Текст книги "Большая барыня"

Автор книги: Василий Вонлярлярский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Странным показалось костюковскому помещику, что на молодом человеке этом не было ни запонок, ни булавок, ни даже пестрого платка, а просто что-то черное; нижнее платье его не притянуто даже было книзу двумя глянцевитыми штрипками, а вместо шарфа на шее был небольшой черный платок, повязанный весьма небрежно. «Разгильдяй!»– подумал штаб-ротмистр, отвернувшись от помешавшего ему гостя.

Нужно было графине, как хозяйке дома, спросить у нового гостя что-нибудь; она и спросила по-французски.

Петр Авдеевич уже понимал это наречие, и понял, что графиня спросила, отчего уехал он вчера так рано от нее.

– Je tombais de sommeil,[14]14
  Мне смертельно хотелось спать (фр.).


[Закрыть] – отвечал молодой человек.

«Невежа!» – подумал Петр Авдеевич.

В свою очередь и молодому человеку нужно же было спросить у хозяйки что-нибудь; он и спросил у нее, взглянув искоса на штаб-ротмистра:

– D'ou vous tombe ce prodige?[15]15
  Где вы откопали это чудо? (фр.)


[Закрыть]

– Cela? c'est un de mes pauvres voisins de campagne, brave homme du reste, que je voudrais marier.[16]16
  Это? Это один из моих бедных деревенских соседей, впрочем, честный человек; я его хотела бы женить (фр.).


[Закрыть]

– Avec qui done, par exemple?[17]17
  На ком же, например? (фр.)


[Закрыть]

– Peu importe[18]18
  Все равно (фр.).


[Закрыть] -отвечала, смеясь, графиня.

И этих немногих слов достаточно было Петру Авдеевичу, чтобы, забыв все приличия, издать глухой, ужасный стон, побагроветь и подняться на ноги.

– Что с вами, что это? – воскликнула испуганная графиня, со страхом смотря на него.

– Ни-че-го-с! – отвечал штаб-ротмистр и, шатаясь, вышел из будуара.

В тот же вечер, заплатив в гостинице Демута по не поверенному никем счету, костюковский помещик приказал нанять лошадей до первой станции и в сумерки выехал из Петербурга в той самой телеге, в которой въехал в него так недавно.

Петр Авдеевич не пил, не ел, не спал и не говорил слов. В кармане Петра Авдеевича находилось достаточно денег на прогоны, на весь путь до Костюкова! Какое счастье!

Первым делом штаб-ротмистра, по приезде его на родину, было следующее распоряжение: он снял со стен своего домика картины, оружия и прочие украшения, бережно уложил все в ящики и, вместе с мягкою мебелью, отправил в село Графское. Потом принялся Петр Авдеевич сдирать со стен разноцветные бумажки, а кончив и это занятие, приказал расставить по комнатам все, что находилось в них до приезда графини. Горностай подвергся той же участи, но расстаться с ним штаб-ротмистр не мог еще решиться никак, он просидел в стойле его целый час, а возвратившись в спальню, прилег на трехногий диван свой и горько заплакал.

В продолжение одной недели голова штаб-ротмистра покрылась сединою, глаза его потухли, щеки впали, а отросшая борода придала недавно свежему лицу его выражение страдальца; он не говорил ни с кем, не входил в хозяйство, а ежели случалось Кондратью Егорову докладывать, что нужно бы купить кое-что для дома, но денег не было в конторе, Петр Авдеевич отвечал обыкновенно «не нужно» и знаком приказывал приказчику выйти.

Так протянулась еще неделя, а за нею настал и срок платежа семи тысяч двухсот рублей, занятых у Кочкиной. О сроке этом, конечно, не вспомнил бы костюковский помещик, но вспомнил Тихон Парфеньевич и, в сообществе Дмитрия Лукьяновича, пожаловал в Костюково.

Войдя в первую комнату, городничий оглянулся во все стороны и покатился со смеху…

– Ба! – воскликнул он, утирая глаза рукою, – старые знакомые, добро пожаловать; посмотри-ка, брат Дмитрий, и стульчики и столы – все наследственное, видно, гости-то разъехались по домам. Ай да Петр Авдеевич, вот разодолжил!

Новый смех, к которому присоединился и смех Дмитрия Лукьяновича, раздался в бедных стенах жилища штаб-ротмистра.

– Где же барин? – спросил наконец Тихон Парфеньевич у Кондратья Егорова, стоявшего у дверей в грустной задумчивости.

– Барин нездоров, – отвечал приказчик.

– Чай, после петербургских свадебных пиров? Чему дивиться, занеможешь как раз с непривычки-то; ну, братец, так веди же нас к нему: дельце есть небольшое.

Петр Авдеевич, не обратив никакого внимания на слышанный им смех и сарказмы, просил гостей извинить его и присесть.

– Рады бы, сударь, да недосуг нам, почтеннейший, – отвечал городничий, – мы, извольте видеть, пожаловали к вам по дельцу.

– По какому, Тихон Парфеньич?

– Сегодня срок, сударь, должишке; он, разумеется, плевый для вас; ну, а сестре Лизавете…

– У меня нет денег, Тихон Парфеньич, – сказал равнодушно штаб-ротмистр.

– А нет, так и не нужно; условие останется в полной силе; а сказано в нем: что, буде я, то есть отставной штаб-ротмистр Петр Авдеев, сын Мюнаба-Полевелов, такого-то числа и года не возвращу обратно вдове надворного советника Лизавете Парфеновой Кочкиной полученных мною в виде задаточной суммы семи тысяч двухсот рублей государственными ассигнациями, то вольна она, Лизавета Парфенова, дочь Кочкина, вступить во владение родовым имением моим и проч. и проч.

– Что же мне теперь делать? – спросил Петр Авдеевич.

– Что? – повторил, смеясь, городничий, – а что же делать? или возвратить заимствованную сумму, или снабдить, хоть меня, или, пожалуй, племянника форменною доверенностию для свершения именем вашим купчей крепости. Да, я ведь и забыл было сообщить вам, мой почтенный, о сочетании законным браком родной племянницы, вы помните ее, может статься, Пелагеи Власьевны с Дмитрием Аукьяновичем.

Штаб-ротмистр не отвечал ни слова.

– Что же вы, сударь, не поздравите меня? вот это не хорошо, – прибавил Тихон Парфеньевич, – я в подобном, или, правда, не совсем подобном, случае, а, помнится, и радовался и поздравлял вас…

Высказав это, городничий кивнул штатному смотрителю, и оба зажали рты платками, чтобы не лопнуть со смеху.

Убедившись, что Петр Авдеевич или не слышит ничего, или уже бог знает что с ним делается, Тихон Парфеньевич подложил ему заблаговременно подготовленную доверенность на имя самого городничего… Петр Авдеевич, все-таки молча, подписал доверенность, расписался в книге и снова лег на диван.

– Теперь остается, сударь, как ни щекотливо, но формы, Петр Авдеич, формы, уж извините меня, остается, говорю, узнать, сколько то есть времени располагаете вы пробыть… здесь?…

– Я? – отвечал штаб-ротмистр, – в Костюкове моем?…

– Ну, сударь, не совсем в вашем…

– Да, да, простите рассеянность, Тихон Парфеньич… все думаю о другом…

– Это ничего, это от усталости, должно быть, – заметил, но только уже не смеясь, городничий.

– Я выйду сегодня, сейчас…

– Зачем же, сударь? никто не говорит!

– Нет, Тихон Парфеньич, нет, я, я… вот видите…

С этим словом штаб-ротмистр улыбнулся как-то странно, опустил руки и закрыл глаза… Гости было бросились к нему, позвали людей, но, видя, что Петр Авдеевич не приходит в себя, почли за лучшее не беспокоить его долее и удалиться.

В одиннадцатый день, после описанного нами происшествия, кучер Тимошка, не отходивший от постели больного барина своего ни на шаг, заметил, что лицо Петра Авдеевича будто оживилось, а дыхание барина становилось ровнее и правильнее. Тимошка, не доверяя себе, на цыпочках вышел из комнаты и тотчас же возвратился в нее, ведя за собою знакомого уже нам Готфрида Иогана Гертмана.

– Взгляните-ка, Федор Иваныч, – сказал шепотом кучер, – ей-богу, бариново-то личико словно оживилось.

– И точно: закраснелось будто, – заметил немец, – а вот дай-ка спирту, я попробую потереть виски да дам понюхать.

Тимошка взял на столе стклянку и передал ее графининому управляющему. Едва коснулась вата ноздрей больного, он повернул голову и раскрыл глаза… Увидев это, добрый кучер крикнул от радости, но Федор Иванович унял его знаком и продолжал ухаживать за штаб-ротмистром, то согревая трением руки его, то давая больному вдыхать спирт. Заботы управляющего не пропали, и, совершенно пришедши в себя, больной спросил наконец слабым голосом: где он, что с ним и отчего он ничего не помнит?

Тимошка пустился было в объяснения, но и в этот раз, приказав ему молчать, Федор Иванович попросил Петра Авдеевича не начинать говорить, пока хотя несколько не укрепится и не проспит часок-другой. Штаб-ротмистр повиновался и крепко заснул; в это время Тимошка, с радости, напился до полусмерти. Оба, как барин, так и кучер, проснулись почти в один час, но уже не в этот день, а в следующий. Петру Авдеевичу исполнилось двадцать девять лет, следовательно, четырнадцать часов сна после кризиса нервной горячки только что не поставили его на ноги. Он спросил поесть и проглотил за один раз миску бульону с порядочным куском белого хлеба; потом спросил трубку, в один миг выкурил ее дотла и, подозвав к себе Федора Ивановича, принялся расспрашивать его как о болезни своей, так и обо всем прочем, что с ним случилось. Бедный костюковский помещик не помнил ровно ничего.

Господин Готфрид описал ему подробно все припадки нервного воспаления, не забыв упомянуть и об усердии Тимошки и других людей, а потом уже коснулся и прочего…

Штаб-ротмистр, выслушав господина Готфрида, спросил наконец: по какому же случаю находится еще он, костюковскии помещик, в сельце своем Костюкове, когда Костюково это не принадлежит ему более.

На вопрос штаб-ротмистра графский управляющий отвечал улыбаясь, что, по случаю продажи имения, к ее сиятельству послана была им, господином Готфридом, эстафета, и, по эстафете же, получен ответ, в котором ее сиятельство, немедленно и за какую бы то ни было цену, приказать изволили перекупить Костюково у госпожи Коч-киной, на имя прежнего владельца; а как Елисавета Парфеньевна изъявила согласие уничтожить все выданные ей штаб-ротмистром документы за десять тысяч рублей ассигнациями, то и привез эту сумму господин Готфрид штаб-ротмистру.

– Где же деньги эти? – спросил, побледнев, костюковскии помещик; глаза его страшно блистали.

Федор Иванович, все-таки улыбаясь, вынул из кармана тщательно завернутую кипу ассигнаций и подал ее больному. Вскочив с постели как сумасшедший, штаб-ротмистр судорожно схватил деньги и бросил их в лицо управляющему.

– Скажите богатой графине вашей, – воскликнул надменно полумертвец, – что сосед может быть преглупою, пребессмысленною тварью, но подлецом – никогда! Прощайте, господин Готфрид!

Оробевший немец хотел было возражать, но Петр Авдеевич дружески пожал ему руку и, указав на дверь, громко позвал Ульяшку.

В сумерки того же дня костюковскии помещик оделся с ног до головы в свое старое платье, новое же роздал людям. Отцовские бумаги бросил он в печь, положил в карман к себе кошелек с оставшимися от прогонов деньгами и, помолясь перед иконами, вышел никем не замеченный из дому.

Через месяц переехали на житье в Костюково новые владельцы его, а именно: недавно перешедший из штатных смотрителей в становые пристава Дмитрий Лукьянович и супруга его Пелагея Власьевна. Кучер Тимошка за беспросыпное пьянство сослан был на поселение.

Прошло десять месяцев после происшествий, описанных нами. Настали святки. Давно не доводилось терпеть такой стужи, как в ту лютую зиму.

В одну из крещенских морозных ночей в окно постоялого двора, стоявшего поодаль от деревни, постучался какой-то прохожий.

– Кого бог дает? – спросила хозяйка, лениво слезая с полатей; увидев сквозь замерзшее окно прохожего, она зажгла лучину и отперла дверь.

В избу вошел человек, на взгляд лет пятидесяти; лицо его было бледно и худо; одежда прохожего не походила на крестьянскую, не походила она и на солдатское одеяние, а представляла что-то среднее между военным и крестьянским. Посмотрев на него с недоверчивостию, хозяйка разбудила мужа и шепнула ему что-то на ухо. Хозяин постоялого двора, отставной солдат, менее боязливый, чем жена его, убедившись, что у прохожего не было ни ружья, ни палицы, и, видя, что, сняв с себя сумку, он преспокойно уселся под образами, спросил у него, не хочет ли он чего перекусить. Прохожий пошарил в карманах, в сумке и, не найдя, видно, денег, отвечал, что есть не хочет, а выпил бы воды и охотно прилег бы на печь.

– Кто же тебе мешает, любезный? – отвечал хозяин, – вода в сенях, а печь, вот она, ложись с богом!

Прохожий взял со стола кружку, вышел в сени и, отыскав в углу кадку с водою, напился и возвратился в избу; потом, поставив кружку на прежнее место, он перекрестился, лег на печь, подложив себе под голову сумку.

– Видно, шаромыжник какой, – шепнула хозяйка на ухо хозяину.

– Бог с ним, пусть себе выспится; простору много в избе, – отвечал тот, укладываясь на полатях, и снова тишина воцарилась на постоялом дворе. По прошествии некоторого времени, новый стук послышался у дверей, и на этот раз не один, а много голосов долетело до слуха хозяев.

Засветив лучину, хозяйка, как и прежде, бросилась отпирать наружную дверь, и в избу при этом вошло несколько ломовых извозчиков того разряда, которыми весьма дорожат содержатели постоялых дворов.

– Милости просим, милости просим! – кричал с полатей своих хозяин, – чай, проголодались? так и похлебать найдется что в печи.

– Вестимо, проголодались, хозяин, – отвечал один из извозчиков, отдирая от бороды своей ледяные сосульки, – а есть что в печи, так ставь поскорей и хлеба подать потрудись!

Извозчики, побросав шапки свои в один угол и сняв пояса, стали расхаживать вдоль и поперек избы, постукивая ногами и разминая различными движениями тела оледеневшие члены.

– Ну, морозец бог послал! – начал тот же парень, – дух захватывает, в гору-то и кони не берут, словно по железу каленому ступают.

– А издалеча едете? – спросил хозяин.

– Из-под Киева; вот, без мала третью неделю тащимся; путь-то бедовый; что будет в здешних местах, а за Черниговым ни порошинки снега, грех такой, право.

– Тут снегу не оберетесь, а лесами и дорога добрая, хоть шаром покати.

Во время разговора мужа с извозчиками хозяйка постлала на стол кусок холстины и, вытащив из печи чугун со щами, вынула из него мясо, которое, свесив при извозчиках, изрезала в мелкие куски и высыпала обратно в тот же чугун; свешен был предварительно и хлеб, поданный гостям. За первым блюдом поставлена была на стол корчага с кашей, за кашею подана была половина барана, зажаренного в сале, а заключился ужин огромною мискою молока с ситником. Поглотив все без остатка, извозчики молились у образа, снимали тулупы и укладывались спать, кто на лавках, а кто на печь.

– Да тут лежит кто-то, – воскликнул один из извозчиков, заметив спящего прохожего, – напрасно же, хозяева, вы не сказали нам, что есть постояльцы у вас.

– Это бездомок какой-то, – отвечала хозяйка, – а вот я разбужу его. – И, пододвинув к печи скамейку, она стала на нее и принялась расталкивать прохожего.

– Добрый человек, – сказала супруга отставного солдата, – проезжие ребята хотят отдохнуть, ты же, чай, выспался, так бог с тобой: скоро рассветет.

Прохожий приподнял голову, посмотрел молча на хозяйку, потом слез на пол, надел сумку свою на плечи и, отыскав палку, вышел из избы.

Предутренний мороз охватил его, бедного, в свои холодные объятия, но за спиной бездомна щелкнула дверь; пред ним лежала дорога; он поднял глаза к небу, завернулся в свое рубище и пошел…

В эту ночь мерзли птицы небесные, в эту ночь собак своих не оставили бы на дворе добрые хозяева, и в эту же ночь вытолкан был несчастный прохожий потому только, что у прохожего не оказалось ни гроша денег, чтоб заплатить за скудный ужин на постоялом дворе, стоявшем на земле графини Натальи Александровны Белорецкой.

Наутро один из лесников графини, обходя участок свой, увидел человеческий след, проложенный кем-то с большой дороги в лес. «Вор», – подумал лесник, идучи по следу. Шагах в двухстах от большой дороги он вдруг остановился и, затрясшись всем телом, снял шапку… В стороне, на древесном пне сидел белый мертвец, покрытый рубищем; мутные глаза его были открыты, они как будто смеялись.

Приехавши на место с временным отделением земского суда, становой узнал его и, несмотря на то, что смеявшийся мертвец был не кто иной, как соперник станового, Петр Авдеевич, Дмитрий Лукьянович даже не улыбнулся. Улыбнуться же покойника заставила предсмертная мысль его: он замерзал с уверенностию принадлежать впредь вместе с землею помещице.

ПРИМЕЧАНИЯ

Большинство произведений В. А. Вонлярлярского было опубликовано им за короткий промежуток с 1850-го по 1852-й год в журналах («Отечественные записки», «Современник», «Библиотека для чтения», «Пантеон») и в московском альманахе «Раут». В 1853 году увидели свет посмертные журнальные публикации романа «Сосед» и двух драм. В том же году под титулом «Все сочинения Василия Александровича Вонлярлярского» начало выходить редактировавшееся Ксенофонтом Полевым семитомное собрание литературных трудов писателя (СПб., 1853–1854). В нем были собраны ранее опубликованные произведения, а три драмы и повесть «Могло бы не случиться» печатались впервые.

В начале нашего столетия было предпринято другое издание прозы писателя, но оно остановилось после выхода первого тома (Вонлярлярский В. А. Сочинения. Том I. СПб., 1903).

В 1987 году издательство «Современник» выпустило в серии «Из наследия» однотомник избранных произведений Вонлярлярского, текст которых был научно подготовлен (Вонлярлярский В. А. Большая барыня: Роман, повесть, рассказы. М., 1987). В настоящем издании тексты (за исключением рассказа «Байя») печатаются именно по этому источнику. Там же – в Изд. 1987– сообщаются опускаемые здесь сведения о рукописях писателя и творческой истории его произведений, а также с благодарностью перечисляются лица, дружески помогавшие составителю. К последним необходимо прибавить Р. М. Кирсанову, любезно уточнившую для настоящего издания ряд примечаний по истории костюма.

Переводы иноязычных текстов, подаваемые в подстрочных примечаниях, принадлежат редакции.

Авторство упоминаемых в статье и примечаниях критических выступлений Е. Н. Эдельсона, В. Р. Зотова, А. А. Григорьева, С. С. Дудышкина, А. Д. Галахова и П. И. Небольсина установлено в исследованиях Н. П. Кашина (Труды Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина, сб. IV. М., 1939) и Б. Ф. Егорова (статьи в «Ученых записках Тартуского университета», вып. 78, 98, 119, 1959–1962; кн. «О мастерстве литературной критики». Л., 1980, с. 156, 161). Авторство О. И. Сенковского раскрыто в списке трудов, помещенном в I томе его «Собрания сочинений» (СПб., 1858).

Везде в книге приняты следующие сокращения:

ГАСО – Государственный архив Смоленской области.

Изд. 1987 – Вонлярлярский В. А. Большая барыня. М., 1987.

ОР ГБЛ – Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

ЦГВИА – Центральный государственный военно-исторический архив СССР.

БОЛЬШАЯ БАРЫНЯ

Роман впервые был опубликован отдельным изданием (ч. 1–2. М., 1852) и, как свидетельствует современник, имел большой успех. «…Его читали с удовольствием и издание раскупилось очень быстро» (Заметки. – Санкт-петербургские ведомости, 1853, 11 янв., № 8, с. 29, подп.: И. М.).

На выход «Большой барыни» откликнулись все русские журналы. Они почти единодушно (единственное исключение – обошедшийся без особых восторгов «Сын отечества») отметили большой шаг вперед, сделанный Вонлярлярским. До появления «Большой барыни» критики ценили в произведениях этого писателя юмор, увлекательную манеру повествования, блестящие описания столичной и провинциальной жизни, высокое развитие искусства детали, чистоту и легкость слога. Все эти достоинства присутствовали, по мнению рецензентов, и в новом романе, но к ним прибавились мастерски выбранные и точно обрисованные характеры и, что самое главное, изложение подчинилось основной мысли. Критику «Современника» показался чрезвычайно психологически достоверным характер Петра Авдеевича. «К числу свойств этих простых, недальних и вместе с тем практических натур принадлежит необыкновенное упорство чувства. Правда, что они большею частию слывут за бесстрастных людей, но это потому, что величайшего труда стоит пробудить их страсть: она у них не подготовлена и не разогрета фантазиею, мечтательностию или чтением романов. ‹…› Притом, самая страсть, не сосредоточиваясь исключительно в одном только сердце, но разлагаемая деятельностию головы, именно фантазиею и мечтательностию, через это самое ослабляется. От этого в недальних, простых или чисто практических натурах она действует несравненно сильнее, сосредоточеннее, и замирает перед нею их практический смысл и рассудительность; она принимает трагический характер» (Современник, 1852, № 8, отд. 4, с. 38). Представитель «молодой редакции» «Москвитянина» Е. Н. Эдельсон считал, наоборот, графиню Белорецкую наиболее жизненным в романе лицом. «С самого первого появления своего на сцену до последней минуты оно остается верным себе и постоянно выдержанным типом. Собственно говоря, это, впрочем, не характер с резко обрисованными и выражающимися в действии преимущественно индивидуальными чертами, а довольно общий тип богатой, балованной и прихотливой светской женщины ‹…›. Но все эти черты, свойственные этому типу, выставлены чрезвычайно искусно и верно» (Москвитянин, 1852, № 16, отд. 5, с. 132). В обстоятельном и глубоком разборе, помещенном в «Санкт-петербургских ведомостях» 3 августа 1852 года, дана высокая оценка формы романа.

Еще большее единодушие продемонстрировали критики, выявляя недостатки «Большой барыни». Всем им показался натянутым ключевой для развития сюжета разговор графини с Петром Авдеевичем о его приезде в Петербург, многие отмечали неестественность трагического финала. Противоположное мнение высказал лишь О. И. Сенковский, славящийся оригинальностью своих литературных воззрений: «События искусно расположены и хорошо связаны, развязка неожиданна, естественна, трогательна» (Библиотека для чтения, 1852, № 11, отд. 5, с. 21).

Большой успех лучшее произведение Вонлярлярского имело и за рубежом. В 1858–1859 годах вышли два французских перевода «Большой барыни». Один из них, выдержавший впоследствии множество переизданий, принадлежал известному французскому писателю и критику Ксавье Мармье (1809–1892), писавшему в 1856 году П. А. Плетневу: «Я читаю „Большую барыню“, которая меня весьма заинтересовала» (Прийма Ф. Я. Русская литература на Западе. Л., 1970, с. 106). Затем появились переводы на датский (1860) и немецкий (1863) языки.

С. 17. Большая барыня.– До выхода романа выражение в «женской» форме встречалось крайне редко (главным образом в провинции), зато широко употреблялся его «мужской» вариант – «большой барин», т. е. знатный, богатый. Непривычность сочетания для русского уха (на нее-то и рассчитывал Вонлярлярский) проницательно уловил И. И. Панаев. «Это чистейший перевод с французского „Une grande dame“, надобно бы сказать по-русски „знатная барыня“ (Современник, 1853, № 1, отд. 6, с. 101; ср. замечание Н. В. Сушкова– Раут, кн. 3. М., 1854, с. 367). Упомянутое критиком французское выражение означает женщину, принадлежащую к высшему аристократическому кругу. Это качество героини романа было важно автору, стремившемуся при помощи перевода по модели „большой барин“, соединить его с понятием знатности и огромного богатства.

С. 19…одной uз западных губерний… – в рукописи (ГАСО, ф. 1313, оп. 2, ед. хр. 17, л. 55) речь шла о белорусских губерниях (это показалось автору или цензору чересчур конкретным указанием); к ним относились Минская и Могилевская губернии, западная часть Смоленской и отдельные части Гродненской, Виленской, Витебской.

Коморец – название вымышлено.

Уланские полки – относились к легкой кавалерии.

Штаб-ротмистр – офицерский чин в кавалерии, рангом ниже ротмистра. Равен званию штабс-капитана в пехоте (т. е. рангом выше поручика и ниже капитана).

…считался ездоком.– т. е. искусным наездником.

Бригада – войсковое соединение в числе двух-трех полков.

Аудитор – военный чиновник, исполняющий обязанности секретаря и прокурора военного суда.

С. 20. Перекладной – почтовый экипаж, из которого при смене его на станции пересаживаются и перекладывают вещи в другой экипаж.

Сельцо (не путать с «село») – барская усадьба.

«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его» – часть увещевания, с которым обыкновенно обращались к озлобленному человеку (подробнее см: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. 2. М„1955, с. 199).

…приказчика пошлой наружности… – т. е. весьма обыкновенного вида.

Ягдташ – охотничья сумка для дичи.

Арапник – охотничий кнут для собак.

С. 22. Погребец – дорожный сундучок для продуктов и посуды.

Колодки – вероятно, имеются в виду вырезанные по форме ступни бруски (для чистки и ремонта обуви).

Стамбулка – небольшая изогнутая курительная трубка.

Гарусный кошелек – изготовленный из шерстяной (или хлопчатобумажной, но похожей на ощупь на шерстяную) скани.

С. 23…ветчинки провесной… – т. е. копченой.

Селянка – то же, что солянка.

«Краткое изложение всех пяти частей света». – Книги с точно таким заглавием не обнаружено. Видимо, перед нами стилизация под распространенный тип заглавия учебных книг (ср.: Новейшая всеобщая география, или подробнейшее описание пяти частей земного шара… ч. 1–4. СПб., 1818; Описание всех частей света. СПб., 1806; Эйнерлинг И. Ф. Обозрение пяти частей света… СПб., 1842), а еще вероятнее – попытка назвать книгу по памяти.

С. 25. Казакин – верхняя мужская одежда (застегивающийся на крючки полукафтан, со стоячим воротником и со сборками сзади).

Заштатный – здесь: самый мелкий, незначительный.

Месячина – содержание натурой, помесячно получаемое дворовыми крепостными.

С. 26. Фрезы – здесь, по-видимому: кружева, украшения.

С. 27. Бергамот – сорт груш.

Шот – неграмотно написанное слово «счет».

Ижица – последняя буква дореволюционной русской азбуки.

Опекунский совет – учреждение, выдававшее помещикам под залог их имений ссуду сроком на 26 или 37 лет.

Добавочные – дополнительная ссуда (10 рублей серебром на каждую душу мужского пола), выдававшаяся под заложенное уже имение.

Подушные – подушная подать (государственный налог с каждой души податного состояния).

Чумичка – ковш, черпак.

С. 29. Наругом – означает, по-видимому: из озорства, в шутку.

С. 31. …вот об Вознесеньи проехаться е город… – т. е. во время церковного праздника Вознесения (39-й день по пасхе). В этот день крупная конная ярмарка устраивалась в Смоленске – перед нами нередкое в романе «просвечивание» смоленских реалий сквозь описание условного уголка «одной из западных губерний».

С. 33. Наметка – крестьянский женский головной убор из белой ткани.

Доезжачий – охотник, ездящий «под гончими», т. е. управляющий стаей гончих собак.

Косяк – «отдел приплодного табуна: каждый жеребец со своими кобылами и жеребятами образует косяк» (В. И. Даль).

С. 34. …батист-декосами, муслин-ленами и заграничными пу-де-суй… – Перечисляются виды тканей.

С. 35. Камлот – рыхлая шерстяная ткань в полоску (намек на то, что сукно панталон было сильно вытерто).

Триковые – из шерстяной ткани «трико».

С. 36. Частный – т. е. частный пристав – главный в данной части города полицейский чиновник.

…в нанковых… панталонах… – т. е. из грубой хлопчатобумажной ткани.

С. 39. Пристяжная – боковая постромочная лошадь, бегущая рядом с коренной (при оглобельной упряжи).

Китайчатый армяк – верхняя долгополая крестьянская одежда в виде халата или кафтана, сделанная из плотной хлопчатобумажной ткани (китайки).

С. 40. Дышло – оглобля, прикрепленная к середине передней оси коляски.

Уездный судья – председатель уездного суда. Уездный суд «заведовал всеми гражданскими и уголовными делами в уезде» (Троцина К. История судебных учреждений в России. СПб., 1851, с. 286).

Ономнясь – недавно.

Вальки – короткие круглые бруски, на концы которых надеваются постромки.

С. 41…на велсских картах… – т. е. на картах данной (сельской) местности. «Охранение безопасности и исправности путей сообщения» входило в обязанности земской полиции (Свод учреждений государственных и губернских, ч. 2. СПб., 1833, с. 176).

Вага – поперечный брус, прикрепляемый к передку экипажа при дышловой упряжке.

С. 44. …Возьмем на выдержку любой предмет… – Множество источников подтверждает, что последующее описание дает весьма правдивую картину бедственного положения еврейского населения западных губерний, явившегося результатом репрессивной внутренней политики царизма.

С. 45. Сани без подрезов – по объяснению В. И. Даля, выражение означает, что «сани шибко раскатываются» (подрез – оковка санного полоза).

С. 46. Архалук – шелковая просторная запашная одежда.

С. 48. Термалама (тармалама) – однотонная плотная ткань.

…в самом неавантажном… виде – производящая неблагоприятное впечатление.

С. 49. …привели ремонт… – т. е. купленных для полка лошадей.

Денник – просторное стойло в конюшне или загон на улице.

С. 50. Вист с болваном – карточная партия, в которой принимает участие на одного человека меньше, чем предусмотрено правилами виста, т. е. трое.

С. 56. Атанде – постойте, подождите (карточный термин; здесь в переносном значении).

Пенное – крепкая водка.

С. 60. …будь в ней маслак… – т. е. будь коренная лошадь более ширококостной и толстосуставной.

С. 62. Белевой – изготовленный из выбеленной льняной пряжи, бели.

Авантажна – привлекательна.

Флорансовое – из тонкой ткани из невитых ниток.

Вердепешевое – цвета персика (от франц. vert-de-peche, буквально: цвета незрелого персика).

Экосезовый – из разноцветной клетчатой ткани (шотландки).

Канзу – накидка из легкой ткани с длинными концами, которые завязывались крест-накрест на талии.

С. 64. Партикулярное платье – неформенное.

Анекдот – здесь: эпизод, случай.

С. 65. Заволочка – смазанная лекарством тесьма, которую продергивали под кожей специальной иглой (применялась главным образом при лечении лошадей).

Депутат – дворянин, избираемый от каждого уезда сроком на три года «для составления родословной книги и присутствования вместе с губернским предводителем в Дворянском собрании» (Гуляев П. О выборах дворянских и купеческих в должности. СПб., 1831, с. 3).

Непременный – старший непременный заседатель земского суда.

С. 66…во все входил сам… – Смысл высказывания сводится к тому, что председатель рассматривал все дела самостоятельно, мешая тем самым обогащаться старшему непременному члену (заседателю) суда.

…пачку серых… – По-видимому, имеются в виду ассигнации или государственные кредитные билеты достоинством 50 рублей (менее вероятны двадцатипятирублевые ассигнации).

С. 67. Чакрыжничать – здесь: мелочиться.

С. 69. Становой – становой пристав; начальник небольшого полицейского участка в сельской местности (уезд был разделен на два или три стана). Становой пристав назначался губернатором (а не городничим, как у Вонлярлярского). Эту ошибку не без ехидства отметил один из рецензентов романа (см. Пантеон, 1854, № 7, отд. «Петербургский вестник», c. 19). Она, однако, легко объясняется тем, что писатель «срисовывал» жизни описываемого им уездного города со Смоленска (города губернского) и городничий у него нередко является псевдонимом губернатора.