Текст книги "Привет с того света"
Автор книги: Валерий Суси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Тиберий сдался! Он написал покаянное письмо императору! Письмо, которое очень скоро вернуло его в Рим!
Октавиан ждал этого часа! Не потому, что хотелось сломить волю Тиберия и насладиться победой, что, впрочем, то же было приятно. Но не потому, император желал его покаяния и надеялся на него. Вовсе не потому!
Тиберий был единственным достойным преемником трона. Примеряясь, мысленно, к остальным, он неизменно возвращался к нему. Семнадцатилетний сын Тиберия от Випсании, его первой жены – Друз Цезарь Младший производил впечатление воспитанного юноши, но в нем не было и намека на силу и твердость. То же впечатление исходило от пасынков Тиберия – Гая и Луция. Зачем им власть? Они все равно не сумеют справиться с ней! Что же думать о том, чтоб они смогли осуществить задуманное им и Николаем? Тут нужен гордый, сильный, упрямый и умный! И мысль возвращалась к Тиберию.
Возвращение Тиберия в Рим превратилось в праздник и народное гулянье. Ливия приблизилась к Октавиану и благодарно дотронулась до его локтя, когда они стояли на трибуне Форума в ожидании торжественного въезда Тиберия. Октавиан не шелохнулся. Всякое чувство к этой женщине давно умерло в нем. Он стоял и размышлял о том, как отнесется Тиберий к тому, что он собирался открыть ему сегодня же, немедленно. Он не забыл реакцию Юлии. Что, если так же, поступит Тиберий? Покаянное письмо Тиберия не ввело императора в заблуждение, и он осознавал, что не страх смерти вынудил его пойти на примерение, но ужас бездействия! Октавиан не сомневался, что, если коснется, то Тиберий с улыбкой пойдет на смерть! Такой человек, как он, способен заставить себя поступать по логике событий; но никогда не предаст собственных убеждений!
Октавиан боялся получить отказ. Однако, принял твердое решение, что, в этом случае, Тиберий немедленно умрет. На этот раз, ему удалось избавиться от малейших колебаний. Поступить, по-другому, он не мог! Либо, Тиберий с ним; либо, он должен умереть!
Тиберий попросил время на размышление. До утра. И Октавиану это понравилось. Значит, решение будет до конца осмысленным. И, если, даже, его придется убить, то уж не останется никаких сомнений в том, что это был единственный выход.
– Государь! Сама идея Великой Империи, замешанной, как тесто, на единой религии, меня вдохновляет! Я принимаю ее с открытым сердцем, не из страха и опасений за собственную судьбу, но, как разумное продолжение Рима! Однако, мысли мои, постоянно, возвращаются к одному – не уничтожит ли власть Бога, наделенного таким могуществом, власть самого императора?
Октавиан облегченно вздохнул. Тиберий с ним! Что до его сомнений, то, разве, его самого не терзают, подобные же, мысли? И разве они не свидетельствуют, более всего, об искренних намерениях Тиберия? Если бы, он согласился сразу и безоговорочно, если бы, у него не было никаких опасений за судьбу Империи, то это, как раз, и вызвало бы, справедливую настороженность и недоверие.
– Сын мой! – Октавиан заранее решил произнести эти слова, в случае, если не возникнет осложнений. Тиберий должен был оценить значение такого обращения и понять, что император сделал выбор, – Сын мой! Ты наполнил мою душу радостью и разорвал паутину тревог за наше будущее! Я счастлив!
Он подошел к Тиберию и обнял его.
– Твои опасения обоснованы и совпадают с теми, что недавно мучили и меня. Садись и выслушай внимательно то, что я тебе сейчас расскажу, а так же, сам почитай то, что рождается теперь благодаря усердию Николая, трудам Гая Кальвисия Сабина и Луция Пассиена Руфа, а так же, молодого Понтия Пилата! К этому, можешь причислить нескольких человек, неустанно корпящих над новым учением в Иудее, которых склонил к делу Николай и без которых, было бы, трудно насытить содержание традиционными и национальными подробностями, способными развить законы Моисея и заставить их служить делу Великой Империи.
Октавиан выложил на стол гору свитков, и они углубились в их изучение. Некоторые места Тиберий перечитывал по многу раз, словно, заучивая наизусть. Долго вглядывался в текст, который чуть раньше сумел успокоить Октавиана и дал ему возможность отбросить неприятные подозрения.
– А, взгляни, на это, – император протянул ему еще один свиток.
– Итак, будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемых для наказания преступников и для поощрения делающих добро. Ибо такова есть воля Божия. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо.
Тиберий отложил свиток в сторону и довольно рассмеялся.
– Такого Бога моя душа приемлет! Государь! У меня нет больше сомнений! Я готов идти с тобой до конца!
Через две недели Октавиан, с соблюдением всех формальностей, по закону, усыновил Тиберия. Вопрос о будущем императоре перестал будоражить Рим!
Иешу и Иоанн, сын Захарии, прибыли в Рим в один день. Первому исполнилось одиннадцать, второму – двенадцать. Николай, все такой же, худощавый, как и раньше, вел их по тесным римским улочкам, заняв место посередине. Мальчики были одного роста с ним, так что, три головы оказались на одном уровне: белая и не любопытная – в центре и две черные, кудрявые и непрестанно подпрыгивающие, на все реагирующие и ничего не желающие пропустить – по бокам.
Николай немного волновался. В школе обучалось к тому времени уже свыше двадцати ребят, и Николай знал, что Тиберий благоволил к одному из учеников, отдавая ему предпочтение перед всеми остальными. Известно было Николаю и то, что Тиберий, уже не раз высказывал мысль о том, что, именно, на этого ученика и следует возлагать основные надежды, что, именно, он и сумеет лучше других справиться с той ответственной миссией, которая ожидает избранника.
Пятнадцатилетний Павел, действительно, выделялся в классе, несмотря на то, что это было не простым делом. Ведь Николай, самолично, отбирал ребят из сотен – одного, и каждый из них обладал незаурядными способностями. Петр, например, в четырнадцать лет, своим красноречием, смог бы, повергнуть в изумление Цицерона, доживи старик до этих дней. Иуда мог на память прочесть всего Горация и бегло говорил на восьми языках. Впрочем, на четырех-пяти языках свободно изъяснялись все. И, все-же, Тиберий устремлял свой взор на Павла, находя в нем природные черты лидера. Николай же, считал, что это, стихийно возникшее верховодство, временное и происходит из-за разницы в возрасте, пока, ощутимой, но с годами, непременно, утрачивающей свое значение. А, потому, он призывал не торопиться и не спешить с окончательным выбором, надеясь в душе, что главная роль в предстоящем спектакле будет отдана Иешу. Его поддержал Понтий Пилат, так же, придерживающийся мнения, что еще можно повременить с выбором. Зато, Сабин и Руф склонялись к мысли, что, чем раньше будет сделан выбор, тем лучше для дела. Это исключит всякое соперничество и будет оказывать на соучеников моральное воздествие, вырабатывая безусловное уважение к авторитету их будущего Учителя. Таким образом, Сабин и Руф, не настаивая на конкретной фигуре, становились на сторону Тиберия.
Октавиан, как всегда, медлил. На эту его медлительность, осмотрительность и рассчитывал Николай. Теперь, когда Иешу здесь, ему требовалось только время, чтоб изваять из него Великое произведение искусства, которое поразит всех... Даже, Тиберия...
Все, о чем думал Николай, к чему стремился, что сделал смыслом своей жизни – все это было близко к осуществлению!
Все свое время он проводил в школе. Но все свободное – с Иешу. Методично и упорно перетаскивал свои знания, словно, камни для строительства пирамиды, и укладывал их с отцовской заботливостью и любовью, выстраивая неповторимое творение. Он добился для Иешу исключительного права жить за стенами школы, ликвидировав, таким образом, все препятствия для беспрерывного общения, так как, разумеется, Иешу поселился в его доме. Положение это, вдобавок, имело еще то преимущество, что Николай мог теперь, не вызывая толков и сплетен, расширить познания своего ученика в тех областях, к которым римляне относились с предубеждением. Он разыскал старого индийца, который жил в его доме под видом простого слуги. На самом же деле, Ришали обладал сверхестественными способностями и в совершенстве владел тайнами загадочного Востока. Он спокойно ходил босиком по стеклу; зарывался в землю и находился там без воздуха столько времени, в течении которого любой другой испустил бы дух; прокалывал ткани своего тела иглой. Он усыплял взглядом и умел передавать энергию, которая пробуждала неуемные силы и легко справлялась со множеством болезней.
Ришали стал наставником Иешу и через пять лет сбылось то, о чем мечтал Николай. Превосходство его ученика было столь ошеломляющим, что никто, ни один из посвященных, не смел оспаривать этого факта. Никто, даже, Тиберий...
Исполнилось все, о чем Николай мечтал... Если бы, он был бессмертен... Если бы, он мог неотлучно находиться рядом с Иешу... Если бы, он мог в любую минуту дать совет... Предостеречь... Уберечь... Если бы...
Может быть, тогда, все было по-другому!
Октавиан пережил Николая на полгода и, наконец-то, Тиберий вкусил всю полноту императорской власти.
Он не распустил школу и не отказался от намеченного плана. Он не солгал тогда, когда сказал Октавиану, что готов идти с ним до конца. Тиберий, действительно, поверил в успех. С годами его уверенность только крепла. И этому немало способствовали частые посещения школы. Он знал каждого ученика и поражался их познаниям и неисчерпаемым возможностям. Хитрый иудей, оказался, прав! Иешу, воистину, творил чудеса! Прикосновением руки снимал боли, словом приводил в состояние трепета и необъяснимого экстаза. Ни Петр, ни Иаков, ни Андрей, ни Филипп, ни Варфоломей, никто из учеников не мог соперничать с ним! Иудей, оказался, прав и в том, что верховодство Павла временно и, с возрастом, исчезнет. Так оно и случилось! Лидерство Иешу было бесспорным. Любопытно, что Павлу не удалось, даже, остаться вторым. Молодой Иоанн занял это место, что, так же, ни у кого не вызвало сомнений, а лишь догадку, что его необычные способности проявились, вдруг, неспроста и отгадка, видимо, кроется в тесном общении с Иешу.
Но пройдет еще пятнадцать лет, прежде, чем план вызреет до мельчайших подробностей, а исполнители преисполнятся уверенностью, силой и опытом и будут испытывать готовность начать Великое Дело во имя Великой Цели!
Первым стал Иоанн! Ему предстояло стать провозвестником, "голосом, взывающим в пустыне" и прокладывающим дорогу сыну Божию – Иисусу Христу.
Тиберий задумчиво перебирал донесения, иногда, перечитывая некоторые полностью, и задерживаясь ненадолго, на других. Дело двигалось, не стояло на месте, но уже было видно, что все будет происходить не так гладко, как предполагалось и, как уверяли, рассеянные по всей Галилее, Самарии и Иудеи, агенты. Строго засекреченная агентурная сеть создавалась специально для выполнения этого задания еще при Октавиане. Деньгами, шантажом, угрозами к делу были привлечены сотни людей. Были отработаны сценарии "чудес", подготовлены "очевидцы" и "свидетели". Обученные "калеки", "слепые" и "прокаженные" заранее занимали оживленные места на площадях и подле синагог, привлекая внимание своим безобразным видом. Особенно, эффектным было положение в Галилее. В Кане и Капернауме удалось привлечь на свою сторону целые семьи. Именно, там и намечено было провести первые операции.
Объявление Иоанна на берегу Иордана прошло успешно. Его сопровождала "толпа", давно приготовившаяся выполнить свою миссию. С них он и начал обряд крещения, проповедуя покаяние и прощение грехов. Любопытный народ стекался, словно, на представление, но прислушивался к его словам с большой настороженностью и недоверием. Иоанну пришлось приложить все свое уменье и продемонстрировать навыки ораторского искусства, прежде, чем несколько робких и запуганных селян сошли в воду. Большего он добился, когда приступил цитировать пророка Исайю, как и предсказывал, когда-то, Николай. "Нельзя отказываться от законов Моисея, – говорил он, – Надо изменить их дух, наполнить новым содержанием". Да, Николай, знал свой народ, хоть и прожил, почти, всю жизнь в Риме. Это то знание, которое передается с молоком матери.
Молва об Иоанне Крестителе разрасталась. Каждый день прибывали люди, присматривались и прислушивались к его словам. Кое-кто пробовал вступить в спор. Но десятилетия, затраченные на разработку нового учения не пропали даром. Да и переспорить красноречивого Иоанна, потратившего годы на овладение ораторским искусством, было для них, неграмотных и невежественных, делом бенадежным.
"Я крещу вас в воде, но придет тот, кто могущественнее меня, я даже не достоин развязать ремни Его сандалий. Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Вилы, которыми Он просеивает зерно от соломы, уже у Него в руках, зерно Он соберет в хранилище, а солому сожжет в неугасимом огне", предрекал Иоанн, приводя людей в трепет и нагоняя на них страх.
Тиберий вспомнил о том, как Октавиан рассказывал ему о своих беседах с Николаем и о том, как ему приходилось переубеждать того, доказывая, что страх, куда более надежное средство, чем любовь, на которой долго настаивал иудей, но, в конце концов, был вынужден признать правоту императора.
У Тиберия на этот счет не было никаких терзаний. Страху он доверял намного больше. Мысль о спасении, о вечной жизни, о Царстве Божъем для тех, кто будет терпелив и безропотен в земной жизни, эта мысль, по замыслу Тиберия, должна была упоминаться везде и всюду. Она должна была проникнуть в сознание каждого и на нее, именно, на эту мысль, более всего, полагался Тиберий.
Наконец, настал час испытаний для Иешу. Тиберий быстро пробежался глазами по донесениям, где подробно описывалось его вступление в Галилею в сопровождении двенадцати учеников, прибывших с ним из Рима и присоединившихся уже на месте и ожидавших его, еще нескольких надежных людей. Среди них были и женщины.
Неприятности начались сразу, как только Иешу побывал в Назарете и, конечно, первым делом бросился в родительский дом. Это не противоречило задуманному и составляло часть плана. С тех пор, как Иешу и Иоанн покинули родные места, Мария с Иосифом, так же, как и Захария с Елизаветой упорно разносили весть по округе, что их сыновьям уготована Божественная миссия и Бог призвал их в пустыню, чтоб просветить и наставить на благие дела. Мария клялась и божилась, что сын ее рожден непорочным зачатием и без устали рассказывала историю о посещении ее Святым Духом. Соседи не очень то доверяли услышанному, а некоторые посмеивались и подшучивали.
Следовало изменить представление жителей Назарета и заставить их поверить в Иешу, как в Иисуса Христа, сына Божьего. Однако, прошла одна неделя, потом другая, третья... Целыми днями Иешу в сопровождении учеников бродил по улицам города, используя любую возможность для выступлений и проповедей. Народ, впрочем, относился к нему, вполне, терпеливо, но люди все чаще укоризненно покачивали головой, слушая его речи и проявляли недовольство.
– Говорю вам истину, всякий, кто слышит Мое слово и верит тому, кто послал Меня – имеет жизнь вечную и осужден не будет, он уже перешел из смерти в жизнь, – повторял Иешу, вглядываясь в насмешливые лица. Его самолюбие было уязвлено, и он с трудом переносил пренебрежение горожан.
– Те, кто не поверят – не возрадуются! Бросят их в огненную печь, туда, где будет плачь и скрежет зубов! – восклицал он в гневе.
Постепенно недовольство назаретян перерастало во враждебность.
– Да, кто ты такой, чтоб учить нас? Кто дал тебе право запугивать нас? – раздавались возмущенные голоса.
– Это же сын Марии! Эй, Иосиф, забери своего сына от греха подальше! кричали из толпы.
И Петр, и Павел уже не первый день убеждали товарища покинуть опасное место и перебраться в Капернаум или Кану, где было все подготовлено для исполнения "чудес".
– Потом мы вернемся сюда, но еще раньше нас прибежит слава о чудотворных делах твоих! – увещевал Петр, – Увидишь, после чудес в Кане и Капернауме, народ встретит тебя по-другому и здесь!
– Нет, – упрямо не соглашался Иешу, – Завтра я "исцелю" на площади "слепого" и "прокаженного", и заставлю этих безмозглых баранов поверить в меня! Иди, распорядись, чтоб все было готово!
– Иешу, не делай этого! Тебя засмеют, а обман раскроют! Разве ты не видишь, что сейчас этих людей нельзя переубедить! Ты уже настроил всех против нас! Если мы немедленно не уйдем из города, нас ожидает провал! Мы загубим дело, не успев начать его! Вспомни, чему нас учили – при малейшей опасности менять месторасположение, не доводить ситуацию до конфликтов, избегать столкновений! Опомнись, Иешу!
Тиберий нервно передернул плечами и еще раз перечитал донесение, в котором дословно приводился этот разговор. Готовил донесения Павел, которому император доверял более, чем всем остальным и продолжал сожалеть, что ему не удалось отстоять своего фаворита. Запоздалые и бесполезные теперь возражения приходили в голову, вызывая, тем не менее, приступы ярости. Иешу оказался слишком горд, упрям и эмоционален. Он не всегда способен владеть собою и сохранять спокойствие духа. Впрочем, так же, как его дружок – Иоанн! Если к этому прибавить его несомненный ум и незаурядные способности, то он становится непредсказуемой и опасной фигурой. Будь на его месте Павел или, хотя бы, Петр, то сегодня было бы куда меньше поводов для беспокойства.
Им удалось уйти из Назарета... Но дело было поставлено под угрозу провала! Только из-за упрямства Иешу! В Кане и Капернауме все прошло гладко. Особенно, удачной можно считать свадьбу в Кане, когда Иешу "превратил воду в вино". Знали бы, во сколько талантов обошлась эта свадьба Тиберию! Но эффект, кажется, получился потрясающий! После этого, во всяком случае, толпа стала воспринимать его по-другому. Стало проще делать фокусы с "исцелениями". В дело вступила – молва! Главное оружие! То, что по замыслу Николая способно воспроизводить само себя! "Исцеления" больных в Кане и Капернауме, "спасение" сына важного чиновника (он, как раз, нес ответственность за сбор и отпраку всех донесений в Рим), крещение на Иордане – все это шло по намеченному плану и не должно было создавать препятствий. Их бы и не возникло, не сомневался Тиберий, если бы, опять, не проявился гордый и упрямый характер Иешу и Иоанна. Последний, зачем-то, вмешался в семейные дела Ирода, стал принародно позорить его. Зачем? Это вовсе не входило в тщательно разработанный план и вступало с ним в противоречие. Ирода следовало постепенно склонять на свою сторону. И член Иудейского совета – Никодим уже приступил к выполнению этого задания и, даже, завоевал расположение Ирода. Иоанн нарушил все инструкции и оказался под арестом. Тиберий, правда, не стал слишком расстраиваться из-за этой неудачи. Свою миссию Иоанн выполнил... А потому, взвесив все, Тиберий пришел к выводу, что он больше не нужен. Он послал секретное сообщение Никодиму, в котором приказывал использовать свое влияние на Ирода. Через несколько месяцев Иоанн распрощался со своей головой...
Тиберий, одновременно, желал достигнуть и другой цели. Он надеялся произвести впечатление на Иешу и удержать его от необдуманных поступков, продиктованных упрямством. Однако, события развивались так, что император все более убеждался в том, что выбор Иешу был ошибочным.
Сначала он не сдержался и, как следует из донесения – "вышел из себя", когда устроил разгон торговцев в иерусалимском храме. Тиберий хмуро перечитывал описание безобразной сцены, представляя Иешу, с воплями переворачивающим столы, разбрасывающим монеты и размахивающим плеткой. Потом он, несмотря на уговоры Павла, опять сунулся в Назарет. И, конечно, не справился с ситуацией. Да и как он мог с ней справиться, когда к нему пристали и требовали исполнить чудо, которого он, конечно, исполнить был не в состоянии. И те, кто приставал, ничуть не заблуждались на его счет. Ему нужно было призвать на помощь всю ловкость ума, смекалку, извернуться, но, вместо всего этого, он, опять, отдался гордыне и упрямству. Дошло до того, что обозленная толпа схватила его и потащила к краю огромной скалы. Пришлось бросаться на помощь всем, кто там был. Филиппу и Нафанаилу изрядно досталось в той потасовке. Только после этого, когда он побывал на шаг от смерти, удалось, все-же, как-то, смирить его гордость и заставить, хоть на время, скрыться и не волновать народ. Тиберий тогда, тут же, отправил гонца к Понтию Пилату с приказом воздействовать на Иешу и запретить ему объявляться в Назарете, делая упор на совершении "чудес" в Кане, Капернауме и Десятиградии. Там дожидались своего выхода "на сцену" десятки "актеров", готовых изображать глухих, слепых, увечных. Лишь бы, при этом – хорошо платили!
Понтий Пилат прислал доверенного человека, который передал все дословно, вместе с первым, но грозным предупреждением, исходящим от императора. Иешу был подавлен.
Тиберий отложил в сторону стопку донесений, в которых подробно излагались дальнейшие события. Опять "исцеления" в Капернауме, неплохая история с пойманной рыбой, которой насытили пять тысяч человек. Настораживало лишь то, что "очевидцами" чудес, почти, всегда выступали одни и те же лица и это могло привести к нежелательным последствиям. Однако, с этим приходилось мириться. Другого выхода просто не было. Кто еще мог засвидетельствовать воскрешение девочки из мертвых, если только не свои, надежные люди? И подтверждения Петра, Иакова и его брата, Иоанна в тот раз сработали. Но лучше всего удавалось "изгонять дьявола"! Не требовалось, даже, притворяться слепым или калекой. Достаточно, было изобразить умопомрачение. Зато, это оказывало на простодушных людей неотразимое впечатление! "Одержимые" падали на колени и восклицали: "Ты – Божий сын!" Молва крепла!
В Наине повторили трюк с воскрешением мертвеца, ничего не меняя в сценарии. Павел опасался провала. На удивление никто не стал обращать внимания на совпадения. Начинал сказываться эффект толпы, когда разум, уже, мало что значит. Люди все с большим интересом прислушивались к проповедям Иешу. Тиберий удовлетворенно отметил те места в донесении, где приводились многочисленные примеры воздействия страха на слушателей. Иешу и сам обратил на это внимание и каждую свою речь обильно снабжал запугиваниями.
– Говорю Вам истину – легче будет Содому и Гоморре в день суда, чем этому городу, – зажигался он, – Придут ангелы, отделят порочное от праведного и кинут его в пылающую печь, где будет плач и скрежет зубов.
Тиберий был прав. Грешные и слабые люди, преследуемые страхом, а Иешу все больше входил в роль и добивался, иногда, поразительных результатов, эти люди охотно, гурьбой, шумно и бестолково потянулись к нему. К тому, кто обещал вечную жизнь в Царствии Божием послушным и "пылающую печь" отступникам.
– Каждого, кто признает перед людьми, что он верит в Меня, признаю и Я перед Моим небесным Отцом. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю. Я пришел, чтобы принести не мир, а меч.
Глаза его в эти минуты наполнялись такой непримиримостью, что многие не выдерживали и падали на колени, испытывая необъяснимый ужас.
Наконец, была осуществлена та часть плана, которую разрабатывал еще Николай, и которой он придавал огромное значение, считая, что при удаче, результат должен будет превзойти все ожидания. Предполагалось, что в этой операции примут участие все, причастные к делу. Тиберий настаивал на выполнении этого условия, хорошо понимая, что, именно, теперь, как никогда, важно иметь свидетельства "толпы", а не ограничиваться, как обычно, примелькавшимися с избытком, одними и теми же, участниками.
Речь шла о "встрече" с пророками Моисеем и Илией на безлюдной горе, во время которой все присутствующие должны были услышать голос с небес, голос самого Бога.
Иешу все сделал наоборот. Так, как посчитал нужным. Толпа уже сделала свое дело – вознесла его, вывела в герои, пресмыкалась перед ним, расшибая лбы о каменистую почву! Иешу стал неуправляем!
"С ним творится, что-то, неладное, – докладывал Павел, – Он совершенно перестал прислушиваться к нам, ни с кем не считается, обращается с нами, как со своими рабами. После долгих уговоров позволил, наконец, и нам приступить к "исцелениям", но при этом, приказал обращаться только к иудеям. Он отступает от нашего плана и не хочет обращаться к язычникам. Вот что он нам сказал, напутствуя: "Идите к погибшим овцам Израиля, но не заходите ни к язычникам, ни в какой-либо самарийский город". Отношения между всеми нами накалились до предела... Особенно, после того, когда он взял по обыкновению на гору только Петра, Иакова и Иоанна. Я посмел напомнить ему, что было приказано пойти нам всем, но в ответ получил одни оскорбления. Он не желает слышать твоего имени, государь! "Никто не может мне приказывать!, – заявил он, – И не напоминай мне больше никогда о Тиберии!"
– Не напоминай мне больше никогда о Тиберии, – повторил император последнюю фразу. Лицо его не двигалось, казалось, застывшим. Но, точно, так замирает хищник перед последним решающим броском.
Еще, около, часа он просидел в одиночестве, пытаясь вчитываться в донесения и обнаруживая все больше подтверждений тому, что он просчитался. Наконец, он смахнул их все, до единого, на пол. Они перестали интересовать его. Тиберий углубился в воспоминания, которые потекли грязным и ядовитым потоком. Он ненавидел Юлию, ненавидел Николая, ненавидел Октавиана. Он наполнялся ненавистью и яростью, пока, не стал ощущать удушья и спазм в горле. И, тогда, он закричал.
Вбежавший на крик Марон остановился в полной растерянности. Тиберий стоял на коленях и исступленно рвал донесения, на клочки, на мельчайшие частицы...
– Уничтожить всех! Всех до единого! Всех! Всех! – приговаривал он.
Прошло не менее получаса, прежде, чем он смог отдать Марону внятные распоряжения.
– И Павла, то же? – решился, все-же, уточнить глава секретного ведомства, сменивший на этом посту Кальпурия.
– Всех! – повторил император, приблизившись к Марону вплотную, так что тот, втретив глаза Тиберия, отшатнулся в страхе.
Но уже было поздно! Все вращалось и крутилось независимо от чьей-либо воли, по другим законам, повинуясь таинственной внутренней силе! Той самой, о которой, с такой прозорливостью, догадывался, когда-то, Николай.
Четверо путников, устроившись под густой кроной смоковницы, глухо спали.
– Вставайте! Вставайте! Пора! – расталкивал их маленький человечек, Ну, проснитесь же Вы, наконец!
Самый крупный из четверых мужчин зашевелился и ошалело открыл сразу два глаза.
– Что? Что случилось? – тревожно спросил он.
– Извините, сэр, но уже утро. Ресторан давно закрыт.
Вишневский огляделся. Филимонов, Дрозд и Толик спали в неудобных неестественных позах, в каких никогда не уснуть, если попробовать это сделать умышленно. Ничего не выйдет.
– А где старик? – подозрительно спросил Вишневский. Ему, вдруг, показалось, что никакого старика не было, что все это ему приснилось под воздействием марихуаны.
– Старик ушел. Еще ночью, – ответил китаец.
Привести друзей в чувство, действительно, оказалось не просто. Если бы, Вишневский попытался это сделать теми же средствами, что до того применял китаец, а тот решился лишь на вежливые уговоры, то, вряд-ли, он добился скорого результата. Потому Вишневский, расправившись во весь свой могучий рост, словно, готовясь к схватке, принялся за дело решительно, не обременяя себя мыслями о соблюдении приличий. Пару раз, ощутимо, он двинул по загривку Толика, после чего официант предпочел немедленно скрыться. Телохранитель предостерегающе зарычал, вскидывая кулаки вверх и складывая их, рефлекторно, в подобие боксерской стойки. Только после этого он раскрыл глаза, выискивая цель.
– Спокойно! Все свои! – на всякий случай скомандовал Вишневский и, убедившись, что Толик не собирается наносить свой коронный удар, хлопнул по одной и по другой щеке Дрозда, но уже не так чувствительно. До Филимонова Вишневский добудился короткими тычками в лоб.
– Ну и сон мне приснился, господа! Это – нечто, доложу я Вам! – хриплым от сна голосом произнес Дрозд.
Все трое изумленно взглянули на него, поражаясь эмоциональному сходству и предчувствуя, что сейчас последует рассказ, известный им до каждой подробности.
– Фантасмагория! – заключил Вишневский, когда Дрозд закончил описание своего сна.
– Этого не может быть! – тряхнул головой Филимонов, думая, почему-то, о Степан Степановиче и, оттого его слова прозвучали невесомо, словно, желая подтвердить обратное.
Толик угрюмо молчал, но было заметно, что вся эта история на него подействовала и подействовала отрицательно. Он, как-будто, был, даже, напуган больше остальных, что никак не вязалось ни с его внешним видом, ни с тем, что предполагалось может содержатся внутри этого отчаянного образа. Такая его реакция обладала непонятной силой излучения беспокойства и тревоги.
Парус рыбацкой шхуны был весь в заплатках, свидетельствуя о том, что дела у капитана-таиландца шли не лучшим образом, и он был рад любому заработку. Теперь, он с удовольствием исполнял роль гида и, приближаясь к острову, на беглом английском, успел рассказать о нем все, что знал.
Солнце, казалось, занырнуло в глубь океана, перемешав все краски и не давая никакой возможности сосредоточиться и, хоть, приблизительно, определить цвет воды. Фантастическая одновременность множественности тонов! Словно переливчатая россыпь драгоценных камней! Огненно-фиолетовый коралловый обруч, опоясывающий остров, окончательно вводил в заблуждение и заставлял отказаться от попыток уловить оттенки, предлагая вместо того, просто восхищаться творческим даром природы.
На берегу виднелась трехэтажная гостиница, несколько пузырившихся ангаров, ряд магазинов, многочиленные бунгало и, даже, крохотный аэродром для вертолетов. От пристани, мимо гостиницы, вверх, в гору тянулось шоссе, но короткий его отрезок скоро обрывался в гуще тропической растительности.
– Здесь очень мало туристов, – пояснил капитан, – Ди и что им тут делать?
Он, еще раз, с любопытством оглядел четверку европейцев, от которых, так и не удалось добиться вразумительного ответа на этот вопрос.
– Черт! А мы думали, что остров, почти, необитаем! – разочарованно произнес Вишневский, – Хотелось почувствовать себя дикарями! Понимаешь?
