.

А на родине его встретили как врага. Квартиру давно заняли, вещи разграбили, а самого представили к демобилизации.

И опять Ильичев лицемерно направил Тагиева ко мне для выяснения его деловых качеств. От волнения, тяжких воспоминаний, обиды этот сильный, мужественный человек, опытный разведчик не мог сначала даже говорить со мной, плакал. Выслушав его трагическую историю, я был возмущен, мне было горько и стыдно за наше руководство, так бездушно относящееся к своим работникам. Полковник Тагиев прекрасно знал восточные языки, почти все восточные предполагаемые театры военных действий прошел собственными ногами. Его наблюдения были чрезвычайно ценны.

И опять я стал «отбивать» хорошего работника у Ильичева. Он возражал, предупреждал меня, говорил о «бдительности». Но я не поддался. Высказал свое возмущение и генералу Голикову. Надо в данном случае отдать ему справедливость. Он согласился принять Тагиева в информотдел, помог ему вернуть квартиру и возместить потерю имущества. Тагиев работал в информотделе над военно– географическим описанием ряда восточных стран и показал себя ценным сотрудником.

После нескольких столкновений с руководством я, продолжая отстаивать свою «паникерскую» позицию, почувствовал, что надо мной собираются тучи. Со дня на день я ждал, когда будет разрядка, гадал: насмерть убьет или только «оглушит»?

И вот в начале мая 1941 года входит ко мне незнакомый генерал.

– Я новый начальник информотдела генерал–майор Дронов, – представился он, – кажется, это для вас неожиданность?

– Да, – отвечаю, пытаясь скрыть волнение, – приказа об этом я не читал, меня даже устно не предупредили. Разрешите позвонить генералу Голикову.

– Пожалуйста.

Звоню:

– Товарищ генерал, когда прикажете сдавать дела генерал–майору Дронову?

– Сдавайте сейчас же.

– Есть сдавать сейчас же.

Передал я Дронову бумаги, книги, сейф и вышел из кабинета. «Ну вот, – думаю, – началось… Чем дальше угощать будут?»

Долго ждать не пришлось. Вызвали в отдел кадров.

– Не желаете ли поехать в отпуск? – спросил меня его начальник полковник Кондратов. I

– Но я же был в отпуске в этом году… По закону два отпуска в год не полагается.

– Ничего, – успокаивает Кондратов, – в нашей системе полагается. Начальство… – с нажимом на это слово сказал он, – .начальство предлагает вам выехать в Одессу в дом отдыха Разведупра.

Если начальство так обо мне «заботится» – разве можно возражать?

В начале июня я выехал в Одессу. С какими чувствами – можете сами догадаться…

Я жил в период начала и расцвета культа личности Сталина и являюсь живым свидетелем его последствий. При мне происходили массовые аресты, при мне физически уничтожали неугодных Сталину и его приближенным ни в чем не повинных людей, в первую очередь офицерские кадры. Я был маленький человек, незаметный разведчик – подполковник, но по долгу службы в Разведупре знал много государственных тайн и имел некоторое представление о центральном партийном, советском и военном руководстве. Кроме того, числился «паникером» и «провокатором войны», к тому же непокорным, смеющим «свое суждение иметь». Так что было ясно, что со мной поступят так же, как поступали со многими другими разведчиками…

В июне по воле начальства я отдыхал в Одессе.

Одесский дом отдыха закрытого типа, куда меня «сослали» до поры до времени, был расположен на прибрежном крутояре в густом чудесном парке. – Дом был полупустым. Среди отдыхающих – несколько разведчиков из–за рубежа, а большинство – члены семей. Все условия для отдыха были выше всякой придирчивой и капризной критики. Но я приехал с тяжелым грузом тревог и сомнений, и меня не привлекали ни тенистые аллеи парка, ни пляж. Под впечатлением столкновений с начальством я был подавлен, переживал за судьбу Родины, видел нависшую над ней опасность. В глубине души тревожил меня червячок сомнений: а вдруг я ошибаюсь? Однако сколько и как, можно сказать, «с пристрастием» я ни проверял себя и свои поступки, все и всегда сводилось к одному: нет, я не ошибся, как член партии и гражданин Советского Союза не мог и не имел права поступать иначе. Тревожила меня мысль о том, что наши войска не успеют развернуться и последует сокрушительный внезапный удар.

Настроение немного поднялось, когда я встретился с начальником разведотдела Одесского военного округа полковником Гаевым, приехавшим навестить жену. Он был моим товарищем по Академии имени Фрунзе, кроме того, мы работали в одной системе. Положение на границе Гаев расценивал так же, как и я. Он рассказал, что войска Одесского военного округа под видом учений развернуты на границе и взяли с собой боеприпасы. Стало легче на душе. «Ну, – думаю, – если все округа так поступили, то это хоть в малой степени предупредит внезапный удар фашистов».

В Одесском доме отдыха Разведупра были собраны «на отдых» все «провокаторы войны», которые слишком назойливо писали о неизбежности нападения Германии, по–видимому, для того, чтобы они здесь «подумали» и покаялись в своих «заблуждениях». И мне была предоставлена возможность подумать и покаяться, a если «нет», то предстояло исчезнуть навсегда. Жил я в одной комнате с одним нашим резидентом. Он прибыл «на отдых» из–за рубежа тоже не по своей воле. Полностью раскрываться нам, разведчикам, не полагалось, и я мог только догадываться, что приехал он из Германии.

Очень нелегко давалась ему работа резидента. Почти мой ровесник, он выглядел хилым стариком – худой, морщинистый, руки дрожат. Объяснялось это, по мнению врачей, истощением нервной системы. Его вызвали из Германии «отдыхать», поскольку он слишком настойчиво и активно доказывал, что фашисты вскоре нападут на Советский Союз. Перед тем как отправить его в Одессу, начальник Разведупра Голиков сделал ему строгое внушение «за паникерство».

Как резидент он имел хорошую «крышу» – был директором ремонтной автотранспортной фирмы. Так вот, этот «директор фирмы» повторял – со многими дополнениями – те сведения, которые мне уже были известны. Я не раскрывал своего прежнего служебного положения и того, что тоже отнесен к категории «паникеров». «Директор фирмы» возмущался близорукостью начальства и страстно уверял меня в неизбежности войны с Германией. Сетовал он и на то, что одни оскорбления получал в награду за правдивую и точную информацию, за многолетнюю без провалов службу, от которой стал преждевременно инвалидом. Я сочувствовал ему, понимая, что нелегальная работа за рубежом пожирает все физические силы разведчика.

Убежден, что нет большего подвига на благо Родины, чем труд разведчика. И в то же время мало по отношению к кому было столь неблагодарно наше сталинское правительство, как к разведчикам. Открытое признание героизма Зорге, хотя бы посмертно, – первый случай в нашей истории, и, по–видимому, объясняется это только тем, что о нем заговорила мировая общественность.

Было немного смешно, что «директор фирмы» всерьез возмущался нераспорядительностью начальства, которое вызвало его в Москву, не позаботившись о передаче фирмы кому–либо.

– У меня же «крыша» может развалиться! – возмущался он. – Я же директор фирмы. У меня рабочие и служащие. Дело я вел без убытков, были даже доходы. Надо было так ликвидировать дело, чтобы не понести убытков. Зачем же пропадать государственному добру?

Развал «фирмы» его огорчал не меньше, чем политическая близорукость начальства. Делами «фирмы» он без конца морочил мне голову.

14 июня я сидел в палате, раздумывая, что же будет, как станут развиваться военные события. Тут мне принесли «Правду». Читаю сообщение ТАСС. Черным по белому напечатано: «…Германия так же неуклонно соблюдает условия Советско–германского пакта о ненападении, как и Советский Союз… Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы» (снова цитирую по памяти).

Прочитав, я остолбенел. Да что же это? Немецкая дезинформация совсем ослепила Сталина. И что теперь будет со мной, паникером и провокатором войны (уже без кавычек)? Расстреляют!

Пришел мой сосед, «директор фирмы». Даю ему газету.

– Вот ты предупреждал о неизбежности войны с Германией… На, читай сообщение ТАСС – никакой войны не будет!

Он прочел и говорит:

– Дураки они, эти работники ТАСС… Да нет, дураки повыше!

– Ага, значит, и ты считаешь, что война неизбежна. Я раньше тебя это понял – и за это сюда попал… Что же нас теперь ожидает? Да ладно, поживем – увидим! Пошли купаться!

Больше к этому разговору мы не возвращались.

Утром 22 июня мы с «директором фирмы» тоже пошли на пляж. Погода стояла чудесная, солнечная, тихая. На пляже было уже много народу. Я люблю море, люблю заплывать далеко–далеко. А мой спутник плавать не умел. Я дал ему наказ:

– Загорай и стереги мою одежду.

Плавал в полное свое удовольствие часа два. Возвращаясь к берету, увидел,

что пляж, с утра покрытый цветными пятнами зонтиков и женских' купальников, совершенно пуст. Только моя одежда лежала сиротливо. В полном недоумении, предчувствуя какую–то беду, я оделся и побежал к дому отдыха. А навстречу мне бежал «директор фирмы» и кричал:

– Василий Андреевич! Война! Выступал Молотов. Немецкая авиация бомбила наши города. Вот тебе и ТАСС! – Выпалив новость торжествующе и растерянно, он ждал, какое впечатление она произвела на меня.

Признаюсь, эта новость ударила меня, как дубина. Психологически я был готов к ней, но где–то в глубине души теплилась надежда на ТАСС: а может быть, правительство больше знает и «минует нас чаша сия». Вопреки фактам хотелось верить в это как в некое чудо. Пытаясь самому себе придать бодрости, я сказал:

– Ну что ж, директор, теперь нас уже не расстреляют как провокаторов войны, а если что и пропало, так это твоя «фирма». Списывай все убытки на войну.

Время было обеденное. Только мы уселись за стол, директор дома отдыха принес мне радиограмму из Москвы – приказ Разведупра: «Немедленно выехать к месту новой службы город Львов начальником Разведотдела Шестой армии. Кондратов».

Вот и решилась моя судьба.

Публикация А. В. Новобранца