Текст книги "Голос тонкой тишины"

Автор книги: Василина Орлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Орлова Василина
Голос тонкой тишины

Василина Орлова

Голос тонкой тишины

Не к добру

Что-то случилось – толкнуло предчувствие, и я вышла из подъезда торопливым шагом. Подняла стоймя воротник серого драпового пальто. В арку метнулся черный кот, ощетинившийся от постоянного недоедания и недовольства жизнью. И всплыла чужая, застарелая, времен всех прапрабабушек, мысль: не к добру.

Кот ждал на тротуаре. Из-за угла величаво выплывал белый "мерседес"... Однажды мой великовозрастный брат, всего на год младше, озирая сияющие бока стоявшего у нас во дворе точно такого же мерса, восторженно проговорил: "Луноход..." "Луноход" приближался, и его фары наполняли зеленью зрачки кота.

Иногда за обязательства, не выполненные в один день, приходится нести ответственность всю жизнь. Живешь и не понимаешь, что же ты такого не сделал, что сделать стоило, и в чем виноват. Но тогда я этого еще не знала.

Разве слепой виноват, если чего-то не увидел? Да еще не увидел того, чего не существовало?

Помню только, что во мне проснулось языческое стремление задобрить всемилостивых богов. Если я накормлю этого голодного любимца фараонов, может, обойдется?

– Хочешь хлеба и вина? – усмехнувшись, предложила я коту.

Опустила руку в карман, но там было пусто.

– Не-а, – выручил меня кот.

И тут я увидела. В нише стоял человек. На единственной ноге, вместо второй – костыль. Он скосил на меня испуганный взгляд, и я почему-то почувствовала себя виноватой.

– Извините...

– Сигарету дай, – протянул в ответ одноногий.

– Нету. – И я побежала.

Я бежала. Большая часть этих людей так и умирает, не просыпаясь. Речь замедленна, реакции заторможены, представления бедны, потребности, как у простейших, эмоции в зачаточном состоянии, а картина мира разлетается, как картонная мозаика.

Говорят, боги даруют жизнь тем, кого любят. И говорят, забирают к себе скорее тех, кого любят. Со вторым понятно, а вот с первым... Хороша награда – падение души в материю. Впрочем, если один из сыновей становится убийцей, мать ведь не перестает любить его. Он для нее – не хуже остальных детей и не хуже, чем был. Он больнее. Возможно, и они, боги, любят нас, людей, так же. Проявления любви как-то слишком уж загадочны.

Я ринулась через улицу. Раздался визг тормозов. "Луноход" не долетел до остолбеневшей протоплазмы всего пару локтей.

Неторопливо опустилось темное стекло, неторопливо выплыло широкое и лоснящееся, как блин, лицо со сладкой улыбкой. Бывают такие улыбки, что лучше бы смотреть в искаженное ненавистью лицо.

– Куда поспешаем, девушка? – благожелательно спросил обладатель мерса. – На тот свет? Подвезти?..

– Вы чуть не сбили меня... – с опозданием констатировала я. – Зачем так лететь?

Улыбка стала еще шире. Может, это у него нормальное выражение лица? Я присмотрелась. На этот раз в круглом лице ничего клинического. Разве что прически нет, если не считать бритоголовость прической. На шее классическая цепочка.

– Вы мой идеал! – объявил он.

Я и не знала, что парням с золотыми цепями подобные слова тоже известны. Он смотрел так, будто я уже не раз и не два раздевалась перед ним. "Архетипически", – громко пояснила я сама себе.

– Вот, и чихаешь, слышь...

Махнув рукой, пошла по тротуару. А мерс тихо ехал рядом.

– Оставь меня в покое! – заорала я и свернула в переулок.

С ужасом чувствовала, что автомобиль двинулся за мной. Здесь не было фонарей. И освещенных окон. В переулке вообще не было ни души. Я бежала под какими-то балконами, между сваленными ящиками, кучами битого кирпича. Автомобиль не отставал. Не обгонял. Он просто следовал за мной.

Я выскочила на освещенную улицу раньше, чем умерла. Отругав себя за панику, нырнула в какое-то кафе.

– Есть здесь второй выход? – спросила официантку.

Она шарахнулась от меня. Елки-палки, хватит с меня этого дешевого детектива. Уселась за столик, взяла себя в руки. Уставилась на стену: ее украшала вариация на тему "Тайной вечери", выполненная каким-то самородком. Только вместо Христа в центре композиции обреталась почему-то Мона Лиза, апостолы же представали во вполне современном обличье. Скрипнула дверь, и вошел обладатель мерса.

– Чего удираешь? Я тебе хотел моральный ущерб возместить, – сбивая пылинку с кожаной куртки, проговорил он.

– Как тебя зовут? – спросила я почему-то.

– Василий, – лицо "космонавигатора" расплылось в улыбке. На этот раз совсем в другой улыбке. Могу поклясться, искренняя доброта светила в ней.

Василий. Большой и грузный кот. Господи, так это же и есть кот Василий! И цепь златая тут же...

– Ну, если ты Василий, то где дуб?..

– Ты знаешь Дуба? – сломал он брови.

– С детства, – подтвердила я. – Когда сказки на ночь мама читала...

– А мы года три тусуемся. Чего же он нас не знакомил?

– Ну, как... Дуб должен хранить тайны.

– А че? Секреты какие-то?

– Есть и секреты. Если напряжешься, все вспомнишь. Лукоморье. Дуб. Русалка... Русалка – это я. Ну? Еще чешую сыпала с дерева. На ветвях сидела. Помнишь?

Лицо Василия страдальчески напряглось.

– Вроде да, – наконец сказал он. – Русалка, значит?.. Это я название ресторана забыл. Теперь вспоминаю, ясный перец, – "Лукоморье"! Черт! Сколько же мы тогда бухла выжрали?

"Кот" что-то мычал в сотовый, а я размышляла. Над меню, которое он мне сунул в руки. Точно – над, но не о. Лезли все те же мысли. Бесконечная конкретность – это все большее и большее дробление мира, тогда как двигаться надо скорее к целостности. Мы все удаляемся от изначального света детства, сказок, от древних цивилизаций. Это тогда человеческая жизнь текла естественным ходом, а сегодня – рвань никак не связанных между собой событий. Или людей... Господи, становлюсь древней...

– Ну, чего, выбрала? – наконец оторвался от трубки мой спутник.

– Не голодная, спасибо, – ответила я. – Разве что капучино. Ну, и мороженое...

Команда на сцене этого безвестного кафе-клуба уже поснимала с шей гитары и заканчивала путаться в шнурах. Клуб только что отбушевал. И готовился бушевать дальше.

Какие-то крашеные, как яйца на Пасху, ребята вспрыгнули на невысокую сцену. Боязливо оборачиваясь через плечо, старались поймать взгляды друзей из "группы поддержки". Микрофон был еще отключен, когда накачанные пивом молодцы заорали:

– Браво!..

Я тоже когда-то пела. В таких клубах. Сколотила даже группу, она развалилась. Все разваливается...

Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону, от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И – ринулась в омут головой:

– Вау! – взвизгнула она, а потом объявила: – Меня зовут Хламидомонада, я буду для вас петь.

Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась...

Мы собрались здесь,

Чтобы выпить и съесть

Все, что есть!..

Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава богу. Я продолжала витийствовать. Про себя. В такие минуты в меня вселяется дух сразу всех светочей философской мысли.

– Ну, чего приуныла? – не унимался мой мороженодатель.

– Кто-кто? – переспросил он. – Ах, мороженодатель... Москвичи как-то стремно выражаются.

Я попробовала представить, откуда он. В студенчестве это почти всегда получалось. Надо только поймать сразу все, что идет от человека. Я сосредоточилась. И вдруг увидела моего спутника в средневековой темной хламиде – не то палач, не то монах. За ним маячила какая-то хоругвь, кажется, с готическим крестом. Да, это крест... Нерусский кот, это точно.

– Я, детка, помощник немецкого профессора. Его ассистент и водитель...

– Я тебе не детка! – отрезала я.

Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из

стакана, – почему-то именно он оказался под рукой вместо вазочки с мороженым.

– Да полно, полно, я пошутил. А это чего у тебя? Четки? – Он углядел мои четки – можжевеловые, сорок бусин, православный крест – и потянулся к ним.

– Попрошу сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, – я отвела его руку.

– А ты христианка? – осторожно спросил он. – Потрясающе!

Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я – привидение. Пришлось говорить ему то, что до этого лишь раз сказала сама себе:

– Христианин на свете был только один, Иисус Галилеянин. Остальное языческое переосмысление.

Последующее я раньше не говорила даже себе.

– У меня на люстре года три красовалась надпись: "Я – это я". Каждое утро, просыпаясь, приходилось находить свои границы. Чтобы не слиться с фоном.

– Почему бы и не слиться? – хмыкнул он.

Хмык этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье на свою голову.

Поэтому рубанула высокомерно и многозначительно:

– На то есть причины.

Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И, бьюсь об заклад, стакан опустел, не наклонясь. Видать, какие-то причины и правда могли быть.

– Изображают Христа бог весть кем, – пожала я плечами. – А он наверняка и в носу, сам с собою оставаясь, ковырял. И посмеивался над учениками в бороду. Они были умственно неразвитыми, его ученики. И вообще... Он тоже был того... Устроил свару на всю Евразию.

– Четки у тебя откуда? – осторожно поинтересовался он.

– Нашла.

– И подобрала? А как же насчет энергетики?

– Уметь надо считывать, – снисходительно улыбнулась я.

– Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?

– Я не ясновидящая.

– А какая?

– Ну ладно, – я согласилась. Приняла загадочный вид и всеми силами постаралась дать понять, что сосредоточиваюсь.

– Ты – человек слова, – заявила я через минуту, ничем не рискуя.

– В точку! – охнул и выпучил глаза этот дебил.

За соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал как-то металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются роботы. Я вздрогнула – на секунду показалось, что потешаются над моими словами. Но это было невозможно, в таком гаме даже Василий, подавшись ко мне, их слышал с трудом.

– Понимаешь, – продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота "видишь ли". – Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше, чем видишь. Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда говорит правду.

– Да ну? – Хорошо разыгранное сомнение звучало в его голосе.

– Да, – дула я свое. – И давай начистоту. Мы не можем обмануть друг друга. Это нереально. Хоть на четверть секунды, но обманщик задерживается с ответом. Дрогнул голос, дернулась рука, взгляд уехал куда-то в сторону такие вещи проконтролировать невозможно...

– Меня тут кореш кинул на штуку. В глаза смотрел, падла.

– Это ты себя кинул. Внутренне ты сразу понял, что он затевает.

Физиономия его теперь казалась мне в общем-то симпатичной.

– А в прошлой жизни ты был котом, – не удержалась, добавила я.

– Котом? – хохотнул с грустью он. – В какой прошлой жизни?

– В недавней. Еще сегодняшней.

Рядом грянул все тот же смех. Василия он, по всей видимости, беспокоил не больше, чем остальных. А я опять вздрогнула. В смехе не было ни грамма веселья. Другое было. Нервы ни к черту. Неприятное предчувствие усиливалось с каждой минутой.

И снова у меня перед глазами все немного сдвинулось, как небрежно присобаченная аппликация. Вот-вот весь этот антураж спадет, и обнаружится, что он был наклеен на ничто.

Еще раз крепко глотнула из стакана, что оказался в руке.

Взобравшись на сцену, некто в твидовом пиджаке, прервав музыку (музыка распалась на не связанные между собой отдельные звуки), поклонился и начал свое выступление словами:

– Разрешите отклонироваться!..

Тотчас второй, как две капли воды похожий на первого, появился у того за спиной. Столкнув артиста со сцены, он провозгласил громко и вполне серьезно, может, даже слишком:

– Господа и товарищи! Все мы глубоко скорбим о гибели нашего друга и

вожака – Антона. Он выступал здесь в первом отделении. И вот, выйдя из клуба...

Люди в зале притихли. У меня в голове отчетливо заиграло "Болеро" Равеля. Цикличность этой мелодии наводит на странные мысли...

Упавший со сцены первый артист подхватил фразу:

– Выйдя из клуба, он нас покинул. И лишь знание того, что он жив, причиняет нам радость.

Зрители оживились, они поняли, что это просто номер программы. Только на лицах музыкантов проступало недоумение.

– Он ненавидел полосатые носки, – истерически закричал первый, оттолкнув соперника.

– И носил только их, будучи пленен полосами, – заорал второй, кивая головой так энергично, будто хотел стряхнуть ее с шеи.

Люди почему-то смеялись и аплодировали.

– А как сиял его череп в солнечную погоду! – прошипел артист. – За километр!

– Когда ветер развевал его пышные рыжие вихры, – добавил второй.

– Редкостного иссиня-черного цвета, – по ходу фразы голос возрастал, как у футбольного комментатора в "опасный момент".

– А помните, как он всегда стеснялся резкого слова?! – истошно завопил диалектик.

– И прямо говорил собеседнику в лицо: "Редкостная свинья!" – не утихал его дубликат. – Кто таков? – вдруг крикнул он, приметив в толпе чей-то остановившийся взгляд. – Что у тебя?

Собравшиеся расступились. В луче прожектора стоял бледный субъект. Его лицо было залито кровью.

– Ни кола, ни двора! – ни с того ни с сего истерично крикнула девчушка с косичками.

– Поприветствуем, господа, Николу Нидвору, – хрипло заорал выступающий и хищно кинулся в зал. – Он вернулся! Это тот, о ком сегодня было сказано столько пламенных слов...

– Что даже камни рыдают от нашего молчания, – подтвердил второй.

– Ибо у них выросли уши! – заверещала девочка с косичками и захлопала в ладоши.

– Мы награждаем Николу Нидвору за то, что он с присущей ему храбростью не участвовал ни в чем, что могло бы потребовать его участия...

– И этим проявил ту инициативу. ..

– Ту еще инициативу! – задорно выкликнула девочка.

– Орден!

– Отныне я навсегда принадлежу ему, – завопила девчонка-пепсиколка и прыгнула Николе на шею. – Я – Анна второй степени!..

– С тем мы отправляем его далеко и надолго...

– В ссылку...

– За что?! – возмутился Никола.

– Не благодари. Не за что... – отрубил председатель.

Со сцены повалили белые клубы дыма. Вместо того чтобы стелиться по полу, дым подбирался к Николе с девочкой на руках и облеплял их. Раздался крик. В нем было столько ужаса и боли, что волосы моей меховой шапки, лежащей на свободном стуле, встали дыбом.

Оратор достал из верхнего кармашка пиджака лупу и посмотрел сквозь нее на дым. Тот немедленно стал синим.

– Решетка навек опустилась за ними, – закричал второй. – А снаружи остался нарисованный неумелой рукой орел, оборотная сторона этой монеты...

Дым исчез. Внезапно и разом. И почти никого на сцене – только оратор. Вот он нагнулся и поднял с пола ярко блеснувшую монету.

– Орел или решка? – спросил он у зала.

Толпа, приведенная в восторг высококачественным представлением, отвечала вразнобой.

Он подкинул монету вверх, и та, сверкнув, исчезла.

– Никто не угадал!

Снова заиграла музыка. Все та же певица принялась выкрикивать странный речитатив:

Напишите мне эпитафию,

Хоть хореем, хоть амфибрахием,

Под веселую фотографию

Напишите мне...

На оратора как-то сразу перестали обращать внимание. Подозвав своего компаньона, он направился к нашему столику.

– Добрый вечер, мадемуазель, – галантно приподняв парик, сказал он. Второй в точности повторил движение. – Разрешите присоединиться к вашей компании?

Вблизи эти лица, точнее, лицо, одно на двоих, произвело на меня отталкивающее впечатление. Лучшее, что можно было сказать о нем – оно необычно. Высоченный лоб, нос крючком, колючие глаза, несимметричные брови...

– Садись, ковбой, – ухмыльнулся Кот, с которым, по всей видимости, они были давно и хорошо знакомы.

– Как понравилось наше представление мамзели? – учтиво поинтересовался артист.

– Она решила, что вы – помощники Копперфильда, – разразился шуткою Кот, и все трое – в один миг – громогласно захохотали.

– Прошу, – артист вытащил из кармана такую же, как давешняя, серебристую монетку и подал мне.

Машинально я взяла ее.

– Что вы сделали с бедным Николой? – мой голос сорвался.

– Помилуйте, сударыня, с каким Николой? – удивился кто-то из этих кини

ков. – Откуда вы знаете, что был Никола? Вы говорили с ним? А может, трогали? Не говоря уже о том, что и разговор, и тактильные ощущения доказательством ничьего существования не служат... Не было никакого Николы. Какой мальчик? Почем вам знать, может, вы сами создали его, придя сюда?..

Меня замутило. Я встала и на нетвердых ногах отправилась в туалет. Больше всего боялась, что в спину мне раздастся все тот же железный хохот, сползающий в беспредельную тьму вой и скрежет. Я чувствовала себя совершенно незащищенной.

В кабинке меня просто начало трясти. Я боялась, что сверху что-то спрыгнет или подползет снизу, а то и выскочит прямо из унитаза. Клацая зубами, пулей вылетела обратно. Оставаться среди этих людей мне было страшно. Но и уйти – страшно. Подойдя к столику, я обнаружила, что за ним сидят другие. Сколько же я отсутствовала?

– Простите, вы не видели здесь троих... Двое твидовых... И один кот?

– Мы здесь с начала, – переглянулась компания. – Садитесь с нами, весело предложил один. И осекся, глянув мне в глаза. Похоже, в них таилось безумие.

Иуда и манекен

Так, подумала я, давай по порядку. Безумие близко, но ухнуть в него нельзя. Эта пропасть дна не имеет. Бог с ним, с Николой. Мы даже не были знакомы, зачем мне с ума сходить?

Я ехала в пустом вагоне метро. Под грохот поезда хорошо думалось. Итак, в Москве двухтысячного года, в той самой, а вернее, в этой вот Москве... Невероятно. И все-таки это было. Или нет? Что, если все происшедшее следствие моего общего стрессового состояния? Жизнь моя и без того была невеселой. Третьего дня я застала моего начальника, что называется,в пикантном положении: на коленях у него сидела крашеная голубка, а сам он ей что-то ворковал. Честное слово, мне нет до этого никакого дела. Два дня я не появлялась на работе, ухаживая за своим заболевшим другом, а вчера начальник при всех назвал меня воровкой – из Катиного кошелька пропали деньги. Коллеги, которые еще позавчера величали меня Аленушкой, теперь воротили нос. Оправдываться или объяснять им что-либо я не стала. Молча выложила "пропавшую" сумму на стол – это были мои последние – и тем самым признала его правоту.

– Скажи спасибо, что я не обращаюсь в милицию! – крикнул напоследок Сергей Павлович.

Итого: с работы выгнали, безденежье, покинули любимые друзья, нелюбимые покинули тоже...

На Пушкинской площади мое состояние было уже иным. Спасало ощущение нереальности. Все происходило как бы не со мной. Значит, о чем беспокоиться? Вдруг идея осенила меня, и я сунула руку в карман.

И пальцы наткнулись...

Монета с надписью "Банк России. 5 рублей" образца 1998 года лежала у меня на ладони.

Я глядела на монету. Чересчур блестящую и чересчур тяжелую. Через плечо заглянул прохожий. Я отшатнулась и пошла дальше. Декламируя по дороге невесть откуда взявшиеся строчки:

Ты, о ревнитель гербов, не вздыхай,

На двуглавую курицу глядя.

Помни: одна голова хорошо,

Две – значительно лучше.

Мне симпатичней двуглавый орел,

Это правда, не скрою,

Нежель совсем безголовый,

Как всадник, воспетый Майн Ридом...

Строчки были не мои. Строчки были чужие, и я опасалась того или тех, кто диктовал мне их. Ничего не стоит прямо сейчас выкинуть со мной какую-нибудь

штуку – например, столкнуть на проезжую частью.

Сжала в руке четки и перекрестилась. Так как я этого раньше никогда не делала, крест вышел явно неканонический – ото лба к правому плечу, потом к левому, потом вниз... Это вовсе не крест, упрекнула я себя и попробовала перекреститься еще раз, но рука повторила тот же маршрут...

– Питекантропу жаловался современный человек: "Денег нет, даже жрать нечего". – "А что такое деньги?" – "Да вот", – бренчит мелочью в кармане. "А их едят?" – Питекантроп пробует на зуб...

Я оглянулась затравленно: ну и денек, сплошные голоса, никому не принадлежащие. Кажется, голос шел от витрины. Подошла ближе. Показалось... Нет, не показалось, он подмигнул мне стеклянным глазом. Черный до блеска. Шедевр рекламного дизайна конца второго тысячелетия, в безразмерном свитере, легкой курточке, слегка расклешенных брюках, очки в круглой оправе.

– Простите, это откуда цитата? – спросила я, ничему не удивляясь. И даже с облегчением: снова впала в какое-то русло, где требуются только сиюминутные реакции.

– Из Тициана, – ответил манекен.

– Тициан вроде был художник.

– Ну, тогда из Тацита.

Манекен шагнул ко мне из витрины. Прямо сквозь стекло. Это был уже статный, спортивный молодой человек. Его черный лак не резал глаз. Мечта современницы! Кинуться ему на грудь, припасть, всю себя рассказать, открыться, а потом идти рядом, посматривать на него снизу и искоса. И встречать понимающий улыбчивый взгляд...

– Вы очень живая девушка, – загрустил он.

– Я не уверена... Во всяком случае, в том, что я та, за кого себя выдаю.

– Что же с вами случилось?

– Как вы поняли, что что-то случилось?

– Видите ли, – не торопясь, начал он, – все люди в состоянии общаться с предметами окружающего мира. Но в их жизни обычно бывает мало моментов, когда это действительно возможно! Должно случиться нечто. Тогда это происходит. Открывается дверь. Только эта дверь не в стене, понимаете?

– Не очень, – созналась я. – Но вы правы.

– Мы сейчас по ту сторону двери. Здесь все по-другому. Я буду с вами, чтоб ничего не случилось.

Мой черный спутник с кем-то раскланялся. Это был высокий, сутулый человек с благообразным лицом, окаймленным рыжей бородой и длинными волосами. Через мгновение это был карлик. Потом усталый седой мужчина с погасшим взглядом.

– Кто это?

– Позвольте представить, – с готовностью остановился мой проводник. Вечный странник. Иуда Искариот... Как твои светлые деяния, первый и величайший в истории человечества имиджмейкер?

– Почему ты называешь его имиджмейкером? – спросила я.

– Я сделал Иисуса, – глянул Иуда. – Могу взяться за вас...

– Вот как? Если вы действительно имиджмейкер, кто же заказчик? Сам Иисус?

– Можно сказать и так. Он был благодарен мне, – оскалился в улыбке Иуда. Кажется, он был рад выговориться. – Точней, оказался неблагодарным. Прихватил с собой, загнал в петлю. Тем более, люди не оценили все дело рук моих. Не оценили. Кем был бы Иисус без меня? Еще одним галилейским юродивым. Авраам был готов убить сына во славу и по велению Божию. Я же убил его Сына во славу Отца и Духа. Думаешь, я не любил его?

– Думаю, если Иисус и был, то не тот, за кого мы его принимаем, – сухо ответила я.

– Он был Сын Божий, – наставительно сказал Иуда. – И был мне дороже себя самого. Кто глядел хоть раз в его глаза цвета неба, не мог не любить его всем сердцем. Он получил, что хотел.

– Что хотел получить ты, Иуда?

– Я получил, что хотел и чего не хотел.

Его руки, его пальцы совершали движения, не то срывающие лепестки с ромашки, не то пересчитывающие невидимые сребреники... Нет, это просто ассоциация.

– Мы убиваем тех, кого любим, – не знала я, что ответить. – Но мы должны признавать это.

– Я не убивал Иисуса, я родил его. Но не я один его родитель. Нас было много, мы все его родили. Убили... Его миссия – нести свет, моя – убедить людей, что

свет – продукт Божий. Я должен был сделать Событие.

– Пиарщик, – рассмеялась я.

– Глупости, – глянул Иуда.

– Мало прийти в мир. Надо еще и уйти, – поддакнул манекен. – Ты просто помог ему уйти так, как он хотел.

– Однажды его убили бы и без меня, – поднял на это брови старик. И стал удаляться. – Забросали бы каменьями, забили бы до смерти... Только мир остался бы без него. Совсем без него. Без Мессии.

– Иуда, да ты святой! – от бессилия кричала я. – Почему ты тогда не в раю, Иуда?

– Да, – он остановился. – Рай и ад – это для вас, людей. Кстати, вам не нужен все-таки имиджмейкер моего класса? – Похоже, он смеялся. – Подумайте. Неужеливам не хотелось бы прославиться в веках?..

Он уходил, растворяясь в толпе. Куда-то в сторону Охотного ряда.

Не забыть о бальном платье

На следующее утро не осталось никаких отчетливых воспоминаний о вчерашних событиях. Так бывает после просмотра фантастического, перегруженного глупостями фильма. Мучительно вспоминая детали чего-то важного, я слонялась по пустой квартире. Сотни мелочей в ней. Зримость, весомость, реальность.

Вот губная помада. Говорят, по тому, как она сточена, можно определить характер обладательницы. Десяток моих помадок все сточены по-разному...

Раскрыла дневник. В нем – описания всех моих неурядиц последних лет. Бед и трагедий. Сейчас все это так далеко от меня, несущественно, как прошлогодний салют. Грохоту было много, но дым развеялся.

Вот давнишняя акварелька. Конечно, какой из меня художник, но, когда свежая краска ложится на бумагу, мне это нравится – вкусно. Этим утром я снова чувствую вкус к жизни. Это вкус зубной пасты спросонок, вкус горячего, крепкого кофе. Вкус дежурного бутерброда. И даже вкус предвесеннего, холодного воздуха из форточки – его вдыхаешь медленно, а можно резать ломтиками. Что это будет? Холодец.

Мне жаль, что вчерашнее быстро кончилось. Неправильно я себя повела, как-то узко, ограниченно, что ли. Надо было спросить у манекена, есть ли у предметов души. И если есть, куда направляются после смерти.

Как он сказал – дверь? Где я теперь отыщу ту дверь? А как непринужденно и легко было нестись на волне тех невероятных событий...

Натягивая джинсы, я размышляла об этом. Из кармана выпала и покатилась под стол пятирублевая монета.

– Ребро, – почему-то нереально заказала я. Но монета, конечно, упала набок. Это была та самая чересчур сияющая монета из клуба.

И тут же в дверь позвонили.

Как преступник, скрывающий улики, я схватила монету и вышвырнула ее в форточку.

На пороге стоял вчерашний знакомец.

– Что вам надо? – Я испугалась. Попробовала закрыть дверь, уже понимая, что это бесполезно. Он прошел бы и сквозь нее, но предпочел воспользоваться грубой силой – просунул ногу в проем и обольстительно улыбнулся.

– Простите, что без уведомления. Не было времени. Между прочим, нехорошо выкидывать подарки, – он протянул мне пятак.

– Я буду кричать!

Выражение его лица резко изменилось.

– Тихо, дура! Ни звука...

Настоящий спазматический ужас, подобного я еще не испытывала, охватил меня. Сразу как-то ослабели ноги, подвело живот. Он отправил меня в кресло и, запирая дверь изнутри, покачал головой:

– Ай-я-яй... Нет, это слишком... – Он снова выглядел представительно. Я что, похож на разбойника? Я пришел говорить о серьезном деле. Вас не собираются есть живьем или насиловать, уважаемая. Мы серьезная контора. Детские забавы мне лично опротивели еще до Рождества Христова...

– Я знаю, кто вы, – дрожащим голосом проговорила я.

– Да? – мужчина вытянул шею. – Это интересно. Я бы тоже с удовольствием узнал.

– Вы гонец. Помощник дьявола!

– Фи, – он поморщился. – Я вам доложу, сударыня, – меньше надо всякой чепухи читать. Вы связаны с литературой, пишете. Я думал, хоть вы-то не верите всем этим... легендам. Вам не хуже меня известно, что никакого дьявола не существует.

– Лично мне не очень известно. И примет его наличия у меня накопилось достаточно.

– О, я вас умоляю! – гнусаво пропел он. – Образование получают не из телепередачи "Секретные материалы". Зачем вы округлили глаза? Приведите их в подобающее положение. Разве вы чуете от меня запах серы? Видите копыта у меня вместо... э... ботинок? А сзади у меня, вы полагаете, хвост? Который я прячу в одной из штанин? Разрешите вам убедительно доказать, что ничего подобного, – он стал было расстегивать брючный ремень.

– Ради всего святого, – взмолилась я.

Он сделал еще более кислую мину:

– "Ради всего святого"... К черту всю эту словесную мишуру! Люди объявляют святым все, что либо потеряли, либо готовы потерять. У вас есть святое? Так вот для меня это не свято. Будь люди хоть наполовину так осторожны в выражениях, как... как... Впрочем, они ни в чем не осторожны.

– Урок состоялся, – отрубила я. – Так по какому, собственно, делу вы ко мне, господин Лукоморьев?

Я сама придумала фамилию этому проходимцу. Но он воспротивился:

– Позвольте уж представиться самому. Я пока безымянный клон... Мой оригинал был большим оригиналом, с ним вы меня спутали. Однако всякий клон во многом отличен от своего оригинала. Это совершенно другая личность.

– Клон?! Господи, что вокруг творится?

– Только вообразите! Старый хренус взаправду клонировался. Если помните, вчера в клубе, на ваших глазах. До сих пор не понимаю, зачем ему это было нужно. Взял и вызвал меня из небытия...

Клон положил ноги на стол.

– Вас не смущает?

Честное слово, в этой фразе звучало столько такта и предупредительности!

– Чему вы смеетесь? – обиженно спросил он.

– Очень мило с вашей стороны осведомиться. Вчера один манекен спрашивал, не пугает ли меня беседа с ним.

– Вы разговаривали с манекеном? – удивленно приподнял он бровь.

– Лукоморьев, надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей.

– Нет, конечно, – смутился он. – Однако странно... С манекеном – это рановато. – Он качнул головой. – С кем вы еще встречались?

– С Иудой Искариотом.

Он вздрогнул:

– Я вам верю вполне. Сегодня я сам разговаривал... с телефоном. Вообразите, там, в трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего собеседника не было видно. Во всяком случае, в радиусе многих тысяч километров, а голос звучал совсем рядом. А? – сказал он торжествующе.

– Телефон был включен? – прищурилась я.

– Какая разница, – отмахнулся он. – Дело не в механике, не в электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.

– Вы разговаривали с прошлым? С фараоном, Пилатом?.. Или с будущим? С кем?

– В некотором роде, в некотором роде. Мы говорили из прошлого в будущее. Мы сейчас с вами тоже разговариваем из прошлого в будущее. Время идет...

– Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.

– Но к делу, – оборвал он меня решительно. – Вы, несомненно, знаете, что ежегодно шеф дает один бал...

– Вы же сказали, что его не существует?

– Ой, – он скривился, будто съел клюквину. -Знаете, что меня больше всего смешит в людях? Это их твердые убеждения. Если дьявол – так он либо есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур...

– Почему вы выбрали именно меня? – перебила я.

– Мы не выбирали, – пожал своими острыми плечами Лукоморьев. – Просто вы следующая. Только непонятно, какого черта сюда влез манекен. Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?

– У меня есть возможность выбора?

– Уж и не знаю.

– А форма одежды? – В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень согласия. Вчерашний вечер не кончился. Он продолжался. Не было моих сил этому противостоять.

Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно вытянулась, и он коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом: