Текст книги "Любовная какофония"

Автор книги: Варвара Карбовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Кого это их?

– Родителей, кого же еще, – сказал он и посмотрел мне на руки внимательно и холодно. Руки у меня были пустые.

– Послушай, но ведь так же не делается, чтобы каждый месяц!

– Кто сказал, что не делается? Я в школе поделился опытом, и теперь многие так делают.

– Как делают?

– Как я, ждут подарков. Я маме определенно сказал: не будет подарков – не буду ничего делать.

– А что ты вообще делаешь?

– Мало ли! Утром встаю, умываюсь, чищу зубы, завтракаю, иду в школу. Потом обратно домой. Суп ем, а то ведь мог бы и не есть! – И он повторил: – Мало ли, что я делаю.

– Постой, но ведь это же самые обыкновенные, нормальные вещи, которые ты все равно обязан делать: учиться, есть, умываться. Какие же за это подарки?

– А что, я один? – спросил Мишка. – Все так.

– Кто же это все?

– Вы как маленькая, – сказал он и даже скучно-снисходительно улыбнулся. – Вы-то сами прогрессивку получаете?

– Нет.

– Это почему же?

– Нам, писателям, прогрессивку не платят. Наверно, мало делаем для прогресса.

Михаил посмотрел на меня, и в глазах его можно было прочитать: «Или врет, или ненормальная». Он сказал:

– Так неинтересно.

– А как интересно?

– Как у папы.

– А как у твоего папы?

– У папы правильно, – сказал Михаил, давая понять, что у него хватит терпения, чтоб отвечать тупой тетке. – Папа говорит, что если ему хоть раз не дадут прогрессивки или премии, то он ни черта не будет делать, вот и все. Он говорит: «Я не дурак, чтобы за одну зарплату ишачить». Он, когда поступал на новую работу, так им и сказал: «Столько-то зарплаты, столько-то премиальных, каждое двадцатое!» Он вечером нам за чаем рассказывал очень смешно. Сказал: «Я из них все выжмал, как из тюбика!» Помнишь, мама, как папа сказал?

Мать как раз входила в комнату, чтобы позвать нас пить чай. Она спросила:

– Ты это насчет чего? Ах, насчет папиной зарплаты! Да, знаете, – это она обратилась ко мне, – лучше бы уж прямо назначили ему сто сорок рублей, как он у них потребовал, а то каждый месяц что-то мудрят, чтобы к ста двадцати основным наскрести еще двадцать.

– И наскребают?

Мишка хмыкнул так, будто я сказала какую-то непролазную глупость, а его мать с удовольствием мне объяснила:

– Конечно! Ведь он же прямо и честно им заявил: не будет премий и прогрессивки, – он не будет работать.

Я начала думать вслух: прогрессивка – это плата за старание и за явный результат от старания на работе. Если Мишкин отец добился прогресса, – хорошо! А если добились другие, а не Он, а ему все равно – прогрессивка? Ну, а в таком случае за что ему зарплата?

– Зарплата за то, что папа ходит на работу, – сказал Михаил, который, по-видимому, свободно разбирался в сложных экономических вопросах. – Папа тратит время, ездит каждый день туда-обратно. А мог бы со мной в цирк или в зоопарк. А он – на работу. За это и платят. А прогрессивку – за то, что у него на работе чего-то получается. Не хуже, а лучше.

– А премии? – Я уже была уверена, что Мишка с такой же легкостью объяснит и про это. – Ведь премия – это подарок. Но разве можно требовать подарков?

– А если не требовать, кто вам подарит? – уже явно насмешливо сказал Мишка. И менторским тоном привел мне пример – Вот вам – я! Меня кормят, одевают, дают деньги на кино, потому что я сын!

– Потому ЧТО ты кто?

– Сын я! – твердо повторил Мишка. И если от меня еще хотят, чтобы я им все делал хорошо, пускай каждый месяц покупают торт. И еще три рубля деньгами. – О деньгах я слышала в первый раз. – А если уж я им, родителям, сделаю такую особенную радость – получу в школе пятерку, тогда пускай благодарят как следует!

Мать сказала, умиленно глядя на сына:

– Весь в папку! Копия. – И на этот раз обращаясь к Мишке: – Ты, сыночка, от своей лимонной прогрессивки оставь папе кусочек.

– Как водится, – сказал Мишка и отделил кусок торта для отца.

…Вчера я опять встретила Мишкину мать. Она шла из кондитерской с тортом в круглой коробке. Двадцатое число.

ПАПУЛЯ

В тихом семействе разыгралась война. Папа настолько агрессивно вел словесную бомбардировку, что полностью забыл о возможных последствиях. Мама дрожала на кухне, которую никак нельзя было считать надежным укрытием. Дочке Лизе оставалось либо победить, либо сдаться на милость победителя. Можно было еще заключить мир, но это было бы все равно, что сдаться. Убитых в таких семейных войнах не бывает, во всяком случае, убитых в прямом смысле.

Поводом для агрессии с папиной стороны послужило, кажется, пятно на ковре. Или разбитая ваза? А может быть, то обстоятельство, что Лиза вернулась домой несколько позже обычного, заставила родителей волноваться и как бы показала им, что они теперь для нее не самое главное.

Папа очень любил свою единственную дочь, готов был за нее в огонь, в воду, куда угодно – словом, никому бы не дал ее в обиду. Но иногда бывает: родители, рассердившись на детей, говорят такое, чего в спокойном, благодушном состоянии ни за что бы не сказали.

– Тебе теперь, конечно, плевать на отца! Ты через два года инженер, заведешь себе какого-нибудь хахаля с высшим образованием – а может быть, уже и завела? – и начнешь строить с ним прочную высоконравственную семью! А то, как отец ради тебя двадцать лет лез из кожи… Твой несчастный отец изворачивался, выкручивался твой отец…

Ему кажется, что говорить о себе в третьем лице драматичнее. Да так оно и есть. Сказать про себя: «Я несчастный», – при наличии здоровой, самодовольной физиономии, при общем виде – нейлоновый пушистый халат, золотой браслет часов – это как-то не вяжется. А выкрикнуть с надрывом: «Твой несчастный отец!» – это похоже на театр и производит впечатление.

– Выкручивался? Изворачивался? – удивленно спрашивает Лиза. – А зачем ты это делал? Кто тебя просил?

– Ах, кто? Вы сами, конечно, ничего не просили, но если отец дарил вам на рождение золотые часы, то вы воскликали «Ой, папуля!» и кидались к папуле на шею, да? А когда тот же папуля приволок вам пять куниц на воротник и манжеты, вы с мамулей не подсчитали, сколько стоят эти куницы и сколько папуля получает зарплаты, нет?

– Что ты говоришь? – раздается вопль из кухни.

– Что я говорю? Правду я говорю. Если ты, матушка моя, – эти слова он адресует в кухню, – если ты за меня трясешься и бегаешь в церковь молить бога, чтоб он оградил меня от ревизии, то я не желаю, чтоб наша дочь жила, как у Христа за пазухой, и воображала, будто куницы и золотые часы падают с неба! Пусть знает и ценит, паршивка, что отец для нее старается, добывает, подчас совершает поступки, несовместимые с его… с его добрым именем и… и положением…

Лиза бежит к себе в комнату, захлопывает дверь, бросается на кровать. Какой ужас! И как это ей раньше не приходило в голову: зарплата у отца не такая, чтобы можно было построить двухэтажную дачу, постоянно покупать дорогие вещи… Правда, мама часто говорила с радостью, совсем не похожей на настоящую радость: «Наш папочка опять выиграл». А она, Лиза, верила этим выигрышам? Во всяком случае, не давала себе труда не верить. И даже в институте говорила подругам:

– Папка у меня невероятно везучий, опять выиграл по трехпроцентному займу и купил мне в подарок часы. Он у меня вообще замечательный.

Интересно знать, а подруги верили, что он у нее замечательный, или тоже любовались красивыми часами и совершенно не интересовались Лизиным папой? Да и какое им дело? Разве кто-нибудь интересуется чужими родителями? Разве говорят: «Нам кажется, что твой отец живет не по средствам. Ты бы выяснила, чтобы не получилось потом гадко и непоправимо»? Если бы кто-нибудь сказал так, это было бы ужасно невежливо. А потом, когда что-нибудь гадкое всплывает, эти самые люди, которые молчали и деликатничали, говорят: «Мы так и знали, что этим кончится». Знали? А почему же не высказали своего отношения к тому, о чем знали? И к человеку, о котором знали? Ведь это могло спасти человека! Но это невежливо, бестактно, не принято, так никто не делает…

Лиза лежит на кровати и думает. Никому из подруг обо всем этом говорить не надо. Но Игорю надо сказать непременно! Он все равно увидит, что она что-то скрывает. Но сказать Игорю – это все равно что написать в суд. Он будет судить по всей строгости. Скажет: если твой отец сам сознался, значит, он действительно… это самое. Игорь скажет: вряд ли можно ожидать, что он мгновенно перекуется, как персонаж в пьесе. Он не перекуется, и тебе придется от него уйти. Если мы определеннее будем выражать свое отношение к подлым поступкам, то мы искореним их скорее и вернее, чем сделают это самые суровые юридические наказания…

Лиза вспоминает, что именно так говорил Игорь, когда в институте узнали о незаконном приеме двух студентов, которые провалились на экзамене.

Игорь. Она любит в нем все: смелость и милую, робкую нежность, худое загорелое лицо и пухлый рот. И брезгливость ко всякой подлости и темные брови вразлет. Если он скажет: «Лиза, отдай отцу все вещи, которые он тебе дарил, и уходи», – она послушается, потому что Игорь для нее – самое дорогое. Она бросит перед отцом шубку с воротником из куницы, тем более, что уже весна и можно уйти в демисезонном пальто. Пальто? По пятьдесят рублей метр, оно тоже стоило около двухсот рублей. И когда она надела его в первый раз, Игорь сказал:

– Ух, какая ты сегодня красивая!

Он любит красоту, значит, и душевное уродство он не простит, даже самое маленькое, незаметное для окружающих. Не простит! А потерять Игоря она не может…

Дверь тихонько открывается и, неуверенно балансируя на цыпочках, входит папа. Лиза прячет лицо в подушки. Он присаживается на край кровати.

– Лизок, а Лизок? Ну, что же нам теперь делать, дочурка моя единственная? Неужели у тебя подымется рука оттолкнуть своего старого папку?.. Ну, если подымется, значит, ты права. Ты умная, чистая, а над твоим папкой, увы, еще довлеют пережитки проклятого прошлого. Он бичует себя, проклинает, а нет-нет и сорвется. Так ведь разве для себя? Старому папке ничего не надо, он в своей жизни и коркой хлеба довольствовался, было время. А теперь папка хочет, чтобы его любимая доченька ни в чем не знала нужды. Нет, нет, это не оправдание, я знаю. Любовь не оправдание. Не жалей, дочка, бей своего несчастного отца, вот он склонил перед тобой повинную голову, вот он плачет…

Лиза слышит над собой всхлипывание и тяжелые вздохи, и ей вдруг становится жаль тихого семейного вечера, в который ворвались пугающие слова, беспокойные мысли.

Разве любовь не доводила людей до преступления? Доводила, почитать хоть Достоевского. А тут вдобавок еще чистая родительская любовь, а не какая-нибудь страстная, как в картине «Путь в высшее общество». И, наверно, можно как-нибудь так сговориться с папкой, чтобы потом не было стыдно перед Игорем.

– Папа…

Он хватает ее руку как милостыню, целует, капает на нее слезой.

– Доченька моя, был бы я академиком, каким-нибудь лауреатом, получил бы я сразу сумму – и вот тебе, Лизок, покупай, что твоей душеньке угодно! А ведь я не академик, но…

– Папа, но ведь не все же поголовно академики. Академиков очень мало, а все люди живут и не делают никаких таких поступков, за которые приходится краснеть.

– Краснеть – это бы еще ладно, – говорит папа. – Живут, доченька, конечно. Только они…

Из-за портьеры мама грозит пальцем. Это значит: не травмируй душу ребенка. Папа кивает головой: понятно.

– Живут, деточка. И мы будем жить. Да ведь если строго-то говорить, – он смеется тихо и добродушно, – я только один-единственный раз и позволил себе отклониться от моральных норм, как говорится, оступился… Ну, может быть, каких-нибудь два разика. И к тому же без посторонних свидетелей. Сам оступился, сам поднялся, сам иду дальше, вперед, соблюдая осторожность. И ведь я действительно выигрывал!

– Правда, папулька?

Ей очень хочется верить, что это правда. И не хочется рассказывать Игорю о том, что произошло у них в семье. Игорь может не поверить. Он докажет, как дважды два, что ее отец все врет. И тогда придется швырнуть на пол новое демисезонное пальто и уйти из дома в старом, не модном. А куда уйти? Игорь сам живет в общежитии. А она так мечтает, что пригласит его к себе, в свою уютную комнату с ковром во весь пол, с ореховым гарнитуром..

– Папуля, только ты обещай мне, что никогда, никогда…

– Ну, детка, что за разговор, раз я сказал, значит, все! Только уж если выиграю, я тут ни при чем. А я ведь страшно везучий. Прямо до смешного.

– Да, прямо до смешного, – уныло говорит мама и не смотрит в глаза Лизе.

Мало ли почему мама не смотрит в глаза. На это даже можно не обращать внимания. Тем более, что папа определенно сказал: было только два раза и больше никогда! Приятно любить всех – и папу и маму, а приятнее всего Игоря. Когда они поженятся, у них будет уговор; смело смотреть всем людям в глаза. Куда бы они вдвоем ни поехали после института, им везде будет хорошо. А чтобы было уютно и красиво даже в самой скромной квартирке, можно захватить с собой ореховую спальню, ковер, портьеры, сервиз. Мама с папой ни на что не поскупятся. А если Игорь спросит, откуда столько дорогих вещей, она повторит папины слова: папа несколько раз выигрывал. Вот и все… А если Игорь все-таки не поверит?

Она долго не может заснуть. Есть вещи, которые лучше не знать, а когда знаешь, то уже нельзя быть прежней…

Она засыпает и видит во сне папу с открытой коробочкой, из которой острым блеском сияет бриллиантовое кольцо. Ей давно хочется иметь такое кольцо. Но в это время откуда-то появляется Игорь, хмурит брови и непримиримо смотрит ей в лицо. Она тянется к Игорю и просыпается.

«Какая неразбериха бывает во сне», – думает Лиза и смотрит на часы: рано, можно еще поспать… Поворачивается на другой бок и натягивает на голову одеяло.

Наступает утро, солнце светит прямо в окно.

– Лизонька, открой глазки, пора просыпаться, – говорит мать. – Сейчас, мама.

Лиза вспоминает все вчерашнее и думает: милая, бесхитростная мама, она повторяет эти слова каждое утро – «открой глазки, проснись». И, конечно, в самом прямом смысле, безо всякого подтекста. Но, кажется, наступило такое утро, когда действительно надо проснуться. Очень трудно, но надо.

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 – в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно – когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы – «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая – В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

…………………..

FB2 – mefysto, 2023