Текст книги "Накануне войны"

Автор книги: Василий Ноовбранец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Забегая несколько вперёд, скажу, что точно так же было и у нас в первые дни войны. Мы на своих спинах испытали эту новую немецкую тактику. Разница только в том, что мы не все время лежали, прижавшись к земле.

Направив доклад начальнику Генштаба, офицеры разведки полагали, что возглавляющие правительство и наркомат обороны умные люди изучат опыт франко–немецкой войны и примут все меры, чтобы с нашей армией не случилось того, что случилось с французской. Мы на многое надеялись. Надеялись, что будут созданы сильные танковые армии, которые, схлестнувшись с немецкими, не позволят им безнаказанно пройти по всей нашей стране. Что будут созданы крупные артиллерийские противотанковые соединения, а также теоретически разработанные Д. М. Карбышевым еще в 1937 году оперативные инженерно–саперные заграждения. Что будут созданы инженерно–саперные бригады и корпуса. Что против «висящих» над головой самолетов будут созданы дивизии зенитной артиллерии.

Все свои предложения и надежды мы изложили в докладе. Ответ получили такой, что о нем стыдно писать. На нашем докладе стояла резолюция Жукова: «Мне это не нужно. Сообщите, сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину». Офицеры информотдела пожимали плечами и молча смотрели друг на друга и на меня. Я тоже молчал.

Теперь расскажу о событиях на наших западных границах. Нас интересовало, куда будут перебрасывать немецкую армию из Франции. Если Гитлер решит нанести удар по Англии, форсировать Ламанш, то немецкая армия не уйдет из Франции, а будет группироваться во Фландрии. Если же начнется переброска войск в Восточную Германию и Польшу, то нам следует быть начеку.

Осенью 1940 года наша разведка зафиксировала тщательно скрытые перевозки немецких войск в Чехословакию, Польшу и Восточную Пруссию. Военнослужащие были в гражданской одежде, а военные грузы маскировались под сельскохозяйственные. Уже одно это говорило о многом. Однако высказывать какие–либо подозрения и опасения было рискованно, так как начал действовать заключенный в августе 1939 года с Германией пакт о ненападении и договор о дружбе. Для его подписания Риббентроп прилетел в Москву, и ему под ноги постелили ковровую дорожку от самолета до аэровокзала. Что и как говорили дипломаты, нам неизвестно, но совершенно очевидно, что Гитлеру удалось убедить Сталина и Молотова в своих «честных» намерениях по отношению к Советскому Союзу. Штатные докладчики и все газетные обозреватели на все лады расхваливали пакт и гениальную мудрость Сталина.

Как расценивало наше правительство заключение пакта о ненападении и договора о дружбе с Германией, видно из доклада Молотова на заседании Верховного Совета СССР. Это очень любопытный документ, и я частично приведу его по журналу «Большевик» № 20 за октябрь 1939 года (цитирую по памяти).

«Доклад В. М. Молотова, председателя Совнаркома и Наркома иностранных дел, на заседании Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г.

…Во–первых, надо указать на изменения, происшедшие в отношениях между Советским Союзом и Германией. Со времени заключения 23 августа советско– германского договора о ненападении был положен конец ненормальным отношениям, существовавшим в течение ряда лет между Советским Союзом и Германией. На смену вражды, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений между СССР и Германией. Дальнейшее улучшение этих новых х ор о ш и х отношений нашло свое выражение в германо–советском договоре о дружбе и границе между СССР и Германией, подписанном 28 сентября в Москве….За последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессор», «агрессия», получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл. Нетрудно догадаться, что теперь мы не можем пользоваться этими же, понятиями в том же смысле, как, скажем, 3–4 месяца назад. Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государству, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются…

…Теперь наши отношения с Германским государством построены на базе дружественных отношений, на готовности поддержать стремление Германии к миру, вместе с тем – на желании всемерно содействовать развитию советско–германских отношений к взаимной выгоде обоих государств. Последние хозяйственные переговоры Германской делегации в Москве и происходящие в данный момент переговоры советской хозяйственной делегации в Германии подготовляют широкую базу для развития товарооборота между Советским Союзом и Германией».

За плотной завесой дружеских славословий Молотова нарастали тревожные события на наших западных границах. Немецкие войска, сосредоточенные ранее во Франции, начали постепенно перебрасываться в Польшу и подтягиваться к нашим границам. Вот что об этом говорил после войны немецкий генерал фон Бутлер: уже в июле 1940 года на Восток был переброшен штаб группы армий фельдмаршала фон Бока, а также штабы 4‑й, 12‑й и 18‑й армий. Тогда же сюда было переведено около 30 немецких дивизий. Так были сделаны первые шаги к стратегическому разворачиванию сил, которое заняло довольно продолжительный период времени. Эти переброски были точно установлены нашей разведкой.

Стремясь дезинформировать Советское правительство, Гитлер заявил, что немецкая армия перебрасывается в Восточную Германию и Польшу с целью улучшения условий расквартирования и отдыха после войны во Франции. Однако сосредоточие войск в непосредственной близости от наших границ в густонаселенных местах только ухудшало условия расквартирования.

Наша агентура все время докладывала о нарастании численности войск у наших границ. Открытых перевозок как будто нет, едут только «туристы», а количество дивизий растет и растет. Они вылезают из земли, как грибы. Мы заметили также, что много «туристов» из Германии едет в Финляндию. А вот обратно не возвращаются. Направили под видом железнодорожного кондуктора нашего офицера–разведчика. После нескольких рейсов он доложил, что это не туристы, а немецкие солдаты и офицеры, и они сосредоточиваются в северной части Финляндии. Было установлено, что там уже около 35 тысяч человек.

Это было примерно в декабре 1940 года. Мы фиксировали все данные, брали на учет каждую дивизию. Делали это очень тщательно. Регистрировали номер дивизии, ее организацию, вооруженный состав; знали, кто ею командует. Знали старших офицеров дивизий, их характеры, вкусы. Знали, кто любит вино, кто карты, кто женщин, а кто и весь «букет» офицерских развлечений. Так что наши данные были вполне достоверны. Все накопленные сведения мы включали в разведывательные сводки.

Система информации в нашем отделе была такая. Регулярно раз в месяц выпускали разведсводки, которые составлял и подписывал начальник информотдела, а утверждал начальник Разведупра. Разведсводки рассылали правительству, всем членам Политбюро, Генштабу, центральным военным учреждениям, штабам военных округов и войскам – до штаба корпуса включительно.

Кроме сводок, мы выпускали различные справочники, описания, наставления. По моей инициативе начали составлять доклады о военно–экономическом потенциале страны и о возможном масштабе развертывания армий. Эти доклады, как я уже упоминал, назывались «Мобилизационными записками».

Был у нас еще один вид информации под грифом «Совершенно секретно» – «спецсообщения». В них включали особо важные данные и за подписью начальника Разведупра направляли по особому списку, установленному самим Сталиным. В списке этом были Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов, Тимошенко, Мерецков и Жуков.

Кроме документальной, существовал еще один вид информации – «живая связь». Офицера разведки оперативного управления не менее одного раза в неделю посещал’ информационный отдел Разведупра, получал все поступившие новые данные, ‘ наносил их на карту и докладывал начальнику Генерального штаба, а затем делал сообщение и всем офицерам оперативного управления. Офицером разведки от оперативного управления был подполковник Гунеев. В разведуправление приходили и из других управлений. Например, от бронетанкового управления у нас регулярно бывал подполковник Шклярук. Помню его последнее посещение. Нанес я на свою карту 70 немецких дивизий (это было в конце 1940‑го либо в начале 1941‑го), он воскликнул: «Война!» «Да, – говорю, – война!» «Я побегу сейчас к Федоренко», – и выскочил из кабинета. Позднее мне звонил Федоренко, спрашивал, верно ли то, что принес Шклярук. Я ответил, что все верно. Об этом эпизоде мы со Шкляруком вспоминали уже после войны, когда оба были в отставке.

По телефону часто наводили справки начальник Академии Генштаба комдив Мордвинов и начальник Оперативного управления Генштаба генерал Ватутин.

В результате анализа всех данных разведки мне стало ясно, что Германия готовится напасть на СССР. Я стал спешно готовить «мобзаписку» по Германии. Данных для этого было вполне достаточно.

О положении дел на наших границах я регулярно докладывал генералу Голикову. Он внимательно меня выслушивал, но первое время своего мнения не высказывал. Я объяснял это тем, что он в разведке человек новый, не успел еще во всем разобраться. Правда, однажды он проявил особый интерес к группировке немецких войск в Румынии – мы называли ее тогда «группой Бласковица». Наличие этой группировки в Румынии также красноречиво свидетельствовало о намерениях Германии.

Знаменательные сообщения приходили из Болгарии. В одном из них рассказывалось, как на государственном совете царь Борис с отчаянием и страхом кричал: «Боже мой, боже мой! Что же нам делать? С Запада Гитлер, с Востока Сталин! Куда же нам податься? Пожалуй, лучше все же к Гитлеру, чем к большевикам».

И вскоре наша разведка зафиксировала прибытие в Болгарию немецких «инструкторов» и «туристов».

Запомнилось интересное письмо из–за рубежа. Оно определило наши отношения с Голиковым – он передал мне его на очередном докладе и приказал доложить свое мнение.

Я внимательно изучил письмо. Оно было написано мелким убористым почерком на 6–8 листах ученической тетради.

С первых же строк мне стало ясно, что писал его весьма грамотный в политическом и военном отношении человек, хорошо разбирающийся в сложных международных событиях. Он писал о неизбежности нападения Германии на СССР. Утверждал, что наше правительство совершило крупную ошибку, прервав переговоры с англо–французскими представителями и заключив пакт о ненападении с Германией. По его мнению, этот пакт со стороны Германии – лживый дипломатический шаг: не успели еще высохнуть чернила на подписи Риббентропа, как

Гитлер распорядился перебросить войска из Франции к границам СССР. Советовал Советскому правительству готовить свои вооруженные силы к большей войне, чтобы не получилось так, как во Франции. Писал, что промедление тут смертельно опасно не только для Советского Союза, но и для всех порабощенных народов Европы. Предупреждал, что фашистская чума грозит всем народам мира и что им не на кого больше надеяться, как на СССР. Подпись – «Ваш друг».

На следующий день Голиков спросил меня, что я думаю о письме и о человеке, пославшем его. Я ответил, что полностью разделяю его мнение, что все его соображения подтверждаются нашими данными, и посоветовал отправить письмо правительству в «спецсообщении».

Голиков посмотрел на меня с явным недовольством.

– Да вы что? Вы понимаете, что говорите? Ведь он же хочет столкнуть нас лбами с Германией! Скорей всего немцы будут наносить удар по Адалии, форсировать Ламанш. Если поступить так, как советует этот «друг», мы своими военными приготовлениями можем спровоцировать немцев против нас. ^Гак думает и «хозяин».

Поняв, что письмо уже побывало у Сталина и-Голиков выражает его точку зрения, я ничего не сказал. Меня все больше мучил душевный разлад. Фактические данные противоречили умонастроениям моего непосредственного начальства и правительства. Я был на стороне фактов, но пока не мог найти формы защиты своей позиции.

Закончив «мобзаписку» по Германии, понес ее Голикову. В «записке» мы определяли масштабы развертывания немецкой армии в двух вариантах: для молниеносной войны (блицкрига) и для длительной. Для молниеносной войны мы определяли количество дивизий около 220, для длительной – 230. И приложили карту–схему, на которой были показаны существующие группировки немецких войск на наших границах и возможные варианты направления их действий.

Меня удивляет заявление Жукова, что «внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми силами, т. е. характер самого Удара во всем объеме нами не был предусмотрен» («Воспоминания и размышления».) А ведь в «Мобилизационных записках по Германии» Разведупра только об этом и толковалось. Что Германия может применить молниеносную войну, суть которой в том, чтобы сокрушить противника одним первым ударом, для чего и применяются все силы. И мы указали, что для этого немцы могут ввести 220 дивизий. Как же начальник Генерального штаба об этом не знал?! Это могло быть только в том случае, если Голиков нашу записку в Генштаб не послал. Тогда какова же роль Голикова?! И Жуков прав, называя его «дезинформатором»!

После этого небольшого отступления возвращаюсь к своему повествованию. Начальник Разведупра долго, с видимым интересом рассматривал схему. Наши мнения во многом разошлись. Он считал, что на первом этапе войны главный удар будет нанесен по Украине в направлении Киева, а на схеме главный удар был показан, исходя из группировки, – на Москву.

Отложив «записку» и схему, Голиков сказал:

– Ваши соображения верны, но это только предположения! Реально этих группировок нет.

– Как нет, товарищ генерал?! – воскликнул я. – Эти группировки не мой вымысел, они вполне реальны. Каждая дивизия нами точно установлена – не только ее дислокация, состав, организация, но даже командир. Как можно сомневаться в таких точных сведениях?!

Генерал положил мою «мобзаписку» в сейф и сухо сказал:

– Можете идти, вы свободны.

Много позже, уже после войны, мне стало известно, что эта «мобзаписка» пролежала у него без движения до самого начала войны, хотя другие «мобзапис– ки» быстро утверждались и немедленно отсылались в Генштаб.

После этого между мною, вернее, между информотделом и генералом Голиковым установились весьма странные отношения. На каждом докладе генерал «срезал» у меня по нескольку дивизий, снимая их с учета, как пешки с шахматной доски. Никакие возражения на него не действовали. Мне было неприятно ходить к нему на доклад, и я посылал вместо себя начальника немецкого отделения полковника Гусева. Они старые сослуживцы, и я полагал, что Гусеву удастся убедить Голикова в реальности немецких дивизий, в реальности непрерывно нарастающей угрозы. Расхождений в оценке положения у меня с Гусевым не было.

Однако и Гусеву не повезло. У него Голиков «срезал» еще больше дивизий, чем у меня. Я не выдержал, пошел к Голикову и заявил:

– Товарищ генерал, я не согласен с вашей практикой «срезать» количество дивизий, которые мы указываем. Уже подошло время очередной сводки по Германии, а я не могу ее выпустить с искаженными данными.

Голиков молча извлек из сейфа лист александрийской бумаги, развернул на столе и сказал:

– Вот! действительное положение на наших границах. Здесь показано гораздо меньше дивизий, чем у вас.

Я посмотрел на схему. На ней синим карандашом были показаны немецкие дивизии вдоль наших границ.

– Что это за документ? Откуда?

– Его дал нам югославский атташе полковник Путник. Эти же данные подтвердил и наш агент из немецкого посольства в Москве. Этим данным верит «хозяин», – пояснил Голиков. И уже тоном приказа сказал: – Так что не будем спорить, выпускайте сводку по этим данным.

Я ответил, что без проверки по этим данным выпускать сводку не могу, и попросил схему в отдел для анализа.

При изучении схемы Путника прежде всего бросалось в глаза, что количество дивизий значительно уменьшено, причем в их расположении вдоль нашей границы не было никакой идеи. Нумерация дивизий совпадала с теми данными, которые уже имелись в нашей старой сводке. Нам всем стало ясно, что это обыкновенная немецкая «деза». Стало ясно и другое: наши сводки попадают в немецкую разведку. Мы подозревали, что и наш агент из немецкого посольства тоже дезинформатор. Немецкое посольство в Москве широко и умело развернуло дезинформационную работу и ловко направляло свою «продукцию» в каналы нашей разведки и в правительство. Причем характерно, что дезинформационный материал попадал к нам не из наших источников, а «сверху». Наметились и каналы проникновения дезинформации. Сначала она попадала к «соседям», в агентурную сеть НКВД или в контрразведку. Потом, конечно, с помощью Берии дезинформация докладывалась Сталину. И уже от Сталина шла в Разведуправление Генштаба.

Надо отдать должное немецкой разведке: своей дезинформацией она сумела ловко обмануть наше правительство, скрыть от него военные приготовления против нас.

Работники Разведупра борьбу против дезинформации сосредоточили прежде всего вокруг количества вражеских дивизий, развернутых на наших границах. Мы показывали их истинное количество, а немецкая разведка всячески пыталась скрыть его или уменьшить; кроме того, нас уверяли, что Германия будет наносить удар по Англии. В этой борьбе немецкая разведка нас победила. Советское правительство и военное руководство верили вражеской дезинформации, а не собственной разведке. Не верил ей даже сам начальник Разведупра и систематически, с каждой неделей все больше и больше «срезал» количество немецких дивизий, подгоняя наши разведданные под сообщение Путника.

В воспоминаниях маршала Жукова сказано, что на 4 апреля 1941 года по данным Генштаба против СССР находилось 72–73 дивизии[1]1
  Г. К. Жуков упоминает еще 10 дивизий в Румынии. (Прим. ред.). 12. «Знамя» МЬ 16.
  Рудольф Г е с с – один из главных немецко–фашистских преступников, личный секретарь Гитлера, а затем его заместитель по партии, в 1941 году прилетел в Великобританию с предложением мира. (Прим. ре д.).


[Закрыть]. Вот это и есть данные Путника.

Советская военная разведка еще в декабре 1940 года докладывала в разведсводке № 8, что против СССР сосредоточено 110 дивизий, из них 11 танковых. Как же получилось, что по состоянию на апрель 1941 года их было 73? На 38 дивизий меньше?!!

Это уже работа начальника Разведуправления генерала Голикова. Он просто «снял» 38 дивизий с учета и подсунул Генштабу «дезу» Путника. На схеме расположения немецких войск на наших границах, приведенной в книге маршала Жукова, не показаны группировки и направления главных ударов. В разведсводке № 8 и в «Мобилизационных записках по Германии» они показаны на основании документальных данных. В схеме же, опубликованной маршалом Жуковым, я узнаю схему Путника.

Конечно, далеко не все в Генштабе думали так, как Сталин, Голиков и другие. Были люди, которые трезво оценивали положение дел на наших границах. Но об этом ниже.

Изучив схему Путника и сняв с нее копию, я вернул ее генералу Голикову. Доложил твердо и по форме вполне официально, что схема эта – дезинформация.

Голиков пытался убедить меня, что в ней все весьма правдоподобно и логично. Главные силы Германии, как он считает, находятся во Франции и готовятся нанести решающий удар по Англии. Доказательство тому – усиленная бомбардировка Лондона и подготовка к форсированию Ламанша. Голиков дал мне понять, что так думает Сталин.

Мы, работники Разведупра, этому никогда не верили, предполагали, что возня немцев около Ламанша – особая форма дезинформации. Теперь известно, что эта дезинформация была капитально разработана как операция против Англии и носила название «Морской лев», а позднее «Хайфиш». Были даже посланы разведывательные группы к Британским островам – все эти группы погибли.

Отдав в жертву дезинформации десяток своих солдат, Гитлер сумел всучить ее Сталину и его «любимым ученикам».

До сего времени адмирал Кузнецов, тогда военно–морской министр, верит, что операция «Морской лев» была недезинформационной. В своих мемуарах он подтверждает, что верили в это также Жданов и Молотов. Вся трагедия в том и заключается, что все партийные, советские и военные руководители верили в то, что Гитлер будет наносить удар по Англии, а не по СССР. Все наше руководство находилось в плену немецкой дезинформации. А что из себя представляла операция «Морской лев», красноречиво рассказывает в своих воспоминаниях немецкий генерал Циммерман:

«В начале июня в ставку главного командования немецкими войсками Запада прибыл порученец начальника генерального штаба сухопутных войск и сообщил собравшимся офицерам, что все проделанные подготовительные работы являются просто мероприятием, необходимым для введения противника в заблуждение, и что теперь их можно прекратить… Все эти приготовления проводились только в целях маскировки готовящейся Восточной кампании, которая в ту пору являлась для Верховного главнокомандующего уже решенным делом».

Эту дезинформацию путем несложных расчетов мы разоблачили. Дело в том, что у немцев не хватало десантных перевозочных средств, и фактически операция не могла быть осуществлена. После Дюнкерка в Англию возвратилась 300-тысячная армия. На ее базе англичане сформировали около 40 дивизий, из них 5 танковых; была построена мощная береговая оборона. Чтобы преодолеть сопротивление английской армии, нужно было перебросить не менее 60 немецких дивизий, из них 8–10 танковых. Для этого требовалось много десантных средств. Я уже не помню цифр, полученных при наших расчетах, но, по подсчетам самих немцев, для переброски в первом эшелоне 30 дивизий требовалось 145 пароходов, 1800 барж, 400 буксиров, 900 катеров, 100 парусных судов, не считая флота для прикрытия и поддержки операции. Таких судов у немцев не было. Поэтому Гитлер никогда и не помышлял о вторжении на Британские острова. У него были другие планы: склонить Англию к миру – отсюда и миссия Гесса – а напасть на Советский Союз. Так что дезинформацию мог легко разоблачить военно–морской министр со своим штабом и доказать Сталину ее сущность. К сожалению, сделано это не было. Все верили, что Гитлер нападет на Англию, и проявили беспечность в отношении своих границ.

Гитлер же и не ставил своей военно–политической целью разгром Англии. Вот что он об этом писал: «Если мы разгромим Англию в военном отношении, то Британская империя распадется, однако Германия от этого ничего не выиграет; разгром Англии будет достигнут ценой немецкой крови, а пожинать плоды будут Японии, Америка и другие».

Однажды офицер из другого отдела предложил мне:

– Есть возможность на основе взаимности послать разведчика на машине из Москвы в Берлин и обратно. Укажите желательный маршрут.

Ничего не скажешь, весьма оригинальный способ взаимной разведки! Немцы, узнав маршрут нашего разведчика, примут все меры, чтобы замаскировать свои дивизии. То же самое, конечно, предпримем и мы. Все же я дал маршрут через главную группировку немецких войск на Минском направлении. Я полагал, что 50–60 тысяч войск не иголка, их не спрячешь. Опытный разведчик по многим признакам сможет определить, обычный ли здесь гарнизон или большое сосредоточение войск.

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время по внутреннему телефону сообщили, что наш разведчик ничего не увидел.

– Значит, он шляпа! – воскликнул я возмущенно.

– Да, – ответили мне, – согласны, шляпа, но шляпа не наша, а «соседей»!

Нас усиленно успокаивали, уводили в сторону наше внимание, а тревожные

вести нарастали. Было получено донесение о полевой поездке в ноябре 1940 года генерал–фельдмаршала Браухича с высшими генералами в Польше и в Восточной Пруссии для изучения возможных вариантов военных действий против СССР. К донесению была приложена стенограмма выступлений Браухича на раз боре поездки. Несомненно, уже осенью 1940 года на местности разыгрывались элементы «плана Барбаросса». Эта стенограмма была направлена Сталину.

Подходило время выпускать сводку по Германии, а у нас еще продолжались долгие и мучительные дискуссии о том, сколько же немецких дивизий на наших границах и куда Гитлер нацеливает удар – на Англию или на СССР?

Однажды полковник Гусев после очередного доклада Голикову ворвался ко мне в кабинет красный от ярости. Размахивая бумагами и картой, матерно ругаясь, закричал:

– Опять срезал!

– Сколько?

– Пятнадцать дивизий!

Я понял, что дальше медлить и терпеть нельзя. Необходимо принять какое– то твердое решение. А какое? В угоду начальству дать сведения Путника? Это будет предательством Родины! А дать достоверные сведения – значит пойти на острый конфликт с начальством и официальным курсом, то есть в конечном счете пойти против мнения Сталина, значит пойти на риск исчезнуть при неизвестных обстоятельствах, как исчез генерал Проскуров. Прямо как в сказке: «Пойдешь направо – медведь задерет, пойдешь налево – волки съедят». Было о чем подумать. Нет–нет да мелькала трусливая мыслишка: «Не лучше ли поступить, как начальство приказывает?!» Была также надежда, что Сталин ничего не знает об истинном положении, что его обманывают. И я наметил свой, обходной путь.

Приказал полковнику Гусеву заготовить материал для сводки по нашим данным. Гусев с радостью взялся за работу. Через день я составил сводку. Это была сводка № 8 за декабрь 1940 года. Несомненно, она хранится в архиве. Историки смогут ее прочитать. Повторяю: Разведывательная сводка № 8; официальный документ, изданный Разведупром.

Общее резюме в сводке было такое (цитирую по памяти):

«За последнее время отмечаются массовые переброски немецких войск к нашим границам. Эти переброски тщательно скрываются. По состоянию на декабрь

1940 года, на наших границах сосредоточено около ста десяти дивизий, из них одиннадцать танковых…»

На схеме мы показали все немецкие войска – до дивизии и отдельной части включительно. В выводах я писал: это огромное количество войск сосредоточено не для улучшения условий расквартирования, как об этом заявил Гитлер, а для войны против СССР. Поэтому наши войска должны быть бдительны и готовы к отражению военного нападения Германии.

Подпись была такой: Врио начальника Информационного отдела Разведывательного управления Генштаба подполковник Новобранец.

Сводка готова. Как ее довести до Сталина и войск? Голиков легко может мне помешать. Пока я раздумывал, открылась дверь и ко мне в кабинет вошел генерал–майор Рыбалко. Он работал в нашей системе и часто заводил ко мне. Мы были товарищами по выпуску из Академии имени Фрунзе. КайгДьЫ раз при встрече делились сокровенными думами. Рыбалко был старый коммунист, комиссар времен гражданской войны. В Академии он был старостой нашего курса и пользовался большим авторитетом. Он успешно 'окончил Академию, обладал большим политическим и военным кругозором. Человек он был прямой, смелый, честный и объективный.

Я поделился с Рыбалко своими раздумьями. Показал ему нашу сводку и схему. Показал и копию схемы югославского полковника Путника.

– Ну, что, по–твоему, мне делать? – спросил я старого друга.

– Д-да, – сказал он, внимательно изучив схему, – положение твое, как говорили в старину, хуже губернаторского. Советовать тебе сделать подлость и поместить в сводку данные Путника не могу. А за правдивую информацию, имей в виду, могут голову снести. Сталин тебе не поверит и прикажет Берии тобой заняться… – А потом Рыбалко высказал такие мысли, которые и мне приходили на ум, но которых я сам боялся:

– Черт знает, что у нас происходит! Самые лучшие командиры армии уничтожены, самых лучших членов партии сажают. Армия, можно это считать как факт, обезглавлена, не боеспособна. На Халхин – Голе и в Финляндии мы опозорились на весь мир. Армией командуют неграмотные люди – командиры эскадронов, вахмистры без образования и опыта. Чтобы далеко не ходить, вот тебе пример: командующий Шестой армией генерал Музыченко. Я знаю его по гражданской войне. Хороший боевой командир эскадрона, но полком командовать не может. А ему доверили современную армию! И в то же время сотни образованных офицеров, окончивших Академию, сидят в штабах на второстепенных должностях. Держат их в черном теле. Почему спрашивается? Будто нарочно все делается так, чтобы проиграть будущую войну…

Под конец Рыбалко высказал совсем уж страшные предположения.

– Действует у нас какая–то вражеская сила, врагов ищут не там, где надо. Говорят о «пятой колонне» и корни ее находят среди старых членов партии. А я думаю, что дело в какой–то иной колонне – фашистского типа… Чтобы тебе не стать подлецом, советую дать правдивую сводку и попытаться направить ее в войска, минуя начальство. Пусть хоть армия и народ знают, что их ожидает. Если уж умирать, так за правое дело!

После разговора с Рыбалко я окончательно утвердился в мнении, что над страной нависла грозная опасность. И уже без колебаний принял решение довести сводку до войск. Но как это сделать?

У нас была такая практика: все информационные документы, в том числе и сводки, составлял и подписывал начальник информотдела. Сигнальный экземпляр докладывался начальнику Разведупра. Только после его утверждения весь тираж рассылали в войска. Разведсводки рассылались в части до корпуса (иногда дивизии) включительно, во все штабы округов, в Генштаб, в Академии, в центральные военные управления Наркомата обороны. Правительству – по особому списку: Сталину, Молотову, Маленкову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Мерецкову, Жукову

Я решил отправить сводку без ведома начальника Разведупра. Случай беспрецедентный, но иного выхода не было. Вызвал начальника типографии полковника Серебрякова, вручил ему сводку и приказал срочно отпечатать, а сигнальный экземпляр доставить мне для доклада генералу Голикову. Серебряков просмотрел материал, понял всю его серьезность и, организовав круглосуточную работу в типографии, через два дня доложил, что сводка готова.

– Передай, – говорю ему, – в экспедицию для рассылки.

– А как же сигнальный экземпляр? Будем докладывать Голикову перед рассылкой? – спрашивает он.

– Да, конечно. Принеси сигнал мне, я сам доложу, а тираж передавай в экспедицию.

Серебряков принес сигнал и сообщил, что весь тираж сдан в экспедицию. Я положи сигнальный экземпляр в сейф, позвонил начальнику экспедиции и попросил возможно быстрей направить сводку в войска. Для Москвы рекомендовал отправить в последнюю очередь: здесь, говорю, всегда успеют ее получить.

Через три–четыре дня из округов поступили сообщения, что сводка получена.

Теперь мне предстояло пережить немало скверных минут. Решил: при любых обстоятельствах буду сохранять спокойствие и достоинство члена партии и офицера.

Взяв сигнальный экземпляр, пошел на доклад к Голикову. Молча положил перед ним сводку. Голиков стал ее листать, посмотрел схему.