Текст книги "Голос тонкой тишины"
Автор книги: Василина Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Гном был моей галлюцинацией.
"Может быть, я сама – галлюцинация?" – спросила я изнутри хваленое человеческое сознание. Оно, проникнувшись идеей диалогичности, отвечало двояко: "Не знаю, какое сегодня число. Кажется, десятое. Может, не десятое. Какая разница, какое сегодня число".
Я устроилась у подоконника, прихватив лист бумаги, поудобнее утвердила между пальцами шариковую ручку. Надо разобраться с реальностью. Надо подробно, не пропуская ничего, изложить произошедшее за последние месяцы. Это хоть в какой-то мере отделило бы реальность от всего остального.
На чистой бумаге я написала вопрос: "Кто ты?" – "Ингигерда", – сама собой вывела рука. Полное ощущение, что моей рукой водил кто-то другой. "Расскажи свою историю", – письменно попросила я. "Я родилась в семье шведского короля Олафа Скетконунга в одиннадцатом веке. Олаф был прозван наихристианнейшим королем. Звездочеты прочили мне будущее великой христианской святой – Анны, жены русского князя Ярослава. Но моя мать твердо держалась древней скандинавской веры и, узнав о том, объявила, что скорее собственными руками задушит меня, нежели позволит моей судьбе исполниться. И она утопила меня, как только по послушному моему отрочеству стало понятно, что я намеревалась вырасти в кроткое и смиренное существо..."
Торопливым шагом, словно мне было куда спешить, я вышла из подъезда. От крыльца в арку метнулся черный кот. Ощетинившийся от постоянного недоедания и недовольства жизнью. Мало ли котов в Москве...
Выйдя со двора, я на минуту остановилась. Из-за угла величаво выплыл белый "мерседес". А в арке, опираясь на костыль, стоял человек. Он глядел сильно косящими глазами.
– Сигаретки не найдется?
Вместо сигареты я молча протянула ему пять рублей.
Мелькнуло смутное воспоминание: я в окружении каких-то химер, и девушка в красном одеянии кидает мне пять рублей... Это было. В реальности? Или во сне, в книге, в рукописи... – какая, в конце концов, разница!
Я шла гулять в парк "Дубки".
Интересно, если бы вдруг обнаружилось, что половина моих воспоминаний ложна, какие бы я причислила к выдуманным?
Я бродила по парку с мыслью о срочной необходимости влюбиться, чтобы отвлечь себя от беспробудного идиотизма реальности.
Нет ничего здоровее легкой влюбленности. Мысленно я попробовала сотворить себе образ того, с кем хотела бы встретиться. Как известно, чем точнее ты себе представляешь то, что хочешь видеть, тем больше вероятность исполнения. Но ничего почему-то не представлялось отчетливо. Какие-то обрывки из сна о некоем витязе в радужных одеждах. Смехота.
– Добрый день, – звучным голосом произнес некто.
Обернувшись, я чуть не упала: передо мной стоял Лукоморьев. Нет, это потом он стал Лукоморьевым. Позже. А тогда этот парень с косичкой сказал:
– Отзываюсь на ваши мысли, сударыня!
– Я думала не о вас, – невежливо возразила я.
– Это неправда.
Это тогда на меня налетело смутное чувство, что лежу с закрытыми глазами в сумрачной пещере и сияние исходит от моего хрустального гроба. Ощутила даже запах сухой паутины. Отвела от щеки прядь волос и тряхнула головой.
Происходящее настолько в ней не укладывалось, что я простонала вслух:
– Я себе давно говорила: поосторожней с выдумками...
– Нет, зачем же, – засмеялся парень. – Напротив, осторожность только вредит. Только в ее отсутствии есть надежда, что будет не скучно жить!..
С этими словами он приблизился, я дико прозевала этот момент, ухватил меня за руку и чмокнул в губы.
Я успела влепить ему пощечину.
Это тогда я впервые поднялась из хрустального гроба. Это тогда все началось. Удерживая мою руку в своей, светлый витязь Баркаял в своих серебряных доспехах всматривался в мое лицо влюбленным взором.
– Краска вновь заиграла на ваших щеках! – радостно завопил добряк Василий.
Юная Ингигерда с вороной на плече еле сдерживала улыбку, которая угрожала затопить все ее веснушки. Клон стоял чуть поодаль, сунув руки в карманы брюк...
Соловей-разбойник
Медведь несся, не разбирая дороги, по ямам да буеракам, по кочкам да пням, ломая сучья и сминая молодые деревца своей широкой с белым пятном грудью. Его настигала собачья свора. Псы, один к одному, были свирепы, поджары, жилисты. В их горячих аортах полыхала ненависть, жажда смерти чужому. Они и были его живой смертью.
Вот одна зубастая тварь прыгнула на медведя, вцепилась ему в холку. Медведь вмазал наотмашь. Ближняя сосна добила собаку. Из ее пасти хлынула кровь. Однако заминка дала возможность стае настигнуть зверя, и они с рычанием и стоном набросились на него. Как гризли ни расшвыривал визжащих собак, было ясно: обречен. Он взревел, вложив в этот громовой рык последнюю свою надежду распугать псов, но псы, раздразненные запахом крови, уже не внимали инстинкту самосохранения.
Лошадь, при полной сбруе, без всадника, гарцевала и храпела в стороне и будто бы подзуживала собак:
– Ату его, Наддай!.. Кипеж, Раздрай, рви на части!..
– Какие странные клички, – сказала я Баркаялу тихо.
Мы со спутниками с высокого камня наблюдали эту картину. Признаюсь, я сжалась: разберутся эти щеночки с гризли, настанет очередь кого-нибудь еще. От волнения я изменила одну из мертвых собак, превратив ее в груду листьев...
– Не тревожьтесь, королевна, вы по-прежнему здесь хозяйка, – тихо молвила Ингигерда.
Лошадь одним прыжком обернулась к нам. Враз отключившись от схватки, стала поводить ушами. Они были длинны, сторожки.
– Какой острый слух, – с удивлением прошептала я. – Что за странная охота?
– По всему видать, конек-горбунок. Подрос, одичал, мутант ушастый, прищурился котяра, которому что-то свое было ведомо.
Мутант двинулся к нам.
– Эт-то кто тут еще? Кого нелегкая занесла? – В этот момент мы увидели сидящего на лошади всадника.
Это была птичка. Одной лапкой она держала уздечку, другой держалась за рукоять кривого ятагана, огромного, много больше ее самой. Эта акция устрашения, говоря газетным языком, эффекта не возымела. Выхватив ятаган, пичужка потеряла равновесие. Она бы свалилась в траву, если бы я не подхватила ее. Ощутив под лапками твердую почву, точнее, мою ладонь, птичка звучно представилась:
– Соловей-разбойник.
Заздравный стол был накрыт в руине разбитого дуба. В огромном камине полыхал огонь, а менестрели настраивали электрогитары. Хозяин в узорчатом халате возвышался во главе стола и клевал по зернышку с гигантского золотого блюда.
– Мне простительно было не узнать вас, – извинялась я. – Боюсь, я не смогла бы толком отличить соловья даже от зяблика.
– Вот оно, современное воспитание, – с укоризной говорил Соловей-разбойник и косился на Василия. То ли он вообще настороженно относился к котам, то ли как раз на данного представителя кошачьего племени возлагал персональную ответственность за общее падение нравов.
– Что надоумило вас оставить свое настоящее призвание? – осведомился Василий, стараясь быть корректным. Глазки его плотоядно вспыхивали, когда он поглядывал на Соловья. Стол был заставлен всевозможными яствами. Посему интерес кота мог объясняться и гуманитарными соображениями.
– Ах, – Соловей махнул крылом. Похоже, за то время, как я о нем не слышала, он успел избавиться от своей неуемной порывистости ("Сарынь на кичку!"). – Соратнички-побратимы коммерцией занялись, знаете ли... Увлеклись пошлым рэкетом. Кто наркоту толкает, кто в сутенеры подался. Крутятся кто как может. Все бабки зашибают... Нет, не по мне это. Я дитя степной воли, дождя да ветра. С налоговой инспекцией – как, бывало, с войском государевым, в прямом бою не сразишься. Я, черт возьми, не бухгалтер. – Соловей прижал крыло к груди. – Сначала общество свое хотел было организовать, ООО "Соловей Ганг"...
– "Соловей Ганг"? – встрял заинтересованный Василий. – Экспорт-импорт из Индии?
– Соловей-гангстер, – снисходительно пояснил хозяин. – ЛТД, будь оно неладно. Но тут такое началось, порядочному человеку не вынести. Всюду у меня только ограниченная ответственность. Туда не ходи, сюда не сунься. В полный рост нельзя, только короткими перебежками, пригнувшись. Я не вор, я честный разбойник. С большой дороги. Мне ли, потомку бусурманских корней, мелочь по карманам тырить? Измельчал, думаешь? Не-ет, врешь! Помню, все помню. Бывало, свистнешь, телеги в обозе по воздуху, людей море уносит. Деревья гнутся, что твоя рожь. Эх и золотое было времечко. Но ничего, вернется...
– М-да... – протянул Василий.
– А что? – Птаха внезапно строго обернулась к Василию. – Может, вспомним те времена?.. Сразимся в честном бою? Али я не вижу, как ты, кошачья морда, на меня облизываешься?
Василий так и застыл – кашу ко рту не донес.
Баркаял улыбнулся, а Лукоморьев забеспокоился:
– Мы ж гости твои, Соловей Батькович?..
– И то верно, – нахохлился Соловей. – А то бы до первой крови.
– А сразимся! – впал в азарт Василий.
Мы с Ингигердой ахнули.
Хозяин развел нас по горницам, чтобы смогли отдохнуть с дороги. Взбив пуховую перину, подивившись на пирамиду подушек (насчитала пять штук), я плюхнулась на кровать. Не спалось. Покоя не давала предстоящая битва.
Встала и выглянула в коридор. Холодный каменный колодец. Пусто. Дна не видать. Лишь у моей двери с обеих сторон полыхают факелы.
Не очень удивилась, когда из-под земли возник старый знакомец, гном с железякой на груди.
– Уносите ноги. Не допусти этого боя, синьорина, – возгласил он в великом беспокойстве.
– Не преувеличивай, подумаешь, сойдутся кот с птичкой. – Я усмехнулась.
– В полночь Соловей-разбойник примет свой настоящий облик!
– И чтобы к полуночи все было готово, – шел по коридорам в окружении челяди Соловей-разбойник. – Мечи, алебарды, гранатометы. "Шилку-2" закупили? А НУРСы? Дуэльные пистолеты, пищали – к черту. – Тут он засмеялся.
Добродушным смешок мне не показался.
Не успела прикрыть дверь, как меня выхватил из темноты свет электрического фонаря.
– Не спится, красавица? – взлетел надо мной Соловей.
– Я была бы благодарна, если б хозяин провел меня по замку, пролепетала.
Соловей вспорхнул мне на плечо, и мы отправились в путь.
– Портрет Алябьева, чей знаменитый романс посвящен мне. А здесь иллюстрации Билибина к русским сказкам. Разумеется, оригиналы. Моя библиотека: история всех войн, приключения и фантастика. Может быть, одно из самых полных в мире собраний. А вот редкостное научное издание – история псовой охоты. Под библиотекой у меня псарня. Хочешь на псарню?
– Что за бой будет с котом? – поинтересовалась я.
Соловей косо глянул, но не ответил. Вместо этого подошел, как мне показалось, к мольберту, закрытому покрывалом.
– А здесь у меня главная примечательность, извольте взглянуть...
Он стянул покрывало. Постепенно, как проявляется фотография, мы отразились в "картине".
– Зеркало?
– Не просто.
– Говорящее, что ли? – несколько разочарованно вопросила я.
Соловья моя интонация слегка задела. Он клюнул довольно тусклую поверхность зеркала, и оно засветилось. Чтобы заговорить невыразительным голосом диктора на телевидении:
– В некотором царстве, в некотором государстве...
– Пропустим! – рявкнул Соловей. Да так, что я отшатнулась. – Давай по сути!..
Зеркало закашлялось, прочистило горло и объявило:
– Война – такое же естественное состояние человеческого бытия, как и другие. Это продолжение общения иными, а именно военными средствами. Войны устраняют противоречия, являясь реакцией на пустоту бытия. Мир – это путь к войне. И наоборот.
– Это зеркало висело долгое время в коридоре Мурманского университета, на кафедре марксизма-ленинизма, – пояснил Соловей. – Вбирает все, что слышало... К сути всегда плетется издалека.
– Сегодня в мире существуют предпосылки к тридцати двум войнам... – В течение минут сорока зеркало освещало международное положение.
– Старческий маразм у зеркальца, – посетовал Соловей и, как на клетку с попугаем, набросил на него покрывало. – Мы всего лишь поразвлечемся.
С этими словами он упорхнул. Я осталась наедине с сумасшедшим зеркалом. Не долго думая, стянула с него покрывало.
– Скажи, кем в полночь обернется Соловей?..
– Не знаю. Он во мне вообще не отражается, – пробурчало зеркало. – Так, изредка, для гостей...
До первой крови
Часы на дубе пробили без четверти двенадцать.
Пробитые без четверти двенадцать со стуком желудей упали в траву.
На чистой поляне явился Соловей, в кругу, огороженном факелами. Мы с Ингигердой, Лукоморьевым и Баркаялом стояли за этим кругом.
Напротив Соловья, в прелых листьях, залег Василий. Противники изучающе меряли друг друга взглядами. Соловей подпрыгивал от нетерпения на месте, ему явно мешал ятаган, который лежал на земле: казалось, птица привязана к нему неким таинственным ловчим. Василий выглядел, я бы сказала, заранее сыто.
– Только не есть! – предупредил его Баркаял.
– Что я, папуас из голодного края? – обиделся Василий. – Я только мысленно... Да он и невкусный... наверное.
Из часов, не торопясь, на жердочку вышла кукушка. Глянув на стрелку, запела заржавленным голосом:
Ты кукушечка, погадай-ка мне,
Ты бездетная, бесталанная...
Не успеешь погадать
Придет время умирать,
Чему быть – не миновать,
Придет время умирать
Я не стану горевать...
Стрелки сошлись. Кукушка юркнула внутрь, хлопнули ставни. Тотчас Соловей перекинулся через голову. И предстал пред нами во всей красе. Его кривой ятаган больше не волочился по земле. В зеленой рубахе, из-под которой выглядывала тельняшка, в красных шароварах и, как ни странно, ботфортах, он являл нечто среднее между бусурманином и волжским ушкуйником. На голове чернела бандана, прикрывавшая, по всей видимости, бритый череп.
Наш котишка остался перед этим бродягой обычной домашней живностью, которую любящие хозяйки долгими зимними вечерами нежат у телевизора. Васька раззявил пасть и смотрел на великана без выражения нахальной сытости на лице. Я, даже несмотря на свое беспокойство, почувствовала нечто вроде морального удовлетворения.
– Выбирай, – предложил великан и сделал широкий жест, от которого пламя факелов вокруг колыхнулось. – На кого укажешь, тот назовет нам оружие.
– Мяу-гу... могу я выбрать кого-нибудь из мур-р-зей... друзей? – От волнения Василий сбивался на кошачий язык.
– Можешь, – великодушно предложил великан. – Но посоветуют ли они тебе путное?..
Кот дрожащей лапой ткнул в Баркаяла. Тот, вышед на середину круга, поколебался и принял решение:
– Предлагаю сторонам сразиться самым жестоким и самым сильным оружием из всех доселе известных.
– Это ядерными боеголовками? – тихо спросила я Лукоморьева.
– Чем можно убить за глаза? – возгласил Баркаял.
Зрачки его в прямом смысле метали молнии.
– Бактериологическое оружие? – предположил великан.
– Против чего не может быть никакой защиты?
– Лазер! – ухмыльнулся кот Василий.
– Что поражает вмиг и не дает осечки?..
– Дубина! – воскликнул Соловушка.
– Что взрывается и производит страшные разрушения?..
– Динамит. Тротил. Гексоген.
– Чего нет необходимости переправлять контрабандой?..
– Веревку для удушения.
– Что заставляет мучиться сильнее, чем удушье?
– Электрические провода! – вякнул какой-то садист из местных.
Баркаял замер, медленно оглядел собравшихся.
– Кто скажет, что равно всем этим орудиям казни?
Молчание.
– Хорошо, – начал подсказывать Баркаял. – Что убило Сократа?
– Яд цикуты, – ахнула Ингигерда.
– Нет! – покачал головой Баркаял. – Чтобы убивать этим оружием, не нужно разбираться в ядах, уметь смазывать затвор или знать принцип деления ядра. Здесь ничего не нужно, кроме одного – желания убивать...
– Что же это? – прошептал кто-то благоговейно.
– Слово! – сказал Баркаял.
– Мы будем сражаться словом? – переспросил великан. – Это как? Размазать друг друга оскорблениями и ругательствами? Смешать с грязью поминанием грехов всех предков до седьмого колена? Стереть с лица земли компроматом?
– Слушай, что ты затеял? – растерялся кот. – Из таких боев никто не выходит с победой.
– Нет, все будет по-другому, – успокоил испуганных противников Баркаял. – Кто расскажет сказку правдивее, тот и победит.
Ингигерда захлопала в ладоши.
– Кинем жребий, кому начинать, – промурлыкал и кот.
"Баркаял, похоже, спас его побитую молью шкуру", – подумала я.
Баркаял достал из кармана все ту же монету. Я узнала ее по отсвету.
– Орел – да, решка – нет.
– Чего – да и чего – нет? – спросил великан.
– Выпадет "да", стало быть, тебе первому говорить правду, – разъяснил кот. – "Нет" – значит, не мне, то есть тебе же.
– Ага, – кивнул разбойник. Видимо, в результате только что состоявшейся мозговой атаки он получил контузию и слегка утерял способность соображать.
– До первой крови, – предупредил Василий.
– А я без крови-то и сказок не знаю, – расстроился Соловей.
– Тогда былину, – махнул лапой Василий. – Ты у нас столько времен пережил.
– Былин тем более без крови нет, – вздохнул Соловушка. – А давай-ка я свистну...
– Брейк, – прервал Баркаял на правах судьи, – брейк, ребята. Свистать и петь не разрешается. Давай ты, Василий. Пусть Соловей Батькович с мыслями соберется.
– Эх, златой цепи на дубе нету, – посетовал Василий. – Ну да ладно.
Вздохнув, он уселся на корточки, и перед ним, едва не опалив усы, вдруг из ничего вспыхнул костер. Василий уставился на огонь своими большими, как блюдца, глазами. Его и без того узкие зрачки сузились совсем, до нитки.
– Сказка моя нового времени. Даже новейшего, – предупредил кот. – Все совпадения с реальными событиями и лицами случайны.
Сказка о первой любви
Важно, чтобы молоток был тяжел и надежен. Часы разбивать правильнее всего молотком. И лучше это проделывать вечером, примерно в шесть.
Именно так и поступила Алена.
Она расколотила их искренне и самозабвенно.
Дребезги жалобно звякнувшего механизма брызнули в стороны, пружина подпрыгнула со слабым стоном, колесико покатилось по паркету.
Она дунула в нависшую челку. Победно пнула раскуроченный механизм и вышла из комнаты, хлопнув дверью. Аккуратно, чтоб не помять конспекты, уложила в рюкзак орудие своего преступления.
Перекинув рюкзак за спину, с чувством легкого сомнения встала на пороге.
Да нет, она достаточно узнала Николу.
В небольшом клубе он играл на гитаре. Изучал историю, носил темные очки и кепку задом наперед. Маскировка, которая не помогла.
Пальцы сновали по грифу взад-вперед, как челноки. Поклонницы гудели у сцены роем возбужденных пчел.
Его команда уже поснимала гитары и заканчивала путаться в шнурах. Клуб едва отбушевал. И готовился бушевать снова.
Какие-то крашеные, как яйца на Пасху, ребята вспрыгнули на невысокую сцену и занялись своей аппаратурой.
– Классно играешь! – В душном баре Аленушка хлопнула его по плечу. Мож-но счас при-сое-диниться?
– Коктейль "отвертка"? Не стоит доливать сок. Вы понижаете градус...
Она захихикала невпопад:
– Вода закипает при ста градусах, так? Сто градусов... Это тупой угол. А если стоишь прямо – это аж сто восемьдесят... Ясно, что кипишь...
Они долго целовались под уличным фонарем.
В его комнате окно в полстены, на прозрачном столике случайный журнал вид нежилой, словно в мебельном магазине.
– Меб-лированные комнаты, – буркнула Аленка первое пришедшее на ум.
Откуда это? Века из девятнадцатого. Что означало – не вспомнить...
Утром она сидела в углу, обхватив колени руками.
– Только не надо устраивать трагедию, – сказал Никола.
– А я и не устраиваю!
– Устраиваешь.
– Не устраиваю!
– Нет, устраиваешь. Детский сад! – Он подошел.
– Не загоняй меня в угол, – ощетинилась Алена.
– Ты сама сюда села, – простодушно отозвался он. – Давай лучше кофе пить.
Темная горечь в маленькой чашечке ароматно дымится. Рука подперла голову, волосы заслонили лицо. Скатываясь по носу, в кофе капает соль.
– Подсласти, – Никола пододвинул фарфоровую сахарницу.
Она кивнула, соль закапала чаще.
– Прости, у меня нет времени и желания лезть в глубины девичьей психологии. Мы неплохо провели время. Это комплекс вины? У тебя есть парень? Нет? Так чего ты тогда загрузилась?
Он кинул ключи на стол.
– Закроешь. Я тебе доверяю. Приходи завтра в полседьмого. Могу опоздать, ты себе музыку поставишь...
Никола притянул ее к себе и чмокнул в лоб:
– Нет романтики в нашем мире, понимаешь? Эпоха такая. Видишь, часы? Я их недавно купил, совсем новые. Они идут правильнее, чем самые дорогие, старинные... Мне иногда кажется, что старинные часы только прошедшее отмеряют...
– Ах, как ты невыразимо умен! Одного не пойму, что ж ты с дурой-то связался?
Никола отвердел бровью.
– Не закатывай истерики, пожалуйста.
– Ладно... – помедлила Алена.
– Придешь завтра?
– Подумаю.
Она уже знала – придет. Она знала, что приходить не надо. Но приходила. Не раз и не два, пока не поняла, что пора уходить. Их времена не совпадали...
Кот закончил свое повествование. В моей голове вскипала каша. Кукушка, которая, оказывается, подслушивала из-за ставень, выглянула и робко сказала:
– А по-моему, варварство часы бить. – И тут же, испугавшись взгляда Василия, сховалась.
Да, в голове моей вскипала каша. Все совпадения случайны... Было предчувствие, что мне не расхлебать прошлого никогда. Или будущего? Не убери они тогда Николу из кадра... Но это невероятно! Один из возможных вариантов моего жизненного сценария предстал передо мной въяве... Нет сомнений, используй я тогда эту возможность, жизнь моя покатилась бы по совсем другим диалогам и сценам. Сейчас я, наверно, была бы совсем другим человеком. В другом месте. Без этих инвентарных номеров на белой кровати. Безо всех этих сказочных заморочек, зато уверенная в себе. Это тяжелое чувство – сомнение в самой себе, в своем уме, способностях, рассудке...
Иллюзии умирают, но никогда не умирает единственная – что все иллюзии однажды умрут.
"Смертные!.." – закричало и заплакало все во мне.
– Как сказка царевне? – обратился Баркаял.
– Сказка Соловья правдивее, – оборвала я.
– Но у него нет сказки, – возмутился Лукоморьев.
– Есть или нет – это не важно, – сыграла я против правил. – Не могу себе представить ни одной сказки, которая была бы столь же бесчестна, как сказка кота!..
Я развернулась и зашагала прочь.
Меня догнала Ингигерда:
– Что случилось?..
– Зачем вы убрали из моей жизни Николу?.. – Выйдя из-под перекрестья многочисленных взглядов, я схватилась за голову.
Вокруг веселились. Праздновал победу Соловушка. Лилось рекой вино. Сыпала трели гармоника. Кто-то отчебучивал гопака.
Ингигерда хладнокровно переспросила:
– Зачем мы его убрали?.. А не сделай мы этого, царевна не взыскала бы с нас?.. Лучшими вариантами людям представляются те, которыми они не воспользовались. Это большая опасность – не любив ни разу, встретиться с циником, – говорила она нравоучительно. – Особенно если он не подозревает о своем цинизме.
– У вас сердца, послушаешь, прямо из драгметаллов, – усмехнулась я.
И мне вдруг стало страшно. В очередной раз, но как никогда ранее. Я находилась в одиночестве, среди иных, чем я. Вокруг были другие. Они иначе думали, понимали. И действовали. Разумеется, в моих интересах. И только в моих...
– Зачем? Зачем? – Я все же не отдавала себе отчета. – Кто позволил вам вмешиваться в мою жизнь? Почему вы не спросили меня? У меня своя воля, свой путь, своя философия, наконец!
– В основании вашей, как вы изволили выразиться, философии лежит пока лишь желание любить, – с иронией школьного завуча произнесла малютка-Ингигерда. – Вы слепой светлячок, мотылек, летящий в огонь. Мы видели, что ты летишь в огонь. И именно тебе мы не могли этого позволить. Взгляни...
Она повела рукой вокруг нас. Я увидела ясные звезды на глубоком сине-зеленом небе, холмы с зубцами леса у самого горизонта, в низине услышала плеск воды. Посвистывали какие-то ночные птицы, играл сверчковый оркестр, издали ветер принес волчий вой...
– Все это ты променяла бы на любовь? Точнее, на его нелюбовь?
– Баркаял сказал странную вещь, – вдруг вспомнила я. – Сократа, сказал он, убили словом?
– Сократа не убили словом, а его убило слово, – пояснила Ингигерда. Оно, бывает, несет смерть тому, кто его произнес. Сократа можно было бы назвать самоубийцей.
Поединок
Я молча ссыпала красноватый песок в горшок с кактусом.
Вот и мое повествование рассыпается, как философский камень. Я сама чувствую это, мне бы давно хотелось его закончить. Как?! Я слишком давно с этими ребятами из преисподней или откуда они там? Я не могу отделаться от них. Страшнее даже другое – я с ними сживаюсь. Как и с другими обитателями этого дома.
Отец Небесный милосерд. Я где-то допустила ошибку, на чем-то споткнулась, но не слишком ли велико наказание?
– Это не наказание. Это лечение, – сказал вчера доктор.
Он никакой, мой краснолицый доктор. Ничего не предпринимающий, ничего наверняка не знающий. Сколько же пациентов спрашивали его:
– Доктор, когда все кончится?
Он отводит глаза.
–По своей воле вы не отпустите меня?
Он отводит глаза.
– Вас надо заставить это сделать?
– Да.
– Штурмовать эту твердыню? Обложить ее сонмом спецназовцев? Разнести в пыль ваши шестиметровые стены?..
На аллею больничного парка с ревом влетел и с визгом остановился крытый бронированный автомобиль. Механический динозавр, колеса защищены стальными дисками, в центре каждого – угрожающий острый шип. Такими же блестящими шипами усыпан весь корпус машины.
Из люка на крыше выдвинулся ствол пушки и уставилсяжерлом на меня. Черным немигающим глазом. Я ждала избавления. Но уже поняла: это не избавление. Ощутила подступающую к горлу тошноту.
– Что вы? – выкрикнула я. – Не надо! Это все только ухудшит.
Передняя дверь броневика открылась, из нее вышел смурной, весь в черном, субъект. Я не сдержала нервного смеха: субъект слишком постарался выглядеть по-киношному. Безупречный костюм этого бандита был слишком уж безупречен, шляпа с широкими полями затеняла половину лица, отмеченного модной небритостью. Между тем он, не торопясь, подошел ко второй дверце и галантно открыл ее. Из нее вышла длинноногая черноглазая красавица с презрительным взглядом. Перед мужчиной – одно, но предстать трусихой перед представительницей своего пола не может позволить себе ни одна уважающая себя девушка.
– Что вам угодно в моих владеньях? – высокомерно спросила я.
Как, должно быть, смешно все это выглядело. Стараясь принять независимый вид, кутаясь в потрепанный больничный халат, я меряла ее взглядом.
– В твоих? – Секс-бомба обернулась к сопровождающему: – Покажи ей, чьи здесь владения...
Ее голос показался мне до странности знакомым. Как будто не она, а я, да, я сама выходила из бронемашины... А может, моя полная противоположность.
Ее спутник, тоже неуловимо знакомый, взмахнул рукой.
Я ощутила жар, кровь бросилась мне в лицо. Это был стыд, испепеляющий меня всю. Этот человек обрушил на меня воспоминания, которые могли существовать только у двоих...
– Никола?
Сжечь меня этот огонь, конечно, не мог. Но лучше бы он все-таки сжег меня.
– Девичья фамилия моей матери – Феникс, – спаясничала я. – Имеете предъявить еще что-нибудь?
Когда ноги ее коснулись земли, она предстала в полном воинском облачении. И кольчуга, и маленький шлем – из светящегося серыми отблесками черного материала. Я с сомнением отнеслась к появлению на мне бронежилета (бесы подсуетились?). В руках моей соперницы блеснул меч. Такой же возник у меня.
В новом облике я чувствовала себя до крайности глупо. Мало того что не умею обращаться с оружием, сама сцена была словно украдена из фантастического блокбастера.
Я осторожно повела пальцем по лезвию меча. И с изумлением увидела, что на пальце появилась тоненькая алая полоска. Похоже, эти мечи – не какое-нибудь воображаемое фуфло, они внутренне даже жужжали от нетерпения. Я поняла, что умру, если девица поразит меня своим кладенцом.
За себя надо сражаться.
Мечи соприкоснулись и задрожали. Холодное волнение моего булата передалось и мне.
Черт возьми, это невероятно, но похоже, тело мое хранило навыки, неизвестные мне. А может, Ратмир-меч – я вспомнила его имя! – сам вел поединок; в таком случае мне оставалось лишь положиться на него.
Я полоснула лезвием по месту, где еще секунду назад стояла вторая я.
Во мне начался прилив страшных, первобытных, густых сил. Ненависти. Уверенности в правоте. Самозабвения. Даже погибнув, я должна была победить. Она загнала меня в узкое пространство кирпичной беседки, но я разнесла беседку широким ударом. Она пробовала насадить меня на свою серебристую булавку, но я успевала отбить ее. Она могла бы, наверное, прикончить меня, но ей сам поединок доставлял наслаждение: она хотела проучить, прежде чем убить.
– Я здесь царица, – ласково пропела она после атаки.
– Как тебя зовут? – задыхаясь, спрашивала я.
– Так же, как и тебя.
Я отскочила вовремя, удивительно, что не оступилась. Блеснувшее лезвие ушло в лежащее на земле бревно, как в масло.
Неожиданно мой Ратмир-меч загудел сильнее и сам повел наступление.
– Кто призвал тебя? – вскричала она.
– Никто. Я пришла, как вопрос.
– Откуда ты?
Я увернулась инстинктивно и выкрикнула мне самой неясные слова:
– Из среднего мира.
– Смертная? – от удивления она отступила на шаг.
Глаза ее вдруг полыхнули отраженной ненавистью.
– Пока еще смертная! – Эти слова она прошипела. Как змея.
Она рванулась ко мне. В ту же секунду мой клинок скользнул вперед...
Почти без памяти я упала перед ней на колени. В ложбинке груди скапливалась кровь, окрашивая чешуйку за чешуйкой ее черной разорванной кольчуги.
Я почувствовала, как постепенно, с болью покидаю какое-то узкое и тесное ущелье, где легкие вбирали не чистый светлый воздух, а мутную темную жидкость. Мне надо было наружу, к свету, что бы ни ждало меня там. Я открыла глаза, и меня оглушил свет.
В отстранении от собственных мыслей я шла по тропинкам, устеленным мягкими желтыми иглами. Мне не встречались ни заборы, ни стены. Стены есть в мире до тех пор, пока они существуют в нашем сознании.
Я впивала запахи леса, прелых листьев, росяных трав, тинистый, болотистый запах непросыхающих луж; еще попахивало плесенью и грибами. Я думала, все, что мы делаем, – так же эфемерно, как ценности, добытые во сне. Как мысли, пришедшие во сне, а на поверку оказавшиеся абсурдом. Только что случившееся потрясло меня. С какой частью себя я сражаюсь, кто восстановил меня против меня? Или это неизбежность – отсекать все, что восстает во мне против меня самой?
На мосту через речку-невеличку, на шатких перилах, сидела горбатая тень. Тень болтала ногами над течением струй и тихонько насвистывала себе под нос.
Придерживая рукоять меча, я двинулась через мост. Предательская доска скрипнула под ногой, и ко мне обернулось не то заросшее бородою лицо, не то звериная морда.
– Я всего только леший, ничего страшного, ничего сверхъестественного, вкрадчиво обратилось ко мне лохматое существо. – Присаживайся, пожалуйста. Только не на перила, двоих они не выдержат.
