Текст книги "Каиново семя"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Начать Гуляев решил с самого губернатора. К чести Турусова, надо сказать, что он не выказал никакого неудовольствия тем, что его, чиновника столь высокого ранга, вызвали в прокуратуру повесткой, как самого заурядного обывателя. Мало того, он приехал точно в указанное время и даже попенял Сергею Владимировичу, что тот так долго тянул с вызовом.

– Я уже хотел звонить прокурору, узнать, почему моей персоной никто не интересуется. Как-никак мы с женой прожили вместе больше тридцати лет, я знал Альбину и ее дела лучше, чем кто бы то ни был, – сообщил Виктор Палыч с ноткой сдержанной печали в голосе.

Разглядывая скорбящего супруга, Гуляев решил, что губернатор ему нравится. Во-первых, разговаривает, не чинясь, не напоминая каждым жестом, взглядом и интонацией о разнице в их положении. А во-вторых, не разыгрывает безутешное горе. Сергей Владимирович повидал на своем веку достаточно вдов и вдовцов, чтобы сделать для себя вывод: истинное горе не голосит о себе, не выставляет себя напоказ. Человек, переживший трагедию, прячет боль от посторонних глаз, словно боится, что от демонстраций она обесценится, потеряет силу, и тогда умрет последнее чувство, а он останется – живым трупом.

Вместе с тем Сергей Владимирович понимал, что Турусов с его опытом публичных выступлений давно научился изображать искренность, благородство, демократичность и вообще любое качество, требуемое по сценарию. А значит, не стоит доверяться первому впечатлению. С таким зубром от политики нужно держать ухо востро.

– Позвольте выразить вам соболезнования, – вежливо начал Гуляев и тут же кинул пробный камень: – Думаю, смерть Альбины Николаевны была для вас страшным ударом.

– Я бы так не сказал, – неожиданно возразил Турусов. – Видите ли, Альбина была больна. Давно и безнадежно. Ей несколько раз делали операцию по пересадке почки, но рано или поздно организм чужую почку отторгал, а операции с каждым разом проходили все хуже. Когда Альбину забрали в клинику в этот раз, все мы – я имею в виду близких – были морально готовы к смертельному исходу. Оксана Яновна, подруга Альбины, которая лечила ее раньше, и доктор Корзухин, последний лечащий врач, оценивали ее шансы как один к десяти. Это при операции. А без оперативного вмешательства Альбина была обречена. Ей оставалось от силы несколько месяцев. Поэтому я не могу сказать, что ее смерть была для меня потрясением. Хотя обстоятельства, при которых она наступила, меня... гм... да, ошеломили.

– Судя по затруднениям с подбором нужного слова, оно не вполне точное, я прав?

– Да нет, почему же? Ошеломили, привели в замешательство, оглушили... Вполне точно передает мои чувства.

– Как правило, мужья, говоря о чувствах, которые испытали, узнав об убийстве жены, используют другие выражения, я бы сказал, более сильные.

– Понимаю. Мне жаль, если я вас разочаровал. Ни потрясения, ни отчаяния, ни ярости, ни жажды мщения я не испытываю. Боль... может быть, горечь потери... "Может быть" – потому что на самом деле горечь потери я давно пережил. Видите ли, долгая хроническая болезнь меняет не только внешность, но и характер больного. Характер даже в большей степени. Альбина последних лет была совсем не той девушкой, на которой я когда-то женился. Та была неземным существом, ангелом во плоти. Если бы вы знали ее...

– Я знал, – неожиданно для себя перебил Сергей Владимирович. – Мы учились в одном классе.

Во взгляде Турусова впервые появился личный интерес к следователю, который вел дело об убийстве его супруги. Словно признание Гуляева переводило его из разряда абстрактных личностей, следящих за соблюдением закона, в разряд почти что приятелей Виктора Палыча.

– Тогда вы меня поймете. Разве можно представить себе, чтобы та девушка ради обретения власти шла по головам? Наслаждалась этой властью, унижая людей, попирая их волю, желания и чувства? Радовалась чужому несчастью? А моя жена в последние годы именно так и делала. Не скрою, я могу понять человека, который ее убил. Не оправдать его, нет. Убийство оправдать нельзя, во всяком случае, убийство больной, беспомощной женщины, исподтишка. Но понять убийцу – могу.

"Что они, сговорились, что ли? – с внезапной неприязнью подумал Гуляев. – У одной убили подругу, у другого – жену, а они прямо готовы нанять убийце адвоката!"

– Скажите, а где вы находились, когда Альбина Николаевна умерла? – намеренно резко спросил он.

– Меня не было в городе, – ничуть не обидевшись, сообщил губернатор. – Время от времени приходится ездить по области, знаете ли. Проверять, правильно ли тратятся бюджетные средства, нет ли злоупотреблений, то да се...

– Как же вы уехали, зная, что жене предстоит операция с такими маленькими шансами на выздоровление?

– Я не знал, когда ей назначат операцию. Никто не знал. Для пересадки почки нужен донор... э... погибший человек со здоровыми почками. Мало того, у донора и реципиента должны совпадать группы крови и еще что-то... Они там делают какую-то проверку на совместимость тканей, не знаю точно какую. Словом, операцию могли провести еще не скоро, а мои обязанности никто не отменял. Я попросил Оксану, чтобы меня вызвали, если донор э... появится. Господи, как это ужасно звучит! Вам не кажется, что в самой идее трансплантации жизненно важных органов есть нечто глубоко циничное? С нетерпением ждать смерти здорового и нестарого человека, не сделавшего лично вам ничего плохого, более того – незнакомого, разве это не порочно?

– Не знаю. По счастью, у меня никогда не было причин задумываться над такими вопросами. Если позволите, вернемся к кончине вашей супруги. Часто ли вы навещали Альбину Николаевну до своего отъезда в область?

– Практически ежедневно.

– Тогда, вероятно, вам доводилось общаться с теми, кто за ней ухаживал. Как, по-вашему, у кого-нибудь из персонала клиники могли быть причины желать вашей супруге смерти?

Турусов усмехнулся.

– Несмотря на учебу в одном классе, вы не очень-то представляете себе характер женщины, смерть которой расследуете. Смешно думать, будто Альбина подпустила бы к себе человека, имеющего основания желать ей смерти. Все, кто имел право входить к ней в палату, от лечащего врача и до последней уборщицы, были тщательнейшим образом проверены на предмет связи с людьми, интересы которых когда-либо пересекались с интересами моей жены. У Альбины Николаевны была собственная служба безопасности, они ни за что не допустили бы такой промашки.

– Вот как? – Сергей Владимирович приподнял бровь. – Тогда почему же эта служба не озаботилась надлежащей охраной? Разве может один человек, да еще поставленный за дверью, обеспечить безопасность прикованной к постели женщины?

– Вы забываете о сиделке, которая дежурила в палате круглосуточно. О кнопке срочного вызова, установленной над кроватью Альбины. Ей достаточно было протянуть руку, чтобы поставить на ноги весь этаж. Охранник за дверью тоже мог поднять тревогу одним движением ноги. У него под столом – кнопка сигнализации. Нет, их трудно винить в том, что не уберегли Альбину. Разве можно предугадать такую цепь совпадений? Внезапный приступ у охранника, отлучка сиделки, сон Альбины... Преступнику невероятно повезло.

– Может быть, может быть, – задумчиво пробормотал Гуляев. – А среди работников клиники, не имевших доступа в палату вашей жены, были ее враги?

– Трудно сказать. Что-что, а наживать врагов Альбина умела. Правда, работники клиники – не ее уровень. Недруги Альбины, как правило, занимали более высокое положение. Конечно, с простыми людьми, например с прислугой, у нее тоже бывали конфликты, иногда довольно серьезные, но мне почему-то кажется, что причина этого убийства должна быть более весомой, чем бытовая склока. Разве что в клинике работает кто-то из друзей или родственников тех, кому моя жена навредила по-крупному.

– И вы можете назвать имена? Я имею в виду имена тех, кому Альбина Николаевна крупно навредила?

На лице губернатора отразилось удовлетворение. Судя по всему, разговор наконец принял то направление, которого он ожидал. Следующие полчаса Виктор Павлович подробно и со вкусом рассказывал о пиратских выходках покойной супруги. В отличие от Оксаны, он, видимо, нисколько не стеснялся поставить в неловкое положение своих знакомых. А может, будучи реалистом, понимал, что следователь и сам без труда соберет эти сведения.

Но благодушие губернатора мгновенно испарилось, когда Гуляев задал ему вопрос о взаимоотношениях покойной с дочерью.

– А вот это вам совершенно ни к чему, уважаемый, – заявил Виктор Палыч, обдав следователя арктическим холодом. – Марина не имела даже теоретической возможности убить мать или поручить это убийство третьим лицам. Она постоянно – слышите? – постоянно находилась под присмотром телохранителей, которые работали на Альбину. Жена очень боялась, что девочка свяжется с неподходящей компанией, и санкционировала самое бесцеремонное вмешательство в личную жизнь Марины вплоть до прослушивания ее телефонных разговоров и перлюстрации писем. – Перехватив изумленно-брезгливый взгляд Сергея Владимировича, Турусов несколько смутился, и температура в помещении сразу поползла вверх. – Я возражал, но... Альбина – мать. Предполагалось, что она лучше знает, как надо заботиться о девочке. Во всяком случае, уж один-то добрый плод ее воспитательная политика принесла. Были у Марины причины ненавидеть мать или нет, подозревать девочку в убийстве вы точно не можете.

– Вероятно, вы правы, – миролюбиво сказал Гуляев. – Но, надеюсь, у вас не возникнет возражений, если я захочу побеседовать с Мариной? Мать могла делиться с ней какими-нибудь женскими секретами, которые от вас держались в тайне.

Турусов явно собирался оспорить предположение следователя, но воздержался, сообразив, что это бессмысленно.

– Дерзайте, – буркнул он не слишком любезно. – Вы – профессионал. Вам виднее.

* * *

Допрос Марины Турусовой Гуляева обескуражил и даже подорвал его веру в собственный профессионализм. На своем следовательском веку Сергей Владимирович повидал всяких свидетелей, в том числе и хитрых, и изворотливых, и замкнутых, и молчаливых. Но такую... непрозрачную особу встретил впервые. Губернатор Турусов, проведший почти полвека в вышей лиге партийных ролевых игр, по сравнению со своей двадцатилетней дочерью, этой невинной домашней девочкой, мог сойти за большой кусок горного хрусталя.

Марина не увиливала от ответов, не отмалчивалась и, по-видимому, не лгала. Но поручиться за последнее Гуляев не мог, потому что ему ни разу не удалось заставить ее проявить хоть какое-то чувство. Он несколько раз менял тактику допроса, прибегал то к отеческой ласке, то к холодной суровости, то к прямой грубости, то к лести, но ни мытьем, ни катаньем не добился от девушки нормальной человеческой реакции. Она не волновалась, не пугалась, не выходила из себя, не возмущалась, не плакала, не улыбалась, не злорадствовала, не напрягалась... Вообще ничего. Даже ее глаза, темно-серые, в Виктора Павловича, казались Гуляеву матовыми. А голос – низкий, глуховатый, и в общем-то приятный – боже, как он бесил Сергея Владимировича своей невыразительностью!

– Какие взаимоотношения были у вас с матерью?

– Никаких. Она отдавала приказы, я исполняла. Вот и вся суть наших отношений.

– Но при этом вы испытывали друг к другу какие-то чувства?

– Я не могла позволить себе такой роскоши. А она... Полагаю, я ее раздражала.

– Почему?

– Почему полагаю или почему раздражала?

– Почему не могли позволить себе такой роскоши, почему полагаете, почему раздражала?

– Если бы я испытывала к маме какие-то чувства, то могла бы их ненароком проявить, и маме они могли не понравиться, а она была женщиной нездоровой, врачи не рекомендовали ее волновать. На мысль о том, что я вызываю у нее раздражение, меня неоднократно наталкивали ее тон и характерное выражение лица, а также выбор слов, когда она делала мне замечания. А раздражала я маму, видимо, из-за того, что не отвечала ее ожиданиям.

– А чего она от вас ожидала?

– Не знаю. Ее заявления на этот счет были довольно противоречивыми.

– М-да, Марина, похоже, вам жилось не очень сладко.

– Я привыкла.

– Виктор Павлович признался мне, что матушка держала вас под постоянным контролем, совершенно игнорируя ваше право на неприкосновенность личной жизни.

– Да, это правда.

– И вы ни разу не пробовали восстать?

– Нет. Это ничего бы не изменило. Мама легко подавила бы любой мой бунт. У нее хватало рычагов воздействия.

– Стало быть, ее смерть принесла вам облегчение?

– Можно сказать и так.

– Но можно и по-другому?

– Знаете, все же она была моей матерью. А смерть матери трудно считать личным благом, даже если для этого есть основания.

– Понимаю. Теплые воспоминания о поре безмятежного детства, мамины руки, губы, смех...

– ...

– Нет?

– Простите, Сергей Владимирович, мне кажется, наш разговор зашел куда-то не туда.

– Почему же не туда, Марина? Я всего лишь пытаюсь понять ваше отношение к маме.

– По-моему, я достаточно определенно высказалась на эту тему.

– И тем не менее я ничего не понял. Не могу найти аналогов среди известных мне примеров.

– В наборе известных вам примеров наверняка есть случаи, с которыми вы когда-то столкнулись впервые.

– Да, но в последний раз это случилось давным-давно. Хотя... как говорит народная мудрость, век живи – век учись. Хорошо, давайте перейдем непосредственно к делу. Альбина Николаевна когда-нибудь делилась с вами своими проблемами, переживаниями?

– Нет.

– Вы не знаете, у нее были враги?

– Насколько я представляю, были. Но ничего определенного мне не известно. Иногда долетали какие-то слухи, точнее, обрывки фраз, но в моем присутствии все разговоры такого рода сразу прекращались.

– А какие отношения связывали вашу мать и Оксану Вольскую?

– Они дружили. Много лет. А потом поссорились. Уже давно, года два назад. Но когда маме стало плохо, она позвонила именно Вольской. И тетя Ксана тут же прислала за ней машину из своей клиники. Думаю, что бы между ними ни произошло, мама тете Ксане доверяла. И Оксана Яновна никогда бы не обманула ее доверия. Не такой она человек, чтобы пойти на предательство.

– Вы хорошо ее знаете?

– Да. Тетя Ксана помогла мне появиться на свет. Пожалуй, ближе ее у меня никого нет.

– А отец?

– Ну, вы же знаете, как он загружен работой. Наверное, если сложить все время, которое мы провели вместе, едва ли набежит больше месяца.

– С мамой он общался так же редко?

– С мамой чаще.

– Они ладили?

– Насколько это от него зависело. С мамой временами бывало трудно, но отец понимал, что она больна, и проявлял чудеса терпения.

– А как ко всему этому относилась прислуга?

– Изо всех сил блюла нейтралитет. Тем, кто имел глупость проявить хоть какое-то отношение, быстро отказывали от места.

– Могли уволенные затаить обиду на Альбину Николаевну?

– Вероятно, да. Но из-за таких обид не убивают.

– Вы часто навещали мать в клинике?

– Каждый день.

– И наверное, успели познакомиться с кем-нибудь из персонала?

– Я несколько раз разговаривала с Михаилом Вадимовичем, лечащим врачом мамы. Здоровалась с сиделкой, но это вряд ли можно считать знакомством. А нескольких докторов и медсестер, давних друзей Оксаны, я знаю еще с детства.

– Кого именно?

– Нину Ароновну Гольдберг, заведующую гинекологическим отделением, Игоря Сергеевича Костенко, ортохирурга, Елену Романовну Малееву, анестезиолога, Галину Николаевну Белан и Аллу Ильмаровну Назарову, хирургических сестер. Они работают с Вольской всю жизнь. Во всяком случае, сколько я помню.

– Кто-нибудь из них знал вашу мать?

– Должно быть, все. Через Оксану.

– Но вы не уверены?

– Нет.

– То есть вы никогда не слышали, чтобы Альбина Николаевна высказывалась о ком-нибудь из них или они – о ней?

– Нет.

– О чем вы разговаривали с вашей матерью, когда ее навещали?

– В общем-то, ни о чем. Я спрашивала, как она себя чувствует. Она иногда начинала жаловаться, но чаще говорила: "Не дождетесь!" и пыталась меня обидеть. Когда она выдыхалась, я доставала книги, которые приносила для нее, предлагала ей почитать. Если мама соглашалась – такое тоже бывало, – мы читали и потом довольно мирно расставались. Если швыряла книги на пол и гнала меня вон, я, естественно, быстро уходила.

– А на следующий день возвращались? Зачем же?

– Маме не понравилось бы, если бы я не пришла. Она бы сочла меня неблагодарной тварью. Гнев мог плохо сказаться на ее самочувствии.

– Знаете, Марина Викторовна, по-моему, вы морочите мне голову! Если мать вела себя по отношению к вам так, как вы рассказываете, вы обязаны были ее ненавидеть. А значит, сейчас вы должны ликовать. Поскольку никаких признаков ликования я не вижу, мне остается сделать вывод, что вы – лицемерка, способная на любое вероломство вплоть до организации убийства собственной матушки. Именно из этого предположения я собираюсь исходить дальше в своем расследовании. Вы меня поняли?

– Да.

– Хотите что-нибудь возразить?

– Нет.

– То есть вы подтверждаете, что организовали убийство Альбины Николаевны?

– Нет.

В конце концов Сергей Владимирович не выдержал и просто наорал на девчонку, а потом и выгнал ее взашей, подумав при этом, что начинает понимать, почему Альбина так скверно обращалась с дочерью. "На эту говорящую куклу никакого терпения не хватит, – бормотал он, вытирая платком вспотевший лоб. – Надо поинтересоваться у Оксаны, не сумасшедшая ли ее крестница".

Впрочем, сумасшедшая Марина или нет, а убить мать или даже подтолкнуть кого-то к убийству она не могла. Морозов и Зарифуллин, ее телохранители, точнее надзиратели, полностью подтвердили слова Турусова. До гибели Альбины Николаевны за Мариной следили настолько плотно, что ее участие в каком-либо преступлении или тайном сговоре полностью исключалось. Правда, оставалась еще возможность сговора девчонки с телохранителями. Но показания прислуги делали его, мягко говоря, маловероятным.

"Альбина Николаевна строго следила, чтобы телохранители дочери не позволяли себе никаких вольностей. В прошлом году ей показалось, что один из молодых людей, которые в то время охраняли девочку, оказывает Марине знаки внимания. Так оно было или нет, не знаю, но вскоре оба парня оказались на улице, и хозяйка постаралась, чтобы ни одно охранное агентство не взяло их на работу. Нынешние бодигарды об этом знали и боялись лишний раз даже заговорить со своей подопечной, а Мариночка так и вовсе в их сторону не смотрела, словно и не ходят они за ней по пятам. Иной раз даже жутко делалось от того, насколько она их не замечала. И главное ведь, не притворялась – и вправду не замечала. Точно слепая".

А если не было сговора с Мариной, то версия причастности телохранителей к убийству Турусовой выглядела неубедительно. Морозов и Зарифуллин работали на Альбину Николаевну меньше года, получали очень прилично и ни в какие конфликты с работодательницей не вступали. Служба безопасности Турусовой гарантировала, что никто из бодигардов никоим образом не связан с жертвами разбойничьей деятельности Альбины. Собственноручно ни Морозов, ни Зарифуллин убить не могли, их алиби подтверждали прислуга и сама Марина. В день убийства неразлучная троица побывала в больнице, но сразу после визита вернулась домой и с полудня губернаторский особняк не покидала.

Между тем прорезались оперативники, брошенные на работу в клинике. Они установили, что два пациента стационара в свое время пострадали от Турусовой. Андрей Тимофеевич Богомолов, шестидесятишестилетний диабетик и гипертоник, два года назад был вынужден объявить о банкротстве. Перед тем он отказался от заманчивого предложения Альбины Николаевны о слиянии двух родственных фирм (его и ее) в одну (понятно чью). Александр Пичугин, сердечник, поэт и журналист, три месяца назад был изгнан из газеты "Старградский курьер" за умеренно острый очерк "Власти и напасти", обошедшийся руководству газеты в кругленькую сумму, выплаченную Альбине Николаевне за отказ от судебного иска на сумму еще более кругленькую.

По мнению сыщиков, Богомолов и его семейство на роль мстителей не подходили. И жена, и дети экс-предпринимателя едва не плясали от радости, когда супруг и отец был вынужден отойти от дел и смог наконец вплотную заняться своим серьезно пошатнувшимся здоровьем.

"Вы не поверите, но я тогда за здравие Альбины свечку в храме поставила, – рассказывала Богомолова. – До банкротства Андрюша мой выглядел – краше в гроб кладут. Лицо отечное, кожа серая, в глазах – кровяные прожилки. А все туда же – на работу уходил с петухами, возвращался за полночь. Если возвращался. Я ему говорила: "Ну зачем ты себя загоняешь? Не молоденький ведь уже! Всех денег не заработаешь". А он только отмахивался или, того хуже, орать начинал. Я под конец уже начала телефонных звонков бояться, в ночных кошмарах видела, как мне по телефону о его смерти сообщают. И тут это банкротство. Андрюша, конечно, страшно переживал поначалу, но потом его подлечили, и он буквально преобразился. Стал молодец молодцом. Читает, гуляет, собой занимается, внуком. Раз в год для профилактики ложится в клинику, проходит курс лечения. Доктора очень довольны его состоянием. И сам Андрей рад безмерно. Друзья-бизнесмены часто зовут его в помощники, но он только руками машет. Я, говорит, свое отпахал, теперь пожить хочу".

Знакомые подтвердили, что захватническая акция Турусовой обернулась для Богомоловых неожиданным благом. Андрей Тимофеевич не только не вынашивал планов мести, но даже шутил, вспоминая русскую сказку: прибрала, дескать, баба к рукам мою фирму и горе-злосчастье в придачу. Пусть теперь не жалуется, если к ней перешли по наследству мои гипертонические кризы.

Иначе воспринял перемену участи Александр Пичугин. Увольнение из газеты лишило его основного источника дохода и поставило семью в тяжелые условия. Жена Пичугина недавно родила вторую дочь и в настоящее время не работала. Александр бился как рыба об лед, хватаясь за любую халтуру, сулившую хоть какой-нибудь заработок, – стряпал рекламные объявления для мелких дельцов, пытался натаскивать безграмотных оболтусов по русскому языку, писал на заказ поздравительные вирши для юбилеев, переводил с английского инструкции для местных фирм, торгующих корейской бытовой техникой. В конце концов непомерная нагрузка, беспросветное будущее и бессильная ненависть к Турусовой надорвали его сердце. Журналист заработал инфаркт. Сердобольные знакомые и бывшие коллеги собрали денег и перевели его из городской больницы, где бесплатное лечение сводило "тяжелых" пациентов в могилу не хуже эпидемии чумы, в частную клинику Вольской, где таких пациентов, как правило, ставили на ноги.

С точки зрения сыщиков, кандидатура Пичугина на роль убийцы Турусовой смотрелась совсем неплохо. Несчастного журналиста буквально душила злоба, когда при нем упоминали о губернаторше. Он неоднократно и при свидетелях желал ей подохнуть и достаточно окреп для того, чтобы подняться на один этаж, дойти до палаты Альбины Николаевны и проделать манипуляции с капельницей. Но в этой приятной версии были нестыковки. Во-первых, на каждом этаже клиники дежурил вахтер, который, по идее, должен был проверять пропуска и следить, чтобы посетители пациентов, скажем, со второго этажа, не крутились на третьем. Во-вторых, ни Пичугина, ни его домочадцев на третьем этаже никто не видел. И в-третьих, если все-таки допустить, что преступник – Пичугин, то выходило, что действовал он по наитию и ему невероятно повезло. А значит, доказать его вину практически невозможно. Эти же соображения, кстати, относились и к Богомолову, который тоже лежал на втором этаже.

Обдумав все это, Гуляев решил, что ни Пичугин, ни Богомолов ему не подходят. Просто невозможно поверить, будто кто-то из них, поддавшись внезапному порыву, встал с больничной койки, поднялся по лестнице, прошмыгнул мимо зазевавшегося вахтера, никем не замеченный дошел до VIP-бокса, обнаружил, к своей радости, что охранник лежит без сознания, прокрался в палату, которую по счастливому стечению обстоятельств именно в эту минуту покинула сиделка, и расправился с обидчицей, по столь же счастливому стечению обстоятельств мирно уснувшей за несколько минут до его появления. Такого нагромождения "счастливых" случайностей не проглотит ни один суд.

Нет, человек, которого искал Гуляев, знал все о распорядке дня Турусовой, о системе ее охраны, более или менее разбирался в медицине, был, скорее всего, знаком с охранником Альбины Николаевны и имел право находиться на третьем этаже клиники.

"Что опять приводит нас к персоналу клиники или посетителям Альбины", – вздохнув, подытожил Сергей Владимирович. Вывод его не обрадовал. Из пяти человек, имевших допуск к Турусовой, четверо представили надежное алиби. Если окажется, что оно есть и у пятого, то придется искать убийцу среди работников клиники. И если ни у кого из них не обнаружится мотива, подозрение в организации убийства неизбежно падет на Оксану Вольскую.

* * *

Однако допрос Виталия Желнина развеял мрачные предчувствия следователя и породил надежду на скорое и успешное завершение запутанного дела.

Парень явно нервничал, на вопросы отвечал уклончиво и вообще вел себя подозрительно, хотя по образованию был юристом и не должен был испытывать обывательского страха перед работниками прокуратуры.

– Какие обязанности вы исполняли в качестве личного помощника Турусовой?

– Разные. Все больше по мелочам. С кем-то созванивался, рассылал приглашения, сопровождал на светские рауты...

– И сколько же вам платили за эту необременительную работку? – с усмешкой поинтересовался Гуляев.

– Я бы не сказал, что она была необременительной, – обиделся Виталий. – У меня почти не было свободного времени, постоянно приходилось быть начеку... И вообще, какое отношение к делу имеет моя зарплата?

– Пока не знаю. Спрашиваю, чтобы иметь представление о вашем статусе в доме. Вы были на положении прислуги?

– Ну, в каком-то смысле... Хотя, думаю, мой ранг все-таки был повыше. Во всяком случае, ел я в столовой с членами семьи, а не на кухне.

– Ваши отношения с Альбиной Николаевной были чисто деловыми?

– Ну... трудно сказать. Когда люди проводят много времени вместе, отношения редко остаются чисто деловыми... Грань, так сказать, несколько расплывается... Вы начинаете обсуждать посторонние материи... Спектакль, который недавно видели, поведение известного лица на недавнем приеме... Такие вот э... вещи.

– Вы пытаетесь сказать, что постепенно ваши отношения с Турусовой перешли в фазу приятельских?

– Э... нет. Что вы! Альбина Николаевна не имела обыкновения приятельствовать с теми, кто на нее работал. Она никогда не упускала случая подчеркнуть дистанцию... э... разницу в положении.

– Иными словами, у вас были типичные отношения работника и работодателя?

– Ну... Даже не знаю. Наверное, так.

– По моим сведениям, значительную часть своих рабочих обязанностей вы исполняли в спальне Турусовой.

Желнин покраснел. Даже, скорее, помалиновел. Минуту-другую он сражался со смущением, потом проглотил скрытое оскорбление и сказал не без вызова:

– Это не значит, что я лгу. Многие боссы нанимают секретарш, в обязанности которых входит... словом, вы понимаете. Конечно, мужчин в моем положении принято презирать, но... у меня достаточно развит инстинкт самосохранения, чтобы наплевать на гордость.

– Правильно ли я понял, что Альбина Николаевна угрожала вам, если вы откажетесь исполнить некоторые ее прихоти?

– Ей не было нужды угрожать. Я и сам хорошо понимал, что будет, если я отклоню ее э... притязания.

– Как вы познакомились?

Желнин напрягся.

– Точно не помню. Кажется, на каком-то приеме... По-моему, по случаю победы Турусова на губернаторских выборах. Видите ли, я помогал Виктору Павловичу во время избирательной кампании... Да, там мы впервые и встретились с Альбиной Николаевной.

– И она была настолько сражена вашими достоинствами, что сразу попросила вас стать ее личным помощником?

– Э... почему сразу? Нет. Спустя какое-то время.

– После других встреч?

– Наверное. Не помню. Это было так давно...

– Как давно?

– Даже не соображу... Больше года назад.

– Да-а, год – это, конечно, срок, – насмешливо протянул Гуляев. – За такое время вполне естественно забыть обстоятельства знакомства с первой леди города. Скажите, а как Виктор Палыч относился к вашей э... работе на его супругу?

– Нормально. Он даже обещал, что возьмет меня в юридический отдел своей компании, когда Альбина меня э... отпустит.

Гуляев приподнял бровь.

– Вы хотите сказать, что губернатор потворствовал сомнительным забавам супруги?

– Не так грубо. Губернатор хотел, чтобы она была довольна и не хотел знать, чем она занимается, если это не угрожало его положению и репутации. На мою скромность он мог положиться. А что касается оскорбления супружеских чувств... Мне кажется, их супружество давно стало фикцией.

– В самом деле? А как воспринимала ваши э... обязанности дочь Турусовых?

Желнин побледнел до синевы и облизал пересохшие губы. Руки его тряслись так, что он вынужден был сжать их коленями.

– Я... не знаю...

– Что с вами? Вам нехорошо?

– Да... что-то с сердцем... наверное. Или с давлением.

– Валидолу? Вызвать врача?

– Валидол... если можно... Врача не надо... Сейчас пройдет.

Сергей Владимирович по природе не был садистом, поэтому решил не дожимать парня и отпустил его. Пусть очухается, подумает немного. Рано или поздно сознается, никуда не денется. Чай, не матерый рецидивист, в молчанку играть не станет. Вон как нервишки шалят. Расколется, голубчик, как миленький. Не сегодня, так завтра. Какая разница?

Оксана Яновна вытряхнула пепельницу в ведро, открыла форточку и закружила по кухне, пытаясь настроиться на предстоящие дела, но мысли упрямо возвращались к проблеме, решить которую было не в ее силах. За последние дни тревога изгрызла ее душу, точно жук-древоточец старую дешевую мебель. Оксана осунулась, похудела и подурнела. Знакомые бросали на нее сочувственные взгляды, полагая, что она так тяжело переживает смерть подруги детства. Но друзья, имеющие более-менее верное представление о ее отношениях с Альбиной, поглядывали на Ксану с недоумением и беспокойством. Она боялась, что рано или поздно кто-нибудь не выдержит и спросит напрямик, в чем дело. И этот вопрос ни к чему хорошему не приведет, потому что врать и изворачиваться она до сих пор толком не научилась.

Оксана вернулась к своему посту у окна и закурила несчетную сигарету. Ожидание становилось невыносимым. Наконец глаза, прикованные к подворотне напротив, различили в глубине движение массивного объекта. Секунду спустя вынырнувший из темного зева губернаторский "шевроле" свернул на дорожку, опоясывающую двор по периметру, и снова скрылся из виду, приблизившись к ее дому.