Текст книги "Том 2. Стихотворения 1909-1917"

Автор книги: Валерий Брюсов

 
Оплетены колонки
Лозою виноградной,
И ладана дым тонкий
Висит, дрожит усладно.
Поют: «Мы херувимов
Изображаем тайно…»
Сквозь сеть прозрачных дымов
Все так необычайно.
Апостольские лики
Взирают с царских врат,
И, как языческие Нике,
Златые ангелы парят.
 
 
Священник вышел снова,
Одет в парчу и злато.
Всё прелестью земного
Насыщено, объято.
Горят и тают свечи,
Сверкает позолота,
Гласят с амвона речи
Нам благостное что-то.
С вином святая чаша
Высоко поднята, —
И сладко близит радость наша
С дарами Вакха – дар Христа.
 

1911

Милое воспоминание

О, милое воспоминание!

В. Жуковский

 
Засыпать под ропот моря,
Просыпаться с шумом сосен,
Жить, храня веселье горя,
Помня радость прошлых вёсен;
 
 
В созерцаньи одиноком
Наблюдать лесные тени,
Вечно с мыслью о далеком,
Вечно в мареве видений.
 
 
Было счастье, счастье было,
Горе было, есть и будет…
Море с вечно новой силой
В берег биться не забудет,
 
 
Не забудут сосны шумом
Отвечать на ветер с моря,
И мечты валам угрюмым
Откликаться, бору вторя.
 
 
Хорошо о прошлом мыслить,
Сладко плакать в настоящем…
Темной хвои не исчислить
В тихом сумраке шумящем.
 
 
Хорошо над серым морем,
Хорошо в бору суровом,
С прежним счастьем, с вечным горем,
С тихим горем, вечно новым!
 

Июль1911

Majorenhof

Фирвальштеттское озеро – Роза Ветров…

К. Бальмонт

 
Отели, с пышными порталами,
Надменно выстроились в ряд
И, споря с вековыми скалами,
В лазурь бесстрастную глядят.
 
 
По набережной, под каштанами,
Базар всесветной суеты, —
Блеск под искусными румянами
В перл возведенной красоты.
 
 
Пересекая гладь бесцветную,
Дымят суда и здесь и там,
И, посягнув на высь запретную,
Краснеют флаги по горам.
 
 
И в час, когда с ночными безднами
Вершины смешаны в тени,
Оттуда – спор с лучами звездными
Ведут отельные огни.
 

1909

Luzern

 
Меж облаков, обвивших скалы,
Грозе прошедшей буйно рад,
Ты вниз стремишься, одичалый,
Сребристо-белый водопад.
 
 
И снизу, из окон отелей,
Мы смотрим в высоту, к тебе, —
Где ты, меж неподвижных елей,
Своей покорствуешь судьбе.
 
 
Напитан вечными снегами
На вознесенных высотах,
Ты в пропасть падаешь, струями,
Взметающими влажный прах,
 
 
Чтоб, о гранитные громады
Разбив бушующую грудь, —
Как все земные водопады,
В заливе мирном потонуть.
 

26 августа 1909

Brienz

 
И вы, святыни снега, обесчещены,
Следами палок осквернен ледник,
И чрез зияющие трещины
Ведет туристов проводник.
 
 
Но лишь свернешь с дороги предназначенной,
Туда, где нет дорожек и скамей, —
Повеет мир, давно утраченный,
Среди оснеженных камней!
 
 
Быть может, мы – уже последние,
Кто дышит в Альпах прежней тишиной.
Вершины царственно-соседние
Одеты влажной синевой.
 
 
Парит орел над скалами точеными;
Настороживши слух, стоят сурки;
Объяты рамами зелеными,
Синея в блеске, ледники.
 
 
Еще здесь живы замыслы Создателя,
Искавшего торжественных услад, —
Непогрешимого ваятеля
Непостигаемых громад!
 
 
Он, протянув просторы ярко-синие, —
Из черни, зелени и белизны
Творил единственные линии,
Свои осуществляя сны.
 

1909

Montenvers

Vulnerant omnea, ultima necat1 [5]5
  Ранят все, последний убивает ( лат.)


[Закрыть]

Надпись на часах

 
Да, ранят все, последний убивает.
Вам – мой привет, бесстрастные часы,
Моя душа вас набожно считает!
 
 
Тот – острым жалом вдумчивой осы
Язвит мечты; тот – как кинжалом режет;
Тот грезы косит с быстротой косы.
 
 
Что вопли, стоны, что зубовный скрежет
Пред тихим вздохом, данником часов!
Боль жизни ровно, повседневно нежит.
 
 
Все – оскорбленье; дружбы лживой зов,
Объятья беглые любви обманной
И сочетанья надоевших слов…
 
 
Ах, многое прекрасно и желанно!
По-прежнему стремлю я руки в даль
И жду, как прежде, с верой неустанной.
 
 
Но с каждым днем томительней печаль,
Но с каждым годом вздох тоски победней…
И долгой жизни мне давно не жаль.
 
 
Клинок конца вонзай же, час последний!
 

1912

 
Я посетил твой прах, забытый и далекий,
На сельском кладбище, среди простых крестов,
Где ты, безвестный, спишь, как в жизни, одинокий,
Любовник тишины и несказанных снов.
 
 
Ты позабыт давно друзьями и врагами,
И близкие тебе давно все отошли,
Но связь давнишняя не порвалась меж нами,
Двух клявшихся навек – жить радостью земли!
 
 
И здесь, в стране чужой, где замки над обрывом
Ревниво берегут сны отошедших дней,
Где бурная река крутит своим разливом
Ряды поверженных, воде врученных пней;
 
 
Где старые дубы и сумрачные вязы,
Как в годы рыцарей, стоят глухой стеной;
Где ночью, в синеве, всемирные алмазы
Спокойно бодрствуют над юной вновь страной;
 
 
Ты мой заслышал зов, такой же, как и прежде!
Я радостно воззвал, и ты шепнул: «Живи!
Дыши огнем небес, верь песне и надежде,
И тело сильное опять отдай любви!»
 
 
Ты мне сказал: «Я здесь, один, в лесу зеленом,
Но помню, и сквозь сон, мощь бури, солнца, рек,
И ветер, надо мной играя тихим кленом,
Поет мне, что земля – жива, жива вовек!»
 

13 июля 1911

Segewold

Святое ремесло

Моя напасть, мое богатство,

Мое святое ремесло!

К. Павлова

 
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
 
 
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
 
 
В тиши нолей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я каждый трепет, каждый вздох счастливый
Вместить стремился в стих.
 
 
Во тьме желаний, в муке сладострастья,
Вверяя жизнь безумью и судьбе,
Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,
Чтоб рассказать тебе!
 
 
Когда стояла смерть, в одежде черной,
У ложа той, с кем слиты все мечты,
Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно
Все миги, все черты.
 
 
Измучен долгим искусом страданий,
Лаская пальцами тугой курок,
Я счастлив был, что из своих признаний
Тебе сплету венок.
 
 
Не знаю, жить мне много или мало,
Иду я к свету иль во мрак ночной, —
Душа тебе быть верной не устала,
Тебе, тебе одной!
 

27 ноября 1911

 
Мой верный друг! мой враг коварный!
Мой царь! мой раб! родной язык!
Мои стихи – как дым алтарный!
Как вызов яростный – мой крик!
 
 
Ты дал мечте безумной крылья,
Мечту ты путами обвил,
Меня спасал в часы бессилья
И сокрушал избытком сил.
 
 
Как часто в тайне звуков странных
И в потаенном смысле слов
Я обретал напев – нежданных,
Овладевавших мной стихов!
 
 
Но часто, радостью измучен
Иль тихой упоен тоской,
Я тщетно ждал, чтоб был созвучен
С душой дрожащей – отзвук твой!
 
 
Ты ждешь, подобен великану.
Я пред тобой склонен лицом.
И всё ж бороться не устану
Я, как Израиль с божеством!
 
 
Нет грани моему упорству.
Ты – в вечности, я – в кратких днях,
Но всё ж, как магу, мне покорствуй,
Иль обрати безумца в прах!
 
 
Твои богатства, по наследству,
Я, дерзкий, требую себе.
Призыв бросаю, – ты ответствуй,
Иду, – ты будь готов к борьбе!
 
 
Но, побежден иль победитель,
Равно паду я пред тобой:
Ты – Мститель мой, ты – мой Спаситель,
Твой мир – навек моя обитель,
Твой голос – небо надо мной!
 

31 декабря 1911

 
Растут дома; гудят автомобили;
Фабричный дым висит на всех кустах;
Аэропланы крылья расстелили
В облаках.
 
 
Но прежней страстью, давней и знакомой,
Дрожат людские бедные сердца, —
Любовной, сожигающей истомой
Без конца…
 
 
Как прежде, страшен свет дневной Дидоне,
И с уст ее все та же рвется речь;
Все так же должен, в скорбный час, Антоний
Пасть на меч.
 
 
Так не кляните нас, что мы упрямо
Лелеем песни всех былых времен,
Что нами стон Катулла: «Odi et amo» [6]6
  «Ненавижу и люблю» ( лат.)


[Закрыть]—
Повторен!
 
 
Под томным взором балерин Дегаза,
При свете электрической дуги
Все так же сходятся четыре глаза,
Как враги.
 
 
И в час, когда лобзанья ядовиты
И два объятья – словно круг судьбы, —
Все той же беспощадной Афродиты
Мы – рабы!
 

30–31 декабря 1911

 
Во мгле, под шумный гул метели,
Найду ль в горах свой путь, – иль вдруг,
Скользнув, паду на дно ущелий?
 
 
Со мной венок из иммортелей,
Со мной мой посох, верный друг,
Во мгле, под шумный гул метели.
 
 
Ужель неправду норны пели?
Ужель, пройдя и дол и луг,
Скользнув, паду на дно ущелий?
 
 
Чу! на скале, у старой ели,
Хохочет грозно горный дух,
Во мгле, под шумный гул метели!
 
 
Ужель в тот час, как на свирели
В долине запоет пастух,
Скользнув, паду на дно ущелий?
 
 
Взор меркнет… руки онемели…
Я выроню венок, – и вдруг,
Во мгле, под шумный гул метели,
 
 
Скользнув, паду на дно ущелий.
 

1911

Властительные тени

Зову властительные тени.

А. Фет

 
Я жалкий раб царя. С восхода до заката,
Среди других рабов, свершаю тяжкий труд,
И хлеба кус гнилой – единственная плата
За слезы и за пот, за тысячи минут.
 
 
Когда порой душа отчаяньем объята,
Над сгорбленной спиной свистит жестокий кнут,
И каждый новый день товарища иль брата
В могилу общую крюками волокут.
 
 
Я жалкий раб царя, и жребий мой безвестен;
Как утренняя тень, исчезну без следа,
Меня с лица земли века сотрут, как плесень;
 
 
Но не исчезнет след упорного труда,
И вечность простоит, близ озера Мерида,
Гробница царская, святая пирамида.
 

7-20 октября 1911

 
Пророк, чей грозный нимб ваятель
Рогами поднял над челом,
Вождь, полубог, законодатель, —
Всё страшно в облике твоем!
 
 
Твоя судьба – чудес сплетенье,
Душа – противоречий клуб.
Ты щедро расточал веленья,
Ты был в признаньях тайных скуп.
 
 
Жрецами вражьими воспитан,
Последней тайны приобщен,
И мудростью веков напитан, —
Ты смел смотреть во глубь времен.
 
 
Беглец гонимый, сын рабыни,
Чужих, безвестных стад пастух,
Ты с богом говорил в пустыне,
Как сын с отцом, как с духом дух.
 
 
Ты замысл, гордо-необычный,
Как новый мир, таил в себе,
И ты, пришлец, косноязычный,
Царю пророчил о судьбе.
 
 
Пастух, – ты требовал народа,
Раб, – совершал ты чудеса.
Тебе содействуя, природа
Тьмой облекала небеса.
 
 
Вчера преступник, нынче принят
Как вождь, ты был гордыни полн:
Ты знал, что жезл взнесешь, и сгинет
Погоня меж взметенных волн.
 
 
Но что ж, несытый, ты замыслил?
Тысячелетий длинный строй
Ты взмерил, взвесил и исчислил,
Как свой удел, как жребий свой.
 
 
Народ пастуший и бездомный,
Толпу, бродящую в песках,
На подвиг страшный и огромный
Ты дерзостно обрек в веках.
 
 
Сказал: «Ты сломишь все препоны!
Весь этот мир, он – мой, он – наш!
Я дам тебе мои законы, —
Ты их вселенной передашь!
 
 
Что может мира жалкий житель?
И что могу – я, человек?
Ты будь моей мечты хранитель.
Теперь, потом, в веках, вовек! »
 
 
Назначив цель, ты, год за годом,
Водил в пустыне племена,
Боролся со своим народом,
Крепил умы и рамена;
 
 
Великий, строгий, непонятный,
Учил мятущихся детей,
Готовил их на подвиг ратный,
Воспитывал ловцов людей.
 
 
И день настал. В дали туманной,
Ты, с Нево, взорами обвел
Далекий край обетованный,
Поник челом и отошел.
 
 
Твой лик, спокойно-помертвелый,
Взирал на ближний Галаад,
Но знал ты, что во все пределы
Твои глаголы долетят.
 
 
Какие б племена ни встали,
Какие б ни пришли века,
Им всем вручит твои скрижали
Твоих наместников рука!
 
 
Как древле, грозный и безмерный,
Над буйным миром ты стоишь,
И свой народ, поныне верный,
Ведешь державно и хранишь.
 

Декабрь 1911

 
Сестра – царит в надменной Трое,
Сестре – немолчный гимн времен,
И славный будет славен вдвое,
Когда он за сестру сражен.
 
 
Певцы, на царском шумном пире,
Лишь о Елене станут петь,
И в их стихах, и в громкой лире
Ей суждено вовек блестеть.
 
 
Не обе ли мы дщери Леды?
И Зевс не также ль мой отец?
Мне – униженья, ей – победы?
Мне – в тернах, в розах – ей венец?
 
 
Не вся ль Эллада за Елену
Стоит? Ахейские суда
Крутят вдали морскую пену,
И наши пусты города!
 
 
Мое Атрид покинул ложе,
Привесил бранный меч к бедру,
Забыл покой, – и за кого же?
Не за меня, а за сестру!
 
 
И всё ли? Он не дочь ли нашу,
Как жертву, на алтарь принес?
И нет ее, и чем я скрашу
Обитель старости и слез?
 
 
Всё – в дар забывшей честь и право,
Двумужнице! в стенах врагов
Смеющейся борьбе кровавой
И родине кующей ков!
 
 
А я – отверженна, забвенна,
Мне – прялка, вдовья участь – мне,
За то, что буду неизменно
Ждать мужа в яви и во сне!
 
 
Нет! если людям на презренье
Я без вины осуждена, —
Да совершатся преступленья!
Да будет подлинно вина!
 
 
Да будет жребий мой заслужен,
Неправый суд да будет прав!
Душе – венец позора нужен,
Взамен венца похвал и слав!
 
 
О, эвмениды! мне не страшен
Бичей, взнесенных вами, свист!
Спеши ко мне и скрой меж брашен
Клинок убийства, мой Эгист!
 

1911

 
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр,
Распростерт на ложе царском, – скиптр на сердце, – Александр.
 
 
То, что было невозможно, он замыслил, он свершил,
Блеск фаланги македонской видел Ганг и видел Нил.
 
 
Будет вечно жить в потомстве память славных, страшных дел,
Жить в стихах певцов и в книгах, сын Филиппа, твой удел!
 
 
Между тем на пышном ложе ты простерт, – бессильный прах,
Ты, врагов дрожавших – ужас, ты, друзей смущенных – страх!
 
 
Тайну замыслов великих смерть ревниво погребла,
В прошлом – яркость, в прошлом – слава, впереди – туман и мгла.
 
 
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Плача близких, стона войска не расслышит Александр.
 
 
Вот Стикс, хранимый вечным мраком,
В ладье Харона переплыт,
Пред Радамантом и Эаком
Герой почивший предстоит,
 
 
«Ты кто? »– «Я был царем. Элладой
Был вскормлен. Стих Гомера чтил.
Лишь Славу почитал наградой,
И образцом мне был Ахилл.
 
 
Раздвинув родины пределы,
Пройдя победно целый свет,
Я отомстил у Гавгамелы
За Саламин и за Милет! »
 
 
И, встав, безликий Некто строго
Гласит: «Он муж был многих жен.
Он нарекался сыном бога.
Им друг на пире умерщвлен.
 
 
Круша Афины, руша Фивы,
В рабов он греков обратил;
Верша свой подвиг горделивый,
Эллады силы сокрушил! »
 
 
Встает Другой, – черты сокрыты, —
Вещает: «Так назначил Рок,
Чтоб воедино были слиты
Твой мир, Эллада, твой, – Восток!
 
 
Не так же ль свяжет в жгут единый,
На Западе, народы – Рим,
Чтоб обе мира половины
Потом сплелись узлом одним? »
 
 
Поник Минос челом венчанным.
Нем Радамант, молчит Эак,
И Александр, со взором странным,
Глядит на залетейский мрак.
 
 
Пламя факелов крутится, длится пляска саламандр.
Распростерт на ложе царском, – скиптр на сердце, – Александр.
 
 
И уже, пред царским ложем, как предвестье скорых сеч,
Полководцы Александра друг на друга взносят меч.
 
 
Мелеагр, Селевк, Пердикка, пьяны памятью побед,
Царским именем, надменно, шлют веленья, шлют запрет.
 
 
Увенчать себя мечтает диадемой Антигон.
Антипатр царить в Элладе мыслит, властью упоен.
 
 
И во граде Александра, где столица двух морей,
Замышляет трон воздвигнуть хитроумный Птоломей.
 
 
Дымно факелы крутятся, длится пляска саламандр.
Споров буйных диадохов не расслышит Александр.
 

1900, 1911

 
Утонченник седьмого века,
Принявший Греции последний вздох,
Ты презирать учился человека
У самой низменной из всех земных эпох!
 
 
И справедливо мрамор саркофага
Гласил испуганным векам:
«Никто друзьям не сделал столько блага
И столько зла – врагам! »
 
 
Ты был велик и в мести и в разврате,
Ты счастлив был в любви и на войне,
Ты перешел все грани вероятии,
Вином земных блаженств упился ты вполне.
 
 
И выразил себя, когда, царя над Римом,
Не зная, где предел твоих безмерных сил, —
С презрением невыразимым
Народу ты свободу возвратил!
 

<1913>

 
Настала ночь. Мы ждали чуда.
Чернел пред нами черный крест.
Каменьев сумрачная груда
Блистала под мерцаньем звезд.
 
 
Печальных женщин воздыханья,
Мужчин угрюмые слова, —
Нарушить не могли молчанье,
Стихали, прозвучав едва.
 
 
И вдруг он вздрогнул. Мы метнулись,
И показалось нам на миг,
Что глуби неба распахнулись,
Что сонм архангелов возник.
 
 
Распятый в небо взгляд направил
И, словно вдруг лишенный сил,
«Отец! почто меня оставил! »
Ужасным гласом возопил.
 
 
И римский воин уксус жгучий
На губке протянул шестом.
Отведав, взор он кинул с кручи,
«Свершилось! »– произнес потом.
 
 
Все было тихо. Небо черно.
В молчаньи холм. В молчаньи дол.
Он голову склонил покорно,
Поник челом и отошел.
 

1911

 
Гретхен, Гретхен, в темной нише
Храма ты преклонена.
Гул органа слышен свыше, —
Голос: «Здесь ты не одна! »
Гретхен, Гретхен! светлый гений!
Тайну страшную храня,
В час томлений, в час молений
Позабудь, в слезах, меня…
 
 
Что я могу, – напрасно рвущий
Оковы грозных, прошлых лет,
Вторичной жизнию живущий
И давший Дьяволу обет?
 
 
Что я могу, – узнавший тайны
Души, и смерти, и всего,
Отвергший этот мир случайный,
Проклявший бога своего?
 
 
Одним своим прикосновеньем
Я опалил твой детский лик;
Я ядовитым дуновеньем
К цветку твоей души приник.
 
 
Я простираю руки с лаской, —
Но в ласке затаен позор;
Свое лицо скрываю маской, —
Горит под ней надменный взор.
 
 
Я к свету за тобой дерзаю, —
Рука, как камень, тяжела,
И мы с тобой летим не к раю,
Но в бездну, где тоска и мгла.
 
 
Хочу бежать, – но неизбежно
Влекусь к тебе, к магниту сталь;
Хочу молить с тревогой нежной,
Но смертный зов моя печаль.
 
 
Я – ужас, я – позор, я – гибель,
Твоих святынь заветных тать!
Но, в миг паденья, снежной глыбе ль
Свое стремленье задержать!
 
 
Гретхен, Гретхен! в темной нише
Храма ты преклонена.
Слышишь божий голос свыше:
«Ты навек осуждена! »
 
 
Гретхен, Гретхен! светлый гений!
Встала ты в лучах из тьмы!
Но за мной клубились тени, —
И во мраке оба мы!
 

26 ноября 1911

Грядущему привет

Грядущему привет надежды и любви.

Кн. П. Вяземский

 
На Невском, как прибой нестройный,
Растет вечерняя толпа.
Но неподвижен сон спокойный
Александрийского столпа.
 
 
Гранит суровый, величавый,
Обломок довременных скал!
Как знак побед, как вестник славы,
Ты перед царским домом стал.
 
 
Ты выше, чем колонна Рима,
Поставил знаменье креста.
Несокрушима, недвижима
Твоя тяжелая пята,
 
 
И через кровли низких зданий,
Всё озирая пред собой,
Ты видишь в сумрачном тумане
Двух древних сфинксов над Невой.
 
 
Глаза в глаза вперив, безмолвны,
Исполнены святой тоски,
Они как будто слышат волны
Иной, торжественной реки,
 
 
Для них, детей тысячелетий,
Лишь сон – виденья этих мест,
И эта твердь, и стены эти,
И твой, взнесенный к небу, крест.
 
 
И, видя, что багряным диском
На запад солнце склонено,
Они мечтают, как, – давно, —
В песках, над падшим обелиском,
Горело золотом оно.
 

9 апреля 1909

 
Упорный, упрямый, угрюмый,
Под соснами взросший народ!
Их шум подсказал тебе думы,
Их шум в твоих песнях живет.
 
 
Спокойный, суровый, могучий,
Как древний родимый гранит!
Твой дух, словно зимние тучи,
Не громы, но вьюги таит.
 
 
Меж камней, то мшистых, то голых,
Взлюбил ты прозрачность озер:
Ты вскормлен в работах тяжелых,
Но кроток и ясен твой взор.
 
 
Весь цельный, как камень огромный,
Единою грудью дыша, —
Дорогой жестокой и темной
Ты шел, сквозь века, не спеша;
 
 
Но песни свои, как святыни,
Хранил – и певучий язык,
И миру являешь ты ныне
Все тот же, все прежний свой лик.
 
 
В нужде и в труде терпеливый, —
Моряк, земледел, дровосек, —
На камнях взлелеял ты нивы,
Вражду одолел своих рек;
 
 
С природой борясь, крепкогрудый,
Все трудности встретить готов, —
Воздвиг на гранитах причуды
Суровых своих городов.
 
 
И рифмы, и кисти, и струны
Теперь покорились тебе.
Ты, смелый, ты, мощный, ты, юный,
Бросаешь свой вызов судьбе.
 
 
Стой твердо, народ непреклонный!
Недаром меж скал ты возрос:
Ты мало ли грудью стесненной
Метелей неистовых снес!
 
 
Стой твердо! Кто с гневом природы
Веками бороться умел, —
Тот выживет трудные годы,
Тот выйдет из всякой невзгоды,
Как прежде, и силен и цел!
 

Август 1910

 
Моя страна! Ты доказала
И мне и всем, что дух твой жив,
Когда, почуяв в теле жало,
Ты заметалась, застонала,
Вся – исступленье, вся – порыв!
 
 
О, страшен был твой недвижимый,
На смерть похожий, черный сон!
Но вдруг пронесся гул Цусимы,
Ты задрожала вся, и мнимый
Мертвец был громом пробужден.
 
 
Нет, не позор бесправной доли,
Не зов непризванных вождей,
Но жгучий стыд, но ярость боли
Тебя метнули к новой воле
И дали мощь руке твоей!
 
 
И как недужному, сквозь бреды,
Порой мелькают имена, —
Ты вспомнила восторг победы,
И то, о чем сказали деды:
Что ты великой быть – должна!
 
 
Пусть ветры вновь оледенили
Разбег апрельский бурных рек:
Их жизнь – во временной могиле,
Мы смеем верить скрытой силе,
Ждать мая, мая в этот век!
 

1911

Для всех

Альбом походит на кладбище,

Для всех открытое жилище.

Е. Баратынский

 
Как Мелизанда, и ты уронила корону в глубокий родник,
Плакала долго, напрасно клонила над влагой прозрачной свой лик.
 
 
Встретил в лесу тебя рыцарь суровый, пути потерявший ловец.
Странницей грустной нежданно пленился, другой тебе подал венец.
 
 
В замок угрюмый, старинный, старинный он ввел, как царицу, тебя,
Чтил он твой взор и твой голос певучий, тебе поклонялся, любя.
 
 
Но ты бежала от всех поклонений, с тоской о чудесном, ином…
Кто же сразил тебя ночью, жестокий, тяжелым и острым мечом!
 
 
Рыцарь суровый, над телом погибшей и руки ломай, и рыдай!
Верим мы все, что открыт Мелизанде желанный и радостный рай.
 

1910

 
Как прежде, мы вдвоем, в ночном кафе. За входом
Кружит огни Париж, своим весельем пьян.
Смотрю на облик твой; стараюсь год за годом
Все разгадать, найти рубцы от свежих ран.
 
 
И ты мне кажешься суровым мореходом,
Тех лучших дней, когда звал к далям Магеллан,
Предавшим гордый дух безвестностям и водам,
Узнавшим, что таит для верных океан.
 
 
Я разгадать хочу, в лучах какой лазури,
Вдали от наших стран, искал ты берегов
Погибших Атлантид и призрачных Лемурий,
 
 
Какие тайны спят во тьме твоих зрачков…
Но чтобы выразить, что в этом лике ново,
Ни ты, ни я, никто еще не знает слова!
 

1909

Париж