Текст книги "Накануне войны"

Автор книги: Василий Ноовбранец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

В. Новобранец
НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

Автор воспоминаний, предлагаемых вниманию читателя, не дожил до их публикации. Василий Андреевич Новобранец умер в 1984 году.

Перед началом войны он, молодой подполковник, окончил две военные академии, возглавлял информационный отдел Разведуправления Красной Армии. Конечно же, он получал достоверную информацию о подготовке фашистской Германии к нападению на Советский Союз. По причинам, описанным в воспоминаниях, информация эта не доходила до высшего руководства. Тогда на свой страх и риск В. А. Новобранец разослал в войска сводку об истинном положении дел на границе – знаменитую сводку № 8, которая легла также на стол Сталину и Берии.

В старой папке, где хранятся донесения, предупреждающие о нападении фашистской Германии, есть резолюция Берии: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников… за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией…» Подпись: «Л. Берия, 21 июня 1941 года». И еще – из докладной записки Берии Сталину 21 июня 1941 года: «Начальник Разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал–лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на… своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе…

Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет!..»

Едва ли стоит объяснять, почему подполковник В. А. Новобранец был смещен со своего поста.

В публикуемом отрывке из обширных мемуаров В. А. Новобранца рассказывается о его работе в Разведуправлении Красной Армии.

С юношеских лет, когда я еще ходил с пастушеским кнутом, мечтал служить в Красной Армии, и, конечно, не рядовым. А для того, чтобы стать командиром, надо было учиться и учиться. Служить предполагал в обычных войсках – пехоте, артиллерии, коннице, с развитием техники – может быть, в механизированных или в авиации. О разведке не думал. Больше того, работать в разведке я просто не желал и старался быть от нее подальше. У разведки среди офицеров была плохая репутация: там продвижения по службе не дождаться. А мы, молодые офицеры, не были лишены некоторой доли честолюбия, стремились к росту.

Доходили до нас также слухи, что в разведке люди «исчезают» – таинственно, быстро и без следа. Например, в 1937 году исчез начальник Разведотдела штаба Ленинградского военного округа полковник Гродис. Лишь недавно я узнал, что он сидел в концлагере, а годы спустя был реабилитирован. Один за другим «пропали без вести» начальники Разведуправления Ян Берзин, Урицкий, зам. начальника Разведупра Никонов и многие другие. Что ж удивительного в том, что молодые офицеры чурались разведки как черт ладана.

Это была, так сказать, субъективная причина, почему я не хотел даже думать о работе в разведке. Но были и объективные причины.

Мои представления о стратегической разведке, о ее организации и характере работы были весьма примитивны. Специального курса по этой части ни в Академии имени Фрунзе, ни в Академии Генштаба тогда не было. Познания о разведке я пополнял главным образом из приключенческой литературы типа «Маты Хари», а также из разных брошюр «о коварных методах». За время учебы в двух академиях мне запомнились только два факта из истории разведки. Один – о том, как разведка царской армии купила за крупную сумму золотом «план развертывания японской армии», оказавшийся обычным, не секретным полевым уставом. Другой – о том, как русская разведка путем шантажа заставила начальника австрийской разведки полковника Редля выдать план развертывания австрийской армии. Однако Редль был своевременно разоблачен австрийской контрразведкой, а план переделан. В результате русская армия на театре войны в 1914 году встретила уже совершенно другую группировку австрийской армии и ударила по «пустым местам».

Все же, что касалось советской разведки, было для нас тайной' за семью печатями. О ней не полагалось даже говорить. Много мы слышали коварных методах» других разведок, но о нашей, о советской, все молчали, будто ее вообще не существовало. Только потом я узнал, что советская военная разведка уже в то время была самой лучшей и самой сильной разведкой в мире.

Мне до сих пор непонятно, почему в академиях не давали будущим работникам крупных штабов хотя бы сокращенных знаний о службе разведки. Пробелы в этой области я особо остро почувствовал в первые дни работы в Разведуправлении Генштаба. Мне удалось за сравнительно короткий срок освоить новое для меня дело, вероятно, благодаря оперативно–стратегическому кругозору, полученному в период работы в штабе JIBO под руководством Б. М. Шапошникова.

«Сосватали» меня в разведку не совсем обычным образом.

После боев на Халхин – Голе командующий фронтовой группой командарм 1‑го ранга Штерн, член Военного совета фронта Бирюков и я – по должности зам начальника оперативного отдела, в звании майора – приехали в Москву, чтобы доложить Политбюро ВКП(б) план развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год. Моя роль, конечно, была очень скромной: по мере надобности я передавал оперативные разработки командарму Штерну.

Командование Дальневосточного фронта считало, что халхин–гоЛьская авантюра – только пробный шар, запущенный японской военщиной. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны. Поэтому нам следует держать порох сухим, то есть сверх имеющихся оборонительных сил на границах создать дополнительно несколько фронтовых управлений, свыше десяти полевых армий из нескольких десятков дивизий каждая и несколько механизированных корпусов.

Утверждение этого, казалось бы, необходимого плана на Политбюро проходило в крупных и жарких схватках главным образом со Сталиным и Ворошиловым. Они были основными противниками плана Штерна. Командарм с этих совещаний приезжал очень возбужденный и по–армейски круто и крепко выражал свои чувства. Все же он в конце концов добился своего: Политбюро утвердило план, и все войска к концу 1940 года были развернуты.

Оценивая этот факт сейчас, можно сказать, что еще зимой 1939–40 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. Заслуга в этом принадлежит командарму Штерну, а также бывшему начальнику Оргмоботдела фронта полковнику Ломову, ныне генерал–полковнику, непосредственно разработавшему план. Штерн же при «неизвестных обстоятельствах» исчез.

Трудно себе представить, чем бы закончилось сражение под Москвой, если бы туда не были переброшены готовые к бою дивизии с Дальнего Востока.

Здесь уместно вспомнить донесение Зорге о том, что Япония не выступит против СССР. Есть мнение, что это донесение позволило снять войска и тем самым спасти Москву. Но ведь не будь готовых к бою дивизий на Дальнем Востоке и в Сибири – и донесение Зорге не имело бы решающего значения.

Я не отрицаю значения подвига Зорге. Его донесение придало нашему командованию больше спокойствия и уверенности – в то время, учитывая обстановку всеобщей нервозности, это имело колоссальное значение.

В Москве я встретился с однокашником по Академии Генштаба полковником Пугачевым Григорием Петровичем, рассказал ему о событиях на Халхин – Голе и о цели нашего приезда. На мой вопрос, где он работает, Пугачев ответил невнятно. Прощаясь, пообещал еще встретиться со мной.

Через несколько дней в Генштабе ко мне подошел незнакомый офицер:

– Вы майор Новобранец?

– Да, я.

– С вами хочет побеседовать начальник Разведывательного управления Генштаба генерал–лейтенант Проскуров. Зайдите к нему вот по этому адресу.

Признаюсь, неприятный холодок сжал мое сердце. Чего ради моей персоной заинтересовалась разведка? Больше всего я опасался за служебные перспективы. Командарм (Штерн хорошо ко мне относился, ценил меня и уже предназначил на должность начальника штаба армии. А разведка в те времена имела право брать к себе на службу из армии любого офицера и генерала. Очень не хотелось идти к Проскурову. «Но, – подумал я, – в личной беседе докажу ему свою непригодность для работы в разведке».

Поехал по указанному адресу. Дежурный офицер немедленно выписал пропуск, и так же немедленно меня принял начальник Разведупра Генштаба генерал–лейтенант авиации Проскуров.

В небольшом хорошо обставленном кабинете я увидел молодого человека среднего роста, плечистого, со светлыми глазами и волосами. Встретил он меня тепло и, улыбаясь, стал расспрашивать о службе. Не успевал я отвечать на один вопрос, как следовал другой, третий. На некоторые вопросы он сам же и отвечал. Было ясно, что он хорошо знает мою биографию. Затем Проскуров прямо спросил:

– А не хотите ли, майор, пойти на службу в разведку?

– Нет, товарищ генерал, не желаю!

– А почему? Я не собираюсь вас посылать за границу. Будете работать здесь, у меня. По характеру работа будет чисто штабная, а по масштабам – большая, интересная.

– Нет, товарищ генерал, прошу оставить меня в штабе фронтовой группы. Работу там я уже знаю, люди все известны, в Чите мне уже и квартиру выделили. Уходить с этой работы очень не хочется. А вашей работы я не знаю, специальной подготовки не имею и вряд ли буду полноценным работником.

– Ничего, новую работу вы освоите, – успокаивал меня Проскуров, – у вас хороший оперативно–стратегический кругозор, большой опыт оперативной работы в крупных штабах. Подумайте и завтра дайте ответ.

Вышел я от Проскурова в скверном настроении. Конечно, ни завтра, ни послезавтра я к нему не пошел и никакого ответа не дал. А когда дня через два рассказал Штерну о встрече с Проскуровым, он с явной досадой заметил:

– Эх, напрасно вы туда ходили…

Вскоре мы выехали в Читу, и я продолжил работать в штабе фронтовой группы. В феврале или начале марта 1940 года Штерн показал мне только что полученную шифровку: «Откомандировать майора Новобранца в распоряжение Управления кадров. Щаденко».

Я взмолился:

– Товарищ командарм, помогите! Не хочу служить в разведке!

– Нет, майор, теперь уже ничего нельзя сделать.

Со слов Штерна я знал, что он был в хороших отношениях со Сталиным. Переписывался с ним, когда был в Испании. Вернувшись оттуда, был у него на даче. И я сказал:

– Но вы можете помочь, вас же Сталин знает.

– Эх, майор, он знает, да плохо понимает. Меня самого вот–вот отзовут. Нет, ничем вам помочь не могу. Придется ехать.

В апреле 1940 года я приехал в Москву. Начальник Разведупра генерал Проскуров дружелюбно принял меня:

– Ну и долго же ты думал, майор! Вижу – огорчен. Но ничего, не отчаивайся. Скоро сам увидишь, что работа у нас большая и очень интересная. Это работа оперативно–стратегическая. Вам предстоит разгадывать планы наших вероятных противников.

Назначили меня заместителем начальника информационного отдела по Востоку. Начальником отдела был Пугачев.

Так я попал в разведку. Не буду говорить о Разведывательном управлении в целом. В этом нет нужды и, кроме того, об организации разведки в то время, о ее методах и людях не все можно сказать, хотя и прошло столько лет. Да это и не имеет прямого отношения к моей работе в информационном отделе; Буду говорить только о том, что имеет отношение ко мне и о чем можно сказать.

Характер работы в отделе был такой. Поступающая из–за рубежа информация накапливалась на определенных направлениях. Ее нужно било критически оценить, сопоставить с имеющимися данными, отсеять недостоверные факты и вскрыть возможную дезинформацию («дезу»). Накопленные данные периодически группировались по определенным вопросам и освещались в различных информационных документах, разведсводках, справочниках, описаниях и пр.

Мне пришлось начинать с азов. До позднего вечера оставался я в управлении – изучал технику работы, присматривался к людям. Моими товарищами по работе были: заместитель начальника информотдела по Западу полковник (ныне генерал–лейтенант) Онянов, мой подчиненный майор (ныне генерал) Скрынников, майор Лукманов, капитан (ныне полковник) Горценштейн, полковник Дьяков – фамилии других я уже запамятовал.

Все это были хорошо подготовленные и культурные офицеры, работать с ними было легко. Они знали свое дело, но, как это часто случается, установились и некие шаблоны и традиции, мешавшие гибкости информационной работы. Будучи свежим человеком, я довольно быстро увидел некоторые недостатки. Все сведения были распылены. Не было сводных документов, отвечающих, например, на такие вопросы: сколько дивизий может выставить против нас та или иная страна, как они могут быть вооружены, в какой группировке и на каких оперативных направлениях развернуты? А это было очень важно для оперативных работников Генштаба. Я знал это по собственному опыту оперативных разработок в штабе Ленинградского военного округа. Чтобы определить, сколько войск может выставить противник, нужно сделать фундаментальную разработку. На основании точных данных рассчитать военно–экономический потенциал страны. На основании численности населения определить людские военные ресурсы. Проанализировав военно–производственную мощность, определить возможное количество производимого вооружения. В итоге определяется возможное количество развернутых дивизий. Исходя из характеристики театра войны и его подготовки определяются основные операционные направления и возможная группировка войск на каждом направлении.

И я засел за разработку таких обобщенных документов по каждой стране. Они получили название «Мобилизационные записки». Мы практически точно определяли масштабы развертывания. Так, по Японии мы определили возможность развертывания в 100 дивизий. Эти данные подтвердились во время войны. По Германии масштабы развертывания на случай блицкрига определялись в 220 дивизий, из них 20 танковых. Война подтвердила нашу разработку – Германия выставила против нас 214 дивизий, из них 21 танковую. Свой метод расчета военно– экономического потенциала страны я видел уже после войны в Академии имени Фрунзе в качестве учебного пособия, но автор, увы, был другой. Ну что ж, я не предъявил никаких претензий, лишь бы шло на пользу.

Особо надо остановиться на одной очень важной детали в работе разведчика–информатора – он не должен попасть в сети дезинформации противника. Между разведками идет непрерывная война и в мирное, и в военное время. Все разведки стараются обмануть одна другую и засылают по самым различным каналам дезинформационный материал. «Деза» изготовляется очень тонко и коварно. Участвуют в этом все видные государственные деятели, вплоть до глав государств. В дезинформационный материал обязательно вводят правдивые данные, но, конечно, только те, которые уже известны противной стороне. Это и подкупает неопытного разведчика. Установив достоверность какой–то части данных, он считает достоверным и все остальное и поэтому делает ошибочные выводы. Классическим примером может служить наш горький опыт, когда Советскому правительству перед войной германская разведка подсунула «дезу». Но об этом ниже, а сейчас расскажу, как чуть было не попал в сети дезинформации японской разведки. Это случилось вскоре после того, как я начал работать в Разведупре.

Однажды, когда я с головой ушел в составление «Мобзаписок», один офицер принес мне кипу документов – примерно семь томов по 300–400 машинописных страниц – и радостно сообщил:

– Товарищ майор, «соседи» достали мобилизационный план Квантунской армии. Вот он!

Мое сердце радостно затрепетало. «Молодцы «соседи»!»

«Соседями» мы называли зарубежную агентуру НКВД, которая часто направляла нам свои материалы. По традиции эти материалы безоговорочно считались достоверными. И офицер, доставивший мне документы, был в восторге.

Но я тогда еще не знал здешних традиций. Когда радость улеглась, я бегло просмотрел эту гору документов и вдруг вспомнил давнюю историю о том, как разведка царской армии купила однажды за золото японский «мобилизационный план», оказавшийся обыкновенным несекретным полевым уставом.

Начал я сличать присланные материалы с теми данными, которыми мы располагали по японской армии. Оказалось, что ничего нового и важного в них нет. Указаны давно известные номера пехотных дивизий – и ничего больше. Зато очень много философских рассуждений о возможных вариантах отмобилизации и развертывания. Причем направления возможных главных ударов указываются неправдоподобные – на не подготовленном тогда театре войны, где нет дорог, складов, средств связи. Такого рода рассуждения мог изложить в документах любой грамотный штабист, глядя на карту будущих военных действий. Поломав несколько дней голову над материалами «соседей», я понял, что это обыкновенная «деза», к тому же не очень умно составленная.

Отнес весь ворох документов полковнику Пугачеву и сказал:

– Возьмите себе, это обыкновенная «деза».

Он подивился моей дерзости – ведь я нарушил «традицию».

– Ты будь осторожен в оценке! Это документы «соседей». Мы привыкли считать их достоверными.

– Чьи это документы, – отвечаю, – мне не важно. Для нас важно то, что они ничего нового не дают. Это «липа», сплошная вода… – И показал свои выборки и таблицы.

– Нет, этого не может быть! Ты, наверное, ошибся. Нужно еще раз проверить и дать положительный отзыв, – настаивал Пугачев.

– Мы все тщательно изучили, угробили на это две недели. Больше заниматься этой «дезой» не буду. У меня есть дела поважнее.

– Черт возьми! – недоумевал Пугачев. – Что же делать? Ведь нужно дать ответ «соседям». Там уверены, что документ важный. За него заплачено много золота. Ты составь какой–нибудь туманный, обтекаемый, «дипломатический» отзыв.

Поскольку мы были в дружеских отношениях, я ответил:

– Пошел ты к чертям! Верш себе эту «дезу» и составляй на нее сам хоть хвалебную оду 1

Полковник Пугачев (ныне умерший) был знающим офицером с хорошим оперативно–стратегическим кругозором. Но по специальности он – авиатор, мобилизационно–оперативных разработок по общевойсковым частям и соединениям никогда не делал и поэтому не знал, как они выглядят и какие сведения содержат. Естественно, он не мог правильно оценить документ «соседей». Однако, приняв мнение своих сотрудников, мужественно заявил «соседям», что они подсунули нам «дезу». Разразился скандал. Начальником отдела назначили генерал–майора Дубинина. Пугачев потом с обидой говорил, что это из–за меня его сняли, но дружба наша не нарушилась.

Говорю об этом для того, чтобы показать, как тяжело и даже опасно было бороться с происками вражеской разведки и с ее дезинформацией. Пугачев в данном случае отделался «легким испугом». А многие разведчики, например, Берзин и Проскуров, поплатились жизнью.

Вскоре в Разведупре произошла «смена кабинета». Генерал–лейтенант Проскуров был снят, а на его место назначен генерал–лейтенант Голиков.

Проскуров, в прошлом летчик–истребитель, служил в авиаполку, начальником штаба которого был Пугачев. В полку они дружили, продолжали дружить и в Разведупре. После войны в Испании старший лейтенант Проскуров, стал сразу Героем Советского Союза и генерал–лейтенантом и был назначен^ начальником Разведупра. А разве мог молодой летчик, хотя и отличившийся в небе Испании, со средним, по существу, авнационно–техническим образованием возглавлять Разведывательное управление Генштаба?! Человек он был скромный, общительный, честный, принципиальный, смелый и прямолинейный в суждениях. Мы его очень любили и помогали ему в работе как могли. Возможно, со временем, обладая хорошими личными способностями, он и освоил бы новое для него дело, но случилась беда.

На одном из заседаний Политбюро и Военного совета обсуждались итоги советско–финской войны 1939–1940 годов. Неподготовленность нашей армии, огромные потери, двухмесячное позорное топтание перед «линией Маннергейма» и многое другое стали известны всему народу. Об этом в полный голос заговорили за рубежом.

Сталину и его приближенным надо было «спасать свое лицо». Этому и было посвящено заседание Политбюро и Военного совета. После бурных прений решили, что причина всех наших бед в советско–финской войне – плохая работа разведки. Это мнение всяческими способами внедрялось и в армии. Сваливать все на разведку не очень оригинальный прием. Никогда еще ни одно правительство, ни один министр обороны или командующий не признавали за собой вины за поражение. Ищут виновных среди «стрелочников», г. первую очередь валят на разведку, потом на всякие климатические и географические причины, но отнюдь не на бездарность и невежество правительства и его полководцев. Сталин и в этом не был оригинален. Он тоже решил отыграться на разведке и лично на Проскурове.

Проскуров не стерпел возведенной на разведку напраслины. Он знал, что все необходимые данные о «линии Маннергейма» в войсках имелись, что причина неудач в другом, и смело вступил в пререкания со Сталиным. Назвал все действительные причины неудач. За это поплатился жизнью.

Недавно я прочел в воспоминаниях маршала Рокоссовского о том, как ему пришлось отстаивать намеченную им операцию перед Сталиным. Только очень честный и мужественный человек решался в тех условиях отстаивать свое мнение. Рокоссовский был только что выпущен из концлагеря. Он знал, к чему может привести его несогласие с вождем. И все же он не отступил. Белорусская операция была выиграна.

А теперь позволю себе как свидетелю и участнику многих событий восстановить историческую правду о разведке и о ее мнимых грехах в советско–финской войне.

В то время, когда я работал в оперативном отделе штаба Ленинградского военного округа, мне довелось участвовать в разработке оперативного плана на случай войны. Офицеры оперативных отделов приграничных округов и Генштаба знают, что это за документ и как серьезно он разрабатывался. Хорошо помню, что все мы, работники оперативного отдела, пользовались так называемым «черным альбомом», в котором содержались все исчерпывающие данные по финским укреплениям на Карельском перешейке («линия Маннергейма»). В альбоме были фотоснимки и характеристики каждого ДОТа: толщина стенок, наката, вооружение и т. д.

Позднее, уже работая в Разведупре, я опять–таки видел этот «черный альбом». Он был и в штабах действующих войск на Карельском перешейке. Как же смели руководители правительства утверждать, что таких данных не было? Виновно в неудачных начальных действиях войск само правительство, и в первую очередь нарком обороны Ворошилов и лично Сталин, а не разведка.

А при каких условиях вспыхнула эта никому не нужная и очень непопулярная в народе война?

Первое и самое главное – она не была объективной необходимостью. Это был личный каприз Сталина, вызванный неясными пока причинами.

Второе;'-'и тоже очень важное обстоятельство, – война была объявлена при участии Ворошилова так поспешно, что даже начальник Генштаба Б. М. Шапошников об э 4 ой не знал. Он в то время был в отпуске. Конечно, Шапошников немедленно прервал отпуск и 'прибыл в Москву. Здесь он узнал все подробности. Потрясенный, схватился за голову, бегал по кабинету и с болью в голосе восклицал:

– Боже! Что наделали! Ай–йй–яй! Осрамились на весь мир! Почему же меня не предупредили?!

Да, Борису Михайловичу Шапошникову, военному ученому, написавшему научное исследование о службе Генштаба – «Мозг армии», – было чему ужасаться. Высокопоставленные невежды начали войну, даже не предупредив своего начальника Генштаба!

Красная Армия вела зимнюю войну в летнем обмундировании. «Гениальные» полководцы Сталин и Ворошилов обрекли ее с первых дней войны на поражение. Я уже не говорю о том, что боеспособность нашей армии, как показал недавний опыт Халхин – Гола, была очень низкой.

Обо всем этом и напомнил Политбюро и Военному совету генерал Проскуров. Вернувшись с заседания, он рассказал полковнику Пугачеву, своему другу, как оно проходило, рассказал и о том, что ничего хорошего для себя не ждет. Когда на следующий день я пришел в Разведуправление и спросил, где Проскуров, Пугачев передал мне его рассказ…

Итогом заседания Политбюро и Военного совета было то, что маршала Ворошилова назначили председателем Комитета обороны, а маршала Тимошенко – наркомом обороны. Теперь Ворошилову стали подчиняться не только нарком обороны, но и нарком Военно – Морского Флота и все наркомы оборонной промышленности. О результатах «оборонной» деятельности Ворошилова можно судить по тому, в каком состоянии наша армия встретила врага на границе в 1941 году…

Новый начальник Разведупра генерал Голиков был за два года четвертым. Уже одна такая частая смена руководителей разведки абсолютно недопустима и вредна для государства. Грамотные в военном отношении люди знают, например, что для подготовки нового командира дивизии нужно не менее шести – восьми лет. А подготовка нового начальника разведки еще более сложна. Частые смены даже рядовых работников разведки не могут не нанести ущерб делу. Характер службы в центральных разведывательных органах требует скрупулезного накапливания разведданных, их систематизации и запоминания в логической последовательности. Поэтому умный государственный деятель любовно выращивает кадры разведчиков, создает им все условия для плодотворной и длительной работы. Часто меняя начальников Разведуправления, Сталин парализовал работу разведки. Разгромив собственную разведку, Сталин подрубил сук, на котором сам сидел, и стал жертвой дезинформации немецкой разведки.

Вновь назначенный начальник Разведупра генерал–лейтенант Голиков прибыл к нам из Львова, где он командовал 6‑й армией. Как командовал – не знаю, но начальником Разведупра он был плохим. В Разведупре это был единственный человек, который попал в сети дезинформации немецкой разведки и до самого начала войны верил, что войны с Германией не будет.

Близко соприкасаясь по работе, почти ежедневно бывая на докладе, я изучал нового начальника Разведупра. Среднего роста круглолицый блондин, вернее, лысый блондин со светлыми глазами. На лице всегда дежурная улыбка, и не знаешь, чем она вызвана – то ли ты хорошо доложил, то ли плохо. Я не заметил, чтобы он определенно высказывал свое мнение. Давая указания, говорил: «Сделайте так или так…» И я не знал, как же все–таки надо. Если я поступал по своей инициативе или по его указанию, но неудачно, он всегда подчеркивал: «Я вам таких указаний не давал», – или: «Вы меня неправильно поняли». Он просто не знал, какие дать указания. Мы его не уважали. Голиков часто ходил на доклад к Сталину, после чего вызывал меня и ориентировал в том, что думает «хозяин»; очень боялся, чтобы наша информация не разошлась с мнением Сталина.

Назначенный зимой 1940 года вместо Пугачева начальником информотдела генерал–майор Дубинин по ряду причин, среди которых не последнее место занимали военные приготовления на границе отнюдь не в духе мирного Договора, заболел и попал в психиатрическую лечебницу. Голиков назначил врио начальника информотдела меня. К тому времени я закончил «Мобилизационные записки» по восточным странам. Все их Голиков утвердил и отправил в Генштаб.

Новая работа в таких огромных масштабах, как информотдел, меня пугала. Заместителем по Западу был полковник Онянов, и я пытался вместо себя выдвинуть его, тем более что он был выше меня по званию. Однако Голикову почему– то захотелось на должность начальника информотдела посадить именно меня, и он настоял на своем.

Первым делом я стал изучать материал по Западу. Немецкая армия совершала свой триумфальный марш по странам Европы. Главным событием в то время стала недавно закончившаяся франко–германская война. Нам было очень важно изучить ее опыт. Всех удивляли легкие победы фашистов… Все разведки, естественно, и наша, стремились разгадать «секрет» немецких успехов, выявить новое в военном искусстве. Были даны задания всей нашей агентуре. Вскоре поступил на редкость ценный документ из Франции – «Официальный отчет французского Генерального штаба о франко–германской войне 1939–40 гг.». Отчет этот лично вручил нашему военному атташе начальник Генштаба французской армии генерал Гамелен. При этом он сказал: «Возьмите, изучайте и смотрите, чтобы и вас не постигла такая же судьба».

Ознакомившись с отчетом, я пришел в восторг. В нем была показана вся немецкая армия до каждой дивизии и части (больше сотни дивизий) – их состав, вооружение, нумерация и группировка. На схеме был изображен весь ход боевых действий с первого до последнего дня войны.

Естественно, мы накинулись на этот документ, как голодные на пищу. Все указанные дивизии поставили на учет, это давало возможность легко следить за их переброской к нашим границам. Ход боевых действий мы нанесли на карту. Нанесли также группировки сил и средств на каждой стороне. Начали изучать соотношение сил в ходе боя по направлениям и искали, что же нового в оперативном искусстве дали немцы, где и в чем секрет их молниеносной победы. Почему такая крупная страна, как Франция, была разгромлена в течение одного месяца?

Над изучением опыта этой войны работала целая группа офицеров, и вскоре был готов доклад начальнику Генерального штаба генералу Жукову «О франко– немецкой войне 1939–40 гг.».

Что же нового и поучительного мы нашли у немцев?

В оперативном искусстве – ничего нового. Наше оперативное искусство стояло тогда выше немецкого. Метод ведения армейских и фронтовых операций с концентрическими ударами и последующим окружением у нас изучали еще в 1937 году и даже раньше. Средством развития тактического прорыва в оперативный у нас была конно–механизированная группа (КМГ), а у них – танковая армия (4–5 танковых дивизий и 3–4 мотодивизий).

Новым было появление танковой армии – большого оперативно–стратегического танкового объединения. У нас же высшей единицей был механизированный корпус (две танковые бригады и одна стрелково–пулеметная), но накануне войны эти корпуса расформировали. Это была крупная ошибка. Именно немецкие танковые армии пронзили Францию на всю ее глубину от границы до границы. Им не было оказано никакого сопротивления.

Во французской армии не существовало оперативных инженерно–саперных заграждений, крупных противотанковых артиллерийских и больших танковых соединений. Новым в тактике немцев были строго согласованные действия авиации, танков и артиллерии с пехотой. Авиация, танки й артиллерия сопровождали наступление пехоты и обеспечивали успех. Вот как описывал в отчете один французский офицер характер боя: «Впереди против нас двигаются с грохотом тысячи танков, а сверху над нами ревут и воют тысячи самолетов и обрушивают на наши головы тысячи бомб, которые, разрываясь, сотрясают землю. Войска прижались к земле и лежат, как парализованные, не могут даже пошевелиться и поднять голову, не 'Говоря уже о противотанковых пушках, которые бездействовали».