Текст книги "Том 2. Стихотворения 1909-1917"

Автор книги: Валерий Брюсов

Там, на Западе, брезжит мерцание…

Ф. Тютчев

 
От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
Протянута лентой бесцветной и плоской,
Прорезала Францию узкой полоской.
Все мертво на ней: ни двора, ни куста;
Местами – два-три деревянных креста,
Местами – развалины прежних строений,
Да трупы, да трупы, – тела без движений!
 
 
От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
И справа и слева, – на мили, на мили, —
Валы и окопы ее обтеснили.
С них рушатся гулко, и ночью и днем,
Удары орудий, как сумрачный гром,
И мерно сверкают под эти раскаты
То белые вспышки, то свет розоватый.
 
 
От Альп неподвижных до Па-де-Кале
Как будто дорога бежит по земле;
Прошла, разделила две вражеских рати
И стала дорогой вражды и проклятий.
Сменяются дни; но, настойчиво, вновь
Здесь блещут штыки, разливается кровь,
И слушают люди, сгрудясь в миллионы,
Лязг сабель, свист пуль и предсмертные стоны.
 

30 ноября 1914

Варшава

 
Народ Верхарна! не напрасно вещий
Тебя прославил: жив твой мощный дух!
Он молнией в дыму сражений блещет,
Он в громе пушек нам вещает вслух!
 
 
И, кажется, опять восстал Карл Смелый
Иль Бодуэн Железная Рука.
Бой храбрецов с врагом остервенелым
Следят, дивясь величию, века.
 
 
Нам не забыть, как ты в любимом Льеже
Свою свободу гордо ограждал.
Твои сыны, как в славном прошлом, – те же:
Поэт дал клятвы, ты их оправдал.
 
 
Не пушки, не оружие стальное
Нас делают отважней и сильней:
Любовь к отчизне создает героев
С дней Марафона вплоть до наших дней.
 

7 августа 1914

 
Ты переполнил чашу меры,
Тевтон, – иль как назвать тебя!
Соборов древние химеры
Отметят, губителя губя.
 
 
Подъявший длань на храмы-чудо,
Громивший с неба Notre-Dame,
Знай: в Реймсе каменная груда
Безмолвно вопиет к векам!
 
 
И этот вопль призывный слышат
Те чудища, что ряд веков,
Над Сеной уместившись, дышат
Мечтой своих святых творцов.
 
 
Недаром зодчий богомольный
На высоту собора взнес,
Как крик над суетой юдольной,
Толпу своих кошмарных грез.
 
 
Они – защитницы святыни,
Они – отмстительницы зла,
И гневу их тебя отныне
Твоя гордыня обрекла.
 
 
Их лик тебе в дыму предстанет,
Их коготь грудь твою пробьет,
Тебя смутит и отуманит
Их крыльев демонский разлет;
 
 
И суд, что не исполнят люди,
Докончат сонмы скрытых сил
Над тем, кто жерлами орудий
Святыне творчества грозил.
 

Сентябрь 1914

Варшава

Синий

В жизни человеческой, в важные мгновенья,

Облики незримые вдруг обозначаются,

В обаяньи подвига, в злобе преступления…

К. Случевский

 
Мир шумящий, как далек он,
Как мне чужд он! но сама
Жизнь проводит мимо окон,
Словно фильмы синема.
 
 
Проплывут, звеня, трамваи,
Прошумит, пыля, авто;
Люди, люди, словно стаи
Птиц, где каждая – никто!
 
 
Франт манерный за поддевкой,
То картуз, то котелок,
И пред девичьей головкой
Стал замедленный полок.
 
 
Плечи, шляпки, взгляды, груди,
За стеклом немая речь…
Птичья стая, – люди, люди!—
Как мне сердце уберечь?
 
 
Я укрываюсь в одиночество,
Я ухожу в пределы книг,
Чтоб безысходные пророчества
Затмили проходящий миг.
 
 
Но – горе! – шумы современности
Врываются в святую тьму!
И нет тюрьмы – моей надменности,
Нет кельи – моему уму!
 
 
Сегодня, визитер непрошеный,
Ломает запертую дверь…
Ах, убежать на луг некошеный
Дремать в норе, как дремлет зверь!
 
 
Напрасно! жизнь влачит последовательно,
Как змей, извилистые кольца,
И смотрят на меня выведывательно
Виденья дня, как богомольцы.
 

1914

 
Привык он рано презирать святыни
И вдаль упрямо шел путем своим.
В вине, и в буйной страсти, и в морфине
Искал услад, и вышел невредим.
 
 
Знал преклоненья; женщины в восторге
Склонялись целовать его стопы.
Как змеерушащий святой Георгий,
Он слышал яростный привет толпы.
 
 
И, проходя, как некий странник в мире,
Доволен блеском дня и тишью тьмы,
Не для других слагал он на псалтири,
Как царь Давид, певучие псалмы.
 
 
Он был везде: в концерте, и в театре,
И в синема, где заблестел экран;
Он жизнь бросал лукавой Клеопатре,
Но не сломил его Октавиан.
 
 
Вы пировали с ним, как друг, быть может?
С ним, как любовница, делили дрожь?
Нет, одиноко был им искус прожит,
Его признанья, – кроме песен, – ложь.
 
 
С недоуменьем, детским и счастливым,
С лукавством старческим – он пред собой
Глядит вперед. Простым и прихотливым
Он может быть, но должен быть – собой!
 

1912

 
Что я могу припомнить? Ясность глаз
И детский облик, ласково-понурый,
Когда сидит она, в вечерний час,
За ворохом шуршащей корректуры.
 
 
Есть что-то строгое в ее глазах,
Что никогда расспросов не позволит.
Но, может быть, суровость эта – страх,
Что кто-нибудь к признаньям приневолит.
 
 
Она смеяться может, как дитя,
Но тотчас поглядит лицом беглянки,
Застигнутой погоней; миг спустя
Она опять бесстрастно правит гранки.
 
 
И, что-то важное, святое скрыв
На самом дне души, как некий идол,
Она – как лань пуглива, чтоб порыв
Случайный – тайны дорогой не выдал.
 
 
И вот сегодня – ясность этих глаз
Мне помнится; да маленькой фигуры
Мне виден образ; да, в вечерний час,
Мне слышен ровный шелест корректуры…
 

1913

 
Я жизнь прожила безотрадно, бесцельно,
И вот, как похмелье от буйного пира,
Осталась мне горечь тоски беспредельной
И смутная ненависть к радостям мира.
 
 
Как всем, мне весна, в ликовании ярком,
Лучами сверкала, дышала сиренью,
И жизнь мне казалась приветливым парком,
Где тайно беседки зовут к наслажденью.
 
 
Нo ранняя буря промчалась над садом,
Сломала сирени и завязи яблонь,
Наплакалась ливнем, натешилась градом,
Цветник мой был смыт, и был сад мой разграблен.
 
 
И после настало желанное лето,
И хмурая осень, и холод под снегом…
И не было в сердце на зовы ответа,
И не было силы довериться негам.
 
 
Другим расцветут, с новым маем, фиалки,
Другие поплачут у выжженной нивы…
Мы – нищи, мы – робки, мы – стары, мы – жалки.
Кто мертвый, будь мертвым! живите, кто живы!
 

1913

 
На церковной крыше,
У самого золотого креста
(Уже восхода полоски наметились),
Как две летучих мыши,
Две ведьмы встретились:
Одна – стара и толста,
Другая – худа и моложе
(Лицо с кошачьей мордочкой схоже),
И шептались, ветра весеннего тише.
 
 
– Сестра, где была? —
Старуха захохотала.
– Тра-ла-ла!
Всю ночь наблюдала:
Юноша собирался повеситься!
Все шагал, писал и смотрел
На серп полумесяца,
Лицом – как мел.
Любовь, как видно, замучила.
Ждать мне наскучило,
И я, против правил,
Подсказала ему: «удавись!»
Он в петлю голову вставил
И повис.
 
 
Худая в ответ улыбнулась.
– И мне досталось!
В грязных номерах натолкнулась,
Как девушка старику продавалась.
Старичонка – дряхлый и гадкий,
Горб, как у верблюда,
А у нее глаза – как загадки,
И плечи – как чудо.
Как был он противен, сестра,
А она молчала!
Я до утра,
Сидя в углу, наблюдала.
 
 
Так, у золотого креста,
На церковной крыше,
Как две летучих мыши,
Шептались две ведьмы.
И та, что была и стара и толста,
Прибавила:
– Хоть это и против правила,
Но будем по утрам встречаться и впредь мы!
 

1914

 
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девочкой играла
Утром рано-рано.
 
 
Дед твердил с улыбкой,
Ласков, сед и важен,
Что далеким предком
Был платан посажен.
 
 
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Девушкой скрывалась
В первый час тумана.
 
 
Целовалась сладко
В тихом лунном свете,
Так, как целовались
Люди ряд столетий.
 
 
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
Женщиной рыдала
Под напев фонтана.
 
 
Горестно рыдала
О минутной сказке
Опалившей страсти,
Обманувшей ласки.
 
 
Ты, в тени прозрачной
Светлого платана,
В старость вспоминала
Жизнь, как мир обмана,
 
 
Вспоминала, с грустной
Тишиной во взоре,
Призрачное счастье,
Медленное горе.
 
 
И, в тени прозрачной
Светлого платана,
Так же сладко дремлет
Прежняя поляна.
 
 
Ты же на кладбище,
Под плакучей ивой,
Спишь, предавшись грезе,
Может быть, счастливой.
 

1913

 
Она любила строй беспечный
Мечтаний, уводящих вдаль,
Цветы, снежинки, пояс млечный
И беспричинную печаль.
 
 
Она любила, ночью зимней,
Невестой медлить у окна,
В своих стихах, как в тихом гимне,
Твердя безвольно: я – одна!
 
 
Она ждала, ждала кого-то,
Кто, смел, безумен и красив,
Всю жизнь отдаст ей без отчета,
Всю жизнь сольет в один порыв.
 
 
Но Рок был странно беспощаден,
Не обманул и не свершил.
Тот не был жарок, не был хладен,
Он и любил и не любил.
 
 
Его не-пламенные ласки,
Его обдуманная речь,
Его лицо – как образ маски —
Могли овеять, но не сжечь.
 
 
Стремясь в мятежную безбрежность
Она искала крыльев, но
Он приносил ей только нежность…
И было все предрешено!
· · · · · ·
· · · · · ·
· · · · · ·
· · · · · ·
 

1913

О, эти встречи мимолетные

На шумных улицах столиц…

«Венок»

 
Мы – электрические светы
Над шумной уличной толпой;
Ей – наши рдяные приветы
И ей – наш отсвет голубой!
 
 
Качаясь на стеблях высоких,
Горя в преддверьях синема,
И искрясь из витрин глубоких,
Мы – дрожь, мы – блеск, мы – жизнь сама!
 
 
Что было красочным и пестрым,
Меняя властным волшебством,
Мы делаем бесцветно-острым,
Живей и призрачней, чем днем.
 
 
И женщин, с ртом, как рана, алым,
И юношей, с тоской в зрачках,
Мы озаряем небывалым
Венцом, что обольщает в снах.
 
 
Даем соблазн любви продажной,
Случайным встречам – тайный смысл;
Угрюмый дом многоэтажный
Мы превращаем в символ числ.
 
 
Из быстрых уличных мельканий
Лишь мы поэзию творим,
И с нами – каждый на экране,
И, на экране кто, – мы с ним!
 
 
Залив сияньем современность,
Ее впитали мы в себя,
Всю ложь, всю мишуру, всю бренность
Преобразили мы, любя, —
 
 
Мы – электрические светы
Над шумной уличной толпой,
Мы – современные поэты,
Векам зажженные Судьбой!
 

1913

 
Дрожащей проволоки альт
Звенит так нежно;
Заполнен сумрачный асфальт
Толпой мятежной.
 
 
Свистки авто и трамов звон
Поют так нежно;
Вечерний город полонен
Толпой мятежной.
 
 
Свет электрических шаров
Дрожит так нежно;
Ты слышишь ли немолчный зов
Толпы мятежной?
 
 
Вот девушки случайный взор
Блеснул так нежно;
О, кто его так быстро стер
Толпой мятежной?
 
 
Тень синеватая легла
Вокруг так нежно,
И проститутки без числа
В толпе мятежной.
 

25 мая 1914

 
Пропеллеры, треща, стрекочут:
То клекоты бензинных птиц
О будущем земли пророчат.
Но сколько нежных женских лиц!
Иглой заостренные шляпы,
Зелено-белые манто, —
И как-то милы даже всхрапы
На круг въезжающих авто.
 
 
В живой толпе кафешантанной
Я уловил случайно вновь
Давно знакомый взгляд… Как странно!
Твой взгляд, бессмертная любовь!
И, пестрой суеты свидетель,
Я веру в тайну берегу,
Не видя в сини «мертвых петель», —
Воздушных вымыслов Пегу.
 

Май 1914

Москва

 
В угрюмом сумраке ночей безлунных
Люблю я зыбкость полусонных вод.
Приникнув к жесткости оград чугунных,
Люблю следить волны унылый ход.
 
 
Свет фонарей, раздробленный движеньем,
Дрожит в воде семьей недлинных змей,
А баржи спят над зыбким отраженьем
Глубоким сном измученных зверей.
 
 
Так близко Невский, – возгласы трамваев,
Гудки авто, гул тысяч голосов…
А серый снег, за теплый день растаяв,
Плывет, крутясь, вдоль темных берегов.
 
 
Так странно: там – кафе, улыбки, лица…
Здесь – тишь, вода и отраженный свет.
Все вобрала в водоворот столица,
На все вопросы принесла ответ.
 
 
И если жизнью, слишком многострунной,
Измучен ты, – приди ко мне, сюда,
Перешагни чрез парапет чугунный,
И даст тебе забвение вода.
 

1 ноября 1912

Петербург

 
Тоненькие свечечки,
Робкие, мерцают.
Голосочки детские
Басу отвечают.
Слышно над склоненною толпой:
«Со святыми упокой».
 
 
Хорошо под лентами,
Мирно под цветами!
Песни умиленные
Сложены не нами.
Обещает мир напев святой:
«Со святыми упокой».
 
 
Выйдешь в ночь холодную:
Светы и трамваи…
Сладостно задуматься
О блаженном рае.
Боже! – утомленных суетой
Со святыми упокой!
 

3 ноября 1912

Петербург

Я вижу детский блеск очей.

А. Фет

 
– Что же ты сделала, девочка милая,
С фарфоровой куклой своей?
– Когда было скучно, ее колотила я,
И вот – теперь трещина в ней.
 
 
– Глаза открывала и закрывала она,
Папа-мама могла говорить.
– А теперь совсем безмолвною стала она,
Не знаю, как с ней мне и быть.
 
 
– Чего же ты хочешь, девочка нежная?
Куклу целуешь зачем?
– Хочу, чтоб была она снова, как прежняя,
Такой, как прежде, совсем.
 
 
– Девочка милая, сама ты разбила ее.
Теперь куклы прежней – нет…
– Боже мой! Боже мой! так я любила ее!
Без нее не мил мне весь свет!
 

1912

 
Маленькая девочка плакала вчера:
«Почему туманами полны вечера?
Почему не каждый день солнце – как алмаз?
Почему не ангелы утешают нас?»
 
 
Маленькая девочка вечером, в тени,
Плакала, и ангел ей прошептал: «Усни!
Как алмаз, засветится солнце поутру,
И с тобой затею я под вечер игру!»
 
 
Маленькая девочка улеглась в постель…
За окном шептала ей сумрачная ель:
«Нет, не верь ты ангелу! Он тебе солгал:
Поутру луч солнечный будет – как кинжал!»
 

4 мая 1912

 
Собирай свои цветочки,
Заплетай свои веночки,
Развлекайся как-нибудь,
По лугу беспечно бегай!
Ах, пока весенней негой
Не томилась тайно грудь!
 
 
У тебя, как вишня, глазки,
Косы русые – как в сказке;
Из-под кружев панталон
Выступают ножки стройно…
Ах! пока их беспокойно
Не томил недетский сон!
 
 
Увидав пятно на юбке,
Ты надула мило губки,
Снова мило их надуй!
Эти губки слишком красны:
Ах! пока угрюмо-страстный
Не сжимал их поцелуй!
 

1913

 
С вербочками девочки,
Девочки со свечечками,
Вышедши из церковки,
Кроют куцавеечками
(Ветер, ты не тронь!)
Слабенький огонь.
 
 
Улица оснежена,
Спит высь затуманенная…
Чу! толпа мятежная
Воет, словно раненая,
Там, где осиян
Светом ресторан.
 
 
И бредут под блеснами
Злыми, электрическими,
С свечками и ветками
Тени идиллические.
Трепетен и тих
Свет на лицах их.
 

17 марта 1912

 
Четыре девочки по четырнадцати лет
На песчаной площадке играют в крокет.
Молоточек поставят между ног, и – стук!
Шар чужой далеко отлетает вдруг.
 
 
А солнце, лучи посылая вкось,
Белые платьица пронзает насквозь,
Чтобы каждый мечтатель видеть мог
Детские формы худощавых ног.
 
 
Девочки смеются, – что щебет птиц! —
И черны узоры длинных ресниц,
Но пятна волос еще черней
В слепительном блеске закатных огней.
 

16 июня 1915

 
Красная и синяя —
Девочки в траве,
Кустики полыни
Им по голове.
 
 
Рвут цветочки разные,
Бабочек следят…
Как букашки – праздны,
Как цветки на взгляд.
 
 
Эта – лёнокудрая,
С темной скобкой – та…
Вкруг природы мудрой
Радость разлита.
 
 
Вот, нарвав букетики,
Спорят: «Я да ты…»
Цветики – как дети,
Дети – как цветы.
 
 
Нет нигде уныния,
Луг мечтает вслух…
Красный блик, блик синий, —
Шелк головок двух!
 

15 июля 1915

Буркова

Голубой

В старинном замке Джен Вальмор

Чуть ночь – звучат баллады.

К. Бальмонт

 
Ах, где-то лотос нежно спит,
Ах, где-то с небом слиты горы.
И ярко небосвод горит, —
Предвечной мудрости узоры!
Там негой объяты просторы,
Там страстью дышит темнота,
А люди клонят, словно воры,
К устам возлюбленным уста!
 
 
Быть может, в эту ночь, – Харит
Вновь ожили былые хоры,
Вновь Арес уронил свой щит,
Вновь Тасс у ног Элеоноры,
И мудрый Соломон, который
Изрек: «все в мире суета»,
Вновь клонит, позабыв укоры,
К устам возлюбленным уста.
 
 
Дитя! уснуть нам было б стыд,
Пойдем к окну, откроем сторы:
Стекло, железо и гранит,
Тишь улиц, спящие соборы…
Пусть вспыхнут в небе метеоры!
Пусть к счастью вскроются врата!
Пусть склонятся, безумно-скоры,
К устам возлюбленным уста!
 
 
Бегут, бегут поспешно Оры…
В моей душе – одна мечта:
Склонить к любимым взорам взоры,
К устам возлюбленным уста!
 

1913

 
Когда торжественный Закат
Царит на дальнем небосклоне
И духи пламени хранят
Воссевшего на алом троне, —
Вещает он, воздев ладони,
Смотря, как с неба льется кровь,
Что сказано в земном законе:
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
И призраков проходит ряд,
В простых одеждах и в короне:
Ромео, много лет назад
Пронзивший грудь клинком в Вероне;
Надменный триумвир Антоний,
В час скорби меч подъявший вновь;
Пирам и Паоло… В их стоне —
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
И я баюкать сердце рад
Той музыкой святых гармоний.
Нет, от любви не охранят
Твердыни и от смерти – брони.
На утре жизни и на склоне
Ее к томленью дух готов.
Что день, – безжалостней, мудреней
Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!
 
 
Ты слышишь, друг, в вечернем звоне:
«Своей судьбе не прекословь!»
Нам свищет соловей на клене:
«Любовь и Смерть, Смерть и Любовь!»
 

1913

 
На склоне лет, когда в огне
Уже горит закат кровавый,
Вновь предо мной, как в тихом сне,
Проходят детские забавы.
 
 
Но чужды давние отравы
Душе, вкусившей темноты.
Лишь вы, как прежде, величавы,
Любви заветные мечты!
 
 
Я помню: в ранней тишине
Я славил жгучий полдень Явы,
Сон пышных лилий на волне,
Стволы, к которым льнут удавы,
 
 
Глазам неведомые травы,
Нам неизвестные цветы…
Всё смыли, как потоком лавы,
Любви заветные мечты!
 
 
Я помню: веря злой весне,
Ловил я зыбкий призрак славы;
Казалось так желанно мне —
Грань преступать, ломать уставы.
 
 
Но понял я: все цепи – ржавы,
Во всем – обманы суеты:
И вы одни в сем мире правы,
Любви заветные мечты!
 
 
Сын Венеры, Амор лукавый,
Храни меня отныне ты,
Встают, как из-за леса главы,
Любви заветные мечты.
 

1913

 
Опять истомой дышит март,
А запад вкрадчиво-малинов…
Сижу одна, узоры карт
В гаданьи вдумчивом раскинув.
Молчат дома, во мгле застынув,
Затихли гулы беготни,
И мнятся дальних звезд огни
Глазами падших властелинов.
 
 
Придешь ли вновь, мой юный бард,
Ко мне – с букетиком жасминов,
Стремительный, как горный нард,
Пленительные брови сдвинув?
К устам прижмешь ли кровь рубинов?
Шепнешь ли сладко: «Мы – одни!»
Глядя, как в те, иные дни,
Глазами падших властелинов?
 
 
В века Гекат, в века Астарт
Я призвала б чету дельфинов!
Произнесла б, возжегши нард,
Священный заговор Юстинов!
Быть может, рыбье сердце вынув,
Шептала б: «Друга примани!..»
И духи глянули б в тени
Глазами падших властелинов!
 
 
Ах! знал когда-то Бонапарт
Путь в скромный угол Жозефинов!
Горите ж, огоньки мансард,
Глазами падших властелинов!
 

1913

Все кончено! я понял безнадежность

Меня издавна мучившей мечты…

«Все напевы»

 
Я безнадежность воспевал когда-то,
Мечту любви я пел в последний раз.
Опять душа мучительством объята,
В душе опять свет радости погас.
Что славить мне в предчувствии заката,
В вечеровой, предвозвещенный час?
 
 
Ложится тень в предвозвещенный час;
Кровь льется по наклонам, где когда-то
Лазурь сияла. В зареве заката
Мятежная душа, как столько раз,
Горит огнем, который не погас
Под пеплом лет, и трепетом объята.
 
 
Пусть тенью синей вся земля объята,
Пусть близок мглы непобедимый час,
Но в сердце свет священный не погас:
Он так же ярко светит, как когда-то,
Когда я, робкий мальчик, в первый раз,
Склонил уста к устам, в лучах заката.
 
 
Священны чары рдяного заката,
Священна даль, что пламенем объята.
Я вам молился много, много раз,
Но лишь опять приходит жданный час,
Молюсь я на коленях, как когда-то,
Чтоб нынче луч в миг счастия погас!
 
 
Безвестная Царица! Не погас
В душе огонь священный. В час заката
Душа старинным пламенем объята,
Твержу молитву, что сложил когда-то:
«Приди ко мне, хоть и в предсмертный час,
Дай видеть лик твой, хоть единый раз!»
 
 
Любви я сердце отдавал не раз,
Но знал, что Ты – в грядущем, и не гас
В душе огонь надежды ни на час.
Теперь, в пыланьи моего заката,
Когда окрестность сумраком объята,
Всё жду Твоей улыбки, как когда-то!
 

1914

Я лицо укрыл бы в маске…

Ф. Сологуб

 
Когда святых наук начала
Я постигал во храме Фта,
Меня, я помню, искушала
Твоя земная красота.
Но, согрешив, я с ложа прянул
И богу бездн огни возжег.
Твой облик в дым кадильный канул,
И я тебя вернуть не мог.
 
 
Не ты ли перси, как алмазы,
Бросала щедро мне на грудь?
Но финикиец одноглазый
На Рим повел надменный путь.
В смятеньи я твой дом оставил,
Молчал на все мольбы в ответ…
И дал врагу Эмилий Павел
В добычу также мой браслет!
 
 
Я, в золотой Антиохии,
Забыв, меж рыцарей других,
К святой земле пути святые,
Был счастлив вздохом уст твоих!
Но протрубил призыв военный,
Я поднял меч, я поднял щит,
И был мне чужд твой взор надменный,
Когда нас в бой стремил Годфрид!
И в дни, когда в провал кровавый
 
 
Свободы призрак толпы вел,
Ты мне сказала: «Все не правы,
Иди за мной, как прежде шел!»
Но зов борьбы, как рев пучины,
Покрыл призывные слова…
И, помню, с плахи гильотины
Моя скатилась голова.
 
 
Не кончен древний поединок,
Он длится в образах времен.
Я – воин, я – поэт, я – инок,
Еще тобой не побежден.
В глухом лесу, в огнях театра,
В случайных встречах, жду тебя:
Явись, предстань, как Клеопатра,
Чтоб вновь Антоний пал, любя!
 

Ноябрь 1907. 1912. 1914

 
Я – мумия, мертвая мумия.
Покровами плотными сдавленный,
Столетья я сплю бестревожно,
Не мучим ни злом, ни усладой,
Под маской на тайне лица.
 
 
И, в сладком томленьи раздумия,
В покой мой, другими оставленный,
Порой, словно тень, осторожно
Приходит, с прозрачной лампадой,
Любимая внучка жреца.
 
 
В сверкании лала и золота,
Одета святыми уборами,
Она наклоняется гибко,
Целует недвижную маску
И шепчет заклятья любви:
 
 
«Ты, спящий в гробнице расколотой!
Проснись под упорными взорами,
Привстань под усталой улыбкой,
Ответь на безгрешную ласку,
Для счастья, для мук оживи!»
 
 
Стуча ожерельями, кольцами,
Склоняется, вся обессилена,
И просит, и молит чего-то,
И плачет, и плачет, и плачет
Над свитком покровов моих…
 
 
Но как, окружен богомольцами,
Безмолвен бог, с обликом филина,
Я скован всесильной дремотой.
Умершим что скажет, что значит
Призыв непрозревших живых!
 

1913