Текст книги "Михаил Булгаков. Три женщины Мастера"

Автор книги: Варлен Стронгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Из Владикавказа их с Мишей направили в Беслан – большую узловую станцию. Там на путях, в тупике стояли пустые теплушки. Их поселили в одну из них. К счастью или нет, но пробыли там недолго. В то время нельзя было определить, где завтра будет лучше или хуже, быстро менялась военная ситуация. Белая гвардия огрызалась в ответ натиску большевиков, и порой удачно. Политая кровью Россия еще не полностью оказалась под кумачовым флагом – символом революции и победы в Гражданской войне.

Во Владикавказе Михаил стал работать в госпитале. Там поговаривали, что скоро придут красные, и некоторые врачи решили не рисковать своею судьбою и даже не жизнью, а просто достатком, зная, сколько у красных зарабатывает врач, к примеру военный, – столько же, сколько и солдат – военное довольствие, поэтому и уезжали по Военно-Грузинской дороге в Тифлис, а далее – в Батуми, где садились на корабли, направляющиеся в Турцию.

Татьяна Николаевна вспоминает зиму 1919 года: «Поселили нас очень плохо, недалеко от госпиталя в Слободке, холодная очень комната, рядом еще комната – большая армянская семья жила. Потом в школе какой-то поселили – громадное пустое здание деревянное, одноэтажное… В общем, неудобно было. Тут мы где-то познакомились с генералом Гавриловым и его женой – Ларисой. Михаил, конечно, тут же стал за ней ухаживать…»

Я закрываю кавычки, чтобы не продолжать эту тему, но не потому, что боюсь бросить тень на великого писателя. Просто я описываю его таким, каким он был, его сильные стороны и слабости, впрочем, в отношении женского пола свойственные многим гениям прошлых лет и современности.

Миша по-прежнему не показывал Тасе написанное, а она, обиженная этим, не читала того, что выходило в печати. Однажды от отчаяния стала колоть дрова. Первый раз в жизни. Полено прыгало под ее неумелыми ударами, пока все-таки не раскалывалось надвое.

Михаил, увидев это, оторопел:

– Зачем ты рубишь?

– Тебе же некогда! – сдерживая волнение, вымолвила она.

К ее удивлению, Михаил покачал головой и направился к госпиталю. Он действительно много работал, но такого равнодушия она от него не ожидала, думала, что он вырвет из ее рук топор, наймет рубщика, но ничего подобного не произошло. Ей стали помогать сын генерала Гаврилова и денщик Миши Дмитрий Барышев, которого Булгаков послал в помощь. Тася уже приноровилась к колке дров, а денщик считал эту работу лишней для себя.

– Надо чего помочь, барыня? – спрашивает.

– Ничего не надо.

– Так я в кино пойду?

– Иди. А деньги у тебя есть? Нет? Вот тебе деньги. Иди!

Потеплело, и Тася стала чаще выходить из дома. Прежде больше ходила на Центральный рынок.

Иногда до рынка не добиралась, покупала продукты прямо с арбы, двигающейся к базару, что было дешевле.

В воскресенье, 1 марта, пошла в городской театр, где с удовольствием прослушала публичную лекцию европейски известной альпинистки Марии Петровны Преображенской, восходившей на вершину Казбека. Любовалась на экране двумя сотнями диапозитивов с красотами этой заоблачной страны. В вестибюле в перерыве лекции люди говорили о необычайном преображении Японии. Там, как писали газеты, словно по мановению волшебной палочки вдруг мощным ключом забили творческие силы народа. Варварские обычаи словно ветром сдуло. Техника сделала резкий скачок в своем развитии. Архаичные зачатки правления неожиданно вылились в строго последовательную систему государственности. Япония выросла из прежней экзотической островной страны в великую мировую державу. А мы, люди с незатраченной и неисчерпаемой энергией, имеющие у себя под ногами вечный укор природы в виде малоразрабатываемых бесконечных богатств недр и территории, не сумели подняться даже до уровня Японии, хотя и не обособлялись, как она, от Запада. Вывод ясен и прост. Трудно было пошевелить мозгами. Обременительно… Мы во всем привыкли полагаться не на себя, а на других. Вокруг нас из заграничных соболезнователей и благоприятелей всегда был какой-то заколдованный круг. А мы стояли в этом кругу задумчиво и грустно, и лишь время от времени жаловались наши дети: «Потише, дяденьки, голова кружится! Слишком много учебников! И слишком много задают на дом. Некогда даже погулять!» Кружилась у нас голова на протяжении сотен лет, кружится, кружится и теперь, когда большевики взяли нас за горло мертвой хваткой. Кто-то заметил: «Может, большевики все и выправят?!» – «Кто? Эти хамы?!»

Тут людей пригласили на продолжение лекции, и разговор прекратился. Вечером Тася хотела рассказать о нем Мише, но передумала – вдруг он все это знает или ему это неинтересно, но потом пожалела – любое культурное общение, тем более на спорную тему, вызвало бы у него поток эмоций и своих доводов, мог получиться интересный разговор.

Но неизвестное будущее, своеобразная жизнь на качелях, которые взлетают с живым человеком, а могут опуститься с мертвым, потому что, взлетая, как бы паря в пространстве, он мог сказать правду и за это быть подстреленным на лету, заставляют Мишу спросить у Таси совета, подписываться ли ему под статьей в газете «Кавказ» своей фамилией или взять псевдоним. Тася предлагает компромиссный вариант:

– Подпишись: М. Б. Тебя как литератора читатели еще не знают. И чего ни случись – прямого доказательства того, что писал статью ты, не будет.

– А ты у меня умница, – впервые именно так похвалил Михаил Тасю, и лицо ее озарилось. Он еще никогда не признавал ее ума и сообразительности, видимо, думая, что молодым женщинам они не свойственны и не обязательны. Другое дело мама – «белая королева».

Статья называлась «На Красном Дону (рассказ нашего сотрудника)». «Вас интересует, как питаются советские подданные. В отношении питания все пользуются равноправием, голодают все, но в разной степени.

– О голоде можно говорить только тогда, – сказал т. Петерс, – только тогда, когда будут очищены голодными помойные ямы.

И это, товарищи, уже было в Москве. А до тех пор ни о каком голоде говорить не приходилось. Тем же, кто вздумал говорить, кроме голода, о холоде, тот же Петерс любезно разъяснил, что нормальной температурой, при которой можно работать в зданиях, являются минус четыре градуса. Единственно, в чем добились рабочие равноправия, – это в смысле ограбления их квартир. Тут уже поистине все равны, и не только в квартирах, но и на улицах – рабочих раздевали наравне с буржуями, руководствуясь не лишенной логики формулировкой: «Тебе не нужно, а мне, товарищ, на фронт идти!..» (Впервые опубликовано в газете «Кавказ» от 29 февраля 1920 года.)

– Теперь мы повязаны с тобою одной тайной, – загадочно произнес Михаил, – теперь ты знаешь, кто скрывается под инициалами М. Б.

– Ну и что, Миша? – удивленно заметила Тася. – Я уже забыла об этой тайне. И кому я могу о ней рассказать? Большевикам, если они придут? Я о тебе?! Никогда, Миша! И никому ни одного плохого слова о тебе не скажу!

– Я не сомневаюсь в этом, Тася. И почему-то вспомнил сегодня, как мы ехали с тобою в Киев за дипломом. Какие были радостные, возбужденные, сколько надежд возлагали на мою новую работу!

– И мы любили тогда друг друга, – грустно заметила Тася, – безоглядно, безумно, как пишут в любовных романах.

– Почему ты говоришь о нашей любви в прошедшем времени? – удивился Михаил.

– Потому что жизнь изменилась. Появились новые заботы. Неизвестно даже, что будет с нами завтра. Но, по-моему, такое чувство, как любовь, не исчезает ни в какие, даже самые страшные времена. В городе небывалое количество беженцев, в основном из военных и театрального мира, теплые дни, на улицах грязь, а в Александровском сквере продавали первые подснежники и фиалки. Цветы продают влюбленным людям. Значит, они есть. А поэт Дмитрий Цензор поместил в вашей газете стихи о любви, как писали в дни нашей юности, когда мы ехали в Киев за твоим дипломом. Я тогда, наверное, расплакалась, читая их, а сейчас только поразилась им, и приятно, что поэт сохранил в своей душе светлое чувство любви, пусть даже отнюдь не счастливой. Послушай, Миша, они забавны, не более, но до прелести наивны: «Я вспомнил в минуты печали встречу в южном порту, женщину в пестрой шали, с розой во рту. Она была капризней прибоя, создана для ласк и измен. Эту женщину звали Зоя – мы называли ее Кармен. Я был молод, силен и строен, а может быть, и красив. Башмаки нам часто обоим омывал вечерний прилив. Я изведал немало страсти, но забыть не могу Кармен и неделю счастья на морском берегу. Не могу… В отчаянии пьяном я плакал навзрыд, когда с морским капитаном она уплыла в Порт-Саид».

– Очень нужные сейчас стихи, Тася. Они возвращают людей к общечеловеческим ценностям. За какое число газета?

– 9 марта 1920 года.

– Дай ее мне. Там должна быть статья Слезкина. Спасибо. Ты пропустила объявление о том, что создан Комитет обороны. Без пропуска хождение по городу разрешается до восьми вечера. Переписываются все граждане от восемнадцати до пятидесяти пяти лет.

Получим пропуска. А переписывать к нам придут, если успеют. Меня волнует статья Юрия Слезкина. Талантливейший, смелый писатель, а пишет сейчас обтекаемо: «Из хаоса создан мир, из хаоса вырастет и обновленная свободная Россия. Каждый человек более реально осознает свою индивидуальность. Осознавший себя многоликий русский народ впервые сознательно крикнул: «Мир и труд!» Россия не потеряла себя, а впервые осознала…» По-моему, он боится прихода большевиков больше, чем мы с тобою. Он – знаменитый писатель, у него жена в положении. Поэтому играет в местном театре. Слезкин и приехал сюда, чтобы быть рядом с женою. Даже, видимо, хотел отправиться с нею за рубеж, но не решился пускаться в неизвестность с беременной супругой. За такую статью большевики его хотя и не погладят по головке, поскольку в статье отсутствуют лозунги революции, но и не арестуют. Осторожный человек Юрий Львович. Я его не осуждаю. У него есть прекрасные повести. Помнишь «Ольгу Орг»?

– Конечно, – сказала Тася, – ее читала вся Россия. А сейчас ему впору позаботиться о жене и будущем ребенке.

– Ты права, Тася, хотя наша газета борется со всякими паническими слухами и утверждает, что «положение фронта вполне устойчивое и твердое». Требует принять решительные меры для прекращения слухов и даже поместила маленький фельетон о паникерах. – Михаил разворачивает другой номер газеты: – «Некоторые господа, прибывшие к нам из дальних городов, передают всякие небылицы. Паникер – это человек, страдающий ожирением стыда и совести, атрофией мысли и самолюбия и гипертрофией страха…»

– Нет ли под этим фельетоном инициалов М. Б.? – таинственно спрашивает Тася.

– То, что написано… Какое это теперь имеет значение, дорогая? Жизнь продолжается! «На вечере актеров театра, – читает Михаил газету, – выступила актриса Л. Башкина. Перед четвертым действием г-жа Башкина, Юльский, Маргаритов, выйдя на рампу, с американского аукциона разыгрывали альбом с портретами и автографами персонажей труппы. Не прошло и четверти часа, как ставка от 20 р. возросла до 18 тыс. Особым успехом пользовалась пародия на любительские спектакли, где лица из великосветского общества, дилетанты в театральном деле, задумали поставить драму Л. Толстого «Власть тьмы». Особенно интересен был Маргаритов в роли великосветского пшюта, собирающегося сыграть Акима, но не знающего, что такое «крестьянские опорки».

– Представляю, как это было смешно! – засмеялась Тася.

Михаил вдруг посерьезнел:

– Смех во время чумы. Я рад, что есть люди, разделяющие мои мысли насчет прекращения Гражданской войны, но вражда между большевиками и Белой армией зашла слишком далеко. Я тебе прочитаю заметку из нашей газеты: «…В связи с военными неудачами Добровольческой армии со всех сторон начались ожесточенные нападки на цели, к которым стремится Добровольческая армия: Единая и неделимая Россия и примирение всех классов русского общества, в том числе и землевладельцев с земледельцами. Даже такое лицо, как генерал Мамонтов, на заседании Верховного круга объединенных казачьих войск Дона, Кубани и Терека выступил с осуждением этих целей. Но рано или поздно, изнемогая от борьбы и чувствуя, что скоро некому будет пользоваться богатствами, из-за которых идет борьба, люди захотят прекращения Гражданской войны». Люди… Кто думает о них?!. А ты почему улыбаешься, Тася? Ты не согласна со мною? Ведь ты знаешь мое отношение к войнам?!

– Знаю, – прильнула она к мужу, – я полностью согласна с тобою, а радуюсь, потому что ты мне рассказываешь об этом, делишься со мною своими мыслями. Мне кажется, что мы любим друг друга, как прежде. Поэтому я улыбаюсь, хотя и в неподходящий момент, пусть жизнь сейчас голоднее и вообще хуже, чем тогда, но я счастлива… Понимаешь? – тихо, но страстно прошептала она, и Михаил ощутил на своей щеке теплую Тасину слезу.

– Я боюсь, Тася, за нас с тобой, когда думаю о ближайшем будущем. Гражданская война не закончится миром. Из Советской России сообщают, что большевики стараются заключить союз с умеренными революционерами. Обсуждается вопрос о расчистке чрезвычаек и предложение мира Колчаку и Деникину. Все это дикий вымысел. Цель его одна – ввести в заблуждение союзные державы. Я допускаю, что во враждующих сторонах есть здравомыслящие люди, не желающие видеть страну в крови междоусобицы, но они единичны, не они решат судьбу страны.

Михаил был прав. События развивались согласно непреклонной логике войны до победного конца.

Если бы он даже хотел вернуться к врачебной специальности, то не смог бы этого сделать. Город был переполнен врачами, бежавшими с юго-запада России. Газета пестрела их объявлениями: «Доктор медицины Э. М. Виклейн. Болезни уха, горла, рта, кожный сифилис. Адрес: Гимназическая ул., 25 (около театра)», «Зубной врач Нина Михайловна Читаева», «Зубоврачебные кабинет и лаборатория П. З. Перельштейна. Лечение и вставление зубов всех систем», «Доктор Д. Цаликов. Внутренние детские и женские болезни», «Доктор Р. А. Мачатели. Женские и кожно-венерические болезни», «Акушерка-фельдшерица Слезова-Чернявская»… Список объявлений изо дня в день растет. И вместе с тем уезжают из города коренные его жители: булочник Панасян мечтал выучить сына музыке. Как пек хлеб для народа, так и продолжал бы печь, если бы не боялся прихода большевиков. Исчез блестящий фотограф Китон. Имел свой фотопавильон в парке – городскую достопримечательность. Имел своих учеников. Бежали из города богачи Резаковы, оставив впопыхах брата Осю, сошедшего с ума от катаклизмов жизни. Бежали самые богатые люди в городе, владельцы шикарных особняков Юзбашевы… Поэтому владикавказцы не верили даже в победные сообщения газет о том, что «конный корпус Буденного схвачен с двух сторон: с севера – конным корпусом Павлова, а с юга – конной частью генерала Науменко. Идут решающие бои. Корпус Буденного весьма потрепан, люди устали и ослабели духом».

Главный редактор «Кавказской газеты» Федосеев в последнем номере сообщает, что помещение редакции занято добровольцами. Их положение с каждым днем ухудшается. Большевики заявляют, что «полинявший генерал Деникин, еще недавно славший гордые уверенные телеграммы Грузии и Азербайджану, теперь слезно молит их правительства о пропуске своих войск через их границы».

Среда, 20 апреля 1920 года, сообщение из Тифлиса: «Если мы получим гарантии в том, что нас перестанут преследовать как контрреволюционеров, если нам дадут возможность физического существования на родине, то донская казачья демократия готова протянуть руку мира. В процессе двухлетней гражданской войны мы убедились, что на нашей крови строят благополучие иностранные «благодетели» нашей родины. В общих интересах России вернуть в Донскую область ушедшие оттуда силы, представляющие цвет казачества в физическом и нравственном отношении».

Ответ большевиков: «Прохвосты и слизняки. Молчите, голубчики. Не надейтесь по-пустому. Вы, вонзившие когти в тело своего народа, о котором теперь ласково поете, вы не дождетесь прощения. Цвет казачества – в рядах Красной Армии, под руководством Тухачевского, Уборевича, Жлобы – беспощадно уничтожит вас и ваших соратников».

Тася разволновалась, прочитав в одном из последних номеров «Кавказской газеты» рассказ ее сотрудника из серии «На Красном Дону», где автор с инициалами М. Б. рассказывает, что в совдеповских лазаретах не кормят и не лечат не успевших эвакуироваться добровольцев и те умирают в муках от голода и гниющих ран. Хотя лазареты, подчиненные Красному Кресту, обязаны лечить даже врагов.

В сердце Таси нарастает тревога, которую она не в силах ни унять, ни заглушить. Она однажды выпила лишнего, чтобы снять напряжение, но и это не помогло. «Придется нам с Мишей уезжать с его частью, – думает она, понимая, сколько боли испытает Михаил, оставляя на родине мать и сестер. Он пообещал матери как старший сын нести ответственность за благополучие семьи. – Где сейчас Ваня? А Николка? Варвара Михайловна случайно встретилась с ним в поезде для раненых, с больным, но шедшим на выздоровление. Пусть удача сопутствует им, любимой Мишиной сестре Наде, удивительно благородной девушке, у которой доброта и сострадание к людям поселены на лице и в глазах, пусть горечи войны обойдут всех родных стороной и как можно дальше от них».

Тасю пугала непримиримость враждующих, хотя и со стороны большевиков, а больше со стороны добровольцев раздавались разумные голоса о том, что «примирение классов неизбежно. Гражданская война прекратится тогда, когда борьба классов уступит место согласию между классами, ибо при борьбе классов чувствующие себя обиженными прибегают к насилию и грабежам. По закону генерала Деникина по земельному вопросу помещичьи земли даже против желания собственников оставляются в пользовании крестьян, захвативших их во времена большевиков. Плата за них помещику не должна превышать одной пятой среднего урожая. Нельзя говорить о немедленной и безвозвратной передаче земли крестьянам как о решении земельного вопроса. Так поступали большевики. Однако они столкнулись с малой рентабельностью пошедших за ними лодырей и малоимущих крестьян, стали объединять их в коммуны, то есть восстанавливать своеобразные помещичьи хозяйства, но далекие по богатству и возможностям от прежних».

До Таси доходили совсем страшные сообщения: «Мобилизованные большевиками крестьяне штемпелюются особым красным клеймом на левой руке. Операция проводится в пять минут по способу механической татуировки. Аппарат изобретен неким Рагулой Лахоцким, который получил за него премию в 50 тыс. рублей. Клеймо представляет круг, в котором изображены те же знаки, что и на кокарде красноармейца. Цель клейма – помешать переходу мобилизованных к белым».

Миша сказал, что таким образом обычно поступали со скотом, чтобы отличить животных одного стада от другого.

– Ничего, – сказал он, – я врач, я никогда не убивал людей, но Белое движение еще не исчерпало себя. Я верю в генерала Мамонтова. Кстати, Бухарин признался в том, что Деникин представляет серьезную угрозу для Совдепии. Помощь Белой армии идет со всех сторон. Московские купцы ассигновали миллион рублей тому, кто при ликвидации советской власти первым войдет в Москву.

24 сентября 1919 года из Новороссийска был отправлен в Америку пароход Добровольческого флота «Владимир», груженный табаком и шерстью. В середине августа пароход благополучно вернулся в Новороссийск, доставив несколько сот тысяч снарядов, винтовок, обмундирование, паровозы, вагоны. В Америке полная неосведомленность о делах в России. Большинство американцев даже не знают, кто такие Деникин и Колчак. На пароходе находился митрополит Платон со специальной миссией от Деникина. Он был принят президентом Вильсоном, а затем выступал в сенате с речью о героической борьбе Добровольческой и казачьих армий с большевиками. Речь митрополита имела большой успех и послужила предметом дебатов в американской прессе. Платон поехал по стране и в своих речах отмечал крупную роль еврейства в развитии и насаждении большевизма в России и говорил о растущем антисемитизме в белых кругах. Это вызвало в среде американского еврейства переполох. К Платону явилась делегация во главе с самыми богатыми евреями и спрашивала, что надо сделать, чтобы остановить волны антисемитизма в России. Митрополит ответил: «Прекратите поддерживать большевиков». Делегаты обещали подумать.

В юной головке Таси царило смятение. Слишком много мнений было у людей по одному и тому же вопросу, не во всем легко было разобраться. Главное – печатается Михаил. В субботу 15 февраля 1920 года начала выходить газета «Кавказ». В числе авторов были: Ю. Слезкин, Д. Цензор, Е. Венский, В. Амфитеатров, М. Булгаков. «Среди таких фамилий и мой Миша!» – восхищалась Тася. Она знала, что его опекает известный журналист Покровский – родственник по материнской линии. Булгаковеды подвергают сомнению существование этого Покровского. И совершенно зря. О нем пишет, и немало, Юрий Слезкин в повести «Столовая гора», к чему мы еще вернемся. Даже Татьяне Николаевне отказывает память, особенно в части разоблачений книги Девлета Гиреева. «Все, что пишет Гиреев, – ерунда. У Булгакова он на Кавказе тьму родственников нашел. Покровский какой-то… Письмо Покровского, как он Булгакова за границу выманивал…» Память – странное человеческое явление, особенно со временем оно выбрасывает из своей копилки людей ненужных или неприятных. В повести Слезкина Покровский специально приезжает за Булгаковым, чтобы вывезти его за границу, но одного, без Таси. Может, поэтому он исчез из ее памяти. А он существовал – реальный и известный в литературных кругах журналист, редактор «Кавказской газеты» Николай Николаевич Покровский. В газете «Кавказ» помещена его острая и глубокая публицистическая статья под названием «Отписки»: «На отписках строилась вся жизнь России – и общественно-политическая, и экономическая, и государственная. Отписывались и гоголевские Акакии Акакиевичи, и министры, и общественные деятели, и вожди партийных и политических групп».

Михаил ходит по городу в форме врача Добровольческой армии. И хотя красные все ближе и ближе подбираются к Владикавказу, он не теряет надежды на победу Белого движения. Впрочем, как мы знаем из письма его бывшей машинистки, Тамары Тонтовны Мальсаговой, он не расставался с этой формой и после прихода красных. Другой одежды у него не было, его знали как врача Доброволии. И это давало ему право говорить: «Я – врач, я никого не убивал».

«Генерал Мамонтов – надежда Белой гвардии. Он – высокого роста, худой, по-юношески подвижный и стройный, орлиный нос, пронизывающие черные глаза, красивые седины, большие усы. В минуты удовольствия любит покрутить их обеими ладонями. Не курит, не пьет спиртные напитки. Встает рано и до поздней ночи выслушивает доклады, читает телефонограммы. К нему идут по любым делам и находят помощь, защиту. В атаках – всегда впереди. Его несколько раз ранили, под ним убивали лошадь», – пишут о нем 25 августа 1919 года «Донские ведомости», выходящие в Новочеркасске, где расположен штаб генерала. Под портретом Мамонтова, сидящего на лихом коне, можно прочитать воззвание: «Во всех советских газетах и сообщениях беспрерывно повторяется о том, что конница генерала Мамонтова, случайно прорвавшая фронт, окружена советскими войсками и гибель ее – вопрос нескольких дней. Самый главный иуда – предатель (из семьи землевладельцев. – B. C.) Лейба Бронштейн (Троцкий) называет наш поход храбростью отчаяния и повторяет басни о стальном кольце советских войск, нас окружающих. Троцкий засыпает наши части прокламациями, где говорит, что казаков обманули и завели на гибель генералы и офицеры. Казаки слишком хорошо знают, кто их обманул, видят и слышат слезы и жалобы обманутого и обобранного населения, умирающего от голода. Довольно же вам, граждане, насильно взятые в Красную Армию, слушать подлую ложь предателей. Бросайте винтовки, топите их в реках и болотах, идите по домам, портите их телеграф и железные дороги. Идите с нами, разгоняйте ваши советы и комитеты, бейте комиссаров и коммунистов и не верьте их ложным сообщениям и обещаниям. Им пришла гибель, а не нам, и они погибнут!

Командующий войсками генерал-лейтенант Мамонтов».

Тася в замешательстве – все ближе и ближе к городу доносятся пальба орудий и взрывы. А Мамонтов продолжает свои победные реляции:

«Наши дела идут блестяще, без потерь для себя. Сам Троцкий еле выскочил из-под казаков, потеряв свой поезд и постоянного спутника – любимую собаку (в вагоне-ресторане поезда Троцкого в стаканах не успел еще остыть чай, сам он и его спутники успели скрыться в ближайшем лесу. – В. С.). Шлем привет, везем родным и друзьям богатые подарки, на украшение церквей – дорогие иконы. Ждем в свои ряды отставших по разным причинам, чтобы вихрем ворваться в Москву и выгнать оттуда врагов русского народа.

25 августа. Станция Грязи. Ген. Мамонтов».

Пришел домой взволнованный Михаил:

– Красные перешли Дон! Развивают наступление на Кущевку и Краснодар! Идут ожесточенные бои…

– И здесь уже слышно, – вздыхает Тася. Михаил растерян. Только началась литературная жизнь, к которой он стремился, и снова наступает неизвестность, к тому же смертельно опасная. Редакция готовит к отъезду свой автомобиль. Булгаков спрашивает у Слезкина:

– А как будет с подписчиками? Ведь внесли деньги около двух тысяч человек!

Слезкин смеется:

– Переживут. А может, драпанут вместе с нами. Я, правда, остаюсь. У меня жена должна рожать… А в общем-то, делать здесь нечего.

Миша взволнован настолько, что не знает, как начать с Тасей разговор об отъезде. Она догадывается о его мыслях.

– Ты забыл, Миша, что я закончила восьмилетнюю гимназию. И я помню изречение Эразма Роттердамского: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а бо́льшая!»