Текст книги "Чеченская обойма"

Автор книги: Валерий Горбань

– Ага, прижимают нас, сейчас за своим полезут! – азартно говорит омоновец.

Тут он наконец обращает внимание на перепуганного и замолкшего солдатика.

– Эй, герой, давай свой автомат. Хорош с ним обниматься.

Тот долго и нерешительно сопит, но наконец срывающимся голосом отвечает:

– Не дам. Это оружие!

– А я думал – швабра. Ну, не дашь – сам вставай, воюй. Или совсем прилип? Да ты не стесняйся, в первом бою обосраться не в падлу.

– Кто обосрался? – обиженно вскидывается пацан. Но тут же новая серия разрывов усаживает его на пол, и он снова начинает бормотать:

– Сейчас меня убьют, сейчас точно убьют…

– Вот они! – Снайпер-омоновец, подобравшись, делает два выстрела подряд, быстро меняет позицию.

– Давай автомат! – уже зло кричит второй.

– Не дам! – взвизгивает солдатик и неожиданно, подскочив к амбразуре, с яростным воплем «а-а-а!» начинает поливать длинной очередью пространство перед постом.

– Ты сдурел! Короткими бей, а то на вспышку пулю получишь! – Омоновец за плечи откидывает мальчишку к другой стенке. А тот, блестя глазами, восторженно кричит:

– Я его завалил! Я его завалил!

– Кого ты там завалил? Лупил в белый свет, как в копеечку! – уже без злости, снисходительно отзывается омоновец.

– Точно завалил! Я видел! – вдруг отзывается снайпер.

Повернувшись на секунду, он улыбается напарнику в багровых отсветах и заговорщицки подмигивает: дескать, что тебе, жалко пацана подбодрить? Тот смеется в ответ и хлопает солдатика по плечу:

– Ну, молодец, брат, с крещением! – и серьезно добавляет: – Ладно, я подствольником поработаю. А ты не увлекайся. Только короткими: очередь – и прячься, очередь – и прячься. Береги башку.

На другом посту двумя солдатиками-срочниками командует молоденький лейтенант-бамовец.

– Вон они, – оторвавшись от амбразуры, говорит лейтенант. – Целая группа, человек пять.

– Замолотим?! – азартно спрашивает один из солдат.

– Да проскочили уже, влево в «зеленку», к кочегарке. А что, если…

Солдаты выжидательно смотрят на него.

– Смотрите… – Те приникают к амбразурам. – Если между кучами проскочить, а дальше под заборчиком, можно им в тыл выйти.

– А МИНЫ?

– Они левее.

– А нас свои не завалят?

– Там мертвая зона. Наши туда не достают, вот они и лазят. А мы им (делает красноречивый жест двумя руками) в задницу засадим. Ну что, испугались?

– Не-е… – неуверенно тянут солдаты.

– Пошли!

И офицер, пригнувшись, первым направляется к выходу.

Напряженно сопя, но стараясь при этом как можно меньше шуметь, они пробираются между завалами мусора. Прокравшись вдоль старого покосившегося забора, углубляются в заросли кустов. Все ближе и ближе звуки стрельбы, где-то совсем недалеко – гортанный голос в рации. Все большее возбуждение овладевает отчаянной троицей: азартные улыбки, блестящие глаза… Рисуясь друг перед другом, они держат автоматы плашмя, как герои боевиков, и в каждом их движении сквозит нетерпение: скорей увидеть врага, ударить ему в спину, яростно поливая все вокруг автоматным огнем.

Из кустов чуть в стороне, пропуская азартных героев еще глубже в «зеленку», вслед им спокойно смотрят два боевика – фланговое охранение. Один из «духов» под треск недалекой стрельбы что-то негромко говорит в рацию.

Группа проходит еще метров двадцать, и из-за поросших высокой травой бугров, из-за стволов деревьев на них выпрыгивают шесть боевиков – по два на каждого. Один из солдат, сбитый ударом приклада автомата, падает как подкошенный.

Второй успевает увернуться от нападающих, но его валят ловкой подсечкой и прижимают к земле. Ловкий, сильный, вымуштрованный в училище лейтенант реагирует мгновенно. Бросив одного из нападавших через спину, рукоятью автомата разваливает ему висок и, уйдя кувырком в сторону, длинной очередью сваливает сразу двух боевиков. Ответная очередь осаживает его на траву, и он, тоскливо выдохнув: «Мама!», замирает.

Пастор, командир расчета «АГС», перетащивший свой «аппарат» на новую позицию, видит в кустах мелькающие вспышки, слышит яростные крики. Быстро развернув гранатомет и приговаривая: «Вот вы где, родненькие!», он дает несколько коротких очередей.

Серии разрывов расшвыривают в стороны сцепившихся солдат и боевиков. Один из огненно-черных клубов подбрасывает и без того уже мертвого лейтенанта. И через несколько секунд на замершей поляне лежат только семь трупов. Единственный уцелевший боевик вытаскивает к своим раненого товарища и что-то говорит, показывая рукой назад. Еще одна группа «духов» направляется туда, за телами погибших.

Командиры, собравшись у стола в комендатуре, устало перебрасываются словами.

– Похоже, сдыхают?

– Рассветет скоро. Им смываться пора.

– Да, мужики, – качает головой бамовец, – весело тут у нас.

– Да это – ерунда. По сравнению с тем, что здесь раньше творилось, у нас – курорт. Как Майкопской бригаде досталось, или десантуре с вэвэшниками, которых в декабре-январе вводили, нам и в страшном сне не приснится, – серьезно отвечает Шопен.

Душман, что-то вспоминая, печально головой качает.

Из рации Шопена чужой голос доносится:

– Э, Шопен! Как здоровье у твоих друзей? Хорошо мы вас сегодня потрепали?

– Нашел чем гордиться! Крутых из себя строите, а сами только из-за угла убивать умеете. Какой идиот эти перемирия выдумывает?! Давно бы уже вас задавили.

– Почему идиот? Умные люди придумывают. Деньги хорошие зарабатывают…

– А чего ты сегодня так поздно на нашу волну влез? Раньше слова сказать не давали…

– Да так, послушать хотелось, как ты своими командуешь.

– Ну и как?

– Ничего, маленько умеешь воевать. Только людей своих не жалеешь. Зачем на такие серьезные дела пацанов посылать, а? Как теперь их трупы забирать будешь? Или собакам оставишь? Мы своих не бросаем…

– Ты о чем? Мои все на месте.

– Э-э-э, командир называется… А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?

– Кто? – Шопен обводит взглядом братишек-командиров.

Снова рация заговорила:

– Лейтенант Горяченко Николай Иванович… Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, – шелест в рации, – рядовой Тюрин…

Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.

– Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!

– Где они? – Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.

– Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь? Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой…

– А чего это ты так раздобрился?

– Хорошо умирали твои ребята. Похорони как следует. Ну, до следующей встречи. – Голос в рации был полон ненависти и яду. – Только долго их не оставляй – тепло. Пока бояться будешь, протухнут.

На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.

Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.

Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:

– Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через «зеленку», через просеку…

– Вот-вот, – кивает головой Шопен, – Пастор говорит, что от того момента, когда ребята еще с поста стреляли, до непонятной суеты в «зеленке» минут пять прошло, ну максимум – десять. Не успели бы они так далеко забраться.

– Рупь за сто: их в этот домик специально перетащили. Какую-то подлянку готовят. Кто этот район знает? – Серега обвел товарищей вопросительным взглядом.

– А может, в самом деле решили уважение проявить? – Один из помощников коменданта, тот, что с раненой рукой, подошел поближе к столу.

– От них дождешься!

Комендант снова к карте склонился.

– Если бы ребят убили и оставили возле кочегарки, то «духам» не было бы смысла нас в «зеленку» выманивать. Тут под прикрытием комендатуры можно одним взводом управиться. А вот в дачный поселок так просто не выйдешь. Со всех сторон – лес настоящий. Целый полк растянуть можно. И на стрельбу друг по другу спровоцировать.

– Эт-то трюк известный, с ним мы управляться умеем… – тянет один из офицеров. – Душман прав. Какую-то новую подлянку надо ждать.

– Пионер, бери машину, группу прикрытия, гони за Даудом и его ребятами, – говорит Шопен одному из своих офицеров, – достань их хоть из-под земли. Пусть он всем любопытным скажет, что его на другой конец города вызывают. Куда-нибудь на Старые Промысла. Понял?

– Ясно.

– В нашу комендатуру провезете скрытно. Боевики не должны знать, что они здесь.

Комендант подтверждающе головой кивает.

Офицер-омоновец быстро выходит на улицу, и слышно, как он зовет водителя машины и кого-то из бойцов.

– Кто такой? – спрашивает Серега.

– Дауд?.. Чеченский ОМОН.

– На хрена он тут нужен? Ты что, с «чехами» в «зеленку» собрался? Тогда я – пас. Они нас проведут… как Иван Сусанин.

– Дауд здесь, в Ленинском РОВД, начальником розыска был. Давил бандоту, как положено. А когда Дудаев стал из уголовщины личную гвардию набирать, они с Даудом в числе первых посчитались. Сына убили. Жена и дочка у друзей с ручным пулеметом в обнимку ночевали, пока он их не сумел в родовое село отправить. Сам он дудаевцами заочно к смерти приговорен. И вся команда у него такая же. Так что эти… «чехи»… понадежней нас с тобой будут. Их только придерживать надо. Горячие очень.

– Ну смотри… – В голосе Сергея оставалось сомнение.

Через час собрались в новом составе. Худощавый, порывистый, с небольшой черной бородкой, весь обвешанный оружием, Дауд увлеченно рассказывает, по карте карандашом черкая:

– Правильно понимаешь. Тут очень хитрое место. Они знают, мы знаем. А из федералов никто не знает. И на картах ваших ничего нет. Тут дренаж мощный. Во-от такие трубы бетонные (показал руками полный обхват, аж на цыпочки привстал). Целые тоннели. И выходят колодцами: вот здесь, здесь и здесь. Они запустят вас. Потом спереди стрелять начнут. Вам придется здесь залечь, на насыпи. И будете к колодцам спиной. Расстреляют вас, как в тире, и уйдут спокойно.

– Вот он почему вдруг вздумал о наших позаботиться, – зло улыбается Шопен.

– Это Ильяс-то? Который тут у вас в районе орудует? Этот позаботится! (Душман довольно головой кивает: вот, мол, я же говорил.) Он вообще никого, кроме своих, за людей не считает. Да и с теми себя как князь держит. Так что это все – разговоры. Видно, хорошо вы их потрепали. Им теперь с вас надо много крови взять. Иначе Ильяс у своих уважение потеряет. И власть.

– Ну и что делать будем, брат?

– Идите, как будто поверили им. Не совсем, но поверили. Прикрытие возьмите. Осторожность покажите. А мы в трубы пойдем.

– Как же в них драться? Там и стрелять нельзя, сплошные рикошеты будут…

– Зачем стрелять? Ты помнишь, как мы зимой таджикский батальон из комплекса ПТУ выбивали?

– Все равно риск большой. И дачный поселок, и «зеленка» – рай для снайперов. Потери будут почти наверняка, даже при самом удачном раскладе. Стоит ли живых ребят терять, за тех, кому уже все равно… Вот вопросец-то! – Голос коменданта глух и горек. Что ни говори, а окончательное решение – за ним. Тяжкая ответственность.

– Шопен, а тебе я вообще приказывать не могу. Закончилась ваша командировка. Все. Нет вас здесь… В общем так, мужики: пусть каждый еще раз подумает и окончательно решит. Двадцать минут даю.

На выходе из комендатуры Душман придержал Шопена:

– А что там Дауд про таджикский батальон говорил?

– Да это просто так называли. Сбродный батальон. Фанатики-добровольцы, наемники, авантюристы разные. А большинство – таджики: тамошние националисты темноту и нищету всякую по кишлакам насобирали. Зимой, в первой командировке, мы их тут, за Сунжей, из комплекса зданий ПТУ выбивали. Целый батальон внутренних войск и мой отряд. Три дня топтались, не хотели людей терять: не комплекс, а крепость. С трех сторон – пустыри, с четвертой – речка. На территории – подвалы, как катакомбы. На вторую неделю Дауда к нам прислали. Мы ему тоже тогда не верили. А он попросил отвлекающую атаку с шумихой устроить. И под это дело в комплекс под видом «духовской» поддержки проскочил. С ним всего двенадцать человек было. А тех – больше сотни…

– Ну и?

– Вырезали всех. Тихо, практически без стрельбы.

– Ого. – Серега поежился. – Таких хлопцев, конечно, лучше в друзьях иметь.

– Лучше. Да вот не получается – всех. Я так думаю: у Ильяса такие отчаянные ребятки тоже есть. Так что настраивай своих орлов по-серьезному. Хорошо хоть, у нас с тобой тоже не детский сад.

– Да… – задумчиво протянул тот. И вдруг оживился:

– О, Шопен! Ты где сейчас будешь?

– В кубрике. А что?

– Я принесу кое-что. Специально тебе из Гудермеса тащил, да забыл за суетой этой.

Шопен зашел в расположение. Бойцы спали после бессонной ночи как убитые. Только несколько человек сидели на кроватях, кто зашивая форму, кто разбираясь с амуницией и тихонько переговариваясь. Двое, устроившись за партой, писали письма домой. Симпатичный крепкий парень в трусах и тельняшке, сидя на табурете в самом углу и высунув от напряжения и прилежания язык, тихонько пытался воспроизвести какой-то сложный аккорд на старенькой, заклеенной этикетками от жвачки гитаре.

Шопен постоял возле него, послушал.

Боец, смущенно улыбнувшись, протянул ему инструмент:

– Командир, покажи еще раз. Что-то не катит…

Тот покачал головой:

– Пробуй снова. – Зашел со спины и, склонившись над незадачливым музыкантом, поправил ему пальцы на ладах. – Вот так.

– Ага! – Боец на радостях взял такой звучный аккорд, что пришлось быстро прихлопнуть струны ладонью.

Шопен прошел к своей кровати. Присел на краешек, подперев подбородок кулаком.

Вслушался в негромкий разговор своих парней.

– Здесь закопать, не здесь закопать, во – проблема!

– Ну, не скажи! Пусть от меня хоть кусок останется, но только чтобы дома похоронили.

– А тебе какая будет разница, если уже готов? Ты же все равно ничего не чувствуешь! Кусок тухлого мяса, и все.

– А ты точно знаешь?

– Что?

– Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?

– Хотя, если подумать, – будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, – мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам – помянуть. О! – оживился он. – А ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?

– Ну да…

– Тогда обидно, если души нет. Пропадет продукт.

– Не пропадет. Алкашей видел, сколько на кладбище ошивается?

– Да ладно вы, завелись. Разговор такой чумной. Нашли тему, – недовольно пробасил третий.

– По теме разговор.

Бойцы, оставив свои занятия, выжидающе смотрели на командира.

– Слышали? – покосившись на стоящую на столе рацию, спросил Шопен.

– Слышали.

В кубрик зашел Душман. Таинственно улыбаясь, он что-то нес, спрятав за могучей спиной. Бойцы от любопытства вытянули шеи.

– Вот. В разбитой музыкальной школе нашли. Ребята сразу про тебя вспомнили.

Взвизгнула молния. И из черного дерматинового чехла на свет явилась великолепная акустическая гитара.

У Шопена задрожали пальцы и перехватило дыхание. С полминуты он пытался справиться с комком в горле. Потом еле выговорил, стараясь улыбнуться:

– Спасибо, братишка.

– Спасибом не отделаешься. За тобой концерт, специально для моих орлов. – Серега хлопнул товарища по плечу. – Ладно, я пошел к своим. Они сейчас сидят, думают. – Взглянул на часы: – Десять минут осталось.

Чуть не столкнувшись в дверях с Душманом, вошел заместитель Шопена, направился к командиру:

– Поднимаем ребят? Говорить с ними будем?

– Да. На это дело я по приказу посылать не буду. Пойдут только те, кто сам решит.

Заместитель пошел по рядам, негромко окликая бойцов. Кубрик зашевелился, наполнился гулом голосов.

Шопен опустил голову и бережно погладил струны. Гитара откликнулась тихим звоном, будто радуясь, что после черных развалин и дерматинового плена вновь увидела свет и почувствовала руки настоящего музыканта. Прислушавшись к ее голосу, он удивленно вскинул брови и пробежался ловкими пальцами по тонким серебряным нервам. Гитара мелодично пропела в ответ. Она была почти идеально настроена.

– Ах ты, чертила бородатый, не можешь без сюрпризов! – улыбнулся про себя Шопен и, чуть-чуть подстроив третью струну, взял первый, негромкий аккорд.

Эту песню его бойцы еще не слышали.

 
Мы придем на могилы братишек,
Как положено, стопки нальем,
И расскажем навеки затихшим,
Как без них мы на свете живем.
Как тоскуют их жены и мамы,
Как детишки растут без отцов,
И оставим под хлебом сто граммов,
И рассыплем охапки цветов.
Мы не будем красивые речи
Над могилами их говорить,
Лишь обнимем друг друга за плечи,
Чтоб друг друга тепло ощутить.
Для салюта возьмем боевые,
Ведь они не боятся свинца…
Пусть увидят их души святые
Бога Сына и Бога Отца.
 

– Мои готовы. Что мы за мужчины будем, если друзей не сможем похоронить по-человечески? Любой нам в глаза сможет плюнуть. И прав будет. – Карие глаза Дауда блестели дерзкой отвагой. – И еще: Ильяс очень хитрый. За ним – сотни трупов. Будут и еще сотни. А сегодня мы можем поймать его в его же собственную ловушку. Такого случая еще сто лет не будет. Если вы не захотите рисковать, мы сами пойдем.

– Не горячись, – мягко осадил его комендант.

– Идем. Готовы все, – коротко сказал Шопен.

– Без вопросов, – поднял кулак к плечу Душман.

Командир СВМЧ подтянулся, решительным жестом ремень расправил. Все на него глаза вскинули.

– Вот что, мужики. Как операцию проводить – вам решать. Вы опытней, обстановку лучше знаете. Но ту группу, что впереди пойдет – на себя огонь вызывать, я поведу. Я ребят потерял, мне их и доставать.

Комендант, пристально в глаза ему глядя, головой кивнул.

– Это твое право, командир.

Шопен ладонь на плечо положил, сжал ободряюще.

Душман засопел озабоченно:

– Ты только нашивки свои пообдирай. Или нет, мы тебе лучше камуфляж запасной дадим.

А то ты как елка на Новый год. И каждый снайпер тебе будет Дедом Морозом.

– Все, решено. Другого выхода у нас нет. Времени тоже. Давайте определяться по конкретной расстановке, – подвел итог комендант.

В кругу света на выходе из бетонного кольца, прикрытого бугром и высокой травой, черные силуэты виднеются. Хоть на улице и не очень яркий день (белесоватая дымка от пожарищ затянула солнце), но все равно против света видны лишь контуры боевиков, затаившихся в дренажном тоннеле. Внутри трубы – по колено грязной воды. Но к выходу дно немного поднимается, и засада расположилась на относительно высоком и сухом участке бетона.

Если посмотреть со стороны дачного поселка, то осевшие в топкий грунт и заросшие буйной зеленью трубы выглядят просто как широкие полосы бурьяна. Трудно предположить, что в этой траве кто-то будет прятаться. Ведь упругие зеленые стебли – никакая не защита даже против слабеньких осколков подствольников. А уж от пуль и гранат потяжелее…

Зато из труб отлично, как на ладони, видна невысокая насыпь, весной и осенью спасающая домики от разливов Сунжи. До нее – метров двести. И чеченские снайперы деловито разглядывают насыпь в оптику, заранее определяя, где будут искать спасения застигнутые врасплох федералы. Позиция прекрасная. Действительно: как в тире.

И зелененький домик на углу виден хорошо. И три окровавленных тела в изорванной милицейской форме, лежащие у его стены.

Боевики негромко переговариваются по-чеченски. Но вот один из них, установив ручной пулемет и тщательно зафиксировав колышками сектор обстрела, по-русски обратился к молчаливо сидящему на корточках человеку с автоматом:

– Если твои земляки сунутся за своей падалью, не вздумай сбежать. Знаешь, как мы поступаем с трусами?

– Они мне не земляки, – лениво отозвался тот. – Я сам себе земляк. И ты меня не пугай. Я уже лет пять как пуганый. – Сорвав травинку и сунув ее в рот, пожевал, выплюнул и добавил: – А уходить от вас мне расчета нет. Ильяс нормально платит, по-честному.

– Животное, – выругался его собеседник по-чеченски. – За деньги родную мать продаст.

– Не трогай его. От наемников и так никогда не знаешь, чего ждать. А нам сейчас драться вместе, – одернул его старший группы, тоже чеченец.

– Зачем они нам вообще нужны? Разве можно вести джихад грязными руками? Мы что, без них не справимся?

– Справимся. Закончим войну, вышвырнем всех вон. А пока пусть эти свиньи грызут друг друга… Ладно, хватит разговаривать. Ты лучше еще раз проверь, чтобы наши на той стороне в сектор обстрела не попали.

На дороге, ведущей к дачному поселку, заурчали моторы. Заговорили рации боевиков. Коротко переговорив с невидимым Ильясом, старший повернулся к одному из «духов», сосредоточенно вылавливающему на японском сканере волну приближающихся федералов:

– Ну что там у тебя?

– Сейчас, труба экранирует. – Боевик подключил к рации маленькую антенну на длинном тонком проводе и, приблизившись к выходу, закинул ее, как якорек, наверх.

Через несколько секунд в сканере послышались русские голоса:

– Шопен – Душману.

– На связи.

– Подходы чистые. Небольшие бугры. Трава – до метра. Все просматривается нормально.

– Хорошо, только в нее не лазьте, могут быть мины.

Боевики обменялись довольными улыбками. Прильнули к прицелам.

Цепочка бамовцев и омоновцев приближалась к насыпи. За ней, настороженно поводя стволами пулеметов, двигался БТР.

Метрах в трехстах от бронетранспортера, сквозь щель в низкой стеночке, окаймляющей одну из дач, за ним наблюдали два «духа»-гранатометчика. У одного, постарше, аккуратная седая борода чинно лежала на груди. У второго, помоложе, перевязавшего лоб зеленой лентой с золотыми письменами, иссиня-черная гордость джигита торчала лихим веником.

– Только не торопись. Лови, когда он останавливаться начнет, чтобы сдать назад. Или борт подставит, – неторопливо, веско сказал старший.

– Я что, первый русский гроб жгу? – обиженно отозвался второй.

– Если не хочешь, чтобы он был последний, слушай старших.

– Извини, отец. – Заключительная реплика молодого прозвучала скорей сердито, чем виновато. Но старший промолчал. Продолжать читать нотации было некогда.

Русские приблизились настолько, что уже хорошо различались их лица и детали снаряжения.

Напряжение звенело, вибрировало, взвинчивало нервы доброй сотне участников этой страшной и беспощадной игры. Игры, в которой ставкой были не три безразличных ко всему трупа у веселенькой зелененькой стенки, а напряженные тела, трепещущие сердца и вцепившиеся в них души пока еще живых людей.

За спиной у боевиков захлюпала вода.

«Духи» резко развернулись. После дневного света их глаза ничего не могли различить в мрачном сумраке тоннеля.

Взметнулись стволы, готовые послать смерть вдоль круглых стен, превращающих любой промах в смертельный рикошет.

– Кто?

– Свои. Ильяс еще пулемет дал, – ответил приглушенный голос по-чеченски.

– Куда его ставить? – недовольно буркнул старший. Боевики опустили оружие, стали разворачиваться к выходу.

Но один, вздрогнув от голоса Дауда, наоборот, стал приподнимать опущенный было автомат.

– Ты откуда здесь, легавый??

В этот момент от стен тоннеля отделились еще двое. Длинные очереди пулемета и двух автоматов в замкнутом пространстве страшно ударили по перепонкам. Но еще страшнее хлестанули тяжелые пули, смяв и отшвырнув к выходу всех троих членов засадной группы.

В ту же секунду свинцово-стальные потоки вырвались из глубины двух других тоннелей. Приближавшиеся к выходу бойцы Дауда били вперед, еще не видя врага, но понимая, что пулям больше некуда лететь. Только вперед. В тех, кто сам только что готовил внезапную погибель другим.

Но и в самом плотном огне бывают прорехи.

В одном из тоннелей уцелевший под смертным ливнем боевик успел развернуться и выпустить в сверкающую вспышками темноту полный магазин автомата. А еще через секунду, уже падая с тремя пробоинами в груди и животе, он сумел нажать на спуск подствольника. Граната чирканула по верхнему своду, серебристо-черной лягушкой поскакала вглубь и рванула, выбросив сноп бенгальских искр.

Единственный из бойцов Дауда, уцелевший в этой группе, добил в упор и стрелявшего боевика, и еще одного, дрожавшего в последней судороге. А затем бегом помчался назад и, обхватив под мышки, потащил к свету, на сухое место, своих товарищей, один из которых стонал, держась за бок, а второй мертво обмяк.

Ильяс сорвался. Он бешено кричал в рацию, перемежая вопросы оскорбительными ругательствами:

– Кто открыл огонь без команды? Пусть этот ишак застрелится сам!

Его можно было понять. Предвкушая беспощадный и абсолютно безысходный для федералов расстрел, он тянул последние секунды, вплотную подпуская тех, кто для него уже был одетыми в камуфляжную и милицейскую форму мертвецами.

Но эти мертвецы сумели вырваться из уготовленного неверным ада. И принесли этот ад с собой.

С первыми же выстрелами в тоннелях они упали за насыпь. Но вместо того чтобы, беспомощно раскинув руки от страшных ударов в спины, скатываться один за одним по щебнистым склонам, они открыли ураганный огонь. Этот шквал прижал к земле молодого гранатометчика и вместе с половиной черепа сорвал тюбетейку со старика, рискнувшего приподняться со своим «РПГ». Он превратил в решето стены всех стоящих вдоль насыпи домиков, расщепил доски чердаков, сметая, пронзая, разрывая в куски каждого, кто не сумел укрыться.

Резко сдавший назад и прикрывшийся высоким бугром бронетранспортер вертел еле видимой со стороны боевиков башней. Он то деловито постукивал из «КПВТ», пробивая насквозь бетонные заборы и вырывая из тел спрятавшихся за ними боевиков куски мяса в кулак величиной, то стремительно посылал короткую очередь из «ПКТ», навек успокаивая блеснувшего оптикой снайпера.

Недалеко от БТРа, в обложенном мешками с землей кузове развернувшегося «Урала», спокойно, как недавно перед телевизионщиками, командовал своим расчетом Пастор. Его «АГС» бил короткими очередями. И редкая из них не несла кому-то смерть.

Несмотря на такой оборот, «духи» дрались отчаянно. Опомнившись после первого шока, они стали отходить короткими перебежками от укрытия к укрытию. Заработали их подствольники, все ближе и злее стали взвизгивать чеченские пули.

А между двумя встречными потоками смерти, перекатившись через насыпь и пригнувшись, бежали четверо. Саперными кошками сдернули они с места тела убитых. Упав в залитую водой канавку, переждали взрывы заложенных под трупами гранат. И снова рванулись к павшим товарищам.

Длинными очередями слева и справа от них Пастор выстроил огненно-черные стены разрывов, спрятал братишек от флангового огня за повисшими лохматыми клубами. Но он не сумел уберечь их от боевика, который, прижавшись ко дну окопчика и не поднимая головы, швырнул в сторону своих врагов зеленую, рубленную на дольки «лимонку».

Веер осколков достал бамовцев уже в спины. Трое, мертвые уже несколько часов и безжизненно висевшие на спинах выносивших их товарищей, не стали еще мертвее. Они равнодушно приняли удары доброго десятка вонзившихся в них кусков чугуна, защитив тех, кто уносил их к своим. А вот прикрывавший своих подчиненных командир свалился с перебитой осколком ногой и застонал в смертном отчаянии, понимая, что жить ему осталось секунды. Живая мишень в ста метрах от ближайшего автоматчика.

Но уже зазвучал во всех рациях звенящий, подстегивающий голос Шопена:

– Огня, ребята, огня! Прикрыть братишку!

И встали новые клубы разрывов от «АГСа» и подствольников. С утроенной яростью заполоскал свинец по позициям боевиков.

И мелькнули над насыпью тени могучих, бесшабашных собровцев, подхвативших раненого и перебросивших его в безопасное место, как пушинку.

А еще через несколько минут склонившийся над ним Айболит уже уверял женатого десять лет командира, что такое ранение до свадьбы однозначно заживет…

Ильяс уходил с горсткой оставшихся людей. Ощерившись, как волк, он шел, не оглядываясь. Сопровождавшие его боевики угрюмо молчали.

Через Сунжу они переправлялись по обвалившейся металлической трубе со скобами. Когда группа дошла до ее середины, сзади раздался спокойный голос Дауда:

– Не спеши, Ильяс.

Главарь развернулся, вскинув свой «АКМ», но поскользнулся и взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Он был молод и еще очень ловок. Короткая очередь из автомата изменила баланс не в его пользу.

Остальные стали бросать оружие в воду.

Ребят Дауда хоронили на родовом кладбище в селе недалеко от Грозного. Сергей со своим оператором снимал их похороны, прекрасно понимая, что этот материал в эфир не пойдет. Он не вписывался в «видение чеченской ситуации» руководством телекомпании.

На похороны своих мальчишек в родном северном городе удрал из госпиталя командир СВМЧ.

И каждый из погибших лег в могилу под рвущие небо залпы почетного караула. И мать каждого из них знала, куда прийти, чтобы побеседовать с сыном и выплакать свои беды на родной, всегда ухоженный холмик.