Текст книги "Чеченская обойма"
Автор книги: Валерий Горбань
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
(Повесть-сценарий)
На периметре комендатуры шел бой. Боец в «Сфере» и бронежилете, расположившись в самом центре амбразуры и тщательно прицелившись, садил одиночными из автомата: тах! – тах!.. тах! Пулеметчик, обмотанный лентами поверх тельняшки, на манер революционного матроса, стоя на открытом пятачке, по-ковбойски – от пояса – поливал «зеленку» длинными очередями из своего ручника. Длинный Пастор, командир расчета «АГС», четко, по уставу, подавал команды наводчику, пока тот, нажав на гашетку, не заглушил его голос гулкой короткой очередью: дум-дум-дум! Через пару секунд из «зеленки» отозвались разрывы долетевших гранат: тах-х… тах-х… тах-х!
С противоположной стороны на территорию комендатуры влетел «Урал», за ним – БТР сопровождения с бойцами ОМОНа на броне.
С подножки машины на ходу спрыгнул Шопен – командир отряда, бегом направился в сторону постов, где вперебой стучали выстрелы, с сухим треском разорвалась ручная граната. Бойцы горохом сыпанули с брони, рванули вслед за ним.
– Что происходит? Прекратить огонь! Ты что, сдурел, как мишень торчишь?! – Шопен, схватив пулеметчика за шиворот, рванул его за угол кирпичного сарайчика, в укрытие. – Где противник, кто дал команду стрелять?!
– Все нормально, командир! – От стены сарайчика отделились двое в вопиюще гражданских нарядах. Джинсы, футболки. У одного на плече – профессиональная видеокамера.
Шопен, потеряв дар речи, стоял и смотрел на это явление. Наконец, задавив себя и остановив гневно заигравшие желваки на скулах, он своим обычным ровным голосом спросил:
– Кто такие?
– Телевидение. Мы тут ребят попросили поработать в кадре. Третий день в городе, ничего интересного. Спасибо, ваши помогли.
Шопен развернулся к бойцам. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу и понурив головы.
– Кто дал команду?
Молчание.
– Мой зам в курсе?
– Так точно.
Долгая пауза повисла в воздухе предгрозовым разрядом. Даже задиристый, разбитной наводчик «АГС» подтянулся, ожидая, что же сейчас произойдет.
– Хорошо, идите!
Дружный облегченный вздох вырвался из десятка молодых могучих легких.
– Да нам бы надо еще… – начал один из телевизионщиков.
– Вам нужно, чтобы шальной пулей кого-нибудь завалило в результате вашей клоунады? Чтобы сюда через час десяток комиссий понаехали разбираться, кто нарушает приказ командующего гарнизоном, открывает огонь без разрешения? Чтобы опять местные шум подняли! Мы только-только с ними отношения наладили. Вы же (с нажимом на «вы») вещаете, что мы на мирной российской территории конституционный порядок наводим. Что здесь войны нет. Так какого… – Шопен еле сдержался, – вы нам ее здесь устраиваете?! Вон, полюбуйтесь – уже делегация идет!
И точно: от крайних домов частного сектора неспешно шли несколько стариков в папахах, один опирался на посох. Впереди бежал молодой парень, размахивая руками и что-то крича.
– Но ваш заместитель…
– Вот вместе с ним на пару теперь и объясняйтесь. Пастор!
– Я!
– Найди зама, я жду его в штабном кубрике.
Минут через десять из штабного помещения в расположении ОМОНа, выполнявшего заодно и роль столовой, вышел заместитель Шопена. Тяжко вздохнув, он классическим российским жестом полез было в затылок, но, заметив насмешливые взгляды бойцов, резко опустил руку и с разобиженным видом пошел на выход – покурить, успокоиться.
Жизнь в Грозном шла своим чередом.
У частных домов напротив комендатуры, у ворот, покуривая и неспешно, солидно беседуя, на корточках сидели мужчины. Время от времени они исподлобья бросали внимательные, цепкие взгляды на КПП комендатуры, на выезжающий и заезжающий транспорт. Вот двое встали и пошли в дом. Из тех же ворот, с огромной надписью мелом «Здесь живут люди!», немедленно вышли двое других, помоложе, и уселись на месте ушедших.
Женщины, перекрикиваясь пронзительными голосами, хлопотали в огородах, развешивали белье, энергично выметали и без того чистые бетонированные дворы. Несколько молодаек, похихикивая, сплетничали у одного из дворов. Половина из них держали на руках грудных малышей или покачивали коляски. У остальных, несмотря на свободный покрой цветастых платьев, заметно выдавались большие животы. Почти за каждую цеплялись еще один-два карапуза.
Пацаны постарше бойко торговались со скучающими на внешних постах комендатуры бойцами. Товар был обычный: жвачка, сигареты, «сникерсы». Один даже притащил с недалекого рынка вафельный торт и настойчиво совал его бойцам.
Те отбрыкивались:
– Может, твоему торту сто лет. А может, он с отравой.
– Не-е! Бомба есть, отравы нет!
– Дорого просишь. На рынке дешевле.
– Э-э-э! Зачем на рынке? Зачем ходить. Так покупай, я что, даром бегал?
– А я тебя просил?
– Э-э-э! Если такой бедный, зачем на войну поехал? Ехай домой деньги зарабатывай!
– Ну ладно. Тыщу сбросишь?
– Зачем? Деньги бросать нехорошо!
Видно было, что торговались просто так, больше из интереса. Торт пацану скорей всего дала работающая на рынке мамка. А соскучившихся по нормальной жизни младшим сестренкам и братишкам парней забавляла нахальная экспрессия юного спекулянта. Каждая его реплика вызывала у спорщиков новый прилив смеха.
Один из пацанов, пользуясь тем, что бойцы отвлеклись, влез на невысокую стеночку ограждения и, сосредоточенно шевеля губами, стал что-то пересчитывать во дворе комендатуры.
– А ну брысь, шпион мелкий! – Один из постовых ссадил его с ограды и дал шутливый шлепок чуть пониже спины.
Пацан в ответ, недолго думая, треснул его в грудь, защищенную бронежилетом, и запрыгал на одной ноге, дуя на ушибленный кулак.
– Ай, дурак железный!
Бойцы улыбались. А смешливые мальчишки, держась за животы, что-то звонко выкрикивали приятелю по-чеченски.
К комендатуре подъехал чужой «КамАЗ». Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:
– Пропускай.
Зарычал «КамАЗ», вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше – бурые: смесь пыли и загара.
Ниже – смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых – на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени – нож боевой. На кого ни глянь – Шварценеггер из «Коммандо», или Рэмбо (кто помельче).
Омоновцы сбежались, обнимаются с приехавшими.
Огромный, бритый наголо, но при этом чернобородый детина, больше похожий на афганского моджахеда, чем на российского «спеца», бросив своим две-три команды коротких, орет радостно:
– Здорово, Шопен! Принимай подмогу!
Командир ОМОНа, поспешивший на этот шум, к нему бросился. Тоже обнялись, друг друга по спинам хлопают.
– Душман, братишка, какими судьбами?
– Да мне из ГУОШа передали, что ты тут совсем «чехов» распустил. Пришлось к вам аж из Гудермеса на выручку рвать.
– Ладно, ладно! Небось твоя банда тамошнего коменданта достала своей крутизной, вот он и придумал, как от вас избавиться.
– Ах ты композитор хренов! – ничуть не обидевшись, рассмеялся великан и от избытка чувств так хлопнул товарища по спине, что тот аж присел.
– Ты, медведь! Убьешь!
– Слушай, это вы так домой припарадились? Выбритые, чистенькие.
– Не в окопах, чай, живем. Воды у нас – хоть залейся. С горячих источников привозим – мойся, стирайся. Чего вшей разводить? Да и куда нам до вас – собров-суперов? Мы – народ скромный. Нам бороды-косынки не к лицу. У меня только один такой… Рэмбо, да и тот – Питон. А своих предупреди: пока здесь не освоятся, пусть никуда не лезут и пальцы веером не растопыривают. Особенно на ногах, а то все растяжки поснимают. – В глазах у Шопена запрыгали веселые чертики.
– Разберемся, братишка. Ты только дай команду, чтоб нас покормили как следует. А то весь день не жравши.
– Мамочка! Ты гостей кормить собираешься?
– Обижаешь, командир! Уже накрываем… А… это…? – Коренастый круглолицый старшина, всеобщий заботник и кормилец, выразительно округлил глаза, и его пальцы непроизвольно сложились в фигуру, которой в России традиционно обозначают стопарик.
– Гостям по соточке, по случаю приезда. А свои перетопчутся. Нам сегодня опять весь периметр перекрывать.
– Понял – не дурак! – И прихватив с собой пару бойцов, старшина умчался на помощь кухонному наряду.
– Серега, ты не в курсе, кто нас менять будет?
– В курсе, в курсе. Нас сюда затем и перебросили, чтобы мы им на первых порах подсобили. Они от ГУОШа за нами шли, отстали немного. СВМЧ. Срочники…
– Что-то мне твой тон не нравится, а, брат?
– Сейчас сам увидишь. Вон они – пылят.
– Ой, ё…! – Шопен, подперев щеку ладонью и пригорюнившись, наблюдал, как из заполонивших двор грузовиков высаживается пополнение из прибывшего батальона.
Зеленые, звонкие восемнадцатилетние пацаны ошарашенно вертели головенками на тощих цыплячьих шеях. Армейские каски нависали над их прыщавыми лицами непомерно большими тяжеленными тазиками. Явно неперекачанные руки держали оружие так неуклюже, что сразу становилось ясно: эти крутые воины в лучшем случае прошли традиционную подготовку молодого бойца. Три месяца подметания плаца, строевая подготовка, разнообразные наряды и, под занавес, перед присягой, – три выстрела одиночными по грудной мишени. Окончательно добило собравшихся аборигенов комендатуры то, что из машин выгрузили всего с десяток ящиков с боеприпасами, но в дополнение к ним – целые вороха резиновых палок и пачки пластиковых щитов.
– Мужики, вы куда приехали?
Мальчишки, смущенно пожимая плечами, исподтишка бросали любопытные и тревожные взгляды то на обступивших их «спецов», то на дома вокруг комендатуры, будто ожидая, что по ним вот-вот начнут стрелять неведомые и страшные «духи».
– Ну вы и снарядились, командир! – Серега насмешливо уставился на моложавого подполковника, одетого в патрульную милицейскую форму со всеми нашивками и знаками различия. – Кто это вас так надоумил?
– Да в штабе округа! Подняли по тревоге, за шесть часов до вылета. Мы же сюда – прямиком из дома, на самолете. Спрашиваю: «Скажите хоть, что там реально происходит?» А они: «Ты что, шесть месяцев в Карабахе провел, и не знаешь, как батальон готовить?» Прошу: «Дайте хоть боекомплект пополнить!», а мне: «По телеграмме главка только два БК с собой положено. Все остальное на месте получите».
– Ага, получите! – кивнул головой Шопен. – Тут уже давно все запасы размели…
– Понятное дело! В Северном сели, в город въезжаем, я чуть не охренел. Какой Карабах?! Тут, наверное, покруче Афгана будет. А у меня офицеры – одна молодежь. На ходу в машинах боеприпасы раздавал. Вот же суки штабные, конспирацию развели, а! – И подполковник завернул в адрес своих начальников такой роскошный оборот, что насмешка в Серегиных глазах сменилась восхищением.
– О, брат, да ты поэт! Музыкант у нас уже есть, – Серега шутливо подтолкнул Шопена, – твои слова, да на его музыку… Вот это песенка получится!
– Да… Серега! – протянул Шопен. – Будут сегодня песенки, будет и музыка. Хотел я коменданта попросить, чтобы нам в последнюю ночь перед дорогой отдохнуть дали…
– Какой тут, к аллаху, отдых? – понимающе усмехнулся собровец. – Эти орлы сегодня все, что шелестит, блестит и «кажется», перестреляют. Через пятнадцать минут после наступления темноты весь боекомплект рассадят.
– Патроны не проблема, – махнул рукой Шопен, – запас есть, поделимся. Тут снайперы по ночам постоянно лазят. А сегодня могут специально собраться: поохотиться на свежачка. Слышь, командир, – хлопнул он бамовца по плечу, – тебя как зовут-то?
– Володя.
– Игорь. А Душман Серегой крещен… Володя, ты на посты сегодня офицеров старшими ставь. А где не хватит, мы с Серегой своих ребят дадим. Чтобы твои дуриком не стреляли. А то стемнеть не успеет, как получишь «Груз-200».
Тот благодарно кивнул и отправился хлопотать по размещению своего батальона.
Молоденький бамовец – худой, прыщавый, тащил ящик с гранатометными выстрелами. Кое-как добрел до комендатуры и то ли сгрузил, то ли свалил зеленое чудовище под стеночку.
– Ты откуда такой, Геракл? Как тебя в армию взяли? – Омоновцы подошли, смеются, сигаретами угощают.
Боец отдышался. Радуясь перекуру халявному, отвечает жизнерадостно:
– О! Да меня еще в прошлом году, когда семнадцать было, бабушка чуть в армию не сдала!
– Бабушка?! Это как?
– Я после школы в университет провалился, на исторический. А у меня бабуля боевая: заслуженный конструктор, войну прошла. На семейном совете говорит: «Нечего сидеть даром целый год. Все равно в армию идти». Вроде как: раньше сядешь – раньше выйдешь…
Возле веселого «Геракла» группка слушателей растет на глазах.
– Короче, надевает она медали, и идем на прием к военкому. Военком на нас смотрит подозрительно: героическая бабушка пришла внука от армии откосить. А она ему – шарах: «Мой внук хочет стать историком, но в этом году не прошел по конкурсу. Чем ему гулять без дела, возьмите его в Вооруженные силы на год раньше. Добровольцем…»
Молоденький офицер-бамовец возле группки притормозил, хотел сказать что-то, но сам прилип, стоит, улыбается.
«…Организм у него уже сформирован».
Тот побледнел, растерялся: «Столько лет работаю, такого ни разу не видел. Но закон нарушать не могу. Пусть ему исполнится восемнадцать, тогда точно заберем, не беспокойтесь, я лично прослежу». А бабушка: «Может, можно сделать исключение?» А он: «Никак нет. Меня за такого добровольца потом самого уволят…»
– Ну все, перекурили? Давайте шустрите – командир бамовский подошел. Но голос незлой. Покурили вместе – считай, побратались. А это – дело святое.
А в расположении ОМОНа, наоборот, сборы идут. Бойцы вещи упаковывают, рюкзаки складывают, ревизию в шмотье наводят. За сорок пять суток куда только боеприпасы не набились! Зацепят потом по пути домой где-нибудь на досмотре – неприятностей не оберешься. У худенького носатого Гоблина, известного на всю комендатуру тем, что в любой темноте как кошка видит, из штанины кальсон ручная граната без запала выкатилась. Завертелась на боку – бочонок со смертью, блин.
– Во куда залезла!
Озабоченный Мамочка на минутку заскочил – заначку для гостей достать. Но как ни спешил, а от комментария не удержался:
– Правильно Шопен вас заставляет запалы отдельно держать. Вот приедешь так домой, подруга заглянет тебе в кальсоны и спросит: «Ой, а что это – запасное яйцо с колечком?» И потянет… Бабы-то народ любопытный!
Пастор гранату с пола поднял, задумчиво на ладони подбросил:
– Ну ты льстишь ему, братишка! Где ты такие яйца видел?
– А ты не смотри, что Гоблин такой худенький. Он у нас в корень пошел. К тому ж мужик почти два месяца в командировке. При таком воздержании…
Четверо омоновцев расселись на низком кирпичном заборчике, с вожделением рассматривая только что купленный у пацанов-чеченцев вафельный торт. Питон, высокий боец с вальяжными «рисованными» манерами и шкодливой щербатой улыбкой, достал жуткого вида кинжал, и, изображая самурая с двуручным мечом, примерился, будто собираясь рубануть тортик с размаху.
– Другого места не нашли? – Шопен, обходивший линию постов, появился как всегда неожиданно. – Или в расположении тортик не такой вкусный будет? Обязательно надо устроиться у всех на виду, чтобы любой дурак вам мог напоследок пулю засадить?
Повисла долгая пауза.
– Вы меня плохо поняли?!
– Да еще рано, командир. До темноты еще час, если не больше… Мы быстренько. – В голосах бойцов явно ощущались просительные нотки, видно было, что особо спорить с командиром никто не намерен. Только Питон всем своим видом выражал недовольство заслуженного ветерана, которому, словно мальчишке, осмелились сделать такое пустяковое замечание.
– Ну да, вы с «духами» обо всем договорились…
– Да ладно. Тишина в городе. Вон комендатура тоже отдыхает. И ничего, – наконец подал голос и Питон.
Шопен оглянулся. Действительно, недалеко от омоновского поста, под стенкой комендатуры, несколько офицеров курили, сидя на корточках, и весело смеялись над какими-то байками жизнерадостного помощника коменданта по работе с населением.
– Марш в расположение. – Голос Шопена не оставлял никаких шансов на продолжение дискуссии.
Бойцы дружно поднялись и, тихонько обмениваясь ворчливыми репликами, поплелись к зданию. Питон, на ходу пытавшийся закрыть торт, уронил крышку на землю. Замысловато выругавшись, он, с наслаждением демонстрируя глядящему вслед Шопену свое недовольство, врезал по картонке ногой. Командир рассмеялся, будто наблюдая за выходкой озорного, взбалмошного, но любимого сынишки, и тут же снова озабоченно оглянулся на веселую компанию у комендатуры. Потом перевел взгляд на частные дома за периметром постов. Улица была пуста. Исчезли вездесущие пацаны. Будто испарились сидевшие на корточках у домов мужчины. Опустели дворы. В переулке мелькнула женщина. Таща за руки двух ребятишек, она опасливо покосилась в сторону комендатуры и поспешно скрылась за поворотом.
Шопен развернулся и решительно зашагал к комендатуре. В дверях он столкнулся с помощником коменданта по тылу. Тот вел, обняв за талии, сразу двух телевизионщиков и весело приговаривал:
– Так, ребятки, сейчас для тренировки махнем по соточке, а за ужином уже – как следует.
– Тезка, где комендант? – озабоченно спросил Шопен.
– У себя, а что?
– Что-то мне не нравится…
Серия разрывов легла перед сидящими на улице офицерами, расшвыряла их в стороны. Совсем близко, из кустов, из-за стоящей в сотне метров старой, разбитой кочегарки хлестанули автоматные очереди.
Ошалевшие, обезумевшие от вида вздыбившихся разрывов бамовцы разбегаются кто куда. Один, в полной панике, мчится в сторону постов, прямо на «зеленку», на тех, кто стреляет в него и его товарищей. Но в тот момент, когда он с легкостью перепуганной антилопы проскакивает над окопом, чья-то мощная рука на лету подлавливает его за ногу и сдергивает вниз, в укрытие. Двое перепуганных мальчишек, наоборот, замерли, как в столбняке, в самом центре двора. Пробегающий мимо собровец хватает их за шиворот и, словно котят, вбрасывает за обложенную мешками с песком бочку с водой.
В углу территории комендатуры, подальше от «зеленки» – туалет. Сооружение нехитрое – ров, накрытый досками и огороженный заборчиком. На заборчике нарисованы большая буква «М», задница в прицеле и надпись: «Браток, будь точен!» Вот по этому-то рисунку и приходится автоматная очередь. Из-за заборчика выскакивает боец. Щека вспорота отколовшейся щепкой, штаны спущены наполовину, в руках – незастегнутый ремень. Вторая очередь взбивает фонтаны пыли прямо у него под пятками, но он гигантскими прыжками, вприсядку проскакивает добрых двадцать метров и влетает в спасительную дверь, распахнутую друзьями.
С первыми разрывами стоявшие на постах омоновцы и собровцы среагировали почти мгновенно: изо всех стволов ударили по краю «зеленки». Небольшая группа под прикрытием огня товарищей кинулась к упавшим, выхватила их из-под очередной серии черных смертоносных клубков. Кого на спине, кого волоком – вбросили в коридоры комендатуры, тяжко дыша, попадали на пол, прислонившись к стенам.
Мимо них, горохоча тяжелыми ботинками, пронеслась группа резерва. В руках – автоматы, пулеметы, коробки с запасными лентами. За спинами – по две-три «Мухи». «Разгрузки» до отказа набиты боеприпасами для себя и для тех, кто только что по «зеленке» отстрелялся. Через запасной вход, прикрытый стеной мешков с землей, вынырнули на улицу. Сквозь черные султаны, сквозь струи трассеров рванули врассыпную, к постам. К братишкам.
И пошла бойня!
Раненых в спальное помещение перенесли. Двое – тяжелые. Их на кровати уложили. Трое, исполосованные поверхностными ранениями, кряхтя, камуфляж стаскивают, шальными от шока глазами кровавые дорожки на собственном теле рассматривают. Еще двое стоят, покачиваясь, трясут головами, пытаются звон от контузии из ушей вытряхнуть. Айболит и все свободные от боя друзьям помогают: кровавое тряпье срезают, промедол колют, раны перевязывают.
В одной из комнат – телевизионщики.
Молодой, коротко стриженный крепыш в туго натянутой на груди камуфляжной футболке, сидя на ящике из-под патронов и держа в руке микрофон, раза три подряд, под аккомпанемент автоматных очередей, пытается начать репортаж:
– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного…
Грохот разрывов, сверху сыпется что-то, репортер вжимает голову, снова начинает:
– Наша съё…
– Ё… твою мать, – как бы заканчивает его фразу ворвавшийся боец, – засел, падла, в кочегарке, из-за кирпичей не выковырнешь, «Муху» дайте!
– Лучше «Шмелем» зажарить! – отзывается другой, стоя на коленях недалеко от журналистов и разрывая полиэтиленовую упаковку огнемета.
– «Шмеля»? Давай «Шмеля», – возбужденно кричит боец. Пританцовывая от нетерпения, ждет, пока ему отдадут оливкового цвета трубу со смертоносной начинкой, и, подхватив ее наконец, выскакивает на улицу, в грохот и трескотню.
– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного. Вот уже три дня, как действует подписанное командованием федеральных войск и Асланом Масхадовым соглашение о прекращении огня. Но, вопреки законам жанра, нам сегодня не придется сказать ни слова. За нас говорят автоматы…
– Готово!
Облегченно вздохнув, журналист встает с патронного ящика, нервно закуривает и говорит оператору:
– Володя, поснимай еще раненых… Перемирие, блин!
С улицы лай собаки доносится: испуганный, подвывающий. Снова серия разрывов – и лай в скулеж отчаянный переходит.
Раненный в живот кинолог Вадим стонет:
– Ральфа, Ральфа заберите!
Один из бойцов на улицу выскакивает. Пригнувшись, бросается к стоящему недалеко от входа вольеру, в котором мечется немецкая овчарка. От «зеленки» его прикрывает невысокий кирпичный заборчик, не больше метра. И стоило мелькнуть над забором его полусогнутой фигуре, как прицельная очередь выбила фонтанчики крошки из кирпича, рикошетом хлестанула по макушке шлема, слегка оглушив бойца и усадив на землю. Совсем ползком он добирается к вольеру, стволом автомата сдвигает вертушку. Сообразив, что происходит, «духи» укладывают рядом пару гранат из подствольников. Одна взрывается метрах в пяти, вторая, ударившись в стену, накрывает человека и собаку брызгами штукатурки и мелкими осколками. А те, уходя от смерти, стремительно мчатся на четвереньках к спасительной двери: собака – повизгивая, а боец приговаривая: «Ох, бля! Ох, бля!» – и под запоздавшую автоматную очередь они вместе проскакивают в коридор.
Собака сразу бежит в комнату, где стоит кровать ее хозяина. Увидев непонятную толчею, ошалев от запахов гари и крови, она вздыбливает шерсть и рычит, недоверчиво глядя на окружающих.
Кинолог шепчет:
– Свои, Ральф, свои! Иди ко мне, не бойся. Здесь все свои.
И бессильно свисающей рукой пытается погладить виновато поскуливающего пса.
Душман, вместе с командиром бамовцев, к Шопену спешит. Лица встревоженные.
– Братишка, у нас сюрприз на букву «х».
– А не хватит на сегодня сюрпризов?
– Не, еще только начинаются…
– Да что такое?
– У него, – кивает собровец на подполковника, – полный «ЗИЛ» – наливняк бензина. Девяносто третьего.
– Где? – холодея, спрашивает Шопен.
– А вон: под стенкой комендатуры, – машет рукой Душман.
Действительно, на углу стоит бензовоз. Пули щербят возле него стены. Пару раз в нескольких метрах от машины вздыбливаются разрывы подствольников.
– Да вы что… – начинает Шопен.
– Ладно, не рычи. Пацан-водитель испугался, убежал. И ключи уволок. Но у нас есть зиловские. Мой боец машину выведет. Только твоим надо будет выскочить, «духов» огнем в упор ошарашить. Под разрывы перегоним в мертвую зону.
– Мамочка, всех с подствольниками сюда.
Минуты не проходит, как две пятерки гранатометчиков в коридорчике выстроились. Среди них и Питон с теми, кто недавно тортик на улице разделывать собирался.
Шопен задачу ставит:
– Разбиваемся на две группы и залпами поочередно отрабатываем край «зеленки». Перезарядка – в укрытии, зря рисковать не нужно.
Заканчивая, не удержался:
– Питон, ты бы сбегал, проведал свою коробочку. «Духи» вторым заходом как раз там накрыли.
Тот, виновато сморщив нос, в затылке чешет. Друзья смеются, локтями подпихивают.
– Все… Заряжай! Пошли!
Подошедшие телевизионщики вслед нацелились.
– Куда? Жить надоело?
Крепыш журналист бурчит сердито:
– Извини, командир. Я тебя не учу, как твою работу делать? – И поняв, что слишком резко получилось, добавляет примирительно: – Надо же людям показать, что здесь делается и как наши ребята драться умеют.
Шопен вскидывает брови, тянет изумленно-одобрительно:
– Мужи-ик! Тебя как зовут?
– Серега.
– Ладно, Сереж, подожди секунду… Малыш, Мак-Дак!
Подбегают двое из резерва. У одного – здоровяка – пулемет ручной, у второго – сухощавого, с умным тонким лицом – автомат с оптическим прицелом.
– Прикройте ребят, головой отвечаете! Малыш, – к здоровяку обращаясь, – ты старший.
Тот молча в ответ кивает.
– Ну, с богом, – и оператору: – Только смотри, для «духов» твоя камера – это просто оптика. По возможности башку от нее подальше держи…
Пригнувшись, журналисты со своей личной охраной выскакивают туда, где бой идет и смерть носится, свою дань с живых собирая.
Снова волны разрывов с автоматной и пулеметной трескотней сливаются. За черной завесой, взревев мотором, проскакивает во внутренний дворик «ЗИЛ»-бензовоз.
– Фу-у-у! – хором облегченно выдыхают командиры, возвращаясь в комендатуру.
– Мешками обложить, брезент от подствольников сверху натянуть! А завтра хоть весь батальон на лопаты ставь, но чтобы капонир был под бензовоз. Это же вакуумная бомба под собственной задницей, – качает головой Шопен.
– Ну кто знал, что разгрузиться не успеем, что в такой концерт попадем, – оправдывается бамовец.
– Да ладно, тут твоей-то вины нет. Хотя пузырь с тебя все равно. О! – спохватывается Душман. – Ты же у нас еще и не прописанный! Вот завтра за все сразу и выкатишь… Так, а это что за запах? Закусь спеет!
В грохот разрывов, звуки перестрелки вплетается шкворчание мяса на огромной сковородке. Тыловик комендатуры, в бронике, в шлеме, с автоматом за спиной, на керосинке баранину жарит. Переворачивает мясо большой вилкой, убавляет огонь и, еще раз оглянувшись – не пригорит ли, выскакивает с очередной выходящей группой. Через пару минут он возвращается. Бросает пустые магазины сидящему у стены бойцу с перевязанной головой: «Набей!» – и, пока тот снаряжает магазины патронами, продолжает кухарить.
В расположении ОМОНа, в уголке, за старой партой, сидят шестеро в полной боевой. За спинами у них еще человек пять. Тоже вооружены до зубов – бодрствующая смена. Шестеро режутся в карты, в дурака, на вылет. Остальные заглядывают им через плечи, вполголоса дают советы. Игроки незлобно и так же негромко отругиваются.
На железных армейских койках, поставленных в два яруса, на синих и серых солдатских одеялах отдыхает третья смена. Бойцы, обняв свои автоматы, расстегнув броники и поставив их «коробочкой» набок, спят между титановыми створками, как ниндзя-черепашки. В головах у каждого шлем лежит. Обутые ноги на панцирных сетках покоятся, матрацы подвернуты, чтоб не испачкать.
За стенами «кубрика» бой идет.
Шлеп-шлеп-шлеп… Дум-дум-дум… Бум-ба-бах! Бум-ба-бах!
Трясутся стены, прыгают.
А бойцы спят. Один из них перевернулся на спину, похрапывать было начал. Негромко сначала, а потом – соловьем залился. Сосед с нижнего яруса, из глубокого сна вынырнув, ногой его снизу пихает:
– Хорош храпеть, спать мешаешь.
Картежники, переглянувшись, прыскают, зажав рты, чтоб не расхохотаться. Один, наиболее смешливый, в коридор выскакивает. А храпун и его сосед снова в сон проваливаются.
В «кубрик» командир взвода зашел. Что-то сказал вполголоса – и будто не спал никто. Поднялся резерв. С ясными глазами, напружиненными телами, к любому обороту готовые, поднялись как один. В три-четыре секунды застегнули броники, надели шлемы, присоединили магазины к оружию. Походкой волчьей, скользящей, настороженной, пошли на выход.
Ночь. На посту, на дне широкого окопа, полукругом обложенного мешками с землей и накрытого досками с дерном, прижавшись спиной к стенке, сидит молоденький солдатик из только прибывших в комендатуру бамовцев. Съежившись в комок и прижав к себе автомат двумя руками, как ребенок, у которого хотят отнять игрушку, он тихо-тихо, еле слышно выборматывает:
– Сейчас меня убьют! Сейчас меня точно убьют!
Слева и справа от него стоят матерые, лет по двадцать пять – тридцать омоновцы. Тот, что справа – с автоматом. Дав короткую очередь, он быстро отшагивает в сторону, за мешки, а потом неспешно передвигается к соседней амбразуре. Второй – с бесшумной снайперской винтовкой. Он не столько стреляет, сколько разглядывает что-то впереди в ночной прицел.
– Вот ты, сука, где затаился! Наглый, тварь! – цедит сквозь зубы снайпер и чуть погромче бросает напарнику: – Витек, дай-ка длинную. Только рядом с ними положи, на вспышки, чтоб поверили.
Тот высовывает автомат в амбразуру, куда-то целится, а затем, убрав голову за мешки, дает длинную очередь.
Тут же в автоматную трескотню со стороны «зеленки» врывается хлесткий выстрел снайперской винтовки, и автомат омоновца, вылетев назад из амбразуры, ударяется в заднюю стенку окопа. Практически синхронно с ударом чеченской пули звучит хлопок бесшумки, и снайпер, быстро сменив позицию, снова прилипает к прицелу. Хозяин автомата, сидя на корточках и шипя от боли, трясет контуженной рукой.
– Ранило?
– Нет, зашиб сильно.
– Ну ты как пацан, ты чё не убрался вовремя?
– Чё-чё! – передразнивает напарник. – X… через плечо! Не успел. Откуда он стрелял? Как будто в амбразуру ствол засунул…
– Почти. Я его, козла, по краю «зеленки» ищу, а он – сто метров, на свалке за кирпичами устроился.
– Завалил хоть?
– Лежит, родной, ствол задрал. Был бы живой, уполз бы.
– О! Сейчас пойдет охота! Полезут доставать.
– Ага, только для начала нам просраться дадут со всех стволов… Как рука?
– Отходит.
Омоновец, покряхтывая, поднимает автомат и, разглядывая его в отсветах, проникающих в амбразуры, удивленно говорит:
– Мушку срубил! Во артист!
Дум! Дум! Дум! Разрывы подствольников обкладывают окоп. Один приходится прямо на крышу, и сыпанувшаяся земля окончательно вжимает в пол скорчившегося мальчишку. Сразу несколько автоматов слитным треском аккомпанируют разрывам, и пули, противно чмокая, вгрызаются в мешки.
