Текст книги "Ex nihilo (СИ)"
Автор книги: Варя Добросёлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Ты чего отстаёшь?
Странно улыбаясь, Сёма пожал плечами.
– Я подумал, что ты не хочешь, чтобы я шёл рядом.
– А собственного мнения у тебя нет? Гордости нет? – вдруг разозлилась Марина. Он так хорошо понимал её чувства, её трусость, низость, и говорил об этом так прямо, что ей захотелось накричать на него и расплакаться одновременно. Но вместо этого, Марина убрала прядь чёлки за ухо, решительно подошла к нему и взяла за теплую и влажную руку. Ей было противно, но вместе с тем, она испытала мазохистское чувство удовлетворения. – Пойдем. Я просто хочу убраться из этого города поскорее.
Когда холодные пальцы Марины сжали его ладонь, лицо Сёмы так просияло, что она невольно улыбнулась в ответ. «Плевать», – решила она, пусть хоть у кого-то день будет удачным.
Ряды капитальных гаражей сменились голыми кустами полыни и проволочным забором водоканала. Сёма привычно пролез через колючую проволоку и подержал её для Марины, а потом снова, уже не дожидаясь её разрешения, взял её за руку. Она не возражала, наоборот, улыбнулась так кротко и тепло, даже виновато, что Сёма почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Для него это было почти признание в любви, признанием его, Сёминой, важности и значимости. Как он и ожидал, она сама почувствовала, что он изменился, потому и взяла его за руку. Это был её знак, и Сёма ждал, что за ним последуют и другие. Он понял, что нет необходимости ей рассказывать о вчерашнем: она уже знала всё, что ей нужно было знать. Потому что Марина – такая же, понял вдруг Сёма, и это понимание наполнило его ещё большим трепетом и признательностью к ней. «Ей просто нужен небольшой толчок, чтобы она это поняла», – подумал он и крепче сжал её руку. Она тоже станет сильной.
Пройдя насквозь пустынную, заросшую полынью, территорию водоканала, они, наконец, вышли в лес. Там было тихо и сумрачно. Стоял конец ноября, было уже довольно холодно, лужи покрылись льдом, и люди переоделись в тёплые куртки, но снега до сих пор не было ни разу, поэтому лес стоял голый и невзрачный. Воздух здесь был не таким, как в городе: свежим, чуть морозным, наполненным запахами деревьев и гниющих листьев.
– Чувствуешь? – спросила Марина, останавливаясь.
– Что?
– Свободу.
– Не знаю.
– А ещё безумие.
– Почему безумие?
– Потому что… – она на секунду замялась, – здесь можно всё. Потому что здесь только деревья, звери и психи.
– Тут только мы.
Марина рассмеялась – легко, заливисто и чуть-чуть истерично. Она подняла голову вверх и закрыла глаза.
– Вот-вот. Повод задуматься, – проговорила она. – Здесь можно быть любым. Вот что мне кажется. Лес всё равно тебя примет. Будь ты даже полным психом и извращенцем. Я иногда прихожу сюда одна, – пояснила Марина, когда они стали углубляться в лес. – И одной тут очень страшно. Тревожно. Но я всё равно прихожу. Когда совсем невмоготу. Щекочет нервы, как будто что-то обрывает внутри, и ты становишься иной. Говорят, тут встречаются всякие психи, когда-то давно даже нашли труп… Но даже если это неправда, тут есть что-то. Страшное, непонятное, не доброе и не злое – никакое. Как зверь – зверю же нет никакого интереса, хорошо или плохо ты себя вел, или есть ли у твоих родаков машина, ему всё равно, он просто хочет тебя сожрать. И вот я прихожу сюда, иду к Дереву или на сопку и сижу там, вздрагивая от каждого шороха. Жду, когда ОН меня сожрёт. Пока не станет совсем уж страшно, что захочется убежать. Я чаще прихожу вечером, чтобы дождаться темноты, и тогда ОН будто повсюду… Крадется, обходит меня кругом, а мне хочется заорать: «Чего ты ждешь?! Сожри меня уже! Не заставляй ждать, мерзкое чудовище!» Но в темноте я не могу выдержать и получаса. Да и холодно сейчас…
Сучья хрустели под её ногами, Марина шла вперёд, не оборачиваясь. Когда они зашли в лес, Сёма выпустил её ладонь из своей руки, хотел снова взять, но она убрала озябшие руки в карманы, а после того, как она начала свой рассказ, он не решался её прерывать. Марина выглядела странно: отчаянной, решительной и немного сумасшедшей – но такой Сёме она нравилась ещё больше. Её настроение передалось ему, он стал настороженно оглядываться по сторонам, ждать чего-то, что должно было появиться и овладеть ими, смять, сожрать, свести с ума – и освободить. Сёма понимал, что этот лес для Марины – то же, что вчерашняя продавщица для него самого. Лес высвобождал её внутреннюю силу. Сёма улыбнулся, спрятав руки в карманы и опустив голову, исподлобья поглядывая на Марину. Он догадывался, что на самом деле она ждала здесь именно его.
– Я хочу однажды провести здесь всю ночь. Мне почему-то кажется, что когда я выйду отсюда, если выйду вообще, то стану иной. Совсем другой, – продолжала она. – Может быть, я просто сойду с ума от страха, но мне нужно это. Такая, какая я есть, я себе осточертела, понимаешь?
– Да, – Сёма в два быстрых шага поравнялся с ней.
– Ты, наверное, думаешь, что я дура? Что придумала всё это? – её милые добрые черты исказила злая усмешка.
– Нет. Я думаю, что понимаю, о чём ты говоришь.
– Правда? – она остановилась и посмотрела на Сёму в упор, пытаясь разглядеть в нём обман, желание ей угодить или что-нибудь в этом духе.
– Да, – он смотрел на неё без обычной дурацкой улыбки, чуть прищурив глаза, пытаясь взглядом ответить на её вопрос, вложить в него намного больше: то, что теперь они – одно, что нет нужды бояться.
– Ты как-то изменился, – сказала Марина. Ей показалось, что в глазах Сёмы она увидела нечто знакомое, и от этого ей стало не по себе.
– Да, – снова ответил он и, вытащив её руку за запястье из кармана, поднес её к своим губам. – Я стану таким, каким ты захочешь.
– Блин, ты меня пугаешь, – засмеялась она и, вырвав руку из его пальцев, пошла дальше. Сердце её бешено колотилось. Она испугалась и одновременно обрадовалась, но то, что это был всего лишь Сёма – безобидный придурок Сёмушка – сбивало её с толку. Собственные слова о лесе вдруг наполнились новым пугающим смыслом, но Марина попыталась выбросить всё это из головы. Она и так была слишком близка к тому, чтобы поверить в собственные фантазии.
– Вон там Дерево, – она указала вперед.
Через несколько шагов они подошли к большому, в два или даже в три обхвата шириной, дубу, с ободранной на одной стороне корой. На древесине ручкой, маркером, карандашом были написаны какие-то строчки и отдельные слова, нарисованы странные знаки и рисунки. Многие из них почти стерлись, другие, написанные поверх, были совсем свежие. Кое-где были просто пятна, бурые, похожие на отпечатки пальцев. Марина прислонилась к дереву боком, словно обнимая его, погладила обнаженную исписанную древесину и соединила пальцы с отпечатками.
Сёма, последовав её примеру, тоже прикоснулся к дереву и стал читать, бегая глазами от одной строчки к другой. Марина молчала, глядя на него, и ждала, что он скажет. Она почти пожалела, что привела его сюда, утешала себя, что это всё вздор и глупые фантазии, да и Сёма попросту не поймет, что это для неё значит. Но когда он, наконец, посмотрел на неё, в его взгляде снова было то смутно знакомое застывшее выражение, что её так испугало несколько минут назад.
– «Здравствуй, БОБ», – повторил Сёма одну из фраз, написанных на стволе. Не строчку стихов или песни, которыми было исписано дерево, а именно эту глупую и бессмысленную фразу. – Кто это, БОБ?
– Дух леса из одной книжки, – ответила Марина, глядя на него. Её губы постепенно раздвигала улыбка. – Он вселяется в некоторых людей, и они сходят с ума. Есть такой паразит, который поселяется в мозге человека и подавляет у него чувство страха, и тогда он начинает беспричинно рисковать собой – я видела как-то по телику. БОБ – как этот паразит, он забирает твой страх и наполняет тело движением, силой.
– Разрушительной силой, – Сёма ответил на улыбку Марины. Теперь он улыбался иначе, не так, как всегда – не беззащитно и искренне, а порочно, словно разделял с ней одну и ту же постыдную тайну.
– Да, безумием, которое уничтожает все границы. И давление прекращается, – странным неуверенным тоном проговорила Марина, и Сёма понял её. Он шагнул к ней и, прижав её голову к дереву руками, поцеловал – жадно, неумело, проникая языком в её рот, от чего она начала давиться и задыхаться. В первую секунду Марина испугалась, попыталась его оттолкнуть, самые разные противоречащие друг другу мысли заметались в её голове, но потом всё будто схлынуло. Добрый придурок Сёмушка нагло шарил по её телу потными руками, пытаясь залезть под куртку и пропуская туда морозный воздух, слюнявил и мял её губы, сталкиваясь своими зубами с её, проникая языком чуть ли не в глотку, а она будто наблюдала за этим со стороны, не сопротивляясь и не отвечая. С отстраненным любопытством, думая о том, как далеко она может зайти в своей безучастности. Сёма принялся слюнявить её подбородок, шею, больно мять под курткой её грудь, а она, наконец-то, сумев вдохнуть, вдруг засмеялась – диким истеричным смехом, который шёл откуда-то изнутри, из глубины её существа и никак не хотел прекращаться. Она давилась этим смехом, слезы брызнули из глаз, а всё тело содрогалось, словно от судорог. Сёма остановился, несколько секунд вглядывался в её лицо, а потом, вытащив руки из-под её куртки, обнял и прижал к себе.
– Не бойся, ОН не причинит нам вреда, – сказал Сёма, когда Марина, наконец, затихла, – просто не сопротивляйся. Сопротивляясь, ты делаешь себе больно.
Сёма гладил её по волосам, но Марина отстранилась и внимательно, с удивлением, посмотрела на него.
– О ком ты говоришь?
– О НЁМ, – Сёма кивнул на дерево, – о БОБЕ. Я хотел тебе всё рассказать, но ты начала первая. И это хорошо, – он улыбнулся. – Я так рад, – он снова притянул её к себе и принялся гладить её по растрепавшимся волосам. – Я знаю ЕГО. БОБ приходил и ко мне тоже… Вчера вечером, после нашего разговора. ОН приходит к нам обоим, значит, мы оба – ты и я – теперь принадлежим ЕМУ. Мы – особенные, Марина. Моя Марина.
========== V ==========
Этот день должен был стать самым счастливым в жизни Сёмы. Он был уверен, что Марина приняла его любовь, что она сейчас же обнимет его в ответ. Но этого не произошло.
– Ты псих, – сказала Марина и обеими руками оттолкнула Сёму от себя. – Это всё вымысел, Сёма, нет никакого БОБА, я его придумала. Ты что и правда во всё это поверил?
– Нет-нет, ОН существует. Я знаю это! – Сёма шагнул к Марине, но она взглянула на него так, что он остановился.
– Больше не прикасайся ко мне. Это гадко, – сказала она и отвернулась. Прижавшись к дереву лбом, Марина провела пальцем по его исписанному стволу. – Я знаю, я сама виновата. Поэтому с этого момента я буду говорить тебе только правду. Согласен?
– Да, но что… – «случилось» хотел спросить Сёма, но Марина его перебила:
– Я тебе уже говорила: что бы тут не произошло, это ничего не изменит. Это правда, – вдыхая запах древесины, стоя спиной к Сёме, она грустно улыбалась. – Когда мы вернёмся, я снова буду делать вид, что тебя нет, потому что… потому что… – она сделала над собой усилие, – потому что ты изгой и неудачник, Сёма. Я не хочу, чтобы и меня считали такой же.
Марина боялась поворачиваться. Этот страх, казалось, парализовал её, но когда он попытался что-то сказать, она заговорила ещё быстрее и громче.
– Мне просто было жалко тебя. Я думала, что смогу тебе помочь, но это невозможно! Ты ходишь за мной, улыбаешься, как идиот, и меня это достало. Мне стыдно находиться с тобой рядом, понимаешь? Ты же чертов псих! Недоумок. Ты… ты… когда себя в последний раз видел в зеркало? Я просто не могу быть с тобой! Это уже не доброта, а лицемерие. Я не знаю, что ты там себе навоображал, но я говорила с тобой, нежничала всё это время, только потому, что мне было тебя жалко. Нет, даже хуже, глядя на тебя, я понимала, что мне есть куда падать. Я мерзкая! Я противна самой себе. Разве ты не видишь? А теперь, из-за тебя, из-за того, что ты меня облапал, навоображав тут любовь с большой буквы, меня и вовсе выворачивает. Я чувствую себя грязной и гадкой. Ты не виноват, Сёма, но знал бы ты, как я тебя ненавижу! Как я всех ненавижу!
– Нет, ты не гадкая! Не гадкая! – закричал вдруг Сёма, срываясь на визг и пытаясь перебить её. Марина повернулась к нему, готовая снова расхохотаться, но увидев его лицо, она испугалась того, что натворила. Особенно поразили её его руки: он стискивал сжатые в кулак побелевшие пальцы другой рукой, словно изо всех сил пытался удержать их от чего-то.
– После всего, что я тебе сказала? Я и не гадкая?
– Нет, ты не такая, – Сёма стоял, опустив голову, так что волосы закрывали его глаза, и Марина не видела их выражения. Ей показалось, что он плачет, но, когда он заговорил, в его голосе не было признаков слёз. – Это ОН! ОН тебя заставляет! Это БОБ! – губы его тряслись. Марина увидела, как слюна протянулась от уголка его рта и порвалась, взлетая с новым криком. – Всё именно так, как ты сказала. Но не сейчас, а до этого! ОН заставляет тебя нападать. Бить! Рвать и ломать, чтобы больше не бояться! Я знаю! Но ты не должна, – он поднял голову, и Марина увидела его взгляд – влажный, блестящий и умоляющий, – ты не должна нападать на меня, это мне это неприятно. Я же как ты. Как ты!
Он кричал ей о своей любви, но Марина всё поняла иначе: ей снова почудилась его тень, тень изгоя и недоумка, заслонявшая от неё её лучшее будущее. В его «как ты» она увидела намёк на её собственное жалкое положение, желание утянуть её на самое дно, туда, где ей придется смириться со своей ничтожностью и до конца жизни успокаивать себя байками о том, что она не такая, как все. Ей вспомнилось пьяное лицо матери, её жалобы на судьбу, отца и безденежье, бесконечный самообман, крутящийся вокруг очередной спрятанной в бельевом шкафу бутылки, и ей стало тошно. Нет, не БОБ толкал её на это, не чертовы паразиты в мозгу заставляли её нападать на дворового придурка Сёмушку, который не мог ей даже ответить – это была её злоба, вопль безысходности и бессилия перед тем, что её ждало, но с чем она никак не хотела смириться.
Сёма продолжал что-то бессвязно кричать, брызжа слюной, выкатывая глаза и сжимая кулаки, и Марине вдруг захотелось, чтобы он её ударил. Сильно ударил, в кровь. Она это заслужила.
– Я же пытаюсь тебе сказать! – его рассерженное и одновременно испуганное лицо приобрело сосредоточенное выражение. – Я изменился. Теперь всё изменилось. Ты же сама говорила, это место, БОБ, меняют тебя, дают силы. И я теперь сильный, сильный для тебя. Я защищу нас от всех, ты не должна бояться. Только не надо на меня нападать. Мы ведь одинаковые!
На его побелевшей одутловатой щеке отчетливо выступил дурацкий рисунок, и Марина горько усмехнулась.
– Изменился? Стал сильным? – спросила она с сарказмом, – и что же ты сделал, Сёмушка? Дал отпор обидчикам или, может быть, толкнул того, кто слабее?
– Откуда ты… – Сёма с ужасом и будто бы с благоговением посмотрел на Марину. Он хватал губами воздух, но не мог выдавить из себя ни слова. Она всё знала? Неужели БОБ сказал ей? – Я…
Внезапно Сёма понял: то, чем он хотел похвалиться, стало таким же пустым и ничтожным, как он сам. Всё то, что наполняло его вчера и сегодня силой, сдулось, как воздушный шарик. Это было не то. Всё не то. Его сила, его смелость оказались миражом. Сёма лихорадочно пытался вспомнить лицо той женщины, её страх, чтобы вновь ощутить силу и собственную значительность, но видел перед собой только лицо Марины, которая глядела на него с выражением презрения и жалости. Сёма растерялся, он не мог понять, почему то, что казалось значительным только несколько минут назад, теперь стало ничем. Он снова ссутулился, скукожился, как та женщина на полу. Он снова превращался в точку, в абсолютный ноль.
– БОБ… Боб… – бормотал Сёма, – почему?
– Зря я тебе рассказала. Но кто ж знал, что ты такой впечатлительный, – заговорила Марина, но Сёма её не слушал. Он прислушивался к звукам леса, пытаясь прочитать в них ответ. Его снова окутал тот кисловатый запах, снова захотелось помыть руки с мылом, снова захотелось домой. Сёма подошел к дереву, дотронулся до него рукой, а потом принялся его царапать, ломая об него ногти и сдирая пальцы в кровь.
– Сёма? – испугавшись, Марина смотрела, как он скребет древесину, как мелкие острые щепки впиваются ему под ногти, ранят нежную кожу под ногтями. – Сёма, прекрати! – но он продолжал, не слыша её и не замечая боли, с тем же сосредоточенными выражением, оставляя всё новые следы крови и кусочки ногтей в вспаханных бороздах.
– Ты меня пугаешь! Прекрати сейчас же!
Марина попыталась отодрать его от дерева, но он её оттолкнул, и она упала.
– Сёма, прости меня! Я перегнула палку. Прости меня, слышишь? Пожалуйста, прекрати! Сёма, Сёмочка… – забыв встать с колен, она, как была, ползком по земле бросилась обратно к нему и обняла за ноги, словно желая удержать. Это было бесполезно – держать его так, за ноги, но, как ни странно, это помогло. Сёма опустил руки и долго молча стоял, вглядываясь в оставленные полосы стеклянным взглядом.
Отпустив его ноги, Марина осталась сидеть на земле, всхлипывая и вздрагивая всем телом.
– Ты права, – нарушил молчание Сёма, спустя долгое время, и посмотрел на неё осмысленным, но странным взглядом, – этого мало.
Достав сигарету, он зажал её между дрожащих перепачканных в крови пальцев и, перебросив пачку Марине, попытался прикурить. Обессиленная от испуга и пережитых эмоций, она встала и взяла из его рук зажигалку.
– Больно?
– Нет.
– Врёшь.
– Ты тоже.
– Пойдем домой?
– Нет.
Прикурив две сигареты – себе и Сёме, Марина отдала ему зажигалку, задержавшись взглядом на его лице, затем повернулась и пошла прочь.
– Тогда пойдем дальше, – сказала она.
– Пойдем, – отозвался Сёма.
========== VI ==========
После ссоры у дерева они больше не разговаривали, просто гуляли по лесу и курили до тошноты. Марина отдала Сёме свои черные вязанные перчатки, чтобы если не остановить кровь, то хотя бы скрыть болезненный вид Сёминых пальцев. Когда сигареты закончились, она отвела его «на сопку», точнее: на торчавшую из неё, как большой палец, скалу, откуда открывался неплохой вид на черные бесснежные горы и маленький городок в продолговатой ложбинке между ними. Несмотря на сомнения Марины, Сёма решил лезть наверх. Скала оказалась хрупкой: камни, за которые он пытался ухватиться, и те, на которые он ступал, съезжая вниз, превращались в мелкое крошево и клубы пыли. Глядя на прилипшую на перчатки пыль (должно быть там, где их пропитала кровь) Марина поморщилась и, схватив Сёму за рукав, потащила его в обход – к тропинке, которая вела на вершину горы, с которой можно было безопасно попасть на скалу.
– Дурак! Не здесь. Тут не заберешься, только поранишься ещё больше, а то и шею свернешь. Я тут однажды пыталась залезть, типа «на слабо». Забралась до середины и застыла, как кошка на дереве – ни туда, ни сюда. Где ни схватишься – камни в руке остаются, я так перепугалась, что чуть ли молиться не начала. Дура. Алёна хотела уже за помощью бежать.
– И как выбралась? – спросил Сёма. Ему очень не понравилось, что Марина тут бывала с кем-то ещё, кроме него.
– Поползла вверх и всё-таки забралась. Решила, что если выживу, то больше ни в жизнь сюда не потащусь, – Марина усмехнулась. – Как же. С тех пор сюда и хожу. Чтобы ещё раз почувствовать то, что чувствовала тогда. Адреналин и счастье, что я жива. Офигеное чувство. Только я боюсь с тех пор так экспериментировать. Просто сижу тут до темноты и слушаю лес.
– С Алёной?
– Когда как. Ей это, кажется, не очень интересно.
– Она тебя не понимает, – убежденно сказал Сёма, – БОБ ей не покажется.
Марина взглянула на него, но ничего не сказала. Сёма теперь выглядел спокойным, что-то решившим для себя, но ей совсем не хотелось знать, чтó он там решил. Глядя на простиравшийся вокруг большой, холодный и серый мир, она думала о том, что чувство вины, порой, привязывает сильнее, чем расположение и дружба. Она чувствовала себя ответственной за него, и это её угнетало.
– Вряд ли нас можно назвать подругами. Просто соседки. Она слишком обычная, а я слишком ненормальная, у нас мало общего, – сказала Марина после долгого молчания. – Хотя это не мешает мне делать вид, что мы друзья. С ней и Оксаной. Я плету им околесицу и делаю вид, что я вся такая умная и взрослая. Знал бы ты, что я им наплела про свою жизнь до переезда. Про парня-наркомана, даже про то, что подрабатывала ради него проституцией. Алёна, конечно, поняла, что я вру, а Оксанка, дурочка, кажется, верит любым небылицам. Я вообще постоянно всем вру. И тебе вот…
– Нет, мне ты не врёшь, – убеждённо сказал Сёма. Он уже совсем успокоился и улыбался безмятежно, как могут только дети и сумасшедшие.
– Наверное, – неопределенно ответила Марина и снова надолго замолчала.
– Марина? – позвал её Сёма, вырывая из бездумного созерцания. – Я всё-таки должен тебе рассказать.
– Что?
– Ну, о том, что произошло вчера. О БОБЕ.
Марина настороженно посмотрела на Сёму, но не стала его перебивать.
– Там была женщина, она смеялась надо мной, и я разозлился, – Сёма смущенно глядел на Марину из-за длинных волос, – тогда я зашел в киоск, в котором она работала, взял эти сигареты, шоколадки, жвачку. Она хотела вызвать милицию, и мне пришлось её ударить.
Сёма облизнул губы, распаляясь от своего рассказа.
– Я бил её очень долго. Она так смешно визжала, совсем как свинья, – захихикал он. – Она и правда была толстой и розовой. Потом я её связал и оставил там, на полу в киоске. Она никому не скажет, я её предупредил.
Он посмотрел на Марину, но она молчала, уставившись на свои кроссовки. Она была бледна и очень красива.
– Я понимаю, что это не то, – извиняющимся тоном продолжал Сёма, словно речь шла о пустяке, которому он и сам не хотел бы придавать большого значения. – Это было хорошо, но быстро проходит. Надо идти до конца, как хочет БОБ.
– До конца? – хрипло, почти неслышно спросила Марина, потом, прочистив горло и подняв глаза на Сёму, повторила: – А как хочет БОБ?
Сёма улыбнулся шире.
– Чтобы я её убил, конечно. Забрал её силу. Теперь я понял. Ты ведь права: бить слабых бессмысленно: у них мало силы, но пока я сам слаб, придётся довольствоваться малым.
– Сёма, – Марина не мигая смотрела на него, – ты ведь шутишь, да? Врёшь мне в отместку?
Вместо ответа Сёма принялся рыться в карманах и наконец вынул что-то.
– Вот, смотри.
На его ладони в пыльной черной перчатке лежали две золотые сережки с большими красными камнями. Марина отчётливо увидела следы запекшейся крови на застежках, и ей стало дурно.
– Боже, Сёма, зачем? – почувствовав внезапную слабость в ногах, она прислонилась спиной к выступу скалы. Она смотрела на эти серёжки, на застывшую ненатуральную улыбку на лице Сёмы и не понимала, как на это реагировать. «Он же не просто псих, он чёртов психопат», – подумала Марина, и ей стало страшно.
– Ну… Чтобы измениться. Вырваться. Стать свободным, – повторил он её же слова. – Я стану сильным за нас обоих, чтобы ты больше не боялась, и не ранила себя.
– Погоди, она ведь жива, да? – схватилась она за соломинку и с облегчением выдохнула, когда он утвердительно кивнул. – Ты не должен больше так делать, Сёма. Это плохо. Очень плохо.
– Почему?
– Она же тебе ничего не сделала.
– Она надо мной смеялась. Она меня не уважала, ни во что не ставила. Ты сама говорила, что я не должен с этим мириться.
Марина что-то хотела сказать, но он перебил:
– Да и какое это имеет значение? Она ещё большее ничтожество, чем я. Я показал ей это, вот и всё.
Марина помотала головой, открыла рот, чтобы возразить, закрыла, задумалась и, наконец, сказала:
– Пообещай, что больше не сделаешь ничего подобного.
– Но, Марина…
– Пообещай, я прошу.
– Ну, хорошо, – Сёма пожал плечами, – если хочешь, обещаю.
Хитрая неестественная улыбка не сходила с его губ. Марина не поверила этому обещанию, но в то, что Сёма способен на убийство, она верила ещё меньше. Всё это казалось дурным сном, выдумкой.
– Ладно. Пойдем домой, Сём. Поздно.
*
На следующий день Сёма слёг с высокой температурой.
Когда он вернулся из леса, мама встретила его на пороге и, учуяв запах сигарет, стала на него кричать и бить по плечам, по куртке. Она была очень маленького роста, поэтому Сёма почти не ощущал её легковесных ударов и не закрывался от них. Он только привычно виновато улыбался, думая совсем о другом. Сёма очень любил свою маму, долгое время она была для него всем, но теперь его сердце безраздельно принадлежало Марине. Он вспоминал, как они попрощались перед подъездом, и теперь он снова был уверен, что сможет её завоевать. Наверное, мама чувствовала, что он думает о другой, и от этого разъярялась ещё больше. Она не хотела, чтобы её Сёмушка становился таким же безответственным негодяем, как другие мальчики его возраста, она боялась, что они испортят его, научат употреблять наркотики, материться, не уважать её, мать, которая с таким трудом и любовью воспитывала его. Легкомысленные девицы задурят ему голову, отнимут его у неё, разобьют его доброе сердечко и бросят погибать под каким-нибудь забором конченным наркоманом и алкоголиком. Или что ещё хуже: заставят его наложить на себя руки. Сёмина мама знала, как коварны эти грязные потаскушки, потому что в прошлом, в очень-очень далеком прошлом, она и сама была такой.
Мама кричала, её тонкие, вспененные химической завивкой волосы вздрагивали рыжим облаком вокруг её головы и колыхались, но она не почувствовала того, другого запаха, поэтому Сёма был доволен. Когда он содрал с рук Маринины перчатки, она замолчала, а потом запричитала с той же силой, с какой кричала всего несколько секунд назад.
– Сёмушка? Ты опять? Опять, да? – она ласково увлекла его в ванную. Помыла его руки, обеззаразила раны, вынула занозы из-под посиневших ногтей, и перебинтовала его пальцы. – Что тебя расстроило, Сёмушка, что такое, мой миленький? Почему ты опять делаешь это? Тебя кто-то обижает в школе?
Но Сёма молчал. Её помощь ему была не нужна.
Ночью он почувствовал себя хуже, а наутро температура была уже так высока, что мама, почти в истерике, вызвала скорую. Врач совсем не удивился тому, что на руках Сёмы были круглые без отделов для пальцев рукавицы, совсем как те, что одевают детям, чтобы они не поранили сами себя. Он очень хорошо знал эту семью. Знал ещё с тех времен, когда ему пришлось вынимать из петли Сёминого папу.
После укола Сёма спал и во сне видел лес. Ему снилось злое и прекрасное лицо Марины, которое она давала ему целовать, а потом отталкивала, говоря, что большего он пока не заслужил.
Потом к нему приходил БОБ. ОН хохотал, страшно кривил лицо, отчего походил на безумца, и тыкал в Сёму толстым пальцем. А Сёма был ребенком. Он дрожал от страха, что-то мямлил и чувствовал, что ещё чуть-чуть, и он позорно описается прямо в штаны. Сёма уже пустил теплую струю, сбегавшую по голой ноге в левой штанине, и изо всех сил надеялся, что этого не заметит БОБ, но ЕМУ, кажется, не было до этого никакого дела. БОБ наклонился к Сёме очень близко, так, что он даже почувствовал на себе его горячее шумное дыхание, и что-то вложил в его маленькие потные ладони. Тяжесть этих предметов придала Сёме сил.
========== VII ==========
Марина отодвинула штору и выглянула на улицу. Скамейка была пуста. «Тем лучше», – подумала она. Хорошо бы, он совсем исчез из её жизни.
В сумерки двор казался неприветливым и тревожным. Черные тени ползли по пустой бесплодной земле, а дальше были только голые ветки деревьев и невзрачные типовые многоэтажки. В таком городе ничего никогда не происходит. «Единственное, чего нужно опасаться – это сойти с ума со скуки», – думала Марина, и всё же ощущала беспокойство. Словно кто-то сжимал и царапал её изнутри, где-то в районе желудка. Хлопавший на ветру белый пакет, запутавшийся в ветвях дерева, вдруг сорвался, взлетел вверх и почти сразу же исчез в темнеющем небе.
Марина отошла от окна и вставила в магнитофон кассету, собственноручно записанную с радио, отчего многие песни начинались не сначала и обрывались кусками рекламы. Она сделала погромче, чтобы заглушить звенящую пустоту квартиры, в которой, как ей казалось, она слышала шёпот леса. Лес был далеко, за колючей проволокой водоканала, за несколько недель от сегодняшнего дня, но Марина знала, что в эту секунду он наполняется неясными, тревожными шорохами, напоминающими перешептывание и чьи-то шаги. Она вспомнила Сёму, его влажные торопливые ладони, свой страх, от которого подкашивались ноги и звенело в ушах, а ещё его слова о том, что к нему приходил БОБ. «Теперь всё будет по-другому, – говорил безобидный придурок Сёмушка, – так, как хочет БОБ».
БОБ был её фантазией, её страхом перед лесом, но теперь всё будет так, как хочет ОН.
Марина нервно засмеялась и, громко подпевая песне, выпотрошила свою косметичку на диван. Сёма заразил её своим безумием. Но он не появлялся уже больше двух недель, и ей казалось, что всё приходит в норму. После того разговора, Сёма больше не маячил перед её окнами, не звонил в дверь, и, кажется, даже не появлялся в школе. Возможно, его забрали в психушку, кто знает? Марине так было только спокойнее. Она твердо решила не забивать себе голову ерундой и вести жизнь нормальной девушки: слушать музыку, зависать с друзьями и ходить на дискотеки. Всё это было скучно и бессмысленно, но это было НОРМАЛЬНО, а значит, необходимо.
«БОБ знает толк в развлечениях», – подумала она, наклоняясь к зеркалу и обводя губы карандашом. Эта мысль ей показалась гадкой, но она не могла заставить себя не думать об этом.
«Сам бы он ни за что не додумался до такого», – Марина сомкнула красные накрашенные губы, размазывая помаду. Закатав рукава черной одолженной у старшей сестры блузки, Марина расстегнула ворот, так что почти виднелся лифчик, и придирчиво оглядела себя. Из зеркала на неё смотрел некто, напоминающий шалаву.
«БОБУ бы понравилось. Не боишься заблудиться в лесу?»
«Боюсь, – подумала Марина, выключая музыку и прислушиваясь к тишине, – ещё как боюсь».
В подъезде было холодно. Не успела Марина нажать на кнопку звонка, как дверь открылась, и вышла Алёна. Как будто только и ждала, когда Марина появится перед её дверью. Хотя, возможно, она действительно высматривала её в глазок.
– Отпустили только до десяти, – разыгрывая досаду сказала Алёна, застенчиво поправляя короткую юбку, – иначе вообще не пустят.
Марина недовольно поморщилась, но согласно кивнула. Она знала, что Алёна идёт с ней только потому, что не хочет показаться трусихой и малолеткой.
– Ладно. Мне тоже желательно вернуться раньше, чем мои вернутся.
Алёна неопределенно взглянула на неё и поёжилась.
