Текст книги "Сиреневый ветер Парижа"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава десятая

Человек, который требует такие деньги за штучную работу и получает оплату вперед, – разве можно пройти мимо?

Рекс Стаут. Второе признание, глава 19

Шесть дней тому назад.

Диалог двух неизвестных во Всемирной паутине

> доброе утро

> может быть

> может быть что?

> может быть доброе может быть утро

> не придирайся к словам феникс

> и не пытаюсь

> ладно. имеется новый контракт

> и что это людям неймется? шутка

> я смеюсь. ха ха ха

> что за контракт?

> солидный

три человека

большая оплата

справишься?

> несерьезный разговор

зависит от того что за люди

за что попало я не берусь

> понимаю

заказчик предлагает хорошие деньги

> хорошие деньги это сколько?

> ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ

> я потрясен

попробую угадать

это президент, премьер и терминатор

> ха ха ха ха ха ха

нет на самом деле все гораздо проще

никакой политики уверяю тебя

> кто заказчик?

> неуместный вопрос

> имена целей

> дело будет нелегкое уверяю тебя

> И М Е Н А

> человек по кличке Принц

женщина по имени Вероника Ферреро

третий Хайме фамилия неизвестна он угнал вместе с ними аэробус два года назад

> стало быть заказчик авиакомпания. спасибо

> не за что

ха ха

> я должен подумать

> думай сейчас

у тебя нет времени

завалишь всех троих получишь деньги

проценты взимаю как условились

> задаток?

> по пять миллионов за каждого

заказчик хочет чтобы все было сделано как можно скорее

> я не волшебник

если он хочет чуда пусть обратится к Гарри Поттеру

> это идея

ха ха

> что известно о местонахождении целей?

> ничего определенного

Хайме прячется где-то в Европе, наверняка под чужим именем

Вероника Ферреро не покидала Францию

Принц сбежал при перевозке из одной тюрьмы в другую

сейчас он может быть где угодно

остальные так себе. этот крепкий орешек

сумеешь его сделать?

> переводи задаток

> задаток только под первого

как только станет известно что ему можно посылать венки получаешь следующий в таком же размере

по выполнении задания получаешь все

> жду перевод

передай заказчику чтобы не беспокоился

все будет выполнено

> что мне в тебе нравится так это то что ты деловой человек

деньги будут сегодня вечером

> отбой

> пока и удачи

конец сессии

Глава одиннадцатая

Мерзавцем стать не так-то просто, особенно мерзавцем искусным. Одного желания тут мало, нужны еще и способности, а ими, слава богу, не всякий наделен.

Эмиль Габорио. Преступление в Орсивале, VII

Я никогда не думала, что у человека от страха могут вырасти крылья.

Теперь я точно знаю, что это именно так, и даже могу назвать вам место, где они появляются: на пятках. Когда славная старушка начала бить этого подонка, который пытался застрелить меня, сумкой по голове, я подхватила его пушку, чтобы он не смог снова ею воспользоваться, свои покупки и ринулась прочь из магазина. Я пробежала несколько кварталов и остановилась отдышаться только у реки. Зеленоокая Сена смотрела на меня, а я смотрела на нее, жадно ловя воздух ртом. Прохожие не обращали на меня внимания, и это успокаивало.

Кем он был? Вряд ли я когда-нибудь узнаю ответ на этот вопрос, но в одном я абсолютно убеждена: он не принадлежал к числу доброжелателей Вероники Ферреро. Так что же – мне никогда не освободиться от наследства, которое мне оставила эта дрянь?

И тут я ощущаю прилив здоровой злости – той, которая воодушевляет и заставляет ощущать себя так, словно тебе по силам своротить горы. Ну уж нет! Я ни за что не сдамся, потому что это было бы слишком просто и, главное, устраивало бы ту, которая подставила меня. Я изменю прическу, покрашу волосы, надену очки, но я избавлюсь от этого треклятого сходства, черт побери!

Надо только сделать это как можно скорее, потому что, судя по всему, на меня открылась охота. Если рассуждать логически, меня могут убить в любой момент, но именно это меня категорически не устраивает. Я не очень верю в жизнь после… ну да, после ее окончания. Я понимаю, это удобный предлог, чтобы смиренно прозябать на земле в ожидании того, что кто-то где-то на небе все расставит по местам, но смерть сама по себе выглядит слишком малообнадеживающе, чтобы делать какие-то оптимистические выводы о том, что за ней последует. Во всяком случае, в данный момент я собираюсь именно жить, и нет такого человека на свете, который мог бы заставить меня переменить мнение.

Я дошла до сада Тюильри и там, устроившись на стульчике, выпила сок, весь пакет. Пистолет уже давно перекочевал в карман моей куртки. Теперь я вооружена и довольно опасна. Единственное, чего я боюсь, – что приступ дурноты скрутит меня в неподходящий момент, но я стараюсь не думать об этом. Главное для меня теперь – изменить внешность, после чего я отправлюсь в посольство и все им расскажу.

Беда в том, что мне совершенно не к кому обратиться. Вот если бы у меня был в Париже хоть один знакомый, к которому я могла бы заглянуть на минутку, перекрасить волосы и…

Стоп. Да ведь у меня есть такой знакомый, и это не кто иной, как Ксавье!

И тут во мне, как всегда в самый неподходящий момент, пробуждается голос совести. Он бубнит, что Ксавье слишком молод, он наивный, он доверчивый, но я не имею права втягивать его во все это, ведь это пособничество… да кому пособничество, в конце концов? Ведь я не Вероника Ферреро, я не террористка, я просто очень несчастная женщина (и тоже молодая, замечу), которая попала в беду. Парень будет вне себя от счастья, что я обратилась к нему. И потом, он сам дал мне свой адрес… Я отлично помню его.

«Загнуться от собственной щепетильности, – издевательски хихикает инстинкт самосохранения, – ой, умора! Кому вы будете нужны, сокровище мое, с вашей щепетильностью вместе, если вас пристрелят!»

Я вытащила из сумки карту Парижа, где, как и на всех парижских картах, имелась также схема метро и связанных с ним электричек. Белые статуи грелись в солнечном свете, а по дорожке важно ходила какая-то птица, похожая на голубя, но раза в полтора крупнее его.

Я подумала, что этому саду все-таки не хватает сказочного замка и что дворец Тюильри, сожженный коммунарами сто с лишним лет назад, до сих пор незримо присутствует здесь, словно он не исчез навеки, а просто ушел прогуляться в иное измерение. Будь дворец прямо напротив изогнутого подковой Лувра, где он и стоял раньше, все окружающее пространство смотрелось бы совсем иначе.

«Ну, хватит предаваться мечтам, – сказала я себе. – Пора действовать».

Я поднялась, закинула на плечо свою сумку и двинулась к метро.

Сначала метро, говорил Ксавье, потом автобус. Собственно Париж, раскинувшийся в кольце бульваров, которые носят имена наполеоновских маршалов, не так уж велик, но за этим кольцом начинаются настоящие джунгли. Короче говоря, мне потребовалось почти два часа, чтобы добраться до дома Ксавье. К тому же я пропустила нужную остановку автобуса и мне пришлось проделать часть пути пешком.

А вот и нужный дом. В подъезде воняет мочой, стены обшарпаны и испещрены самыми разными надписями. Бедность, как и богатство, любит выставлять себя напоказ, только делает это по-другому.

Он сказал: «Третий этаж, черная дверь». Но во Франции нижний этаж – нежилой, и отсчет всегда ведется со второго. Значит, Ксавье живет на четвертом этаже.

Мальчик и девочка лет десяти, взявшись за руки, с визгом и топотом сбегают мимо меня по лестнице. Я вздрагиваю как ошпаренная и шарахаюсь к стене. Их вопли стихают внизу, потом я слышу, как хлопает входная дверь… По спине у меня до сих пор струится пот.

Четвертый этаж.

На площадке с полдюжины дверей, и черная из них – только одна. Я иду к ней. Звонка нет. Я поднимаю руку и тихо стучу. К моему удивлению, дверь подается…

В моей голове словно что-то щелкает, и я тотчас же сую руку в карман. Все-таки иногда приятно иметь при себе оружие. Я смотрела чересчур много фильмов, чтобы не знать, чем обычно заканчиваются подобные визиты. Всегда кто-то встречается с кем-то, кого он не рассчитывал здесь застать.

Я толкаю ногой дверь, отступив к стене. Она распахивается. Нет, это не кино. В кино сразу же начинают стрелять, палить без разбору. Здесь же – ничего, кроме тишины, но она действует мне на нервы.

Я бросаю быстрый взгляд внутрь и замечаю нечто такое, от чего все мысли о киноэкране, услужливо предлагающем тиражированные образы, тотчас вылетают у меня из головы. На цыпочках я захожу внутрь, закрываю дверь на замок и, заметив цепочку, пытаюсь накинуть ее на место, но она порвана. Потом я начинаю обход квартиры.

Слева – кухня, затем – маленькая замусоренная комната. Справа – пятачок, очевидно, служащий спальней. Туалет и душ прямо по коридору. Все просто и прилично, как в морге.

Ксавье был в спальне. Я не стала его будить. Потому что все равно бы не смогла.

Тиаго – тот самый юный любитель рэпа в красной футболке, который не промолвил ни слова во время нашей первой и единственной встречи, – лежал в коридоре лицом вниз, головой к двери. Разбитый магнитофон валялся рядом. Первая пуля, насколько я могу судить, попала в грудь, вторая угодила в голову. На пол натекла лужа крови, но совсем небольшая. Я всегда подозревала, что в кино перебарщивают с этим.

Я переступила через Тиаго. Он был такой маленький, скрюченный и жалкий… Двигаясь как можно тише – как будто мои шаги могли кого-то потревожить, – я вернулась в спальню.

Ксавье лежал около кровати. На груди у него расплывалось кровавое пятно. Его глаза были широко раскрыты, и я впервые заметила, что они у него голубые. И меня не покидает ощущение, что я знаю, кто был его убийцей.

Что же мне делать, что, что?

Невидящий взгляд погибшего, чудилось мне, следил за мной немым укором. «Он погиб из-за меня… Из-за меня, из-за меня…»

Как легко они расправляются с людьми, эта Вероника и ее блондин. Какая восхитительная самоуверенность… Нет, подобные мысли до добра не доведут. Не доведут…

«Если он, или она, или они вместе попадутся мне, я их убью», – с ожесточением подумала я.

Больше я не могла здесь оставаться. Друзья могут спохватиться, что не видели их, или соседи, или мать Ксавье… Ведь у него есть мать, он упоминал о ней. Какой это будет для нее удар… А мать Тиаго? Как объяснить ей, что произошло с ее ребенком?

Мне было жутко в этой квартире, но еще страшней – выйти наружу, в мир, где, может быть, меня подстерегает такая же дикая, безжалостная смерть. Кроме того, если я не дам знать, кто это сделал, то никто не заинтересуется гибелью двух малолетних преступников, которые промышляли угоном машин.

И я решилась. Мне нужна была ручка, карандаш, что-то, чем я могу писать. Мне претило рыться в чужих вещах, однако я все же открыла стол и стала ковыряться в ящиках.

Я нашла ручку, но, кроме нее, там было еще кое-что, что привлекло мое внимание. В простой прозрачной папке аккуратно хранилась кипа вырезок. На верхней значилось:

«Вероника Ферреро совершила побег из тюрьмы в Панаме».

Разумеется, это меня заинтересовало. Такая возможность узнать саму себяпредставляется не так уж часто. Но сначала я решила написать записку.

Я вытащила паспорт Вероники и начала писать на свободных страницах, почему-то по диагонали. Руки у меня дрожали, но постепенно я успокоилась.

Послание было адресовано инспектору Миртилю, так как именно он расследовал гибель Дениса. Боюсь, что от волнения я понаделала кучу ошибок во французском языке. Я забыла отдельные слова, и мне пришлось кое-где прибегнуть к описаниям, чтобы объяснить, что именно я имею в виду. Поколебавшись, я приписала внизу:

«Убедительно прошу вас найти некоего Дидье, приятеля убитых Ксавье и Тиаго. Он расскажет вам об угнанном автомобиле и о девушке в багажнике. Это очень важно( подчеркнуто дважды).

Также я думаю, что в деле наряду с Вероникой и ее сообщником был замешан еще один человек – мастер по татуировкам. Возможно, что его уже нет в живых, но это лишь мое предположе…»

И тут я услышала звук, от которого внутри у меня все оборвалось. Я не сразу сообразила, что это хрипит на полу Ксавье, которого я считала мертвым.

Бросив паспорт, ручку – все на свете, я кинулась к нему. Черт возьми, ну почему я не додумалась раньше проверить, жив ли он?

Пульс прощупывался, но очень слабый. Веки Ксавье дрогнули, осмысленный взгляд остановился на мне.

– Дыши! – завопила я. – Дыши, слышишь? Я сейчас вызову «Скорую»!

Я заметалась и едва не опрокинула стул, ища телефон. Тут где-то на диване заверещал сотовый Ксавье. Я схватила его, сбросила звонок… Скорее! Скорее!

– Один раненый, один убитый! Перестрелка… Дом номер девятнадцать на улице… Третий этаж, черная дверь!

Как скоро появится «Скорая»? Допустим, минут через десять… если повезет, через пять. Ну и что я им скажу?

Надо уходить, но Ксавье! Что же делать с Ксавье?

Я взяла с дивана подушку и подложила ему под голову. Потом крепко сжала его руку.

– Слушай меня внимательно: ты должен выжить… Понимаешь? Во что бы то ни стало!

Я сказала эти слова и еще много всяких глупостей, которые, как я думала, можно услышать только в кино. Ксавье сделал попытку пожать мои пальцы.

– Блон…

– Блондин? – угадала я. – Это он был здесь?

По его глазам я поняла, что моя догадка оказалась верной, но тут где-то неподалеку завыла сирена «Скорой».

– Мне пора, – пробормотала я.

И сбежала, прихватив с собой папку с материалами о моем двойнике, а также сотовый моего друга. Сотовый, впрочем, я тотчас же выключила, но полагала, что он может мне пригодиться в дальнейшем.

Далеко я не стала уходить, а спряталась во дворе и видела, как врачи «Скорой» вошли в дом и через несколько минут на носилках вынесли Ксавье – все еще живого и даже в сознании. Рядом бежал старший врач и взволнованно говорил по мобильнику.

До метро я добралась пешком, чтобы сэкономить на билете, но уже в вагоне не утерпела и достала папку, в которую наивный юноша собирал статьи о подвигах своего кумира.

Итак, Ферреро Вероника-Мерседес-Анхела.

Родители – большой знак вопроса. Отца нет, мать – вроде бы рядовая работница на фабрике. Умерла, когда Веронике было десять лет, а ее брату, судя по всему сводному, – двенадцать.

А-а, несчастливое детство. Знаем мы, знаем, куда вы, господа репортеры, клоните…

В школе Вероника была одной из самых способных учениц, но, по словам монахинь, ведавших детским приютом, в котором она оказалась после смерти матери, отличалась «дерзким и строптивым нравом».

Ее брата Мануэля усыновили, и он попал в семью, отличающуюся левыми взглядами. После того как он сам возглавил какие-то уличные беспорядки и призывал свергнуть короля и установить республику, его упекли в тюрьму.

Тэк-с. Вероятно, блондин и есть тот самый брат. Интересно…

Позже Мануэль разыскал Веронику, и они стали действовать вместе. Но если брат больше был склонен к произнесению пламенных речей и вообще теориям всеобщего счастья за счет кого-нибудь несимпатичного, то Вероника всему предпочитала действие, и, надо сказать, ее послужной список впечатлял.

Взрыв в Мадриде, еще один взрыв в Мадриде, расстрел заложников в ответ на отказ освободить лидера какой-то группировки, захват аэробуса с последующей перестрелкой, во время которой погибли сорок девять пассажиров и еще семнадцать были ранены, попытка взорвать музей… 2006 год – Вероника арестована в Панаме, но сумела бежать из тюрьмы. Ее сообщники – брат и некий Дитрих Бергер, ее воздыхатель, – просто взорвали стену. Это как раз то, что мне пытался втолковать Ксавье.

Она побывала наемником, дралась где-то у черта на рогах как простой солдат, угоняла суда, угоняла самолеты. Не девушка, а просто клад. Известный женский журнал однажды даже поместил ее фото на своей обложке, и эта обложка, аккуратно сложенная, тоже была в папке.

Несколько лет назад она примкнула к террористу по кличке Принц. Ах да, это тот самый, о котором я собиралась узнать поподробнее…

И я узнала – благодаря методичности Ксавье, который не пропускал ни одной публикации про окружение Вероники. Кроме того, я узнала также, что блондин, везший мое (почти) бездыханное тело в багажнике, никак не мог быть братом Вероники. Последнего убил как раз Принц за то, что Мануэль стал ему перечить и в конце концов совершенно с ним рассорился. Пуля, выпущенная из скорострельного пистолета, свела на нет все их противоречия, но, как оказалось, это было только начало.

Когда примерно полгода назад французские спецслужбы с триумфом захватили этого самого Принца где-то у черта на рогах в Северной Африке, один ушлый репортер по имени Артюр Боннар выяснил, что им деятельно помогала Вероника Ферреро в обмен на немалые деньги и прощение всех прошлых грехов. Попросту говоря, она из личной мести сдала своего, хм, боевого товарища.

К сенсационной статье была приложена фотография Принца (имя и фамилия его были настолько длинными и витиеватыми, что их вряд ли кто-то был в состоянии воспроизвести, но обычно этого человека звали Макс, как его привыкла называть мать). Фотография, признаться, застала меня врасплох. Я ожидала увидеть… честно говоря, не знаю, кого, но уж никак не господина очень интеллигентного вида, прямо-таки излучающего обаяние, – пусть даже чисто восточное обаяние того рода, которое излучает крадущийся леопард. Впрочем, когда я начала читать статью о нем, я поняла, что иногда внешность и впрямь бывает обманчива.

Отцом Принца был богатый и уважаемый арабский шейх, а матерью – английская манекенщица выдающейся красоты, известная своими романами. Похоже, она принадлежала к женщинам, которые если и ломают чужие судьбы, то безо всякой выгоды для себя. Любовники сначала умирали у ее ног, потом воскресали и без особого сожаления бросали ее. Застенчивый восточный гость был одним из ее увлечений. Каким образом она решилась родить ему ребенка – загадка даже для всезнающих репортеров, и все же она это сделала. Некоторые, впрочем, намекали и на меркантильный аспект проблемы – ведь, хотя у только что родившегося младенца имелось два сводных брата и около полудюжины сестер, он все равно был обеспечен по гроб жизни.

Когда он вырос, стал самым обыкновенным прожигателем жизни, как большинство молодых людей, у которых больше денег, чем возможностей их потратить. В Оксфорде он был самым щедрым, самым гостеприимным, самым блестящим из студентов. В то время с ним не то чтобы дружила, но имела возможность наблюдать за ним одна особа с лошадиной физиономией, позже ставшая леди Селиной Роуэн. Макс и ее брат вместе учились, и было естественно, что брат иногда приглашал приятеля домой, на файф-о-клок по-английски.

Много лет спустя леди Селина, которая уже научилась красить волосы так, чтобы они не походили на паклю, но по-прежнему стращала свет своей лошадиной физиономией, дала большое интервью популярному журналу, которое Ксавье вырезал и аккуратно приобщил к своему досье.

Леди Селина вспоминала те дни не без удовольствия. Она настаивала, что Макс был самым желанным и самым симпатичным из всех гостей, посещавших их пыльный аристократический особняк. В нем была какая-то располагающая к себе живость, которой не может похвастаться большинство сдержанных британцев. Он веселился до упаду, корчил смешные гримасы, выдумывал уморительные истории. С ее младшим братом, умственно отсталым мальчиком, он мог часами строить замки и башенки из кубиков. Он никого не обижал, и все его любили. Правда, репортер, съевший не одну собаку на своем деле, пытался задавать леди Селине всякие каверзные вопросы о том, не проявлял ли уже тогда юный Макс склонности к человекоедению или хотя бы отрыванию крылышек безобидным насекомым, но леди Селина стойко держала оборону. Из ее речей все уразумели, что не было на свете человека более приятного в общении, если не считать, конечно, принца Чарльза и его сыновей Уильяма и Гарри. Таким образом, Макс оказывался на четвертом месте, но зато в какой компании!

Читатель, разумеется, был вправе задаться вопросом, с чего бы это Максу из человека, приятного во всех отношениях, превращаться в человека решительно неприятного, изгоя, террориста и убийцу, но и на это у репортеров имелся исчерпывающий ответ. Именно во время одного званого вечера Макс слегка перебрал и имел несчастье толкнуть какого-то знатного лорда примерно одного возраста с собой. Лорд, вероятно, тоже лыка не вязал, потому что воспринял происшедшее значительно ближе к сердцу, чем полагалось бы лорду и просто воспитанному человеку. Макс попытался извиниться, но лорд, не стесняясь в выражениях, обругал его «шлюхиным сыном» и «черномазой свиньей». Все эти выражения впоследствии зафиксировал полицейский протокол, и таким образом они дошли до нас.

Надо признать, что Макс отреагировал на оскорбления точно так же, как отреагировали бы на его месте большинство людей. А именно: он размахнулся и от души врезал лорду по физиономии, да так, что тот не удержался на ногах и упал. Собственно говоря, на этом перепалка должна была закончиться, и лорд, присмирев, отправился бы лечить синяк, но не тут-то было. Судьбе было угодно, чтобы, падая, он ударился головой о какую-то металлическую штуковину. Поначалу ни сам он, ни остальные гости не обратили на это никакого внимания, но вскоре лорду стало плохо, а к тому моменту, когда приехала «Скорая», он был уже мертв. Вскрытие зафиксировало тяжелую травму черепа в височной области, и хотя она была получена не непосредственно от удара противника, Макса тотчас же обвинили в умышленном убийстве. На этом его пребывание среди людей, приятных во всех отношениях, закончилось.

Лично у меня нет никаких сомнений, что, если бы жертвой оказался какой-нибудь пролетарий, поступок Макса отнесли бы за счет его бурного восточного темперамента и вскоре бы о нем забыли. Однако, так как пострадавшей стороной оказался аристократ, да еще из семьи с самой что ни на есть безупречной репутацией, перед убийцей замаячило ни много ни мало пожизненное заключение. Пока медленно и с бесчисленными проволочками тянулось следствие, Макс сделал для себя несколько неприятных открытий. Его больше не желали видеть там, где раньше принимали с распростертыми объятьями, но это было еще полбеды. Общество не только отвернулось от него, оно начало настоящую травлю. Ему ставили в укор его происхождение, его манеры, его развязность, неуместную для джентльмена. Знакомые отворачивались от него при встрече или обливали ледяным презрением, которое для человека гордого и неглупого во много раз хуже открытого объявления войны. Леди Селина с присущей аристократам врожденной тактичностью называла этот период «легким недопониманием», но, вне всяких сомнений, Макс счел, что недопонимание малость затянулось. Не дожидаясь окончания суда, он сел на отцовский корабль и был таков, показав тем самым свое презрение к английскому правосудию. Мать Макса покончила с собой, вскрыв вены в ванне, когда ему было лет десять, так что он был совершенно свободен в своих действиях.

Как, когда и где он связался с экстремистами, знают только Бог и, быть может, израильские спецслужбы. Так или иначе (а если не так, то все равно иначе), в рекордно короткие сроки плейбой и неженка превратился в грозу процветающей цивилизации. Он занимался примерно тем же, что и Вероника Ферреро: взрывал, убивал, захватывал заложников. Его отец смотрел на эти «забавы» сквозь пальцы, выделяя своему отпрыску ровно столько же денег, сколько и в прежние времена, и ни миллионом больше. Сам шейх коллекционировал старинные рукописи и картины, а из развлечений больше всего любил соколиную охоту, и неудивительно, что то, чем занимался Макс, не вызывало у него особого восторга. Впрочем, все состояние и так должно было отойти старшему сыну, Мохаммеду, рожденному в законном браке. Мохаммед был смуглый, симпатичный, носил очки и бегло говорил практически на всех европейских языках. Отец сулил ему большое будущее.

И надо же было случиться такому, что однажды, когда Мохаммед приехал в Нью-Йорк для подписания соглашения стоимостью то ли в миллиард долларов, то ли в три, его приятель Дэниэл уговорил его сходить в клуб на дискотеку – поразвлечься. Если бы Дэниэл знал, к чему приведет его невинное желание потанцевать и пообжиматься с хорошенькими девушками, он бы, конечно, предпочел кинуться вниз головой со статуи Свободы или выкинуть еще что-нибудь такое, после чего ходить на танцы было бы затруднительно. На дискотеке оказался один псих, видевший фото Мохаммеда в какой-то газете. Псих раньше работал охранником в этом клубе и был уволен за пьянство. Найти другую работу ему не удалось. Вдобавок от него ушла жена, его сбережения подошли к концу, и он был полон желания расквитаться за свои неудачи, а с кем – неважно. Как выяснилось потом, он подошел к Мохаммеду, сказал: «Привет», глупо улыбнулся и методично всадил в беззащитного человека полную обойму.

Мохаммед скончался по пути в больницу. Узнав о его смерти, старый шейх не плакал, о нет. Он просто утратил волю к жизни. Уже некоторое время он знал, что его второй сын страдает психическим расстройством. Беднягу заперли в роскошном дворце, где было все, чтобы усладить взоры безумца. Его опекали день и ночь, но ведь он не мог унаследовать состояние. Оставался, следовательно, только Макс, ведь восемь дочерей в расчет не принимались. Женщина – только женщина, и она не должна самовольно распоряжаться деньгами.

Таким образом вчерашний террорист, которого едва терпели в собственной семье, стал наследником миллиардов. Более того, как говорят, отец призвал непутевого отпрыска к себе и в беседе с глазу на глаз признался, что Макс был прав, а он – нет и что он разрешает отныне делать сыну все, что тому заблагорассудится.

Старый шейх тихо угас через несколько лет, а Макс деятельно взялся за старое с той лишь разницей, что теперь его ресурсы были практически неисчерпаемы и он был в тысячи раз могущественней, а следовательно, опаснее, чем прежде. Поэтому, когда его однажды известили о том, что некий английский писака посмел оскорбить в своей книге память его матери, Макс немедля принял ответные меры.

Для начала он просто позвонил писателю и вежливо предложил ему убрать из текста упоминание о его матери, за что он даже готов заплатить разумную сумму, не превышающую его возможностей. (Тут он, скорее всего, лукавил; возможности Макса были, как уже сказано, практически неисчерпаемы.) Писака воспринял звонок как признак поражения противника и поэтому довольно вежливо, но недвусмысленно послал его к черту, присовокупив к этому вечный лозунг всех псевдолитературных паразитов «Правда превыше всего».

Ему пришлось пожалеть об этом. Нет, Макс не велел подвергнуть автора многочасовым пыткам и затем прикончить, как, говорят, он поступил с тем, кто убил его брата. Также он не скормил писательский филей ни аллигаторам, ни львам, ни тиграм, ни даже пираньям.

Дело в том, что писатель обожал аквариумных рыбок и коллекционировал их. И вот однажды, когда он вернулся домой, обнаружил, что сигнализация отключена, аквариумы разбиты, а все рыбки прибиты гвоздями к стенам, мебели и полу. Некоторые из них еще трепыхались.

Поскольку писатель был личностью известной, его дом и его самого незамедлительно взяли под охрану. Впрочем, и писатель, и общественность прекрасно понимали, что рыбки – это, так сказать, только цветочки, ягодки же ждут впереди, и вообще, правда далеко не всегда защищает того, кто ей служит. Поразмыслив, писатель пошел на попятный и убрал из своей книги абзац о матери Макса.

А вот другой пример. Одно время любовницей Макса была манекенщица по имени Эстрелла. Девушка была очень хороша собой и, как и многие девушки в ее возрасте, жила не по средствам. На выручку ей пришел Моссад, благодаря чему она весьма удачно стала сводить концы с концами в обмен всего лишь на незначительную информацию о том, кто куда ходит и кто с кем спит. Все шло хорошо, девушка наслаждалась, Моссад тоже… на свой манер. К несчастью, примерно в то же самое время на Макса совершили четыре неудачных покушения, среди прочего потопив его яхту (причем он только по чистой случайности задержался на берегу) и взорвав его любимый автомобиль. Макс был очень богат, но к тому же умел и думать. Он проанализировал факты и попросил одного человека в службе, не получавшего премий и наград, но имевшего доступ к важной информации, помочь ему – разумеется, совершенно бескорыстно. После этого никто больше не видел Эстреллу, но знатоки были совершенно уверены, что ей уже не удастся продолжить ни свою карьеру манекенщицы, ни карьеру секретного агента.

Кажется, именно после этой заметки у меня пропала охота читать о Максе дальше. Все, что мне было нужно, я и так узнала, а лишние подробности явно были ни к чему. Я сложила вырезки в папку и убрала ее в сумку.

Поезд доехал до конечной остановки, я вышла и пересела на тот, который шел в обратном направлении. Стыдно признаться, но мне снова хотелось есть. И еще мне очень хотелось верить, что Ксавье выживет. Потому что в детективных романах я больше всего ненавижу тех героев, по чьей вине гибнут окружающие их люди, – просто потому, что оказались не в то время, не в том месте и не с тем человеком.